Вошь на гребешке

– Что тебе?

– Мне? – возмутился Иудушка. – Старик, что за тон! Я не свои проблемы решаю, а твои. Продвигаю по старой дружбе – на новой службе. Другу моего друга нужен партнер. Дело шикарное. Ши-кар-но-е! Я бы напрягся, но я для офиса не годен, я скорее по тусовкам, а планировать, бумажки перекладывать – не, не мое. Дело почти сорвалось, но тут я услышал о тебе. Ну, я своих не забываю, ага? Почитай для начала. Вроде как проект вакансии, но я запретил подавать в агентство, пока не покажу тебе. Типа, лучшее – другу.

Влад поморщился, разворачивая мятый, несколько несвежий листок. Остатки надежд на полезность встречи поостыли, как и разогретая в микроволновке слойка.

– Говорят, в субботу тусуются в закрытом клубе владельцы «Порше», – по инерции сказал он.

– Ка-анечно, только я не пойду, клиентские тусы – отстой, – отмахнулся Егорушка. – А что, ты решил хлебнуть правильного пивка? Так эт’запросто. Хотя будет скучно, не советую тратить время. Не очень и закрытая вечеринка, ага?

– Ага, – невпопад согласился Влад.

Залпом выпил кофе. Сахар остался нетронутым возле чашечки. Компания с полузнакомым названием искала, если верить бумажке, генерального директора. Предлагался к рассмотрению оклад, втрое превышающий нынешний доход Владислава. Но, как принято говорить в рекламе, «и это еще не все». Были грамотно прописаны бонусы, а последней строкой до неприличия обыденно указывался солидный опцион.

– В чем подвох? – прямо спросил Влад, откладывая листок.

– Старик, ну ты даешь! – с наигранной наивностью откликнулся Иудушка. – Просто я не знаю в городе никого другого, кто умел бы так ровно раскладывать дела по полочкам. У тебя в мозгу все упорядочивается, а моя башка – она вроде барабана стиральной машины. Так что я буду крутить барабан, а ты сохни над бумажками.

– Я подумаю, тут сразу не решишь, – намекнул на согласие Влад.

Глянул в пустую чашку. Белый фаянс лучился общепитовским оптимизмом нищих. Пенка запеклась неровно, скудно. Владу отчетливо по- чудился на донышке знак доллара. Он присмотрелся, не веря в гадание, но находя зрелище подходящим к случаю. Кофейный доллар напоминал восьмерку – или знак бесконечности. В одной петле лежала крупная пенка, в другой – жалкая точка крошки.

– Ка-анечно думай, но быстро, – посоветовал Иудушка. – Такие предложения не ждут, пока ты дозреешь. Или да, или нет. Вот визитка благодетеля. Сегодня еще не поздно звякнуть. Сегодня, ага?

Глава 4. Черна. След серебра

Нитль, лес в границах силы замка Файен, все еще лето

Нет ничего глупее походов к угольщику. Слуг в замке полно, они усердны. Иной раз сложно без угроз отнять корзину или уследить за расторопным подмастерьем, готовым пополнить запас без участия более взрослых. Но уголь – это самый безобидный повод выбраться за стены. Само собой, можно и без повода. Но Тэра на отлучки смотрит неодобрительно, а когда настоящая причина такова, как сегодня – лучше б никак не глядела, ведь она прорицательница.

Полуденный лес пропитан солнцем, тени прячутся у древесных корней, сияние исходит от всякого листочка, от самой малой былинки. Узор тонких веток обведен золотой каймой. Тропинка вьется в зарослях, будто играет. То заслонится полупрозрачным пологом зелени, то выглянет, поманит и скользнет прочь, за могучий ствол, во влажную лощину. Можно бежать, придерживая пустую корзину, и ощущать себя маленькой девочкой, заплутавшей в огромном лесу. Спешить к жилью, примечая издали запах костра, след внимания лесника на стволах, выкосы на полянках и иные знаки людского присутствия.

