Сирин

Маленькая фигура быстро растворилась среди огромных деревьев, ночных шорохов и темноты.

***

Всю ночь она шла наугад, лишь намеренно избегая севера, где стоял Лютейные город. Со всех сторон подбирался незнакомый лес.

Дарьяна не знала, чего ищет, но точно знала, от чего бежит.

“Должно быть, так чувствует себя северный ветер, холодный и голый, бесцельно слоняющийся меж недвижимых елей. Он перебирается с одного поля на другое и, не найдя укрытия, уносится дальше,” – размышляла девушка.

Когда начало светать, вымотанная шумным праздником, слезами, сборами, незнакомой дорогой и тяжелыми мыслями, Дарьяна опустилась на землю. Мягкий ковер из хвойной подстилки с радостью принял уставшее тело. Пригретая утренними лучами, она задремала. Ей снилось, как деревенские с горящими факелами в руках обступили ее избушку. В толпе она разглядела перекошенное от ярости лицо подруги.

Дарьяна резко открыла глаза и огляделась по сторонам. Разгневанная толпа ей только приснилась, а вот все остальное, к сожалению, сном не было. Она поднялась, разминая затекшую ото сна на холодной твердой земле спину. Короткий тревожный сон не оправдал ее надежд и не придал сил, а вымотал сильнее, чем весь пройденный за ночь путь.

Насилу затолкав в себя пару пирожков и не почувствовав их вкуса, Дарьяна сгребла остатки в узел и зашагала дальше. Один лес сменял другой, разделяясь лишь непахаными полями и травянистыми лугами.

– Всего день в дороге, а осень здесь не теплая и золотая, а сырая и грязная.

Лес становился все мрачнее и непролазнее. Девушка подумывала развернуться обратно, но кошмарное сновидение гнало вперед.

Голые скрюченные деревья, точно костяные руки, попадались все чаще. Боясь забрести на болота, Дарьяна взяла южнее.

– Что в той стороне? – карт девушка никогда не видела, да и вряд ли бы что-то поняла, попадись они ей. Деревенские всегда ездили только на север, в Лютейный, по накатанной однопутке, а про юг разговоров не вели. Точно и нет там жизни.

К вечеру заметно похолодало. Поднялся порывистый ветер. С севера набежали тяжелые грозовые тучи. Идти дальше в такую погоду в темноте да по незнакомому лесу было опасно. Дарьяна отыскала пышную зеленую елку и свернулась под ней тугим калачиком, пытаясь согреть замерзшие руки и, если удастся, поспать.

“Долго так не протянуть. Осенний ветер заставляет дрожать, точно осиновый листок. Что будет, когда придет настоящая зима? Даже теплящаяся внутри сила не поможет справиться с зимними холодами.”

Зарядил дождь. Сжавшись под деревом, Дарьяна чувствовала редкие холодные капли, просачивающиеся сквозь густую хвою. Зарывшись в фуфайку с головой, она задремала. Среди ночи барабанная дробь успокоилась, но к утру дождь снова припустил с удвоенной силой, оставляя мелкие лужи.

Когда небо прояснилось, Дарьяна вылезла из-под дерева, поймав за шиворот пару струек холодной воды. В дождливую погоду ночевать приятнее на теплой печи, слушая, как стучат тяжелые капли по крыше. На сырой земле под елкой дождь любишь меньше, но вид все равно открывается замечательный. Точно тысячи драгоценных камешков переливались на солнышке дождевые капли, рассыпанные по веткам и траве. Избегая блестящих лужиц и мокрых кустов, Дарьяна отправилась дальше.

Было за полдень, когда она вышла из мрачного леса и уткнулась в желтое, выгоревшее под летним солнцем пшеничное поле. Ветер и дождь сломали тонкие стебли, пригнули пшеницу к земле.

– Есть засеянное поле, должны быть и люди, – всматривалась в горизонт девушка. – Но отчего пшеница не убрана?

