Салюки, Затерявшийся В Бордовом

Я вздрогнул, услышав: «МАХХХХХХТОООООН... Матон – следующая остановка».

Поезд прибыл в Южный Иллинойс.

Я посмотрел на запястье, чтобы узнать время, но часов не было, так же, как и мобильного телефона. Засунув руку в карман, я вытащил карманные часы с изображением рыбака на крышке и щелкнув замочком, открыл циферблат. 6:56. Каким-то образом я потерял три часа времени и пропустил большую часть штата Иллинойс. Пузырек с таблетками был в кармане, и так как туман в голове быстро рассеивался, я проглотил две таблетки, что показались мне стимулирующими, и вскоре уже наслаждался мерным стуком колес поезда, перекатывающихся через зазоры в рельсах.

Дах-дах-дах-дааааааааах!

Это звучало как начало девятой симфонии Бетховена.

Дах-дах-дах-дааааааааах!

Какие же они тупицы, те, что насмехаются над классической музыкой, устанавливая ее вместо рингтонов на телефоны.

– Да? – произнес молодой бесплотный голос впереди меня.

Пауза.

– О да, мы в «Салюки», приблизительно в часе езды от Карбондейля.

Пауза.

– Что опять?! Хорошо, ты... связь пропадает. Я позвоню тебе завтра, и увидим, сможем ли мы решить этот вопрос. Да, пока.

Вопрос?

– Кто это был? – спросил другой бесплотный голос.

– Кайла. Я помогаю ей с курсовой. У нее проблемы с конвертированием формата «Mac» в «Word».

А у меня проблемы с тем, чтобы называть проблемы «вопросами».

Вопросы, время, проведенное с пользой, написание сообщений, деловая игра, конвертирование мелодий, пиканье... Все эти выражение: целеустремленный, основные области специализации, грёбанное нестандартное мышление и сотрудничество... Всё это царапало мне слух, как острый нож, проведенный по стеклу. Эти тупые преуменьшения: «Я немного взбешен». Такие идиотские выражения как: «Дорогуша!», и лишь упоминание слова «фраппучино» вызывало у меня приступ тошноты. Но самым отвратительным в этом списке было одновременное выполнение разных дел под названием «многозадачность».

И, конечно же, всё это должно было выполняться быстро, быстро и как можно быстрее! Кажется, что технологии ускорили процесс эволюции мира таким образом, что каждая минута сжалась до 55 секунд, каждый час теперь состоял лишь из 55 минут, и в каждых сутках было лишь 23 часа. Но люди тем не менее пытались втиснуть 25 часов в одни сутки. Человеческий организм не создан для таких условий на чисто биологическом уровне, поэтому или люди выполняют работу кое-как, или съезжают с катушек как я.

Я взглянул в окно, увидел последний отблеск бордовых сумерек и вынул из пузырька розовую таблетку, чтобы растянуть свое состояние подольше.

Дах-дах-дах-даааааааах! – снова зазвонил этот рингтон.

– Да, ответил бестелесный голос.

Пауза.

– Что он сделал? О, ха-ха-ха-хаааааа. Чувак, он уронил на это молоток? Ну и тупица, ха-хааааа. Могу поспорить, он будет еще долго хромать. Ха-ха! Пока!

И ты тоже будешь хромать, если не перестанешь хохотать своим хриплым смехом.

Пауза.

Дах-дах-дах-дааааааааах!

Меня сейчас разорвет!

Я перегнулся через спинку сиденья впереди меня и увидел двух подростков, одетых в голубые джинсы и футболки. Они смотрели на меня выпученными глазами, словно перед ними извивалась шипящая от злобы кобра.

– Значит так, если я еще раз услышу этот долбаный рингтон, я выброшу этот телефон и того идиота, который за него держится, из этого грёбанного поезда, – прошипел я.

Оба подростка на миг застыли, потом быстро собрали свои ноутбуки, айподы, мобильные телефоны и другие игрушки и быстро покинули вагон, украдкой бросая на меня взгляды, в которых сквозил ужас.

Детям нельзя позволять путешествовать в одном вагоне со взрослыми.

Когда я уже снова начал погружаться в дрему, я вдруг почувствовал рядом с собой присутствие непрошенного гостя. Сквозь прищуренный взгляд я увидел шесть золотых полосок на зеленом рукаве.

