Москва архитектора Щусева

Следующим пунктом итальянского турне стал благословенный остров Сицилия, один из городов которого – Агридженто – являл собою истинную кладовую для исследователей античной культуры. В Самарканде Щусев видел древние памятники, а тут были еще древнее – храм Согласия и развалины грандиозного храма Зевса Олимпийского, датируемые V веком до н. э. В неподдельном интересе к этим древностям проявился уже Щусев-археолог. Пригодился ему и опыт, приобретенный в археологической экспедиции в Среднюю Азию.

В середине зимы Щусевы через Средиземное море перебираются в Тунис. Жажда познания направляет Алексея Викторовича к руинам Карфагена, основанного еще в начале X века до н. э. Можно сказать, что перед глазами молодого архитектора проходит вся история древней цивилизации.

По прошествии лет Щусев признавался в автобиографии: «Во времена моей поездки за границу я ощутил во всей глубине и во всем величии архитектуру мастеров итальянского Возрождения… Заграничные поездки помогали архитекторам созревать. При изучении памятников в натуре и рисования с них архитектор переживал ряд сопоставлений, которые помогали ему больше понимать форму и композицию, чтобы в будущей практике не спускаться до вульгарной и средней по качеству архитектуры». С весной Щусевы возвращаются в Италию, но теперь уже на север страны, в Геную, некогда столицу богатейшей торговой республики, известную уже совсем другой архитектурой, возникшей благодаря влиятельным заказчикам. Щусев смог воочию убедиться, что толстые кошельки богатых торговцев и профессионализм зодчих, воплощенный в многочисленных палаццо и лоджиях, дают в своем пересечении очень даже неплохие результаты.

Далее путь Щусевых лежал во Францию. Посетив Ниццу, они приехали в Париж. Столица Франции была тем животворным источником, где на протяжении последних столетий возникали новейшие течения мирового художественного искусства и зарождались крупнейшие стили и направления в живописи и архитектуре. Особенно активно бурлила творческая жизнь в частных мастерских и студиях, среди которых одной из самых известных была так называемая Академия Жюлиана, названная так в 1868 году по имени своего основателя художника Рудольфа Жюлиана (открылась академия, естественно, рядом с Монмартром).

Академия пользовалась бешеной популярностью и за пределами Франции, сюда ехали повышать квалификацию художники всех континентов. Особенно много было американцев и русских. У Жюлиана в разное время учились Анна Голубкина, Евгений Лансере, Мария Башкирцева, Петр Кончаловский, Игорь Грабарь, Иван Пуни, Лев Бакст, Александр Куприн, Борис Анреп, Мария Якунчикова… И вот золотой медалист Императорской Академии художеств Алексей Щусев приехал в Париж, чтобы вновь сесть за ученическую парту. Впрочем, парт здесь не было, зато имелись блестящие перспективы достижений больших высот в творческой карьере после окончания академии.

Щусев довольно быстро и в совершенстве овладел мастерством рисования в Академии Жюлиана. Высоко оценили его способности и французские профессора. Можно сказать, что в Париже Алексей Викторович «дозрел» как архитектор. Даже здесь он пытается заняться архитектурной практикой, задумав поучаствовать в постройке Всемирной выставки, намеченной на 1900 год. С этим предложением он было обратился к главному архитектору выставки Эжену Энару, однако встречного порыва Алексей Викторович не встретил.

И если французской живописи Щусев отдавал должное, то вот об архитектуре он не был высокого мнения. Ни собор Парижской Богоматери, ни часовня-реликварий Сент-Шапель на острове Сите не захватили его: «Французская архитектура готики и Возрождения не произвела на меня большого впечатления после Италии: готика, очень изящная, выигрывала по сравнению с немецкой готикой, чувствовалось, что французы – главные основатели готического стиля. Для моего сердца готика не была особенно близка». А вот суп из лягушек и устрицы, поданные в одном из ресторанов Монмартра, Щусеву понравились!

Побывали они и в Лондоне, но и Вестминстерское аббатство, и собор Святого Павла не смогли так же сильно поразить Алексея Викторовича, как поразили его итальянские памятники архитектуры. Он почти ничего не зарисовал. Похоже, что свой выбор Щусев сделал, и его любовью на долгие годы стала классика – ранний Ренессанс и Византия. Такое признание сделал он по итогам своего европейского турне, длившегося 16 месяцев. Эта поездка стала для него не менее значимой, чем семь лет, проведенных в Петербурге. Таким образом, можно сказать, что Щусев окончил три академии – Императорскую, у Жюлиана и еще одну – ту, что открыла ему глубочайшую сокровищницу европейской архитектуры.