Дарьяна подошла ближе, высматривая поздних жнецов, пастухов или стадо коров. Никого не было, но за полем виднелся ряд низеньких избушек. Идти к людям было страшно, но холод, сырость и вздувшиеся от стоптанных мокрых сапог мозоли заставляли храбриться и искать тепла.

Прячась за редкими деревьями, Дарьяна все ближе подбиралась к домам. Не меньше двух десятков избушек и ни с одной трубы дыма. Лая собак и крика петухов тоже не было слышно.

“Что сказать, когда заявлюсь в деревню? Ходила за груздями и заблудилась?”

В сапогах чавкало. Как бы не старалась Дарьяна обойти лужи, под травяными кочками они не всегда угадывались. Осмелевшая от холода, она осторожно пробралась к ближайшему дому, готовая в любой момент дать деру.

Двор покрывала сухая опаль. Ведра и лопаты были брошены точно среди работы.

Переставляя ноги, осторожно, чтобы не потревожить опавшую листву, Дарьяна нерешительно заглянуло в маленькое окно. Слой пыли на стекле не давал ничего разглядеть.

Она покружила вокруг пары домов, вернулась к крайнему, откуда в случае чего проще удрать в лес, и приоткрыла дверь. Заржавевшие петли отозвались с протяжным скрипом. Девушка испуганно отпрыгнула за угол.

Из дома никто не вышел. Тогда она набралась смелости и вошла внутрь. Толстый слой пыли покрывал стол, пару лавок и когда-то беленую, а теперь потемневшую и затянутую паутиной печь. Хозяева давно не появлялись дома, в спешке оставив неубранную посуду на столе. Дарьяна стряхнула пыль с сундука и открыла тяжелую крышку – все добро лежало на месте.

Девушка заглядывала в каждый дом необитаемой деревни, пока на улице не стемнело. Решив заночевать все в той же крайней от леса избе, она обмела паутину с печи, заложила сухих дров, высокой поленницей пристроившихся в углу, и развела огонь. Онемевшие от мокрой обуви и долгой ходьбы ноги начали отогреваться. Сидя за широким пыльным столом и попивая горячий взвар, она обеспокоенно выглядывала в окно.

“Кто здесь жил и почему бросил свой дом? Может, им, как и ей, пришлось срочно убегать? Но почему всей деревней?”

Тревожное предчувствие клубилось внутри. Она достала из узла несколько мешочков с сухой полынью и разложила по окнам. На полках отыскала соль и толстой полоской рассыпала у порога. От каждого скрипа и шороха она замирала, точно испуганный зверек. Ставня скрипнет или ветер покатит по двору ржавое ведро, девушка уже с ухватом в руках.

Но вскоре заполнившее комнату тепло и горячий ужин сделали свое дело, уставшая Дарьяна задремала на широкой лавке.

Среди ночи она проснулась от ощущения, словно за ней кто-то следит. Она подтянула колени к подбородку, стараясь прогнать тревогу. Из угла послышался шорох.

“Верно, мыши скребутся под полом,” – решила девушка.

Дарьяна поднялась с лавки и закинула в шесток пару сухих дровишек. Пыль с печи поднялась и осела на пол. Шорох снова повторился, а после кто-то громко чихнул.

Не зная, куда бежать и что хватать, Дарьяна сжала ухват и направила на невидимого противника.

– Кто здесь? – придавая голосу уверенности, спросила девушка. На мгновенье она пожалела, что пропищала своим девичьим голоском.

“Нужно было по-молодецки гаркнуть на чихуна. Вдруг он ее не видит и, услышав мужской бас, сбежит? – подкрадывалась на цыпочках к печи, откуда все еще слышалась возня, Дарьяна. – Глупая гусыня, он пробрался за печь. Тебя уж точно разглядев по дороге.”

