Я живу в этом теле

Перед домом с полдюжины машин, несмотря на табличку «Стоянка запрещена»; в одной ковырялся парень, знаю его только по спаниелю, с которым выходит каждое утро. Все собачников знают только по их собакам, а без собак пройдешь мимо, не узнав. Этого узнал лишь потому, что встречался не меньше полусотни раз.

Он подошел, вытирая масленые руки ветошью. Глаза невеселые:

– Все?.. Увозите?

Отец кивнул, говорить не мог. Губы дергались, а ответил почти шепотом, словно не хотел, чтобы Джой понял:

– Он очень страдает.

– Понимаю, – ответил спаниельщик. Он потоптался на месте, развел руками с несчастным видом, несчастный тем, что не может ничем помочь, продлить жизнь нашей собаке. – Мой тоже уже дряхлеет… Играть давно перестал.

– Вашему еще не скоро, – утешил я.

– Говорят, спаниели живут недолго…

Он еще раз развел руками, поклонился, пожал плечами и с той же виноватой улыбкой поспешил по ступенькам в дом, так и не опустив капот машины. Похоже, он просто не мог вынести такого зрелища. Скрылся, да и не хотел, чтобы мы видели, что он видит.

Прошли с работы еще соседи, все кивали издали, только один подошел, сказал сочувствующим голосом:

– Вы хорошо делаете, что не даете ему умирать в муках.

– Это можно понять и по-другому, – пробормотал я.

– Нет, то по дурости и злобе людской…

Отец зашевелился:

– Вон такси въезжает во двор!.. Сюда!.. К этому подъезду!

Он вскочил, замахал, поспешил навстречу, а я бережно поднял драгоценную ношу на руки. Джой вздохнул, в кротких собачьих глазах были понимание и глубокая печаль.

Таксист, угрюмый и раздраженный, нахмурился, когда я с бессильно обвисшим псом неловко вдвинулся на заднее сиденье. Отец сел рядом, назвал адрес. Таксист буркнул:

– Что, лапку прищемили?

– Если бы, – ответил отец кротко.

Машина пошла задом, затем круто развернулась, выкатила на улицу, пошла набирать скорость. Я заметил в зеркало, с каким недоброжелательством таксист посматривал на бедного Джоя.

Мы все молчали, таксист наконец не выдержал:

– Не понимаю, как можно так возиться с собаками… Что с ним?

Отец промолчал, в зеркало было видно его жалкое лицо, а я ответил:

– Он умирает.

Таксист хмыкнул, но смолчал. Машина выкатила на магистраль, мы помчались в левом краю, обгоняя других. Слева неслись навстречу в четыре ряда мощные железные чудовища, обдавали нас вихрями отработанного бензина.

Дважды проскочили на желтый, но сошло, вскоре выехали на нужную улицу. Отец указал на подъезд больницы, машина послушно подкатила к самому крыльцу. Отец полез за деньгами, таксист спросил внезапно:

– Он что… так и не выживет?

– Нет, – ответил я резко, – от старости лекарства пока нет.

– Ага… – сказал он, – да ладно… ладно… Я тут содрал с одного араба, так что оставь деньги, тебе ж еще там платить. На халяву не помогут даже с таким. Да ладно, ладно!

Отец так и вылез с зажатыми в кулаке деньгами. Таксист нахлобучил на лоб фуражку, двинул ногой, машина с такой скоростью метнулась задним ходом, что чудом не врезалась в забор, но затем ловко развернулась, вильнула задом и унеслась.

Я тяжело поднимался на крыльцо. Джой сделал попытку повернуться в моих объятиях, даже при болеутоляющем больно, отец сразу оказался рядом, что-то шептал, держал за лапу, и так они поднимались в холл, а затем на второй этаж, не размыкаясь и не отрывая друг от друга любящих глаз.

К моему удивлению, врач сказал участливо:

– Да что вы, какие формальности? Кладите его сюда.