Вернулся я на родину…

В конце 1899 года Щусев возвращался на родину в приподнятом настроении, ожидая практического воплощения открывшихся перед ним больших перспектив. Ведь он действительно созрел! В доказательство сему он вез множество рисунков, демонстрировавших огромный диапазон усвоенных им архитектурных стилей и течений. Профессор Котов встретил лучшего ученика с распростертыми объятиями, немало теплых слов прозвучало из его уст в адрес Щусева, когда он рассматривал его работы.

Положительную характеристику дал щусевским акварелям и вице-президент Академии художеств Иван Иванович Толстой, купив у автора ряд его венецианских зарисовок для выставки. Этим, однако, дело и кончилось. Толстой, сам известный нумизмат и археолог, не разглядел в Щусеве будущую величину мирового масштаба. Щусева не взяли в Академию художеств даже ассистентом. Не мог он работать и в академических мастерских. А уж о новой пенсионерской поездке за границу и вовсе можно было забыть. Позднее сам Щусев рассказывал: «Вернувшись в Россию, я пришел в академию к своим профессорам полный новых впечатлений, которые хотелось высказать, излить и получить ответ от своих товарищей. Но среда была немного суховата, все были заняты своим делом. Пенсионерам не очень много уделялось внимания, их докладов не ставили ни в архитектурных обществах, ни в академии и только устраивали выставки их работ». Иными словами, добавим мы, вчерашние ученики превращались для профессоров академии в будущих конкурентов. Так для чего же помогать им?

Он оказался на пороге академии с большой золотой медалью, полным честолюбивых помыслов, но без теплого места. В Петербурге тогда хватало архитекторов, и потому молодой и честолюбивый Щусев, не имевший, к сожалению, богатых ходатаев, которые смогли бы замолвить за него словечко перед руководством академии, остался ни с чем. Ему предстояло самому искать себе заказчиков, доказывая собственную состоятельность. А это было весьма сложно, поскольку, кроме часовни на могиле Шубина-Поздеева, предъявить было нечего. Лучшим подспорьем в приобретении заказов должен был являться опыт, а вот его-то Щусеву и не хватало. Да и такое понятие, как «связи», обладало в те времена актуальностью не меньшей, чем сегодня. Получался какой-то заколдованный круг…

В дальнейшем Щусев вспоминал: «Пройти практику было трудно. Заказы получались через знакомство или случайно, а талантливых учеников выдвигало учебное заведение, если они посылались за границу и возвращались оттуда, становились ассистентами или младшими профессорами. Чтобы получить заказ, архитекторы прибегали к всевозможным уловкам. Были такие, которые выработали правила обращения с заказчиком, а именно: “Когда приходишь к заказчику, то самолюбие свое оставляй в кармане своего пальто, в передней”. Рекомендовалось слушать заказчика. Более выдающиеся архитекторы старались воспитывать заказчика, а некоторые подходили к заказчику малокультурному с некоторой грубой фамильярностью.

Один архитектор, когда ему какой-то купец предложил сделать так-то и так-то, заявил: “Слушай, ты что, меня учить хочешь? Кто из нас архитектор, ты или я?” Купец решил, что это и есть настоящий архитектор. Это были московские нравы. В Петербурге это было труднее проделать, потому что чиновничья и сановная публика требовала почтительного обращения, бывала за границей и многие из них понимали в архитектуре».

Да, других заказчиков тогда не было, Щусев был бы рад строить для семьи Медичи, благодаря которой возникли многие чудесные здания Флоренции, но где их было взять в чопорном Петербурге и патриархальной Москве?! Вновь в судьбе зодчего замаячила черная полоса, как тогда, в день смерти его родителей. Опять он остался один, впрочем, почему один? – моральной опорой стала Алексею Викторовичу жена. Теперь их было двое, а вскоре на свет ждали появления первенца – сына, которого отец загадал назвать в честь старшего брата, Петром. Но ведь семью надо кормить.

Двадцатисемилетний Щусев к тому времени уже обрел достаточную стойкость, выковавшуюся под ударами судьбы. Он пытается бороться за место под солнцем, обращаясь к тому самому чиновнику академии И.И. Толстому 21 декабря 1899 года: «Академия в лице своих профессоров вообще забывает меня. Я не говорю о том, что не претендую на посылку за границу на второй год из самолюбия; я знаю, что все профессора, и наши, и даже французы, у которых я немного учился, признают меня способным, но нашим профессорам не интересны талантливые ученики до того даже, что последняя льгота и награда исчезает для меня».

Последняя льгота, о которой пишет Щусев, – это отсрочка от армии, дававшаяся пенсионерам академии. В итоге Толстой снизошел до того, чтобы не лишить Щусева и этой привилегии. Но не более того, на главную просьбу молодого и дерзкого архитектора он ответил отказом, написав ему, что «привык поддерживать только тех, кто сам уже держится».

