Остров Веры

Алекс этого не знал, и Сургон был, кажется, рад, что вновь сообщил ему нечто необычное.

– Один из пограничных обелисков «Европа-Азия» находится здесь недалеко, вблизи Миасса, – сказал Сургон.

– Мы можем заехать посмотреть?

– Не сейчас, – замялся Сургон, – там много сувенирных палаток, а значит, лишних глаз.

Между тем ландшафт местности, окружавшей дорогу, значительно изменился: относительная равнина, черневшая распаханными полями, стала вздыбливаться в поросшие травой и лесами холмы, а впереди в голубой дымке замаячили горы.

Остановив машину на автозаправке, Сургон последовал внутрь павильона рассчитаться за бензин. Алекс, уставший сидеть, вышел размяться. На раскладном столике какой-то человек продавал острые чёрные камешки, утверждая, что это обломки известного Челябинского метеорита, упавшего в здешнее озеро Чебаркуль. Купив один из кусочков, Алекс дошёл ещё до минимаркета, где взял бутылку колы. Сургон, видевший, как Алекс делал покупки, промолчал, но когда машина тронулась с места, произнёс жёстко, почти грубо:

– Говоря об опасности, которой мы подвергаемся, отправившись в Миасс, я имел ввиду, что такая опасность реально существует! И поскольку твой русский ещё недостаточно хорош, чтобы сойти за местного жителя, прошу тебя в дальнейшем исключить контакты с кем-либо из посторонних!

Алекс готов был выслушивать справедливые замечания, но в другой манере общения. Охота беседовать с Сургоном у него пропала, и оставшийся путь они проделали, слушая музыкальные передачи по радио.

ГЛАВА 6

Горы открылись внезапно при выезде с поворота. Заросшие лесами, словно старики щетиной, горы наползали с правой стороны дороги, заслоняя окружающий простор раздавшимися телами. Слева от асфальтового полотна, будто поднесённое старикам питьё, поблёскивала гладь озера.

– Вот и город Миасс, – сказал Сургон, прерывая долгое молчание, которое стало тяготить обоих.

– А озеро?

– Оно называется «Ильменское»: место сбора любителей авторской песни. Летом они приезжают сюда со всей России. Ты играешь на гитаре?

– У нас в семье я единственный, кто не играет на музыкальных инструментах, – улыбнулся Алекс.

У дороги въезжающих путников встречал каменный постамент с эмблемой города: наклонившим рогатую голову лосем. Чуть далее постамента гранями огромного минерала выступал из горы облицованный белым мрамором комплекс зданий.

– Центральный офис Ильменского государственного заповедника Уральского отделения Российской академии наук! – произнёс Сургон тоном, каким представляют на приёмах официальных лиц. – Куда я имею честь приезжать для работы едва ли не каждый год.

– Там какой-то памятник, – заметил Алекс скульптуру перед зданиями.

– Это памятник Владимиру Ленину, организатору пролетарской революции, имя которого носит заповедник. В 1920 году в самый разгар гражданской войны, когда молодое Советское государство отчаянно билось за выживание, Ленин неожиданно для многих подписал декрет об образовании внушительного по площади Ильменского заповедника в окрестностях города Миасса. В заповедник запрещалось входить и тем более вести разработку недр. Этот закон неукоснительно выполняется до сих пор за исключением работ, проводимых на основании специальных разрешений.

– Но почему?

Сургон усмехнулся.

– Античные авторы рассказывали про чудовищ с телами львов и головами грифов – грифонах, стерегущих несметные сокровища Рипейских гор. Видимо, Ленин решил, что с исчезновением грифонов сокровища стало некому охранять.

«Шевроле-Нива» въехала в город. Теперь складки рельефа стали возникать и по другую сторону от дороги. Серебристый автомобиль двигался по вытянутым вдоль долины улицам, словно шарик ртути катился по длинному жёлобу. На одной из гор, видимая отовсюду, вытягивалась к небу каркасная прямоугольная конструкция из тёмного металла.

– Это телевизионная башня, называемая здесь «вышкой», – сказал Сургон, – по ней иногда можно сориентироваться в лесу.