Я бережно опустил нашего старого друга вместе с его старым ковриком на широкую больничную кушетку. Отец опустился на колени, взял Джоя за исхудавшую лапу, сам такой же исхудавший. Изможденный. Джой сделал усилие, дотянулся до его руки, лизнул. В крупных собачьих глазах, по-старчески мудрых, были печаль и глубокое понимание.

Врач перебирал шприцы, я услышал тот особый хруст, с каким отламывают кончик ампулы, затем его белая фигура неслышно появилась рядом.

– Все собаки идут на небеса, – сказал он убеждающе. – За их любовь и преданность… Вы не должны так страдать. Вы нашли в себе мужество быть с ним до его последней минуты…

Отец хватал ртом воздух, лицо его стало мертвенно-желтым. Я одной рукой трогал Джоя, другой обнял отца. Он не мог выговорить, ему было трудно даже дышать. Я и сам выдавил сквозь перехваченное горло с великим трудом:

– Да-да… Начинайте…

Глаза старого пса следили за нами с любовью и преданностью. Он все понимал, и я видел, что он жалеет только, что оставляет нас без своей защиты, без заботы, что больше никогда-никогда не увидит нас, не лизнет руки любимого хозяина, не будет с ним выбегать на зеленую лужайку…

– Не… мо-гу, – вдруг вырвалось у отца со всхлипом. Он перехватил руку врача со шприцем. – Не надо… Я не могу… Он понимает, что мы его убиваем!

Он зарыдал, его худое тело тряслось, вздрагивало.

Врач возразил тихо:

– Он понимает, что вы облегчаете его муки… Он благодарит вас, что в его последние минуты жизни вы с ним.

– Не могу…

– Посмотрите ему в глаза!

– Не могу, не могу.

Отца трясло. Я силой затолкал ему в рот две таблетки. Он судорожно проглотил, вряд ли поняв, что делает. Я обнимал его одной рукой и, оставив Джоя, гладил теперь отца своего разумоносителя, прижимал к своему телу, сам чувствуя беспомощность и чудовищную несправедливость происходящего. Не должны умирать ни люди, ни собаки, никакие другие существа!

Врач посмотрел на меня, как на более мужественного, но теперь мое мужество было едва ли крепче отцовского. Все же я кивнул, он присел рядом с Джоем. Игла зловеще блестела капелькой влаги, врач не забыл профессионально выдавить все частички воздуха, одной рукой осторожно взялся за кожу на лапе Джоя, сказал тихо:

– Потерпи… Это совсем не больно.

Острие вошло в кожу бесшумно, как в мягкую глину. Джой слегка двинул ухом, отец протянул дрожащую руку, и старый пес начал лизать ее, выказывая благодарность, что мы с ним, что трогаем его, гладим, любим, что мы с ним, все еще с ним.

Постепенно движения его становились медленнее, язык двигался с трудом. Отец плакал навзрыд, громко и по-мужски неумело. Его трясло, но теперь внутренний холод сжал и мое сердце. Стало трудно дышать, я чувствовал, как похолодело лицо.

Врач странно посмотрел в мою сторону. Я услышал щелчок откупоренного флакона. Мелькнула его рука с клочком ваты, отвратительный резкий запах ударил мне в мозг, взорвал череп. Все тело тряхнуло судорогой, я чувствовал себя так, словно сквозь меня пропустили ток напряжением в сто тысяч вольт.

Джой лежал все так же на боку. Глаза его с любовью и преданностью смотрели на нас. Он уже не дышал, сердце его остановилось или останавливалось, но в угасающем взоре я видел его страдание от разлуки с нами.