Черна обогнула дерево, привычно перепрыгнула ловушку на тропе, шагнула в сторону и нагнулась, проверяя взвод самострела. Поправила длинный кол, тронула острие: яд свежий, не высох.

– И когда поумнею, – укорила она себя. – Девочка, как же. Доберусь, вправлю мозги угольщику26. Какой придурок снарядил эту дрянь?

Пришлось потерять немного времени, меняя тонкую сторожевую ветку, да к тому еще и своенравную сверх меры, на более толстую и сонную. Не хватало еще, чтобы дети пошли в лес, попали в ловушку да и повисли в кроне дерева… День – он не длится вечно.

Вдали улыбнулась синева чистого неба над поляной. Черна перемахнула ров, повисла на длинных кольях ограды и едва не сорвалась. Помянула конус тьмы27: корзина мешала, но мешала привычно, и так нелепо висеть на виду у дозора – это нечто. Пришлось высвободить руку, бросив корзину за ограду.

– Тебе помочь? – поехидствовали с ближней сторожевой вышки.

– Спускайся, – мрачно предложила Черна, одолев со второй попытки ограду и подбирая корзину. – Потолкуем.

На вышке затихли, схоронившись за невысокой оградкой. Злить гостью никто не желал. Даже теперь, когда она явилась днем, с угольной корзиной и без оружия, если не считать таковым нож при поясе, руки, ноги…

– Черна! – завизжали младшие. – Выкуп!

Эти не боялись и не прятались. Примчались на клич своих дозорных, облепили, как голодные муравьи. Пришлось выгребать из карманов все, «случайно» завалившееся туда. Бусины, ленточки, две шпильки, подобранные в замке… Несколько пуговиц – деревянных позолоченных и каменных, полупрозрачных, со сложной резьбой. Что еще? Гвоздь, ключ, свистульку, узорные формочки для изготовления свечей.

– Ну, откупилась я? – понадеялась Черна, распихивая мелюзгу и пробираясь к угольщику, уже явившемуся на шум – встречать уважаемую гостью.

Дети рассматривали подарки, делили, охали. Самые сообразительные и взрослые догадались поблагодарить. Хитрые торопливо жаловались на нехватку красных лент – таких на сей раз нет среди принесенных – как и мелких перстеньков, пусть даже самодельных.

– Как жизнь? – Черна свела широкие прямые брови на переносье.

– Милостью серебряной матери28, – угольщик пощупал оберег, солидно поклонился. – Отобедаешь?

– Когда это я отказывалась? Значит, неладно.

– Все ты в лоб, нет бы поговорить о том, о сем, дождаться стариков, – помялся угольщик, провожая в дом и усаживая на почетное место. – Наша славная дама Тэра, да продлятся её дни, хозяйка толковая. Но лес мрачнеет. Руннар ночью кого-то рвал у ворот.

– Сегодня?

– Позавчера, – быстро откликнулся хозяин лачуги, вросшей в землю до самых окон.

Его жена уже расставила миски, добыла из печи кашу, вздыхая и не смея сказать вслух дурного. Выскользнула из комнаты, по звуку понятно: полезла в погреб.

– Позавчера не в счет, – нехотя сообщила Черна. – Чужие в замке были, явились наскоком, да такие гости, что и не отказать… Поставь в обычное место две корзинки угля, будь добр.

– Знаешь подробно. Неужто и ты шныряла? – едва слышно шепнул угольщик. Охрип окончательно: – Ночью?

– Днем у тебя была, забрала уголь да и поперла эдакую тяжесть, – назидательно пояснила Черна. – Все понял? Перла-перла, притомилась и ночевала в дупле29.

– В дупле, ага, – с разгону повторил угольщик. Прикусил язык и замолчал надолго. – Оно, конечно, бывает всяко… Случается.

– Именно. Ловушки какой дурень ставил? Все криво, сети и вовсе негодно устроены, твой малой заступит – так и его веса хватит. А я что, проверять за вами должна? Я никому и ничего не должна, понял? Передай ловчим, всё наново переделать, пацанье шастает по лесу. Поубиваются.

