Ноль

Я задумчиво слушал его.

– Думаешь, ты правильно решил ту задачу? Думаешь, не было тех, кто решил ее без ошибок? – Орфан покачал головой. – Были, конечно. Но знаешь еще что? Когда проверявший твою работу человек вдруг завис над листом бумаги, я сразу понял: вот! Наконец-то мы нашли того, кто нам нужен! Не зря подавали столько объявлений! У него не глаза были! Знаешь, что у него было? – я заинтересованно качнул головой. – Стекляшки у него вместо глаз были! Натуральные стекляшки! Вот как ты ударил ему по мозгам, представляешь? Ну, не буквально, конечно. Фигурально. Как будто под сильным гипнозом оказался. Вот что творят с людьми настоящие нули!

Вдохновившись, я снова взял карандаш в руки.

– Пиши нули вдумчиво, как будто рисуешь сложный пейзаж, – от сравнения Орфана я вздрогнул, – и настраивайся на нужную волну. Сейчас, пока у тебя нет конкретной цели, просто старайся выплеснуть свою энергию на бумагу, в ноль. И старайся делать их как можно более круглыми. Но при этом не переборщи и не превращай их в круги! Как-то так.

Целый час я сидел и старательно выводил на бумаге нули, представляя себя провинившимся школьником, которого учительница в наказание оставила после уроков. Старался вкладывать в нули смысл – непонятно, правда, какой именно смысл, но я старался. Держал перед глазами врата разрушенного города и представлял в уме членов правительства Гренландии, держащих в руках скреплённые листы договора, а в глазах их совсем ничего не было.

Но вот что было странным: после очередного написанного нуля во мне будто исчезала крупица какой-то неведомой энергии, ресурса, заложенного во мне с рождения, которому я так и не смог найти применения. Будто каждый знак высасывал из меня силы, по чуть-чуть, очень медленно, но верно. Мне показалось, что я на верном пути.

В конце концов Орфан подошел и оценивающе взглянул на плоды моих стараний.

– Вот этот неплох, – похвалил он наконец, показав пальцем на один из последних. – Очень неплох. Даже меня немного пробил. О чем думал, когда писал?

– Кажется, о моменте подписания договора о продаже Гренландии.

– А! – улыбнулся Орфан. – Вот это правильно. Всегда нужно о чем-то думать. Держать какую-то мысль в голове и, ориентируясь на нее, писать. Хорошо, вот, смотри.

Он протянул мне папку. Внутри были фотография какого-то немолодого мужчины в деловом костюме, сидящего за черным письменным столом, и лист бумаги с описанием его характера и привычек.

– Это наша следующая цель, – сказал Орфан. – Борис Аркадьевич Силачко. Будем пытаться заставить его продать свою долю акций нашей фирме. Дело, разумеется, будет официально обстряпано как продажа чего-то там в каких-то там объемах. Но среди бумаг будет и наш договорчик с заветным нулем. Возьми это домой, попробуй настроиться на его волну, расслабься, выпей кофе, включи музыку, и пиши. Завтра поглядим.

***

Полночь для меня, как оказалось, была самым продуктивным временем. Это я уяснил еще с университетских времен – в полночь мне поддавались даже те задачи, которые утром казались нерешаемыми и невозможными.

Орфан сказал, нужно настроиться на волну. Нужно расслабиться. Я включил телевизор, отрегулировал громкость так, чтобы не было слышно, что там говорят, но было ощущение толпы рядом. Шло какое-то шоу талантов, иными словами, телевизионный цирк. Взял в руки фотографию Бориса Аркадьевича Силачко.

Он был похож на огромного престарелого свина: маленькие глазки, глупая и уверенная улыбка, грузное туловище, растекшееся по столу, как подтаявший пломбир. Затем я взглянул на текстовое описание: “Жадный, наглый, уверенный, настойчивый. Сделал свое состояние на перепродаже заводов. Есть жена и четверо детей, а также две любовницы, о которых жена в курсе”.

Не самое информативное описание, подумал я. Тем не менее, я постарался встать на его место. Постарался представить себе, как этот человек продвигался по службе, как он создавал свою империю – будучи жадным, наглым, уверенным и настойчивым. Представил себя рядом с ним – наверняка он воняет, и смех его похож на визг свиньи. Взглянул в его глазки – и увидел там совершенную пустоту. Подумав, что я достиг нужного состояния, я начал писать.

Спустя три часа, отложив в сторону исписанные листы бумаги, я решил отдохнуть. И вдруг мне снова почудилось, как это уже было сегодня в офисе, будто я потерял часть какой-то невосполнимой энергии. Но никаких побочных эффектов, кроме отголоска внутренней печали, я не почувствовал. Восстановится ли она к завтрашнему рабочему дню? Хотелось надеяться на это. В очередной раз приложил усилие, чтобы не углубиться в ощущение беспросветной абсурдности своей работы. Кажется, удалось.