Мы вышли на крыльцо странно осиротевшие. Умерла всего лишь старая собака. Но я чувствовал, что из меня вынули душу, а я только пустая оболочка. Отец выглядел еще хуже, это его пес, это ему он мыл лапы после каждой прогулки, ему любящий пес приносил тапочки и преданно смотрел в глаза, упрашивая велеть ему что-нибудь, послать куда-нибудь, а он тут же сделает, выполнит, потому что очень-очень любит…

Не знаю почему, но, томимый неясным побуждением, дома я сразу же бросился к книжным полкам. Из того, что искал, наткнулся только на затрепанный учебник по астрономии. Помнится, уже листал в первый же день… Да, первый день Осознания. Слишком упрощенный курс…

Холодок страха пополз по спине. Что-то в этом странное! Память подсказывает, в школе отвечал по этой дисциплине. Но почему ничего не помню? Да-да, мое тело отвечало достаточно уверенно. А потом, потом понятно… Большую часть знаний мы взгромождаем как цирковые эквилибристы, чтобы кое-как донести до экзаменатора, а потом все с грохотом рушится, рассыпается в пыль, еще не долетев до пола.

Знания, которые не употребляются, организм старается не запоминать. Это аксиома. Но, может быть, есть другая причина?

Я не дал исчезнуть холоду страха, наоборот – углубил, представив черноту космоса, бесконечность, далекие искорки звезд, безжизненность. Не потому ли организм не запоминает, даже спешит забыть, что эти знания не только бесполезны, но и опасны? Я же чувствую, как во мне сопротивляется нечто сильное, как в мозгу и в душе оно всеми лапами, коготками старается отпихнуться от ужасающего космоса, бездны, будто стою не на дне этой бездны, а на краю.

Итак, давай-ка припомню: в начале начал был Первоатом. Не существовало ни времени, ни пространства. Так? Так. Потом атом взорвался. Во все стороны понеслись осколки, что в полете превращались в скопления пыли, а из той образовывались галактики. Я сейчас возник в одной из таких галактик на самом краешке вокруг самой средней звезды. Этих звезд великое множество, как намного крупнее этого Солнца, так и мельче, ярче и тусклее. Планеты же состоят из той же пыли, что и звезды. Они не могли возгореться сами по себе из-за своих малых размеров. Правда, в недрах этих планет жар стоит почти как на поверхности звезды.

Время шло, структура Вселенной усложнялась. Галактики старели, некоторые звезды гасли, иные взрывались, сталкивались, их уносило космическими течениями.

На одной из планет, что кружились с бешеной скоростью вокруг Солнца, по мере усложнения, образовались некие соединения. Они получили возможность воспроизводить друг друга. Одни названы кристаллами, они развиваются медленнее, чем те, что получили название биологических. Биологическое усложнение материи привело к тому, что очень быстро через цепь превращений в более сложные структуры возникло то, что называется человеком. То, в чье тело меня всадили, словно в кабину вездехода.

«Стоп-стоп, – сказал я вслух, пытаясь уловить мысль, закрепить ее в словах, – почему сразу «всадили»? А если я сам откуда-то сбежал, побегал по Галактике, нашел временное убежище в этом теле?» Нет, это бред похуже того сериала, что Лена смотрит с восторгом. Там бессмертный дебил идет из века в век, ничему не научившись, кроме как махать мечом, да и то словно домохозяйка после двух уроков в платной школе. Если я представитель более высокого стаза, за мной уж точно не гоняется ни полиция, ни такой вот идиот с самурайским мечом. Но что тогда со мной? Почему я здесь?

Стараясь не потерять ниточку, я начал вчувствоваться, проникать мыслью глубже, дальше, и холодок сперва вздыбил волосы на руках, кожа пошла пупырышками, затем ледяными искрами пробрался вовнутрь, вонзился в сердце так остро, что в глазах потемнело, а в черноте заблистали ледяные звезды.

А что, если…

Нет, эта мысль слишком ужасна, чтобы попытаться даже додумать до конца! Чудовищна, отвратительна. Но все же попытаюсь, ибо надо не упустить ни малейшей зацепки. Итак, предположим, только предположим, что развитие вида не остановилось. Что развивается не только социальное устройство общества, но и в самом человеке появляются новые извилины, новые нервные окончания. Не так уж нелепо? По крайней мере не противоречит биологии, если даже и противоречит дарвинизму. Впрочем, дарвинизму не противоречит тоже.