– Здорово, приятель, кажется, у тебя какие-то проблемы?

Голову солдата прикрывал черный берет, а вся грудь была в орденских ленточках. У него был такой же акцент, как у тех людей, что разговаривали о Каире раньше.

– У меня всё в порядке, – ответил я.

– Я так не думаю. Ты выглядишь так, словно тебя сожрали полностью изнутри и вывернули наизнанку. Можно задать тебе вопрос? Ты доволен своей жизнью?

– Нет.

– Люди? Тебе нравятся люди?

– Нет.

– Тебе хоть что-нибудь нравится?

– Нет.

Всё, чего мне хотелось, – это спать.

– Послушай, приятель, я был в таком же состоянии как ты сейчас, примерно полгода назад в Ираке. Мне говорили, что у меня, как они называют, отрешенный взгляд. И как раз перед тем, как я начал планировать самоубийство, кто-то дал мне это.

Солдат полез рукой во внутренний карман, вытащил оттуда механический карандаш, положил его на подоконник на несколько мгновений, а затем протянул мне. Я передвинул очки на лоб и посмотрел на карандаш своими близоруким глазами. Внутри него в миниатюрном бордовом закате кружились миниатюрные закатные облака, словно этот простой инструмент для письма впитал в себя кусочек неба, пока находился на подоконнике.

– Иногда очень помогает делать записи, – сухо сказал солдат.

– У меня полно карандашей.

Я не хотел прикасаться к этому долбанному карандашу. Перестав обращать внимание на солдата, я отвернулся к окну и снова заснул.

Проснулся я от звука колес, когда поезд проезжал через стрелку. Именно тогда я увидел через окно указатель, или же подумал, что там стоял указатель... Или я увидел в своем воображении, что в открытом поле, прямо среди жнивы стоял указатель. Что бы это ни было, оно отпечаталось на моей сетчатке, как след от яркой вспышки.

Указатель был неописуемо ужасен, – чудовищная конструкция на массивных колоннах, вытесанных из глыб угольной руды и выкрашенных в неровные полосы бордовой и серебряной краски. Кусочки пирита, мерцающие в темноте неестественным светом, формировали надпись: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ЮЖНЫЙ ИЛЛИНОЙС!» А под ней, едва различимая за окном поезда, виднелась надпись, сделанная фломастером: «ЭТО БУДЕТ ЧЕРТОВСКАЯ ПОЕЗДКА».

Глава III

Я проснулся в темном пустом вагоне с фотографией юной Кэтрин на коленях, которую я аккуратно переложил во внутренний карман. Сквозь окно, по которому стучали капли дождя, я увидел подсвеченные бордовыми отблесками облака, что спускались на крыши кирпичных и деревянных домов, блестящих в струях мелкого дождя и оранжевом свете уличных фонарей. Дома казались мне смутно знакомыми, но в моей несовершенной памяти, запечатлевшей их несколько десятилетий назад, эти воспоминания значительно исказились.

Я проходил мимо этих зданий множество раз во время тех двух лет, что учился в университете SIU в начале 70-х. Но деревья были совершенно другими. У многих были полностью обломаны ветви, и по всей улице валялись обломки деревьев. Я читал об этом. В мае здесь пронесся внутриматериковый ураган и оставил после себя столь масштабные разрушения, что работы по расчистке последствий продолжались до сих пор, несколько месяцев спустя.

Встав, я почувствовал, как кровь отлила от лица, оставив густой осадок, который казался настолько тяжелым, что я опустил голову и смотрел только себе под ноги. Этот осадок тяжелой массой перемещался по телу, когда неверной походкой я шел к выходу, и поскользнувшись на мокрых ступеньках поезда, приземлился на какую-то кучу на земле.

Добро пожаловать в Карбондейль!

При помощи фонарного столба я с трудом встал на ноги и стоял, покачиваясь, как надувная неваляшка, а затем поковылял к тротуару и спотыкающейся походкой пошел по Иллинойс-Авеню – главной достопримечательности, пока не пришел к кафетерию. Боль в плече напомнила мне о прошлогоднем скандале в «Демоник Граундс», и мне не хотелось снова иметь дело со своими гремлинами. Так что я предпочел остаться снаружи и вести себя прилично, хотя и крутился около входа в кафе из любопытства, охваченный желанием увидеть, как выглядят современные студенты университета SIU.