Щусевым пришлось потесниться, сменив и без того небольшую квартиру рядом с академией на жилище меньшей площади, на Васильевском острове. Порой ему даже приходило в голову – а что, если здесь, в Петербурге, он не найдет для себя постоянной работы, быть может, вернуться в Кишинев, осесть на родной земле? Да и доброхоты шептались за спиной – не много ли хочет бессарабский конокрад? Конокрадом Щусева в шутку прозвали сверстники из академии за любовь его к цыганским песням. К слову сказать, дома или в компании с гитарой он не расставался.

Да, нужно было немного подождать, год-два, и все наладится – поддерживала своего супруга Мария Викентьевна. Тем более что в том же Кишиневе ему предложили интересный заказ – выстроить жилой дом на Пушкинской улице. Заказчика, правда, не пришлось искать – им оказался брат жены, Михаил Карчевский. Он же поспособствовал и сбору положительных отзывов о Щусеве и о его кишиневских постройках (взять хотя бы ту же гимназию), ибо к тому времени их накопилось на целую папку, которая в будущем очень Щусеву поможет.

Мотаясь между Петербургом и Кишиневом, Щусев был вынужден соглашаться почти на любые предложения. Тут уж было не до жиру. Благо что его взяли к себе в помощники профессора Бенуа и Котов. Но вот сколько он должен был «помогать» им? Иные коллеги Щусева так всю жизнь и числились в помощниках. Любимый щусевский профессор Григорий Иванович Котов не был так популярен среди богатых застройщиков Петербурга, как Бенуа. Да и область приложения его творческих интересов была несколько иной – реставрация церковных памятников, в которой он пользовался заслуженным авторитетом. В тот период, когда Щусев помощничал у Котова, тот был увлечен восстановлением Успенского собора во Владимире-Волынском.

Бенуа вряд ли помог бы Щусеву так быстро выйти на самостоятельную дорогу (в самом деле, зачем же плодить соперников?), а вот Котов был человеком совершенно иного плана. Он как-то более тепло, по-отечески относился к Алексею Викторовичу, хорошо зная его биографию. А дело в том, что Котов помимо своей академической деятельности служил еще и в техническо-строительном комитете при хозяйственном управлении Святейшего синода. Он обладал правом высказывать свое мнение (одобрять либо отклонять) тот или иной архитектурный проект, представлявшийся на суд синодального руководства. Кроме того, Котов работал в комиссии по сохранению и реставрации памятников старины и искусства Киево-Печерской лавры.

И вот однажды Котову предстояло сделать доклад о предложенном академиком В.Д. Фартусовым проекте нового иконостаса для «Великой церкви» Киево-Печерской лавры (таково обиходное название собора Успения Пресвятой Богородицы, главного храма лавры). Старый иконостас за прошедшие с момента его создания два века к тому времени сильно обветшал. Но Котов проект Фартусова не поддержал, что означало необходимость поиска нового исполнителя этого заказа. Но зачем же искать где-то нового архитектора, когда под боком томится молодой и одаренный Щусев, готовый взяться за любую работу? Тогда Котов и предложил своему ученику заняться проектом нового иконостаса. Тот день, которого Алексей Викторович так ждал, наконец-то настал, споро и рьяно взялся он за дело.

Дорогой неустанного труда

Неверным было бы думать, что Щусеву повезло, будто манна небесная на него свалилась. Слово Котова было весомым, но не последним в Cиноде, где академиков с их проектами заворачивали, а тут – недавний выпускник академии. Служители церкви были придирчивыми заказчиками – впоследствии, уже став маститым архитектором, Щусев любил повторять своим помощникам: «Вам бы с монашками поработать!»

11 мая 1901 года Духовный совет Киево-Печерской лавры в целом поддержал щусевский проект иконостаса. Далее дело пошло в Святейший синод, где на заседании техническо-строительного комитета профессор Котов, не ошибившийся в своем ученике, также одобрил его проект. Предстояло лишь внести некоторые предложенные изменения для окончательного утверждения. К высказанным замечаниям следовало отнестись самым серьезным образом.

Полгода Щусев дорабатывал проект. Для этого ему пришлось из насиженного Петербурга ехать в Константинополь – столицу нескольких империй – для изучения древних византийских храмов (ведь «Великая церковь», для которой он создавал новый иконостас, была построена в 1070 году, следовательно, иконостас должен был полностью соответствовать византийскому стилю). Прежде всего, Щусева интересовал собор Святой Софии, древнейший символ расцвета христианства и Византийской империи, построенный в VI веке н. э. и позднее превращенный турками в мечеть.