Миновав приземистые предместья, они достигли центральной части Миасса. Алекс с любопытством разглядывал русский провинциальный город, в котором, возможно, когда-то жили его предки. Трёх-, пяти– и девятиэтажные дома, выстроенные в духе минимализма, в значительном большинстве несли на себе печать былых времён, хотя попадались и современные высотные здания и целые районы, удачно вписанные в разноплановый ландшафт. Деревьев на улицах росло мало, но с учётом обступающих город лесов вряд ли их требовалось больше: долина и так наполнялась воздухом, пропитанным в это время года меланхолией осенней природы. Дороги по меркам Соединённых Штатов казались почти свободными от транспорта, который значительно уступал числом пешеходам. Одевались местные жители нарядно и несколько претенциозно, стараясь, как это принято в провинции, выглядеть не хуже окружающих. Девушки и женщины носили обувь на высоком каблуке, в которой так изящно семенили по тротуарам, что Алекс невольно засматривался.

Свернув с главного проспекта, «Шевроле-Нива» стала взбираться в гору и, достигнув последних домов, остановилась.

– Дальше пойдём пешком, – сказал Сургон, дотягиваясь до тонкой сумки на заднем сидении, в каких носят ноутбуки.

Алекс вышел из машины. На горе, куда они въехали, вместе с домами заканчивались и тротуары, и Алекс в сомнении посмотрел на свой вместительный чемодан со слишком маленькими колёсами, не рассчитанными на перевозку по камням и выбоинам.

– Далеко идти? – спросил Алекс.

– Порядком.

Увидев заминку гостя и поняв её причину, Сургон тут же подхватил чемодан с другой стороны.

– Нам к лесу, – сказал он и, внимательно оглядевшись по сторонам, зашагал первым.

Вскоре они достигли деревьев, возле которых был вкопан столб с предупреждающим знаком: «Ильменский государственный заповедник имени В.И.Ленина. Вход и въезд запрещён!» Не взглянув на знак, Сургон повёл Алекса дальше.

По мере того, как они углублялись в лес, заросли становились всё более густыми и дикими. Минут через тридцать пути их уже обступала настоящая чаща. Звуки города за спиной давно утихли, сменившись шелестом осенней листвы и скрипом качающихся на ветру деревьев. Чаща становилась труднопроходимой, безликой, и непонятно было, как Сургон в ней ориентируется.

Постепенно Алекс начал беспокоиться: он находился в чужой стране, глубоко в лесу с, в общем-то, незнакомым человеком. Если бы с Алексом сейчас что-то случилось, никто бы даже не знал, где его искать. Сургон же уверенно двигался вперёд, не задерживаясь ни на секунду, и на его пальцах, сжимавших рукоять чемодана, поблёскивал перстень с изображением черепа.

– Куда мы идём? – решился спросить Алекс.

– Тебе надо где-то жить, – не оборачиваясь, ответил Сургон.

– Удобней было остановиться в гостинице… Ах, да, – Алекс вспомнил, что не может обнаруживать себя в закрытом для иностранцев городе. – Тогда снять частную квартиру.

– Это тоже опасно. Тебя не должен видеть никто. Ты будешь жить у меня в доме.

– Твой дом находится в лесу?

– Там когда-то была лаборатория при научном центре заповедника, – провисшей щекой повернулся вполоборота Сургон. – Здание заброшенное, но вполне пригодное для жизни, пока не наступят холода. Я останавливаюсь в нём каждый год.

Тут Алекс обратил внимание, что идут они уже не по дебрям, а по еле видимой в траве дороге, имеющей следы автомобильных колёс. Вид дороги несколько успокаивал: по крайней мере, они направлялись в пункт, с которым осуществлялось автомобильное сообщение.

– Очевидно, нам запрещено ехать по дороге? – продолжал расспросы Алекс.

– Всем запрещено, не только нам. Раза три-четыре за сезон мы пользуемся ею, чтобы привезти всё необходимое для жизни, в первую очередь газовые баллоны, но чаще не рискуем: автомобиль в заповеднике – прямое нарушение закона.

Можно было бы поинтересоваться, кого Сургон имеет ввиду, говоря: «Мы пользуемся», но Алекс решил пока ограничиться полученной информацией, чтобы не показывать своей неуверенности.

Неся чемодан, они прошагали ещё не менее двух миль, прежде чем вышли к деревянному дому, глядевшему в лес тёмными впадинами окон. Дом был старым, одноэтажным, большим и длинным, обитый растрескавшимися серыми досками. Кое-где доски отлетели, черепичная крыша сплошь чернела заплатами, а покосившееся крыльцо удерживалось подпоркой. Дом производил достаточно мрачное впечатление, но чувствовалось, что здесь живут люди: вокруг витал аромат пищи, контрастируя с запахами сырого леса.