Источник шума не пожелала долго скрываться и, подтягивая брюки и стараясь не наступить на длинные штанины, вышел на свет. Низенький старичок в не по размеру подобранной одёжке, с шапкой на бок, изучающе ее осматривал. Длинная седая борода и густые нависшие брови не давали понять выражение лица незнакомца.

– Вы… Вы кто такой? – слегка запинаясь, рассматривала старичка Дарьяна.

– Как это “кто я такой”? – старательно отряхивая рубаху от пыли и сажи, бурчал дед. – Я хозяин этого дома. Главный его оберег.

Дарьяна начала прикидывать в уме, что она знает про обереги, да еще и такие живые?

– Домовой что ли? – сообразила девушка, стыдливо опуская грозное оружие.

“На домового с ухватом! Вот бабушка бы смеялась! Она их недолюбливала. Все же ведьма. Да плохими не считала.”

– Он самый, – домовой стянул с головы шапку и растерянно огляделся по сторонам, не узнавая родное жилище. – А как жеж… А это что ж…

Он медленно обошел комнату по кругу, проводя маленькой старческой ладошкой по пыльным подоконникам и полкам, выцветшем шторам в мелкую дырочку. Заглянул в сундуки и погреб: все лежало на своих местах. Домовой сел напротив печи, сжимая шапку дрожащими руками, и невидящим взглядом уставился в огонь.

Дарьяна молча вскипятила остатки воды, порезала последний сыр и яблоки. На утро осталось немного меда и черствого хлеба.

Домовой, отрешенно отхлебывая горячее варево, не прикасался к еде.

– Давно вы, дедушка, дома не были? – пыталась разобраться в произошедшем девушка.

– Да кто ж его знает теперь? – качал головой, рассматривал распустившиеся листья кипрея в кружке домовой. – Думал с лучину, а оно видишь, каким слоем памяти покрылось.

– А последнее что помните?

– Последнее? – задумался нечистик. – Песню помню. У реки кто-то пел, да так красиво. Я собрался было посмотреть, а хозяйская кошка как броситься на меня. Черная такая, мелкая. Мы с ней мирно жили, а тут как взбесилась. Ну, я в свой угол и залез. А потом тепло почувствовал, вот как от моих хозяев. Нос высунул, а тут ты спишь.

Дарьяна стыдливо покраснела, вспоминая, как встретила домового.

– Ааа, вижу, откуда тепло идет, – поднял глаза и растянул потрескавшиеся губы в печальной улыбке домовой, обнажая ровный ряд мелких зубов. – Дар в тебе живет. Видно, он меня от забытья и воротил. Только отчего ж соседи не всполошились? Искать меня не кинулись? – спрашивал то ли себя, то ли девушку дед.

– Соседей тоже нет, – Дарьяне горько было рассказывать одну печальную весть за другой и видеть, как замирает от каждого слова нечистик.

– Как это нет? Во всей деревне нет? – девушка не успела ничего объяснить, как домовой вскочил с деревянной лавки и неверяще кинулся во двор. Он обежал соседние дома, проверил каждый угол каждого дома, а никого не найдя, воротился в избу, схватился за седую голову и невидящим взглядом уставился в огонь.

Дарьяна подкинула поленья в печь, сунула в руки домового кружку с парой капель укрепляющей настойки и села рядом, всматриваясь в трескучее пламя.

– Я к полудню сегодня пришла. Поля неубранные увидала, а после и деревню разглядела. Все на местах лежит, да хозяев у вещей нет, – девушка отпила несколько глотков горячего взвара из чашки.

– Как звать тебя, девица? Отчего в такое место нерадостное кров искать подалась? – наконец перестал молча смотреть в печь домовой.

– Дарьяна, – она долго обдумывала, что стоит открыть домовому, а что лучше придержать. Врать нечистику совсем не хотелось. – Судьба не веселая привела, холод и дождь.

Домовые народ не болтливый, им многое сказать можно. Они знай дом берегут, хозяев почитают, в хозяйстве помогают, за детьми присматривают и скотину лечат. В чужие дела нос не суют. С ведьмами, правда, не уживаются. Да с ними вообще мало кто жить может.