– Корни в подвалы лезут, – посетовал угольщик чуть погодя, когда Черна сама нарезала копченое мясо, толсто, не жалеючи, и принялась есть, похваливая острые приправы и кашу с дымком. – Шибко лезут.

– Так осень на носу, самое время забыть о скупости и отнести вальзу, что полагается.

– А ты бы нам бы, вот ежели, значит, мы с пониманием и все что след – не помним, а что не след, так и не видим…

– Уймись, я не вальз. – Черна доела мясо, вытерла крупные ладони о полотенце. – Спалить вас проще, чем ублажить.

– Да ну тебя, – не испугался угольщик. – Я ведь о деле. Жизненном.

– Шкурном. Ладно, потолкую с хозяйкой. – Черна искоса глянула на угольщика и пожаловалась просто потому, что больше некому: – Так и так тихо зимую последний год. Срок мне вышел, чую. Что Тэра решит, никто не ведает, она ж не от мира сего, то прорицания высмеивает, то сама берется верить в свои придумки. Был бы у неё наследник, не металась бы так.

– В наше время дети не радость, а боль, – неожиданно строго выговорил угольщик. Встрепенулся, запоздало сообразив, что ему только что сказано. – Погоди… Это что же, испытание будет вам? Или что иное?

– Да чего нас испытывать, разве хозяйку тешить зрелищем, – поморщилась Черна. – Весь подбор взрослых учеников внятный, без подсказок и проверок читается дар каждого, до донышка. Светл в бою неплох, но по главной силе никуда не годен – разиня. Ружана так-сяк сойдет в охоту, но исключительно по одному делу, травному. Белёк – мелковат, пусть и не трус.

– А ты? – пискнули из-за печки.

– А я – это я, – отмахнулась Черна. – Чего хоронишься, я не буга30, рвать без причины не рву… пока что.

Из-за печки, сопя и прижимаясь щекой к теплым оштукатуренным камням, выбрался младший сын угольщика. Существо с глазами небесной синевы и наивности воистину бездонной, способной припрятать любую хитрость. Встряхнувшись и поправив рыжие волосы, пацан стал осторожно, по шажку, подбираться к столу, хотя недорослей к важной беседе не допускают. Черна следила из-под век, пряча усмешку. Было тепло на душе, словно пацан – настоящее солнышко, и греет душу уже тем, что живет. Сам сунулся под локоть, засопел, заглянул в глаза.

– Совсем пропадешь по весне? И нас не вспомнишь?

– Мне почем знать, что вспомню, – виновато отмахнулась гостья. – Эх ты, все встретили меня, подарочки разделили, а ты отсиделся за печкой.

– Я сам припас подарок, – пацан заморгал светлыми пушистыми ресницами. Полез за пазуху, добыл деревянную дудочку, совсем простенькую, короткую и едва ли способную дать хороший звук. – Вот.

– Спасибо, – улыбнулась Черна, приняла вещицу. – Пора мне.

Почему ушло тепло, сказать было невозможно. Даже виноватость в душе шевельнулась: старался синеглазый, вырезал дудку, а радости от подарка – нет. Впрочем, какая тут радость, если год последний и что впереди, даже прорицательница Тэра едва ли знает. Время темное, зима31 грядет такая, что и думать не хочется о ней. Черна встала, поклонилась посеребренной фигурке в углу. Шепнула пожелание дому и заспешила на выход. Подхватила тяжелую корзину, уже приготовленную старшим сыном угольщика – и пошла к малой двери в воротах, заранее открытой дозорными.

Полдень остался в прошлом, а затем погасла и сама улыбка солнца. Тени удлинились, в лес вползла настороженная предвечерняя тишина. Черна шла быстро, огибая знакомые ловушки и хмурясь. Велика людская наивность! Ну, кому страшны самострелы и сети? Уж всяко не врагам, от каких стоит по-настоящему отгородиться. Впрочем, им, худшим, и ров с частоколом – так, забава. Куда страшнее запах Руннара, свежий и постоянно поддерживаемый. Вдобавок, как известно, за всякую землю отвечает хозяин. Всерьез беспокоить тех, кто под его рукой, не угасив живое пламя замка – немыслимо.