Итогом кропотливой работы Щусева по созданию иконостаса «Великой церкви» стало заслуженное утверждение проекта 12 ноября 1901 года. Но имелся и еще один важный результат – иконостас так понравился заказчикам, что еще до его официального и окончательного одобрения 8 ноября 1901 года Щусев был принят на службу «по ведомству православного исповедания к канцелярии Обер-прокурора Святейшего синода», как гласят архивные документы. И пускай всего лишь «сверх штата», что не предполагало денежного содержания, но зато с этого дня Щусев уже не мог сказать, что находится «будто между небом и землей». Он начинал обретать твердую почву под ногами.

Не прошло и полгода, как вслед за причислением Щусева к канцелярии обер-прокурора Святейшего синода он получил новый и большой заказ, обещавший его семье безбедное существование в течение нескольких ближайших лет. Заказ вновь исходил от Духовного собора Киево-Печерской лавры, на этот раз речь шла о более масштабной работе – росписи стен храма во имя преподобных Антония и Феодосия Печерских с трапезной палатой.

По договору, заключенному 29 апреля 1902 года, Щусев должен был получить 15 тысяч рублей за то, что в течение трех предстоящих лет создаст новый образ интерьера церкви и трапезной. Но, несмотря на большой объем работы, Щусев выполнил ее за два с лишним года, предложив для украшения стен трапезной и церкви народные орнаменты, а также позолоченные изображения цветущих растений и деревьев. Не зря в академии он считался лучшим рисовальщиком среди архитекторов, искусствоведы и сейчас высоко оценивают этот один из первых результатов Щусева в области религиозной живописи и зодчества.

В соответствующем духе он создает и проект алтарной преграды и киотов для той же Трапезной церкви в 1906 году. Но все же внутри его идет активный творческий процесс зарождения своего оригинального почерка. И не случайно, что личным итогом работы Щусева для Киево-Печерской лавры стало проявление новых оригинальных черт его творчества, среди которых искусствоведы называют «намеренную неровность и неправильность», а также некоторое искажение пропорций, призванное «наполнить традиционные формы (в данном случае – византийский стиль) новым художественным пониманием, отличающим уже эпоху модерна», как отмечает Д.В. Кейпен-Вардиц.

Интересно, что пройдет всего каких-нибудь десять лет, и Щусеву предложат создать проект еще одного сооружения непосредственно рядом с трапезной. Это случится в 1911 году, когда в Киеве в результате покушения погибнет премьер-министр Петр Столыпин, которого решено было похоронить в Киево-Печерской лавре.

К воспоминаниям о своей работе в Киеве он будет возвращаться постоянно в течение всей жизни. После освобождения украинской столицы от фашистов, в 1944 году, Щусев приедет в город своей молодости, чтобы наметить план восстановления Крещатика. Он придет в Софийский собор, в лавру и будет вспоминать свою старую мастерскую и монахов, собиравших «жатву» с богомольцев. Он пойдет на Бессарабский рынок, будет пробовать путивльские яблоки – «путивочки», и удивляться вежливости киевлян. Он скажет, что «украинцы даже ругаются на “Вы”». Щусев задумает изменить облик знаменитой Бессарабки, пристроив к круглому зданию рынка высокую угловую башню.

А пока он ищет, пробует, познает. Но, похоже, что и Церковь обрела своего многообещающего архитектора. И хотя проект иконостаса для Великой Успенской церкви Киево-Печерской лавры так и не был осуществлен по финансовым причинам, в 1911 году Щусева награждают орденом Станислава III степени.

Вскоре Щусеву вновь улыбнулась удача. Судьба свела его с графской семьей Олсуфьевых, в которую был вхож Петр Иванович Нерадовский, хранитель Русского музея и приятель Алексея Викторовича. Щусев выполнил для Олсуфьевых два заказа. Вначале, в 1901–1902 годах, он перестроил фамильный дом на Фонтанке, прямо напротив Инженерного замка, спроектировав мансарду над третьим этажом и переделав фасад в стиле барокко. Стилизация настолько удалась Щусеву, что некоторые решили, что дом отделан самим Растрелли. Да и сам автор был удовлетворен плодами своего труда: «Первый мой заказ была перестройка дома в Ленинграде на берегу Фонтанки, против Инженерного замка. Он и сейчас существует. В доме хорошо нарисовали решетки балконов, карнизы, профили и весь облик в старо-петровском стиле». Впоследствии в 1910 году Щусев создаст еще и надстройку на соседнем доме, также принадлежащем Олсуфьевым. Советские искусствоведы отмечали, что «в сочных очертаниях наличников, навеянных мотивами архитектуры петровского времени, в смелом рисунке балконной решетки чувствуется рука серьезного художника, стремящегося по-своему трактовать традиционные формы»[1]

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Соколов Н.Б. А.В. Щусев. (Мастера советской архитектуры). М., 1952. С. 16.