На первый взгляд они не слишком отличались от моего поколения начала 70-х. За исключением, например, рюкзака, с которым вошел в кафе молодой парнишка. Его модный камуфляжный рюкзак был оснащен отделениями для ноутбука, мобильного телефона, айпода и одной из эти благословенных современных бутылок для воды, которых не было у нас в 70-х. Во времена Вьетнама студенты носили эти ненужные им рюкзаки с небрежно нашитыми на них пацифистскими символами.

Дверь кафе резко открылась и оттуда вышла студентка (их еще так называют?), неловко балансирующая с тремя чашками кофе в руках, чтобы не перелить его на свои джинсы «Версаче». Во времена моей учебы в SIU я ходил в сношенных армейских ботинках, а наши «дизайнерские» джинсы были жесткими, как картон, брюками клёш, размягчить которые можно было только после нескольких месяцев стирки. Модники красили свои джинсы в ванной, затем носили их, практически не снимая, пока те не расползались на нитки, – и никого не волновало, что, черт возьми, на них переливалось.

У невысокой девушки, что сидела в кафе с огромной чашкой кофе, волосы были очень коротко острижены и выкрашены в цвета университета – бордовый с белыми полосками. Парень напротив нее носил похожую прическу, только в коричневых тонах. В 70-х наши волосы не знали рук стилистов. Мы либо сами стригли их, либо шли к старомодному парикмахеру с надеждой, что тот не сострижет слишком много. Наши волосы торчали на голове, как листья салата из тарелки, или разлетались пружинками во всех направлениях, как обтрепанные стальные мочалки. И никому в голову не приходило красить волосы в бордовый, розовый или какой-либо другой цвет, потому что мы хотели выглядеть естественно.

К тому же студенты SIU начала 70-х не испытывали сильной приверженности традициям университета. За исключением тех редких моментов, когда кто-нибудь надевал свитер с эмблемой SIU, мы не носили бордовые и белые цвета.

Я заметил молодого человека, что сидел на пестрой подушке и играл на гитаре. Он выглядел так, словно его телепортировали сюда прямо из 1971 года. Мальчишка пытался отрастить редкую неряшливую бороду и был одет в порванную футболку, грязные джинсы и поношенные армейские ботинки. Но весь его наряд был подобран слишком идеально, как будто он нашел в интернете старое фото настоящего хиппи и создал себе соответствующий образ. Подозреваю, что за этим фасадом скрывался безупречно аккуратный студент университета, приблизительно 2009 года.

Но я действительно заметил отблеск истинного бунтарства в этой толпе в кафе. Стекла очков этих студентов были больше, чем у большинства людей в 2009-м году, возможно, потому, что маленькие стекла очков носили все остальные, поэтому для студентов университета они не подходили. Но, за исключением этого умеренного офтальмологического сопротивления, мятежные образы 70-х годов лишились всего бунтарского. Они были изучены и усовершенствованы, пока не стали стандартными для студентов 21 столетия.

Двое парней пытались одновременно выйти из кафе и застряли в дверях.

– Извини, – произнес один.

– Прости, – сказал другой.

Какая вежливость! В 70-х здесь, скорее всего, располагался бы бар, и эти два студента были бы пьяными и обкуренными, а их неожиданная встреча закончилась бы дракой.

Но как бы там ни было, здесь всё равно чувствовалось нечто особенное, характерное только для SIU, что передавалось от поколения к поколению. Несколько студентов почти украдкой просочились через двери кафе, которая закрылась за ними с резким хлопком, и сконфуженно сели за стол. Весь их вид производил такое впечатление, словно они чувствовали себя пришибленными уже из-за самого факта, что они учатся в SIU, так как не ощущали, что они заслуживают того, чтобы находиться в таком прекрасном месте. Я вспомнил «Мистера-хлопающего-дверью в SIU» – Гарри, моего соседа по комнате, который тоже хлопал дверью каждый раз, когда входил в комнату. Но его хлопанье было высокомерным, как будто он заявлял: «Я здесь, и в этом нет ничего особенного, если, конечно, тебе не захочется превратить это во что-то особенное».