– Жизнь или уголь? – вкрадчиво спросили из-за необъятного ствола, который Черна обогнула по дальней дуге, заранее приметив неладное.

– Уголь.

– Неинтересно, всегда – уголь, – посетовали из-за ствола.

Черна сделала еще несколько шагов вглубь чащи, бережно установила корзинку меж сонных древесных корней. Подергала за ручку: не опрокинется. Со спины уже подкрался злодей и ловко обнял, ощупывая пояс и норовя его расстегнуть.

– Ох, и быстрый ты, – поморщилась Черна.

– Соскучился, – выдохнул в ухо знакомый голос. – Жизнь моя, никогда не знал большого страха, пока не попался в твою ловушку. Королева тут была, я как выведал, что засобиралась к вам, погнал буга. Едва не подох он, а только при любой спешке было бы поздно, если бы она…

– Она не королева32, всего-то таскает на шее снятый с трупа знак, – сухо напомнила Черна. – Падальщица. Стервь.

Обернулась, заранее радуясь возможности увидеть первого анга южного33 луча. Рослого, широкого, без единой жиринки на сухих мышцах. Даже лицо у него – из одних жил, тренированно хранящих покой. Ни возраста не угадать, ни настроения. Кожа гладкая, смугловатая, скулы высокие, щеки запали, лишь губы борются, норовя перемочь улыбку.

– Моя радость, – тихо молвил анг, шагнул ближе и поддел под спину, придвигая к себе. – Сегодня и украду. Что я, сумасшедший рогач34, рыть по три логова в сезон?

– Меня? Украдешь? – нахмурилась Черна. – Глупости. Прежде всего, силой мы не мерялись и не стоит пробовать, следы останутся. Хотя важнее иное: твоя хозяйка противна мне до крайности, простота ее южная хуже обмана. Куда увезешь? Или решил, что я готова сменить нынешний замок любой ценой?

Анг грустно улыбнулся, подхватил нелегкую ношу на руки и понес прочь от тропы и корзины, в чащу – туда, где и самострелов не настораживают. Взрослые ловчие35 в уме не лезут в тень, которую и полуденному солнцу прорезать не по силам.

– Мне не попадались женщины, коих могу обнимать, не опасаясь изломать до смерти, – шепнул в ухо анг. – Клинков среди вас не осталось, вот беда. Думал, так и помру несчастливым.

– В том году думал или все лето сомневаешься? – уточнила Черна. – Уж вроде всяко мы проверили, что ломается, а что не особенно. Я гадаю: как Тэра не вызнала? Она прорицательница, даже самую малость пророчица. Ну – иногда. Когда в уме. Или наоборот, когда в духе36?

– Не узнала и не выведает, – безмятежно улыбнулся анг, ныряя под свод свежесрезанных ветвей. – Я тебе нижний пояс с шарховой нитью добыл? Добыл. Он всякую тайну скроет. Одна беда: годен лишь тем, кто не врет.

– Я вру с тех пор, как ты первый раз поймал в лесу, злодей, – рассмеялась Черна. – Одного не соображу: Тэра умна, отчего она верит, будто мне в тягость засветло дотащить корзину?

– Она знает, что тебя манит лес, – поморщился анг, опуская свою ношу на расстеленный заранее плащ с подбоем из рыжего пухового чера37. – Всех нас манит… и меня тянул, покуда я не миновал худший возраст. Не ночуй без меня в лесу, упрямая.

– Без тебя – зачем ворочаться на корнях? – лениво потянулась Черна. – А ведь я не красивая, Тох. Меня вечером от мужика с трех шагов не отличить, особенно по походке да плечам. Ты в уме, ясномогучий38 анг? Зачем честью рисковать и клятву переступать ради забавы длиною в один летний сезон? Может, я по весне и не вспомню тебя.

– Не надо так.

– Как?