Мне вспомнился мой визит в книжный магазин, и вдруг захотелось глянуть на свои рисунки, которые я рисовал тогда, когда еще был полон желания следовать своей мечте. Я даже зачем-то сложил их в отдельную папку и похоронил в одном из шкафов – нужно только вспомнить, в каком именно.

Спустя сорок минут папка нашлась. Улыбнувшись, как старик у камина, которого внуки попросили припомнить события давно минувших дней, я стал разбирать свои рисунки.

Недорисованный футбольный мяч. Вполне удачно нарисованная ворона – правда, один глаз был кривоват. Человек – то ли в плаще, то ли просто необъятно толстый. А вот рисунок, который удался у меня лучше всего: компас со сломанной стрелкой. Помню, я рисовал его в момент пронзительной грусти по ушедшему прошлому; таким рисунком мог бы гордиться и профессионал, подумал я.

По телевизору уже шло какое-то другое шоу – ведущий энергично призывал телезрителей куда-то встать и куда-то позвонить. Я взял пульт и прибавил громкости.

– … Давно мечтали научиться танцевать? Возраст – не помеха! Под началом наших профессиональных инструкторов вы сможете преодолеть свои страхи, стать более раскованным и уверенным в своих движениях! Мы набираем участников для нашего нового телешоу… Вы научитесь… Вы станете…

Помню, в глубоком детстве я хотел стать танцором. Родители даже записали меня в секцию, где я старательно учился принимать стойки и следить за движениями партнерши. Кажется, я и в соревнованиях участвовал… Но потом, когда пришло время решать для себя, стоит ли этим заниматься дальше, я наткнулся на какую-то преграду – то ли испугался реакции сверстников на постыдное для мальчика занятие, то ли не смог собраться перед лицом собственной лени.

Рука сама потянулась к красной кнопке. Пора ложиться спать.

***

– Это никуда не годится.

Папка с листами, полными нулей, написанных мною прошлой ночью, оглушительно упала передо мной на стол. Еще не до конца поборов сонливость, я вопросительно поглядел на наставника. Он был зол: ноздри раздувались, как будто он только что пробежал стометровку, губы сжались в тоненькую полоску. Его поведение казалось необычным, ведь до этого наше общение проходило в доброжелательном ключе.

– Это никуда не годится, Марк, – сказал Орфан, будто бы еле сдерживаясь, чтобы не сорваться и не закричать. – Никуда не годится! Разве этому я тебя учил? Ты не приложил ни грамма стараний! В твоих нулях совершенно нет смысла… Ты пишешь их уже целую неделю, а получается полная ерунда. Даже тот ноль, что ты написал в экзаменационной работе, содержал в себе больше смысла, чем вот это.

Пристыженный, я сидел и молчал. Мне не показалось, что отлынивал – нет, совершенно наоборот, каждый день, придя с работы, я садился и писал эти чертовы нули, старательно держа в голове образ ненавидимого мною Силачко. Представлял, как он, уставив в договор свои наглые свинячьи глазки, вдруг застынет; представлял, как внутри у него все исчезает, уступая место беспросветной пустоте, абсолютному вакууму.

– Чему я тебя учил, Марк? Ты помнишь то, что я тебе говорил в прошлый раз?

– Конечно, – я нахмурился, припоминая: – “Без давления нет нуля”. И я оказываю его, Орфан!..

– Нет, – покачал Орфан головой. Затем дошел до своего стола и обессиленно плюхнулся на сиденье стула. – Нет. Ты не понимаешь. Сроки поджимают. Договор нужен нам очень срочно! Пожалуйста, сосредоточься. У нас осталось совсем немного времени.

И словно в доказательство его слов, за дверью началась какая-то возня и беготня. Кажется, весь этаж сейчас был на ушах. Неужели они все так сильно зависят от нас с Орфаном?

Я кивнул и принялся за почти ставшую привычной работу. Орфан сначала еще причитал о том, что времени в обрез, но затем занялся своими делами; я видел лишь рыжую копну его волос над грандиозной кучей документов, завалившую его стол.

Мне уже не нужна была его фотография. Я прочитал его насквозь, этого Силачко. Без давления нет нуля. Нужно давить на ноль всем своим разумом. Круглый ободок нуля. Плавное завершение виража. Разве он не идеален? Как узнать, идеален ли он? Как узнать, рабочий ли он?

Еще одна попытка. В тысячный раз я виртуозно рисую эту фигуру – круглый вираж, словно продолжение движения ноги танцора, и абсолютная пустота внутри. Пустота внутри меня.