– А меня дед Фуха можешь звать, – представился нечистик. – Вижу, дар свой винишь и прячешь. Вон как тускло светит. Он тебе плохого не делал и не сделает.

– А кого ж винить тогда? Себя? Людей? – прижала руки к груди, точно желая прикрыть силу, которой всю жизнь стыдилась, Дарьяна.

– Может, и людей, – пожевал губу домовой. – Да не всех. Глупые и злые везде встречаются.

– Уж больно часто они встречаются, – Дарьяна припомнила хозяйского сына, мачеху подруги и еще нескольких косноязычных деревенских. Сколько зла они сделали? Сколько еще впереди?

– В этом то и испытание: не поддаться на их злобу. Только тогда можно понять, чего стоит твоя душа, – перевел свои маленькие блестящие глаза с огня на девушку Фуха.

– А здесь какие люди жили?

– Жили? – задумался домовой, пробуя на язык новое слово. В его жизни мгновение назад они еще были живы. Усаживались за огромный обеденный стол, растапливали жаркую трескучую печь. – Люди хорошие тут жили. В каждом доме по семье. Нас, домовых, любили, за свой стол сажали, с детьми оставляли. Да и с лешим здорово сдружились. Он им, бывало, и полянку поягоднее укажет, и где грузди схоронились, отведет.

Фуха улыбался. Воспоминания грели душу.

– Они тоже с внутренним светом были. Мягкий такой, теплый – жил внутри каждого. Бывало, дождь зарядит на несколько дней, а в доме и без печи топленой тепло, сухо да светло, – домовой часто заморгал, стряхивая проступившие слезы.

Дарьяна не смела дальше бередить душу нечистика и многочисленные вопросы оставила несказанными.

– Давай спать ложиться. До утра еще далеко, – устало слез с лавки, точно не он только обежал всю деревню, домовой. – На рассвете подумаем, как дальше жить.

Старичок засеменил маленькими ножками в закатанных штанах в свой угол за печью. Дарьяна немного посидела у тлеющих поленьев, всматриваясь в огонь, допила чай и легла спать, привычно шепнув добрых снов бабушке.

***

Утро было непривычно тихим. Ни крика петуха, ни песни свиристели, только ветер и далекий скрежет старых сосен. Огонь погас задолго до рассвета, и в комнате стало зябко. Дарьяна не стал растапливать печь, а первым делом накинула теплую фуфайку и, подобрав ржавое ведро, пошла за водой. Она окинула взглядом опустевшие дома. Сердце сжалось от тишины и запустенья.

Колодец уходил глубоко вниз и явно строился на века. Значит, уходить из деревни люди не планировали. Ведро, позвякивая о цепь, с громким плеском стукнулось о воду.

– Засухи можно не бояться.

Дарьяна подошла к дому, с трубы валил плотный дым. Фуха, шустро переставляя маленькие ножки, бегал по двору.

– От соседей принес, – кивнул на бочонок с солеными огурцами домовой. – Там еще осталось, позже перенесем. Картошку чуть мороз подхватил, но для еды годится. Позавтракаем, и копать надобно. Зима впереди, точно хвост фазана, длинёхонькая.

От еды и компании настроение Дарьяны улучшилось. Домовой суетился по дому, лишь изредка замирал, заметив слой пыли на подоконнике или оставленную одёжу.

Домочадцы заварили взвар, сварили картошку и открыли бочонок хрустящих огурцов. Дарьяна давно не получала такого удовольствия от трапезы, разделенной с другим, пусть и не человеком. Подмерзшая картошка сладила, но соль от огурцов уравновешивала вкус.

Наскоро подкрепившись и подбросив в печь дровишек, Фуха с Дарьяной взяли лопаты и пошли на заросший сорняками огород. Сухая ботва лежала на боку, еле проглядывая меж колючим бодяком. Рядом с черенком дед Фуха казался еще ниже, и девушка дивилась проворству, с которым домовой вскапывает твердую землю.