– Будто мир перевернулся и свет сошелся в луч, – тревожно отозвался Тох, зажигая по кругу огоньки в масляных плошках. – Черна, ты такая одна, я увидел тебя и пропал. Ты мой лес, я ночевал в зарослях твоих кудрей и душа моя приросла. Никому не отдам. Украду, увезу. Я все учел, давно думаю. Двух бугов привел. Мы успеем добраться в нижнюю долину у корневой складки39 до того, как тебя хватятся и сама Тэра станет вершить поиск.

– Ты потеряешь все, – предупредила Черна, хотя это и не требовалось.

– Не ребенок, сам знаю.

– Ведешь себя, как мальчишка, – усмехнулась Черна, двигаясь ближе и гладя изнанку плаща. – Давно хотела спросить, как добыл чера? Удивительный мех. Греет и завораживает.

– Ты моя жизнь, – совсем тихо шепнул Тох, снова нащупывая пояс и уверенно его расстегивая. – Утром ты уедешь со мною.

Черна промолчала. Она слышала не раз о загадочном мехе чера, пробуждающем нежность и в каменных сердцах. Сейчас ощущала чудо всей спиной. Мурашки ползли, дыхание сбивалось, слова анга казались особенными, а всякое обещание согревало душу. Вынуждало уронить слезинку – хотя прежде Черна не замечала за собой склонности к чему-то подобному. Анг дышал в ухо. Ночь на рыжем пуху кажется, стоила всех прежних, проведенных с Тохом…

– Шум, – вздрогнула Черна, резко вскидываясь.

– Да хоть шархопад40, – прорычал анг.

Но радость сгинула, как унесенный ветром запах ночного цветка. Черна гибко перекатилась на колени, опираясь левой ладонью о мех и правой нащупывая оружие. Любое. За пологом листвы, в густеющих поздних сумерках, кто-то плакал и стонал. Он был слаб и его настигали. Даже, пожалуй, пару раз задели, взбудоражив округу запахом крови. Корни под плащом дрогнули, захрустели, наполняя пещерку пылью и чуть заметно смещаясь. Они знали жажду неслучайного, а то и хуже – предрешенного.

Черна зарычала, встряхнулась, обнимая ладонью рукоять клинка. Короткие волосы при первом движении полезли в левый глаз, при втором осекли ознобом правую щеку.

– Ум растеряла, стой! – рявкнул анг, норовя подмять и удержать.

Черна утекла из-под его руки, бережно провела клинок по плащу, не срезая нежный ворс, по слухам способный заточить сталь лучше любого мастера – если такова прихоть мертвой твари. Или затупить, почему бы нет? Потому что – не важно!

Широко раздувая ноздри и слизывая из ветра чужую жажду, Черна скользила в тенях. Густых, как сметана и прозрачных, как пар ранней осенней прохлады. Тяжелых, как удар кузнечного молота – и наделяющих крыльями подобно загадочному дракону полудня…

– Не лезь!

Голос анга казался едва слышным и ничуть не существенным. Ночь резала душу темным клинком, норовя выжать хоть каплю чистого страха. По коже тек холодный влажный воздух. Чужая боль железным цветком раскрылась в горле, удушала. Рукоять клинка сжигала ладонь гневом без примеси рассудка или жалости.

Глухие листья на сажево-черных ветвях вдруг стали ажурным кружевом: далеко впереди обозначился перламутр лунного серебра. Он прыгал бликами и мчался сплошным ручейком сияния, звенел копытами по мелким камням.

В мелькании бликов Черна заметила тень впереди, прыгнула, ощущая сталь – продолжением тела. Языком, готовым коснуться пищи нынешней ночи.

Тварь – сгусток мрака – выбросила ножи когтей. Тварь проскребла траву брюхом, поделилась с лесом трепетом голодного рычания. Черна ненавидела и свой спрятанный под кожей страх, и чужую жажду, и ночь, сомкнувшую над головой капкан вороненого мрака.