– Мы пришли, – сказал Сургон, опуская ручку чемодана и поднимаясь на крыльцо. – Добро пожаловать, – раскрыл он перед гостем дверь.

Подхватив вещи, Алекс понёс их внутрь. За порогом он увидел коридор тёмно-зелёного цвета, в который выходило несколько дверей, выкрашенных бурой краской, изрядно уже потрескавшейся. Все двери были закрыты, а на одной висел замок. Потолок в коридоре желтел разводами, штукатурка на стенах местами осыпалась, тем не менее везде царила чистота, и дощатый пол казался недавно вымытым. Помещение походило не столько на жилое, сколько на рабочее, и Алекс вспомнил, что ранее здесь размещалась лаборатория для проведения неких опытов.

– Вот твоя комната, – сказал Сургон, входя в одну из дверей.

Комната по состоянию мало отличалась от коридора: те же разводы на потолке, та же облупленная штукатурка, угрюмо-зелёные стены и проведённая недавно уборка. Из мебели имелась только кровать с железными спинками и журнальный столик.

– Не слишком комфортно, – признался Алекс, оглядывая скудное убранство.

– Зато есть стены и крыша над головой, – сказал Сургон. – Пойдём, я покажу тебе туалет и моечную комнату, мы называем её «банно-прачечной».

Туалет поверг Алекса в оторопь: это была отдельно стоящая возле дома будка с выпиленным в полу отверстием, вокруг которого роились потревоженные нежданным визитом мухи. Ничего подобного Алекс раньше не видел. Моечная комната, она же прачечная, к его облегчению располагалась в доме и представляла собой помещение с закрашенным окном и кафельной плиткой на стенах и на полу, в значительной степени повреждённой. У дальнего угла имелся слив для воды. Два таза, кувшин, зеркало, полка с моющими средствами и бачок на стене с торчащим книзу штырём составляли нехитрый инвентарь моечной.

– К сожалению, ни душа, ни ванны нет, – сказал Сургон. – Это рукомойник, – Сургон приподнял штырь ладонью, и на неё из бака потекла вода, – эти тазы для стирки и чтоб помыться. Вот это, – дотронулся он до приспособления с рифлёной металлической поверхностью, – стиральная доска. Вода в колодце на улице, греть на кухне. Но сегодня тебе уже нагрели, я сейчас принесу.

Они вышли из банно-прачечной комнаты.

– Вон там, в конце коридора и дальше, – показал Сургон, – находится кухня и столовая.

Алекс слышал, что с той стороны доносится стук посуды.

– Через час, – пригласил Сургон, – состоится ужин в честь твоего приезда.

ГЛАВА 7

Объявленный Сургоном ужин приятно удивил Алекса, пребывавшего не в лучших чувствах от жилища, где ему пришлось остановиться. Можно даже сказать, что ужин изменил настроение Алекса в корне. Хозяйкой на кухне оказалась девушка, которая так открыто улыбнулась гостю и столь непринуждённо подала ему руку, что Алекс сразу почувствовал себя не в страшной чаще за тысячи миль от Америки, а в кругу друзей, радушно принимающих его в своём доме.

– Это моя племянница Таисия, – сказал Сургон. – Без неё я бы не смог здесь управляться, она обустраивает мой быт. А это Александр, – представил Сургон гостя.

– Просто Алекс, – сказал тот.

– Рады видеть тебя у нас, Алекс, – сказала Таисия. – Как тебе показалась дорога?

– Очень длинная и немного утомительная.

– Здесь ты сможешь отдохнуть на свежем воздухе и в тишине.

– Пожалуй, завтра я максимально воспользуюсь этим советом.

– Ну, что, всё с протокольными приветствиями? – спросил Сургон. – Тогда давайте ужинать.

Они развернулись к накрытому столу.

– Вот это место лучшее, – показала Таисия, – потому что оно на мягком стуле, и ты, Алекс, должен сесть именно сюда.

Возражения Алекса, высказанные из приличия, никто, конечно, слушать не стал.