Пойдем дальше. В результате этих новых извилин в том существе, которое зовется человеком, появилось нечто новое. Нет, не разум, ибо разум лишь высшее проявление инстинкта, он и служит глубинным инстинктам, умело удовлетворяя их, давая им то, чего не могут получить благодаря простым: хватай, греби, ешь. Нет, появилось некое осознание, продуктом которого и являюсь я. Я, существо, которое сидит в этом разумоносителе.

Я в нем живу. Даже командую. Что захочу, то и сделает.

Никакой не человек из будущего. Никакой не инопланетянин.

Просто человек, внезапно осознавший.

Что?

Часть II

ГЛАВА 1

Я передвигался длинными замедленными прыжками. Широкую расщелину перелетел плавно, растопыренными руками оперся о плотный воздух, что помогло опуститься на той стороне плавно, красиво.

А затем шаги стали обычными, я пошел в привычном мире ночной улицы, слабо освещенных домов, серого, выщербленного осколками времени асфальта. Улица медленно поднималась кверху, а вон за теми домами – это уже окраина, просматривался круг трамвайного пути, где водители отмечают путевые листы и успевают забить «козла».

Стена дома плавно поплыла назад и пропала. За углом открылась блестящая в свете фонарей металлическая петля трамвайных рельсов в два ряда, маленькая будочка диспетчерской. Дальше ряд деревьев, снизу подсвеченных оранжевым пламенем фонарей, верхушки в мертвенном серебре луны. Все знакомо, все привычно. Трамвая пока нет, ночью ходят с интервалами в полчаса, а то и больше. Автобуса здесь нет в принципе. Я здесь хожу часто, знаю все закоулки, проходные дворы, знаю, где лавка с обломанной спинкой, знаю все деревья, стены домов.

Потом на мир начала наплывать другая картина, я услышал странные звуки, словно рвущиеся из мирового пространства, далекий гул, начал ощущать давление в бок и, наконец, понял, что возвращаюсь в другой мир, который еще тревожнее и нелепее этого.

Полежал с закрытыми глазами. Сердце стучало так, словно только что пробежал вверх по лестнице на свой этаж. Где я мог видеть этот часто повторяющийся сон? Я не был там, это точно. У меня хорошая память, я помню чуть ли не каждый день своего детства, а здесь я шел по местам, которые знаю хорошо…

Но я никогда там не был! Что с моей памятью? Или я как-то перехватил кусочек чужого сна? Или во мне всплыли сны моего отца, трамваи были только в его молодости, он мог там ходить… Генная память, то да се, об этом охотно порассуждали бы длинноволосые хиппари с психоневрологического факультета, но у меня свои проблемы, в рубашку с длинными рукавами пока что не тянет.

Разумоноситель глубоко вздохнул, его мышцы напряглись, звериное тело метнулось с постели. Одеяло полетело в сторону, а я поехал в этом слаженном организме в туалет, потом в ванную комнату. Тугая струя вырвалась с готовностью, а глаза мои, да, мои, не отрывались от зеркала на стене.

Здоровье моего разумоносителя не хилое, развит терпимо, кожа чистая, пара прыщей, никаких болезненных пятен. Едва заметные жировые валики на боках, здесь их зовут французскими ручками, следствие сидячей работы, но не толст, так что пока нет проблем ни со здоровьем, ни со скоротечной жизнью обитателей этой планеты.

Лицо опалило жаром, кожу защипало, словно кололи множеством мелких иголочек. Это кровь из внутренних органов прихлынула на периферию, к щекам, потому и ощущение жара. Вообще-то тридцать шесть и шесть – это температура внутренностей, на поверхности гораздо ниже. Здесь равна температуре воздуха, а это где-то около двадцати.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.