Серебро41 близкого света делало лес загадочным и, как казалось Черне, ничуть не мрачным, оно манило – и оно же было обречено… Тварь обозначала себя движением, бросающим на шкуру лоснящиеся блики. Злоба бугрилась под мехом. Черна кралась, босыми ступнями ощущала прохладу и напряжение верткого корня, следовала его изгибам – и своей судьбе, ветвистой, как этот корень. Шарховый пояс жег тело. Тварь, наконец, распознала врага и отвернула морду от серебра, ненавистного тьме. Слюна увлажнила длинные клыки, когти со скрипом освежевали древесную шкуру.

Черна возмущенно зашипела, когда чужое оружие – она взяла меч Тоха – попыталось предать, хотя ладонь по-прежнему вела рукоять, не ослабляя хвата. Уверенность надежнее насилия удушила сопротивление стали. Черная шкура твари лопнула на спине, от загривка и до подреберья. Остро запахло кровью, корни под ногами шевельнулись отчетливее, норовя дотянуться до поживы. Еще дышащей, но так даже вкуснее… Разрубленная вторым ударом левая лапа зверя повисла на остатках шкуры. Черна зарычала, чувствуя себя – ночью, беспросветной и сбывшейся, как конус тьмы, раскрытый в полог.

Серебряный перебор копыт стал стихать, блики остыли, делаясь слабее с каждым мгновением. Случайный, чуждый этой чаще осколок светлой луны растворился в безмерном, окончательном удалении.

Черна споткнулась и остановилась. С отвращением разжала пальцы и выпустила на волю чужое оружие. Рукоять до мяса выжгла ладонь… Показалось едва посильным снова быть в уме и опознавать окружающее привычно, обыденно. За спиной рос шум. Анг ругался на редкость грязно, грозился бросить глупости и забыть их причину, а сам бежал со всех ног, продирался сквозь непроглядность ночи, спешил на помощь то ли своей женщине, то ли своему клинку. Сперва он обнял Черну, прижал, провел ладонями от плеч и до колен, убеждаясь: цела, и все еще остается собою. Затем оттолкнул и склонился к оружию, зашептал на суетливо-быстром южном диалекте, извиняясь и предлагая вернуться в покой ножен, чтобы смотреть сны о битвах и победах. Завершив неотложное, выпрямился, стряхнул плащ с плеча.

– Ты хоть теперь в уме? Говорить можешь?

– Д-да, – Черна с трудом разжала зубы.

Мягчайший пух изнанки плаща обнял голую кожу и, как обещано самыми недостоверными сплетнями, выпил и впитал кровь, пот и грязь, а с ними заодно – мучительно зудящее раздражение ночи и боя. Мех прильнул к ранам, умаляя боль. Сделалось тепло и спокойно, знакомые руки гладили плащ, взволнованный голос анга отчитывал тихо и без нажима.

– Глупая девчонка! Даже я, выходя на буга, не позабыл бы броню. Но бежать на восходе ночи, голой – в дикий лес? Совершенно не понимаю, почему ты жива и ходишь на двух ногах. Почему мой клинок42 не расквитался с тобою за оскорбление?

– Ты подарил пояс с нитью шарха, клинок меня едва замечал и не мог обозлиться, – зевнула Черна, послушно сворачиваясь на руках и утыкаясь щекой в плечо. – У меня на ладонях было твое тепло, это он не мог не заметить. Буг… Погоди, это был буг? Как-то он запросто лег… Не дикий, да?

– Запросто, как же, – проворчал анг, склоняясь перед входом в пещерку у схождения крупных корней. Опустил подругу на ворох веток и листьев, снова бесцеремонно ощупал и осмотрел. – У тебя вывих плеча. На спине два шрама, один надо зашивать, хотя плащ сделал свое дело, остановил кровь. Вот еще рана – ниже колена. И укус тут, чудом кость уцелела.

– Так вроде бы я его в единый миг… – прошептала Черна, сжимая зубы и начиная ощущать все перечисленное – болью, ознобом, растущей слабостью.