Я стоял за окном кафе, уставившись на этот террариум студенческой культуры, а студенты смотрели на меня, словно загипнотизированные ядовитой змеей. И я мог понять почему. В своем отражении в стекле окна я увидел свои глаза. В них сквозила демоническая отрешенность, а красные зрачки почти не отличались цветом от налитых кровью белков. Это было лицо человека, которого никак нельзя было назвать нормальным. Я посмотрел вниз, увидел следы невероятно огромной собаки, нарисованные на дороге, и пошел, следуя им, в южном направлении.

Прямо впереди меня находилась пиццерия «Пицца Кинг». В те времена, что я жил в Карбондейле, здесь никогда не продавали пиццу. Но в этом здании я некогда выпил много пива, и этим вечером пиво всё так же лилось рекой. Хотя ночной клуб «Голден Гонтлит», что находился на другой стороне улице, теперь превратился в магазин товаров для домашних питомцев.

Грустно.

Я ощущал, что здесь многое изменилось, очень многое, но мне не удавалось распознать что именно, поэтому стоял, уставившись взглядом в дальний конец улицы, пока не понял, что.

«Стрип» исчез!

«Пёрпл мауз-трап», «Дас Фасс», «Джимс Бонопарт Ретрит», «Голден Гонтлит» и «Де клаб» – всех этих заведений больше не было. Все бары вдоль южных кварталов Саус-Иллинойс Авеню превратились в симпатичные, практически высококлассные магазины велосипедов, булочные, рестораны быстрого питания и другие заведения, подобные тому, перед которым я стоял сейчас. В витрине магазина стояли несколько игрушечных серых салюки, сделанных в натуральную величину, с мягкими длинными ушами. Игрушечные салюки сидели вокруг бело-бордового мегафона и с восхищением смотрели на женский манекен, абсолютно голый, и даже без парика.

Игрушечные салюки и бело-бордовые цвета в витринах означали, что теперь торговцы ощущали приверженность традициям университета, в отличие от времен моей учебы. Тогда владельцы бизнеса почти никогда не украшали витрины чем-либо, что напоминало бы им об университете SIU. Консервативные жители этой улицы с неодобрением смотрели на студенческие беспорядки и импровизированные уличные вечеринки в центре города. Такие же косые взгляды они бросали на студентов, когда те громили здание факультета сельского хозяйства в 1968-м году, и «Олд-Мейн» в 1969-м, и на закрытие университета во время весенних беспорядков в 1970-м.

Какие изменения произошли за сорок лет! Бизнес-структура Карбондейля выросла из кучки беспорядочно разбросанных низкосортных заведений в респектабельный университетский город: чистый, опрятный... и скучный.

Однако, была одна вещь, которая отличала Карбондейль от других университетских городков, и это был его размер. На протяжении десятилетий в нем проживало приблизительно 25 тысяч человек, из-за чего он считался маленьким городом. С другой стороны, в SIU, занимавшем южную часть города, училось максимум 24 тысячи человек, благодаря чему он считался 24-м по величине университетом в стране в 1970-м. Очень небольшое количество университетов подобных SIU располагались в отдельных небольших городках в нескольких километрах от ближайшей федеральной автострады, обитая в собственных мирках.

Я прислонился к фонарному столбу и стал внимательно рассматривать фото Кэтрин, пока мой «центральный процессор» сжимался, извиваясь и выкручиваясь в попытках высвободить еще один килобайт воспоминаний о прошлом. Но ничего не вышло. То, что я видел перед глазами сейчас, стерло все образы из прошлого. Я был тем же самым человеком, и Карбондейль оставался тем же самым городом, но мы оба ушли вперед по временной шкале и уже не могли вернуться назад в 70-е.

Я прошел мимо пустого «Университетского театра». В окне его было вывешено объявление «ПРОДАЕТСЯ», а возле центрального входа валялись старые газеты. Потом я миновал старый молочный магазинчик «Дэри Куин» с темными окнами, и только большой рожок мороженного на крыше светился украшавшими его огоньками.

Я продолжал двигаться на юг, пока не дошел до старого здания, которое превратили в бар еще в 1971-м году. Краска под красное дерево на старой вывеске 1910 года «Американ Тап» отслаивалась, в цементной стене вокруг пивного сада зияли дыры от выпавших камней, и объявление «ПРОДАЕТСЯ» украшало оба фасадных окна. «Американ Тап» выглядел как старик, у которого выпали передние зубы.