– Чего смотришь, красавица? – вытирая потный лоб рукавом, спросил нечистик. – Я домовой хозяйственный, деревенский. Вон городские, те ничего не могут, а я хозяевам во всем помогал. Вот у тебя домовой в чем главный помощник был?

– У меня домового не было, – призналась Дарьяна. – Они с бабушкой не ужились.

– Вот оно как. А бабка твоя случаем не ведьма была? – выкопал и ловко отделил клубни от ботвы с землей Фуха. – Ведьма ж сама себе хозяйка и все лучше всяких там домовых знает.

– Ведьма, – подтвердила девушка. – Оттого и не ужились. А в хозяйском доме, где я работала, слышала, что кто-то за печкой шуршит. Но на глаза не показывался. Может, и вовсе мыши были.

– А отчего в тебе крови ведьмовской нет, раз бабка ведьма? – пыхтел, проворно вскапывая лунку за лункой, Фуха.

– Она меня вырастила, а по крови родной не была.

– Дай-ка я тебя рассмотрю.

Домовой, облокотившись на лопату, велел девушке покрутиться, внимательно всматриваясь в саму суть.

– Видел я однажды такую силу.

“Неужто и правда видел дед других сирин?”

– Давненько жил тут мальчуган. Правда тепло у него в груди плескалось и искрилось, а не как у тебя чахло и блекло, но суть та же. Знаешь, что за сила то была? – хитро щурил правый глаз домовой. – Сирин. Слыхала про таких?

Дарьяна, сглотнув образовавшийся в горле ком, нервно кивнула.

– Вот и я думаю, что слыхала, – смех домового напоминал кудахтанье квочки. – Все считают, что Сирин только девы могут быть. Оттого мужикам и проще свою силу скрывать. Лет пятнадцать мальцу было, когда с деревни ушел. Не принял его народ. Не оттого, что силу такую имел, а потому, что не правильно ей распоряжался. Видел он, как превосходит остальных во сто крат, и не пожелал с укладом мириться. С годами все сильнее хитрил да обманывал. Вот староста и велел ему хорошенько все обдумать или убираться. Помню, словно вчера было, как загорелся злобный огонь в глазах мальчишки. Думать он не захотел, собрал вещи и больше не возвращался.

Дарьяна не верила своим ушам.

“В паре пеших дней от Лозовиц жил мальчик с силой сирин. Бабушка бы не поверила! А что самое интересное, деревенские знали, да не гнали.”

– Что же он делал, дедушка?

– Разное творил. Сначала шалости безобидные. Крикнет голосом чужим и прячется. После девкам песни петь стал, да те за ним шли не глядя. А в последний раз заворожил он лешего так, что тот чуть в реке не утоп. Невзлюбили они друг друга. Отчего – не ведаю. Вот тогда-то ему староста в последний раз и сказал, чтоб силу свою придержал, – углубился в воспоминания Фуха, устало прикрыв испещренные синими венами веки. – Я давно на свете живу, Дарьяна, и помню времена, когда сирин считали вестницей удачи. Деревня считала везением, если девица-птица селилась в их краях. Скотина не гибла, поля плодоносили.

– Когда ж это было, деда? Бабушка такого не помнила, а она не мало прожила!

– Кто ж его вспомнит, сколько лет назад было. У нас, домовых, подсчет годам вести не принято. Помню, как прабабке этого мальца всей деревней избу строить помогали. Выводили белые узоры на резных ставнях, возводили низенький забор вкруг огорода. Дед мой еще жив был, меня, несмышленого, домовому хозяйству обучал. Эх, как же все поменялось! – домовой вытащил лопату из сухой земли. – Ты копать заканчивай, да пусть картошины на солнце до вечера сохнут. Небо чистое, дождь не придет. Я по домам пройдусь, припасы соберу да обед состряпаю.