– Ты ломала буга довольно долго, я успел накинуть нагрудник и расчехлить запасное оружие, что хранил во вьюке, – мрачно признал анг, вправляя руку и принимаясь рыться в вещах. – Порошок для присыпки так себе, шить буду – спина поболит. Погоди, не дергайся. Нитка, игла… Черна, выпадая из ума в иное состояние, мы не читаем ни себя в бою, ни тока времени, ни многого иного, важного в обычной жизни. Я совершенно не понимаю, как ты справилась. Не завершив обучения, не миновав испытания, не обретя взрослости бойца. Хотя второй луч у тебя есть, это запад43, он заметен внятно.

– Корень ладно под ноги лег, здешний лес мне не чужой.

– В кромешной темноте? Корень?

– Так серебро было рядом, я все видела! И она помогала мне, как и я – ей.

– Кому? – возмутился Тох. – Ты вдруг вскочила и помчалась. Не было к тому ни единой причины. Не было! А теперь у нас нет и второго буга, ты завалила моего вьючного, понимаешь? Выпустил погулять, откуда ж я знал, что кое-кто желает развлекаться так жутко и нелепо…

– Все ж-же не дикий, – сказала Черна, чтобы разжать зубы, но не крикнуть.

– Не дикий? Боевой, взрослый и обученный, в отличие от тебя!

Анг зарычал, не принимая ни единого довода и не имея внятных возражений. Вместо продолжения препирательств он молча принялся шить спину Черны, ловко сводя края раны. Было действительно больно, Черна то и дело прикусывала язык, жмурилась, убеждая себя, что вовсе не слезы текут по щекам, просто сор попал под веко.

– Все, – веско сообщил анг, протирая спину мехом плаща.

– Благодарю, – ответила Черна после размышлений.

– О, ты и это умеешь? – поддел Тох. Устало вздохнул, убрал лекарский набор и оттолкнул вьюк. Лег на спину, глядя в низкий потолок временного логова, укрепленный корнями, слабо светящимися зеленью. – Спи. Надо отдохнуть. Утром пойдем быстро, до коренной складки надо добраться в три дня, а буг у нас остался один на двоих.

– Если мне ничего не почудилось, тварь охотилась на саму лань, а откуда бы в задичалом лесу взяться серебряному чуду? И что могло помешать дивному созданию ускользнуть, она быстра, как луч света, так говорят легенды, – едва слышно прошептала Черна, хмурясь и нащупывая рубаху. – Тох, что-то крепко нездорово в нынешней ночи. Лань учуяла большую неправду… Зря ты спустил подневольную тварь с поводка близ жилья. Как ты вообще мог?

– Это не мои земли и не мой замок, – анг потянулся, поймал подругу за руку и привлек, норовя устроить на предплечье и укутать краем широкого плаща. – И не твой. Привыкай, мы более никого не оберегаем и не принадлежим никаким клятвам.

– Что меня разбудило? Серебро, – не слушая доводы, шептала Черна. – Кто мог подсветить? Тэра? Нет, она бы никогда… Она прорицательница, ей что серебро, что мрак – все чуждо, стороною бродит. Белёк? Он недоросль, покуда вальз из него так же не хорош, как и воин… Старшие вальзы? Нужна им недоученная соплюха, да и сами они – тьфу, серость. А почему у нас темно?

Черна высвободила руку, нащупала амулет на запястье, сняла колпачок и тронула фитиль лампады острием жар-камня44, по очереди поднесла к синеватому огоньку остывшие плошки с маслом, и расставила светильники в круг. Пещерка озарилась дрожащим светом, позволяющим теням прыгать и плясать, а взгляду – примечать то один закуток, то другой, неполно проникая в тайны ночи. Черна перекатилась к краю плаща, подтянула ближе свои вещи, встряхивая и запоздало укладывая аккуратно, чтобы занять руки. Пояс притаился змеей у стены, потянувшись к нему, девушка вздрогнула и прикусила губу. Две половинки деревянной дудочки лежали раскрытым коконом, левая была пуста, в правой копошился волос сплошного мрака. Лишь на миг увиделся этот волос и сразу затаился в тенях, но рука уже нашла жар-камень и без промедления вдавила его острие в петлю волокна тьмы.