Но, как ни странно, в пепельнице на столе возле окна дымилась трубка с изогнутым мундштуком. Казалось, откуда-то издалека доносился запах табака. Я почувствовал себя так, словно тело мое было в 21-м веке, а обоняние – где-то в другом времени.

Следуя гигантским следам салюки, я дошел до входа в Университет Южного Иллинойса и оказался в кампусе, впервые за двадцать прошедших лет.

Небольшой дождь моросил из низких облаков, из-за чего занимающий один прямоугольный квартал кампус стал выглядеть так, словно его построили в широкой пещере. «Уиллер-Холл», построенный из жуткого кроваво-красного кирпича, возвышался позади изящной железной ограды в готическом стиле. А перед старым женским спортивным залом «Девис джимназиум» стояла скульптурная композиция – маленький мальчик, что держит раскрытый зонтик над головой маленькой девочки.

Всё еще здесь!

Пол и Вирджиния безмятежно стояли на островке маленького фонтана уже больше столетия, но в этот вечер бронзовые лица этих двух детей выглядели холодными и бесчувственными.

Я пошел на запад. Обойдя мрачную статую, я прошел мимо бюста насупившегося Делайта Морриса, установленного там, где раньше пересекались корпуса «Олд-Мейн», и мимо похожего на мавзолей лектория «Шрайк» к отвратите тельному бетонному зданию «Фанер-Холл».

Но его там уже не было. Я подошел ближе и с треском стукнулся коленом в огромную катушку с проволокой. Потирая синяк, я огляделся по сторонам и увидел сваленные в кучи трубы и провода, рабочие вагончики и деревянные доски, лежащие в грязи и огороженные глубокими траншеями. Я понял, что здесь возводили новое здание, но куда же подевался «Фанер»? Его начали строить в 1970-м и закончили в 1975-м, после того как расширили, включив в него пространство для аудиторий, утраченных после пожара в «Олд-Мейн». «Фанер» продержался дольше, чем «Титаник».

Может, они снесли его, но почему?

Внезапно я услышал крики, доносящиеся с востока, и дюжина ног понеслась мне навстречу с эстакады через трассу 51. Это было похоже на прямую трансляцию беспорядков с удаленной утренней радиостанции, звуки которой то приближались, то удалялись.

Мой родной уютный университет начал наводить на меня жуть. В груди начал пульсировать мандраж, и я быстро пошел искать убежища в лес Томпсон-Вудс, позади того места, где должен был находиться «Фанер».

В лесу витали запахи влажного мха, листьев, травы, слезоточивого газа, страха и пота. Пока я пробирался в потемках по гладким асфальтовым дорожкам, мне казалось, что ветви деревьев нарочно преграждают мне путь, а скользкие листья под ногами приглушают звуки моих шагов. Множество деревьев лежало на земле, другие торчали из земли расколотые или с оторванными ветвями. Лес выглядел ужасно.

Я вышел из леса и, очутившись в клубящемся тумане, направился к зданию факультета сельского хозяйства. Вдалеке послышались звуки сирены. По мере приближения, высота звука становилась ниже, но громкость увеличивалась до разрывающего барабанные перепонки воя, и, наконец, появилась несущаяся на всей скорости университетская полицейская машина. Казалось, она не впишется в поворот и врежется в дерево, но она исчезла вдали.

Она не помчалась дальше. Нет, она просто исчезла, став неразличимой, и я физически ощутил, как исчезаю вместе с ней, хотя и стою неподвижно на перекрестке.

О боже.

У меня были галлюцинации. И тем не менее разум мой сохранял ясность, как у бриллианта. Я вытащил из кармана пузырек с таблетками и бросил его на дорогу. Упав, он раскрылся, и разноцветные таблетки рассыпались в тумане. К этому моменту голова моя уже была сильно перегружена, уши, казалось, стали ватными, и мне хотелось лишь развернуться, пойти на вокзал и вернуться в Чикаго. Но я знал, с чем мне придется столкнуться по пути на вокзал: беспорядки, призрак здания «Фарнер-Холл», грустные Пол и Вирджиния и та трубка в пепельнице на столе у окна «Американ Тап».