Помещение кухни было просторным и относительно остальной лаборатории обустроенным: со старым посудным шкафом, двумя столами – рабочим и обеденным, – несколькими стульями, газовой плитой и разным поварским инвентарём. На плите среди кастрюль и сковородок высилось ведро с нагреваемой водой, испарения от которого наполняли воздух горячей влагой, будто в банно-прачечной комнате, где Алекс только что осваивал приёмы пользования тазами и кувшинами. Но расстеленная на столе белая скатерть вкупе с аккуратно разложенными на ней приборами и расставленными рюмками воспроизводила на кухне атмосферу званого вечера.

Подчиняясь этой атмосфере, Алекс с Сургоном несколько церемонно сели на свои места. Таисия подала на стол овощи и холодные закуски.

– Для приготовления особо изысканных блюд условий здесь нет, – извиняясь, сказала она, – но, надеюсь, салаты тебе понравятся. Это рыбный, а это традиционный русский салат под названием «Зимний».

– Как насчёт русской водки? – спросил Сургон гостя.

– Немного можно.

Таисия принесла бутылку водки, и Сургон налил полные рюмки.

– О, для меня это много, – засмеялся Алекс.

– Постарайся на время забыть американские привычки и погрузиться в русскую действительность, – сказал Сургон. – Русские способны выпить много. В тебе ведь есть русская кровь?

– Да, наполовину.

– Сейчас мы это проверим.

Таисии Сургон тоже налил водки на дно.

– Индивидуалисты, которые нередко встречаются среди нас, в своей наивной гордыне считают себя существами самодостаточными, – поднял Сургон рюмку, блеснув золотым перстнем, – не понимая, что они являются лишь хмалым звеном длинной цепи, соединяющей далёких предков и неведомых потомков. Я хочу выпить за нашего гостя, который, жертвуя прочими интересами, приехал в Россию из далёкой Америки ради восстановления знания о своей семье! За тебя, Алекс!

– За тебя! – поддержала дядю Таисия.

Алекс, не ожидавший пышного тоста в свою честь, немного смешался. Поблагодарив и глядя, как Сургон опрокидывает в рот полную рюмку, он попытался повторить за ним то же самое. У себя дома Алекс пробовал водку только разбавленной, да и не в таких количествах, и сейчас выпивал «по-русски» с некоторой опаской. Водка обдала ему язык горечью и не сразу прошла горло.

– Ф-ф-ф… – сморщился Алекс.

– Водку нужно выпивать по возможности одним глотком, – учил Сургон, – а затем немного выдохнуть и, пока не закусишь, вдыхать только носом, а выдыхать ртом.

Алекс кивнул, вытирая глаза от выступивших слёз.

– Ты кушай, кушай, – принялась накладывать ему еду Таисия.

Проголодавшийся Алекс приступил к еде с видимой охотой.

– Ну как? – с любопытством спросила Таисия через время.

– Вкусно, – промычал он.

– Тогда я положу тебе ещё этот салат.

Алексу нравилось, что Таисия за ним ухаживает. Когда за столом хлопочет женщина и подкладывает еду в тарелку, это совсем не то же самое, когда в ресторане обслуживает клиента официант. В искреннем женском внимании и заботливых женских руках есть нечто сакральное, создающее иную действительность, отличную от реальности грубого освоения жизни. Каждый мужчина знает о такой действительности, даже если сталкивался с ней слишком редко, и в стремлении обрести её способен на многое.

Главное же, что понравилось за ужином Алексу, это приготовленные Таисией блюда, ибо, берясь за вилку, он опасался иного.

Сургон снова налил по полной рюмке. Алекс хотел было отказаться, но потом решил пить, тем более что Таисия поддерживала их застолье. Внешне она, если чем-то и напоминала дядю, то такими же чёрными вьющимися волосами, связанными у неё в короткую тугую косу, и живыми тёмными глазами, способными в один момент менять взгляд от благожелательного, участливого до пристального, а затем наоборот, доходящего у неё в женской выразительности почти до ласкового. Во всём остальном сходства совсем не наблюдалось: нос был прямой, мочки ушей меньше, кожа светлее. Особенно отличалась нижняя половина лица – с мягким изгибом губ, впадинкой над подбородком и плавным переходом от головы к шее. Впрочем, «текущая» щека Сургона не позволяла сравнивать их внешность в мелких деталях.

Вторую рюмку Алекс выпил, как учили, и эта попытка оказалась более удачной: холодная жгучая водка отдалась во рту не горечью, а морозной свежестью с едва уловимым оттенком мёда. Закусывать такой напиток было сущим удовольствием.