Нет, это уже обман. Я устал. Надежда говорила: “Пока не устанешь”. А я устал. В голове у меня – одни нули. Нужна хотя бы короткая передышка.

Меня посадили за стол бывшего коллеги Орфана, Петра Устинова, того самого, что принес фирме баснословный контракт. Про его судьбу, как, впрочем, и про судьбы остальных, кто работал здесь до меня, мне так и не удалось ничего узнать – Орфан бубнил лишь про то, что они продвинулись по службе и сейчас, скорее всего, работают в военном секторе. Если это правда, то я понимал причину такой секретности.

Тихонько, стараясь не шуметь, я стал отодвигать один ящик массивного стола за другим, пытаясь найти хоть что-то, что отвлечет мой забитый нулями мозг. Но в каждом ящике были одни только папки, распухшие от бумаг.

Бумаги, бумаги и еще раз бумаги. Бумаги в этом кабинете столько, что, преврати ее обратно в деревья, можно было бы засеять ими целый лес. Меня уже тошнило от этих бумаг и от этих нулей.

Стоп, что это? Маленькая записка в море бумаг, клочок, заблудившийся в мире нулей и пустых слов. “Улица Строителей, 96. Кв. 100. Петр Устинов (Олнашев)”.

Домашний адрес Петра Устинова? Но почему – почему здесь, в таком секрете ото всех? Как будто он на мгновение испугался, что забудет, где живет, и решил написать об этом на бумаге. Надеялся, что наследник его бумажного богатства решит разузнать о нем побольше? Оглянувшись на Орфана, который по-прежнему корпел над своими бумагами – наверное, тоже писал нули, надеясь спасти судьбу фирмы – я засунул клочок бумаги в карман.

Притвориться больным – я всегда поступал так, если сталкивался с трудностями на прежней работе. В этом мне не было равных – и даже Орфан взаправду поверил в мою историю про отравление несвежей рыбой. А работу я доделаю дома, конечно.

***

Улица Строителей, дом девяносто шесть.

В свой единственный выходной я решился на эту маленькую авантюру. Мне стало интересно, почему Петр приложил такие усилия, чтобы указать на свое местонахождение, спрятав эту информацию в своем собственном столе. Может быть, он боялся, что кто-то узнает что-то запретное? И оставил подсказку специально для того, кто придет на его место? Чего он боялся? Ведь, если верить Орфану, Петр должен был устроиться на работу в военную организацию. Тем, кто там работает, не нужно чего-то бояться, это в нашей стране всем известно.

Значит, Петр кому-то не доверял, понял я. Понял я также и то, что Орфан мне что-то недоговаривал. Причем с момента нашего знакомства.

Пожилой таксист, помяв в руках мою тысячу, недовольно сморщился и сказал:

– Наверное, не смогу сдать сдачи… Поменьше нету?

– Нет.

Он продолжал морщиться, все больше становясь похожим на переспелый абрикос.

– Ладно, оставьте сдачу себе.

Я вышел из тесного салона автомобиля, в лицо мне ударил осенний ветер вперемешку с листьями. Высокая кирпичная многоэтажка, явно нуждающаяся в генеральном ремонте. И вот здесь живет сотрудник такой фирмы?

У подъезда караулила прохожих древняя бабка.

– Куда идешь? – проскрипела она, как только я приблизился к домофону, и грозно зыркнула исподлобья. – Что-то я тебя не припомню.

– К другу, – соврал я.

– Когда не знают, что сказать, врут про друзей… – проворчала она философски.

Тут из подъезда кто-то вышел, и я, облегченно вздохнув, шагнул в тьму многоэтажки. Внутри пахло носками, кошками и гортензией. Квартира номер сто, в которой, если верить подсказке, жил Петр Устинов, находилась, похоже, на самом последнем этаже. Лифт не работал, и я, вздохнув, начал долгое восхождение.

По мере приближения к квартире Петра становилось все тише – детские крики из-за дверей исчезли, мяуканье кошек растворилось где-то тремя этажами ниже. К запахам, населяющим этот подъезд, я уже почти полностью привык. Наконец, я добрался до последнего этажа.

Здесь было всего две квартиры – девяносто девятая и сотая. Сначала я постоял, неловко переминаясь с ноги на ногу, и пытался придумать причину, по которой пришел сюда и которую мог бы назвать хозяину квартиры. Поняв, что в голову ничего не лезет, кроме дурацкого: “Не одолжите соли?”, я нажал на выпуклую кнопку звонка.