Дарьяна закончила работу и пошла посмотреть грядки на другом краю огорода. К ее радости, взошли и неплохо выросли свекла с морковью.

– Немного, но на семена хватит. И в соседних грядках стоит покопаться. Глядишь, чего и найдется.

Прямо у калитки тянулись толстые стебли семенного лука с белыми шапками на конце. Девушка, прикинув посадки на весну, отщипнула пышные макушки и вырыла пару морковок и свеколок на ужин. И без того грязное платье пуще прежнего испачкалось в земле.

Из окна выглянул домовой и позвал Дарьяну обедать. Пока она возилась в огороде, он успел обежать деревню, заварить ароматный взвар и соорудить нехитрый обед из пресных лепешек с медом.

– С голоду не пропадем, – заверил Дарьяну домовой, набивая рот лепешкой. – Соленьев да варенья пруд пруди. У пчеловода банок с медом полный погреб. Мука тоже есть. Правда, просеять нужно. Сырость да мыши подпортили. До весны продержимся, а там и урожай не долго ждать.

В словах домового девушка слышала надежду и горькую печаль. Для нечистика еще вчера деревня полнилась жизнью. Всюду были люди, которых он знал и любил, а сегодня разруха и запустение. Полные погреба, заботливо собранные на холодную зиму, приходиться разорять, точно вору захожему.

Дарьяна не знала, на счастье или на беду, на ее пути выросла эта деревня.

“Но крыша над головой всегда лучше, чем открытое поле в пургу.”

– Чай попили, можно и за дела браться. Дом отскрести надобно. После и баньку истопим, вон ты какая чумазая. Да и я не лучше, – осмотрел свои пыльные штаны домовой.

Дарьяна засучила рукава и принялась оттирать от налипшей пыли деревянные полки и лавки, выметать старательно развешанный пауками многолетний узор и выбивать коврики с покрывалами.

– Деда, а другие домовые здесь жили?

– А как жеж! В каждом доме! – домовой вычищал золу из печи. – Банники тоже водились. Ну, про лешего я уже говорил. На реку русалки заглядывали, а на вязи болотник с полвека назад поселился. Сам не видел, я в лес не ходок, от хозяев слышал. Мы с лешим не враждуем, у каждого свое хозяйство. Я к нему в лес не суюсь. Он в деревню не лезет. Посмотреть бы надо, как он там? – глубоко задумался Фуха.

– А река далеко? – Дарьяна выглянула в вымытое окно и отпустила силу, как она делала много раз прежде, желая ощутить бегущую воду. Но та не откликнулась.

– Тепло, хорошо, – довольно прищурился домовой, почувствовав теплый дар. – За лесом речка. Шумная, что по ночам журчанье услышать можно. Ее из-за того Горланкой прозвали. А такая холоднючая бежит, что кости стынут. На распутье за лесами в Студенку впадает, а та в сами горы уходит.

– А моя Лагузка теплая в погожий летний день, точно молоко, а бугристая и шустрая, точно гусеница, – вспоминала родную речку Дарьяна.

– Не слыхивал о такой, но, видно, добрая река, раз с такой теплотой отзываешься, – домовой положил маленькую ладошку поверх руки девушки и уставился в окошко.

– Два дня пути отсюда, – Дарьяна всматривалась в пейзаж за окном, точно старалась увидеть сквозь густой лес свою избу. – Скоро будет год, как бабушка умерла. Я за нее ночами деревенским помогала, ведьмой притворяясь, а днем у Баяна работала. А потом приехал хозяйский сын. Чтоб его! – придержала ругательства Дарьяна. – Сначала подарки предлагал, потом замуж позвал, а я отказалась. А мысли у него, деда, точно солома в матрасе: сколько не трамбуй, все наружу лезут и колются. Пошел он за мной до реки, а я не заметила. Веселая с праздника шла. Мысли легкие да не острожные несла. Обернулась птицей, искупалась, а он тут как тут. “Всем расскажу или сам убью, если не уйдешь” его слова. Так я здесь и оказалась.