– Где же вы охлаждаете водку? Да и другие продукты? – спросил Алекс, между делом оглядывая кухню.

Холодильника видно не было.

– У нас вода в колодце ледяная, – сказала Таисия. – А продукты держим в погребе… Это специально вырытое в земле хранилище, – пояснила она, видя, что гость не понимает, о чём речь, – там всегда примерно такая температура, как в холодильнике.

Их беседа за столом состояла из невероятной смеси русских и английских слов, а где слова не помогали, то и жестов, но все друг друга прекрасно понимали, особенно по мере того, как пустела бутылка.

– Кажется, пора подавать горячее, – поднялась Таисия, которая и так всё время сновала от стола к плите.

На горячее Таисия подала порционное мясо, запечённое с овощами. Алекс не знал как поступить: с тех пор как он оставил серьёзные занятия спортом, мясо в его меню появлялось всё реже. Здесь же оно мало того, что содержалось в закусках, теперь ещё было подано цельными порциями.

– Ты вегетарианец? – спросил Сургон, удивлённый его нерешительностью.

– Не то чтобы совсем вегетарианец, – сказал Алекс, – но двигаюсь в этом направлении.

– А по каким причинам? Что-нибудь со здоровьем? Извини, можешь не отвечать.

– Со здоровьем всё в порядке. А причины этические и биологические. Многие считают, что убивать животных безнравственно. Биологическая же причина – вернее, даже физиологическая – заключается в том, что человеку несвойственно питание мясной пищей, его организм приспособлен к пище растительной. Аргументы сторонников вегетарианства кажутся мне довольно убедительными.

– А мне нет, – налил Сургон ещё водки, – и я объясню почему. Сначала про нравственность. Не могут быть безнравственными законы, процессы, составляющие суть живой природы. Возьми любую секунду или миллисекунду: во время неё происходят тысячи, миллионы, миллиарды поеданий кого-то кем-то. Не потому что одни хороши, а другие плохи, а потому что так устроен мир. Жизнь гетеротрофного существа есть постоянная переработка чужой биомассы с целью извлечения энергии для жизни собственной. Мясо как раз и является биомассой. Нравственная рефлексия, если уж таковая имеет место, должна подвигать человека на быстрое и не мучительное умерщвление животных, а не на отказ от пищи. Ошибка радикальных травоедов состоит в том, что они переносят феномен сознания человека на царство животных. А животные не имеют подобного сознания, что бесспорно доказано опытным путём. Они не могут подобно человеку представить будущего, а реагируют лишь на то, что есть. Стадо антилоп преспокойно пасётся рядом со львом, когда тот не на охоте. И вашему домашнему любимцу страдание причиняет текущая процедура у ветеринара, а не мысли о грядущей смерти и бренности существования.

– Человеку для продолжения жизни достаточно растительной биомассы, как ты называешь пищу, а не мясной, – возразил Алекс, – что тоже бесспорно доказано опытами.

– Ну, во-первых, пищу я называю биомассой только в биологическом смысле, поскольку люблю вкусно поесть. А во-вторых, прошу тебя обратить внимание на тот факт, что у хищников – собак, кошек, медведей, дельфинов – сознание как правило развито в значительно большей степени, нежели у травоядных – овец, коров, антилоп. В одном африканском племени, где люди в силу географических причин были лишены мясной пищи, учёные провели эксперимент: стали кормить мясом детей. За довольно короткий период времени IQ этих детей вырос на тридцать процентов! Так что каждый волен выбирать, нужен ему интеллект или нет?

– Хочешь сказать, что выбор очевиден?

– Для кого-то – да, а для кого-то – нет. Так же, как выбор эстетический.

– Что ты имеешь ввиду?

– То, что у всех травоядных огромное брюхо, обусловленное особенностью их пищеварительной системы. Ну, нравится кому-то из людей иметь увеличенный живот и сниженный интеллект – кто же им это может запретить?

– Но говорят, мясная пища несвойственна человеку, и была освоена им уже в поздние периоды развития.