Я перешел на другую сторону улицы и пошел в лес, окружающий кампусное озеро, по направлению к навесу для пикника, воспоминания о котором до сих пор хранились в моей памяти. Приближаясь к навесу, я увидел женщину в длинном платье, лежащую на одном из столов, но ее образ сразу же растворился в тени, как я прошел мимо. Позади навеса я заметил геометрическую крышу кампусного причала, побрел туда и остановился у флагштока перед навесом для лодок пока заводил свои карманные часы. Было 6:34.

Мне было всё равно, день это или ночь. Потому что в тот момент я достиг той точки на временной шкале, когда тело перестало усваивать таблетки и алкоголь, оставив лишь жалкий осадок боли, смятения и глубокой депрессии. Я прилип к флагштоку и ощущал себя так, словно несусь к озеру.

Я вдохнул сырой воздух, и мелкие химические гремлины моей нервной системы загрязнили его такой глубокой меланхолией, что после выдоха лицо буквально утонуло в миазмах уныния. Казалось, голова была наполнена кипящим маслом, что выплескивалось из глаз с каждым биением сердца. Полыхающее масло изливалось в горло, неслось вниз по пищеводу и выплескивалось в желудок едкой кислотой. Я давился, но кислота поднялась к горлу, и я начал кашлять, выплевывая слизь. Казалось, мой правый плечевой сустав крепился к плечу металлическим штырем, а ниже, бедра и ступни пульсировали в агонии. Но больше всего у меня болели глаза: мягкий серебристый свет заливал их едким маслом, пока всё, что находилось в пределах моей видимости, не окрасилось красным цветом. Я попытался сощуриться, чтобы уменьшить это сияние, но веки невольно затрепетали и могли закрыться в любой момент. Внезапно, туман немного рассеялся, приоткрыв корпуса общежития «Томпсон-Поинт».

Эти корпуса выглядели точно так же, как я себя чувствовал: размытые, обесцвеченные и безрадостные. Здания инженерного факультета позади меня превратились в настоящие призраки в тумане. Деревья в лесу казались нарисованными кляксами на клубах тумана. Их отражения цвета оружейного металла, казалось, были выгравированы на поверхности воды. Множество деревьев, поломанных, с зазубренными обломками, лежало наполовину в воде возле причала и на другом берегу озера возле корпуса «Томпсон-Поинт».

Боже, ни в чём вообще нет ни капли цвета.

Начал моросить холодный мелкий дождь, и я почувствовал, как серость земли стала проникать в тело через подошвы туфель, двигаясь дальше вверх, к голове, пока мои чувства не приобрели темно-серую окраску. Кипящее масло в плечевом суставе, кипящее масло в ступнях, руках и шее. Кипящее масло в кашле.

Это был худший день в моей скучной 58-летней жизни.

Полицейская машина, которую я видел ранее, пронеслась назад в противоположном направлении от Линкольн-Драйва и со скрежетом остановилась. Большая угловатая патрульная машина выглядела так, словно была создана сорок лет назад, но оказалось, что она совершенно новая.

Я смог увидеть тень полицейского за рулем, который потянулся вниз и включил сирену. Пространство огласил такой пронзительный вой, словно эта проклятая штука включилась прямо в моей долбанной голове.

Сирена визжала примерно минуту – целых 60 секунд, на протяжении которых мне казалось, что в уши мне забивают острые гвозди. Отвернувшись от сирены, я увидел, что поломанные черно-белые деревья несутся мимо меня, и чувствовал себя так, словно лечу на реактивном истребителе в диапазоне числа Маха 1 прямо через лес.

И это сработало.

Словно катастрофический финал, сломанные деревья, Тамми, «Тестинг анлимитед», Боб, мой трейлер, водка, таблетки и гремлины обрушились на меня как огромный рояль, толкнув меня вниз, на колени, с такой силой, что даже остались вмятины в земле.

Я оказался на коленях, рядом со стойкой с байдарками, закрыв уши руками, пока сирена, наконец, не замолкла. Рухнув на землю, я закатился под одну из байдарок и отключился.

Проснулся я от того, что в грудь мне вонзился механический карандаш. Наверное, солдат незаметно засунул его в карман моей рубашки, пока я спал. Я выкатился из-под перевернутой байдарки и почувствовал, как яркие лучи утреннего солнца, отражающиеся от глади озера, на миг ослепили меня своим светом.