– Не горюй, девонька, образуется все. Не всегда сирин предвестницей беды была и не всегда будет. Мир меняется, и поверья вместе с ним. Не печалиться указывать тебе не буду, а вот зла держать не советую. Ни к чему хорошему оно людей еще не приводило. У тебя своя дорога, светлая да теплая, как твоя сила. По ней и иди. Дар свой не прячь глубоко, заснет, ни ему, ни тебе лучше не будет.

Домовой похлопал девушку по руке и пошел топить баню. Дарьяна задумалась над словами нечистика, понимая, что правда в них есть. Чем дольше прячет она силу, тем ей хуже, словно мир теряет свой цвет, аромат, а звуки становятся тише.

Жаркая баня была истоплена, все чисто вымыты и румяные сидели у горящей печи, потягивая ароматный взвар. Уж чего, а сухих ягод и трав у прежних хозяев хватало. Дарьяна отыскала в сундуках одежу на себя и домового и, постирав, развесила сохнуть на веревке, натянутой с одного угла в другой.

Ночь опустилась, и девушке снова стало не по себе. Она проверила полынные мешочки на подоконнике и подсыпала полоску соли у порога.

Домовой ушел дремать в свой угол, а Дарьяна, завернувшись в толстое одеяло, не могла уснуть. Она прислушивалась к звукам снаружи и вздрагивала от каждого стука. Вот ветер снова подхватил ржавое ведро и понес через весь двор, а вот скрипнула калитка, точно пропуская незваного гостя.

– Отчего не спиться тебе, девонька? – выглянул из-за печи Фуха.

Дарьяна пожала плечами, не желая давать словесную силу тревогам. С улицы донесся слабый звон колокольчиков.

– Что это, деда? – испуганно поднялась с лавки девушка.

Домовой тоже встревожился, выскочил из-за печи и принялся рыться в сундуках.

– Не хорошо это, – бурча, искал нужную вещицу в ворохе Фуха. – Нашел!

Позвякивая находкой, нечистик помчался к двери.

Дарьяна разглядела кучу мелких цветных осколков, нанизанных на нити разной длины.

–А ну повешай скорее над косяком, а то мне самому не достать, – указал домовой на ржавый гвоздь, вбитый в деревяшку, куда обычно в Лозовцах вешали подкову.

Дарьяна послушно выполнила указание. Стеколки, ударяясь друг об друга, весело забрякали.

Звон с улицы не прекратился. То приближаясь, то снова удаляясь, он пробирался в самое сердце, поднимая наверх тревогу и страх.

– Это оберег, – указал домовой на затейливые висюльки.

На неровных стеколках были вырезаны витиеватые знаки.

– В каждом доме такой есть, – домовой прислушался к повторяющемуся звону. – Был. Они дом от нечисти берегли, хозяев сон стерегли.

– А там, на улице, что звенит? – ветер доносил слабые, брякающие звуки, такие же как от их оберега, только тревожнее и тише.

– Это тоже оберег. Только не в доме, – задумчиво поджал губы домовой.

– Но кто же им звенит? – девушка видела, как волоски на ее руках становятся дыбом.

– Может ветер подхватил, да носит по двору. Может птица какая запуталась, – пытался найти причины то удаляющемуся, то приближающемуся звуку Фуха. – Ветер играет с нашими мыслями. Ложись спать, девонька. Я посижу. Мы домовые спим мало.

Не видела птиц и зверья близ деревни Дарьяна, не слышала песни сверчка или уханье совы. Хоть бы квакушка какая голос подала, а нет же, тишина. И даже шума Горланки, которую можно услышать в тихую ночь, как уверял Фуха, не было.

Дарьяна, лежа на широкой лавке, наблюдала, как домовой, занимая руки работой, пытается скрыть свое беспокойство. То на стекляшках знаки переберет, то муку примется просеивать. Травы на полках дед уже все перебрал.