– В мире говорят много глупостей. Может быть потому, что мало едят мяса. Археологические находки свидетельствуют о том, что не было периодов, в которые бы люди довольствовались исключительно растительной пищей. Понимаешь? Не-бы-ло! Или сформулирую по-другому: исследователям неизвестен какой-либо вид человека, который не ел бы мяса. Это я говорю как учёный. Едва появляется человек, как мы тут же находим рядом с ним либо кости животных, либо прямые или косвенные свидетельства охоты. Более того, мы находим такие свидетельства и у предков человека: Хомо эректус – человека прямоходящего, и Хомо хабилис – человека умелого, живших миллионы лет назад. И даже у человекоподобных существ австралопитеков. Это свидетельствует о том, что поедание мяса есть один из определяющих признаков людей, и не просто вида Хомо сапиенс – человека разумного, к которому мы принадлежим, а всего рода «люди», «хомо». Возможно, благодаря в том числе данному признаку человек и является тем, кем он есть. Другое дело, что при старении организма мяса человеку, действительно, требуется всё меньше. Но ведь нас с тобой ещё не должны заботить подобные мысли, не так ли?

– Пожалуй, – засмеялся Алекс.

– Так, значит, убедил я тебя? – поднял Сургон рюмку.

– По крайне мере, на эту поездку, да!

– Тогда ешьте быстрее, – заторопила Таисия, – а то всё уже остыло.

«Как хорошо, что людям свойственно есть мясо», – думал захмелевший от водки Алекс, с удовольствием уминая приготовленное Таисией блюдо и благодарно посматривая на неё. Таисия, замечая эти взгляды, смущалась.

За окном и в помещении стало смеркаться. Взяв спички, Сургон зажёг фитиль и накрыл его стеклянной колбой.

– Как? – не поверил Алекс. – Здесь нет электричества?

– Увы, – развёл руками Сургон, – только керосиновые лампы. Такую же я выдам и тебе.

Алекс покачал головой. Но потом подумал, что ему будет даже интересно пожить в полной оторванности от привычных благ.

– Ты как-то обмолвился в письме, что любишь русскую певицу прошлого Лидию Русланову? – обратился к нему Сургон.

– Я прочитал, что она пела настоящие русские песни. Я выучил одну песню, которая называется «Валенки».

Валенки, да валенки,

Ой, да не подшиты, стареньки, -

напел Алекс. -

Нельзя валенки носить,

Не в чем к миленькой ходить…

Сургон ободрительно засмеялся, а Таисия даже захлопала в ладоши.

– Тогда специально для тебя…

Выйдя ненадолго, Сургон принёс в столовую атрибут цивилизации – ноутбук, работавший от аккумуляторной батареи. В освещённой керосиновой лампой комнате зазвучали знакомые Алексу песни из репертуара Лидии Руслановой: «Ой вы сени, мои сени», «Я на горку шла», «Катюша», «Валенки»…

– Теперь осталось только водить хороводы, чтобы получился лубочный вечер в русском стиле, – громко говорил раскрасневшийся Сургон. – Можешь потом родственникам так и написать: ужинал в русском стиле.

Они пили ещё водку, ели приготовленное Таисией мясо и водили хороводы при свете керосиновой лампы.

ГЛАВА 8

Утром Алекс чувствовал себя не слишком бодрым, то ли по причине вчерашнего застолья, то ли из-за начавшейся акклиматизации. Сполоснув лицо, он отправился на свежий воздух, чтобы выполнить комплекс утренних физических упражнений: подышать, потянуться, размяться, а затем дать мышцам небольшую нагрузку. Организм, вначале отозвавшийся на упражнения без особой охоты, по мере их чередования постепенно просыпался и втягивался в привычный утренний ритм. К концу занятий состояние Алекса значительно улучшилось – он вполне был готов к наступающему дню.

А день обещал быть чудесным. Природа, словно не желая отпускать прошедшее лето, удерживала его, как хозяйка дорогого гостя. По-июльски синее небо быстро светлело, готовясь к восхождению солнца; старые горы дышали теплом, ещё не растраченным в первые холодные ночи. Едва огненный шар показался из-за вершин, как осенний лес вспыхнул, залитый всеми оттенками золотого, будто на поверхность Уральских гор выплеснулось бурлящее в их недрах золото. Восхищённый возникшей картиной Алекс застыл на месте не в силах уйти.

– Отец истории Геродот, – услышал Алекс голос Сургона, – писал, что по одной из легенд скифы брали золото в Рипейских горах, где было его видимо-невидимо, поскольку оно ежегодно прорастало там из глубин и осыпалось на землю, подобно зернам с перезревшего колоса… Доброе утро!