Шума звонка я не услышал. Прождал минуту, затем позвонил еще раз. За дверью не было ни звука. Позвонил еще пару раз, понимая, что хозяина, очевидно, нету дома. Зачем-то постучал в дверь, и тут оказалось, что она не заперта. Я потянул ее на себя…

За дверью была кирпичная стена, ничуть не отличающаяся от тех четырех, что были вокруг. Я ошалело моргнул, потом, подумав, что это такой розыгрыш, потрогал кирпичную кладку – вдруг это была искусно сделанная ширма? Но нет, стена была самая настоящая. Будто строители решили подшутить над обитателями дома и сделать для ровного счета пустую дверь.

– Что, нету друга дома? – раздалось за моей спиной.

Похолодев, я узнал голос бабки, сидевшей перед подъездом. Я обернулся – каким-то образом она неслышно прокралась за мной до последнего этажа, и теперь, обнажив золотые зубы в жутковатой улыбке, победно стояла передо мной, заложив руки за спину.

– А где… Петр?.. – тупо спросил я, еле шевеля губами. Мне вдруг стало страшно.

– Петр? – взвизгнула бабка и рассмеялась, как тысяча ржавых клаксонов. – Нету Петра. И никогда его не было. Не видишь, что ли?

Она указала горбатым пальцем за мою спину, на дверь. Я посмотрел туда и понял, что то, что мое боковое зрение посчитало за дверной глазок, было вовсе не им.

На месте глазка был нарисован ноль.

***

В офис я пришел невыспавшимся и подавленным. После очередной истерики Орфана, кричавшего про “поджимающие сроки” и “ответственность”, я сосредоточился на нулях.

Я очень устал. Сколько нулей я написал за этот месяц? Явно больше, чем за всю свою жизнь. Зачем я это делаю? А какая разница? За это платят. На сайте, где я наткнулся на эту вакансию, мне обещали сумму с пятью нулями. Почему-то меня вовсе не интересовала судьба Петра Устинова, меня не интересовали никакие вопросы – я просто хотел, наконец, выдать достойный ноль. Орфан говорил, что в жизни каждого нулевода есть его главный ноль – тот, что обладает наибольшей силой. Тот, который может перевернуть весь мир. И словно спортсмен, готовый побороть мировой рекорд, я с остервенелым упорством писал нули – и дома, и в офисе.

Я вдруг стал очень бледным. Проходя иногда мимо зеркала, я видел себя и не узнавал – кто был этот бледный человек? Наверняка он обитал в ином мире – мире бумаг, цифр и искусственного света, запертый в кормушке-офисе и тесной квартире.

Недавно я понял, к чему готовила меня жизнь все это время. Так долго я искал самого себя, и все зря – дело моей жизни само нашло меня. Отголоски погибших желаний, осколки разбитой мечты, все это не имело значения. Я должен написать ноль, тот самый, который поглотит души тех, что увидят его.

Когда я не писал нули, я словно вставал на автопилот. Кончилась еда. Нужно сходить в магазин. Кое-как одеваюсь и бреду по улице. Кажется, будто надо мной светит не солнце, а большая лампа под потолком. Я замечаю нули там, где их никто не видит – в колесах автомобилей, в лицах людей, в глазах, в окнах, в лужах и в облаках, хотя я редко туда гляжу, в небо.

Нужно взять с полки бутылку молока и отнести ее на кассу. Ищу взглядом, куда встать, чтобы стоять не так долго. И вдруг вижу, словно вспышку огня, знакомые глаза, спешно отворачивающиеся от меня. Узнавшие меня глаза.

Она ждала на улице, сжимая в руках пакет, будто догадывалась, что я все равно побегу за ней через всю улицу, и решила разобраться со мной как можно скорее. Черные волосы, родинка на щеке, похожая на ноль.

– Привет, Алиса.

– Привет, Марк, – она мимолетно улыбнулась, и на секунду мне показалось, что не было последнего месяца, и не было нашего расставания, и что на самом деле мы просто разминулись в магазине, а она просто вышла чуть раньше, и сейчас мы пойдем домой, весело болтая и подшучивая друг над другом так, как можем подшучивать друг над другом только мы во всем этом мире. И границы вдруг стали расходиться, словно я уже почти полностью перенесся в то время, которое было до вот этого, настоящего времени, хотя какое оно, к черту, настоящее? Оно ненастоящее, фальшивое, это какой-то затянувшийся сон, да?

– Что? – непонимающе спросила она, и я вдруг понял, что перестал себе отдавать отчет в том, что говорю и о чем думаю.

– Послушай, – я постарался улыбнуться, впервые за две недели – просто улыбка мне была не нужна, будто она существовала только для нее. – Мне очень плохо без тебя… Давай мы с тобой забудем обо всем? Я сделаю все так, чтобы было правильно. Я брошу то, что тебе не нравится, и я займусь тем, что ты считаешь нужным. Мы снова станем продолжением друг друга – просто вернись ко мне, хорошо?

Не буду врать, мой голос под конец немного дрогнул. И, кажется, она это заметила – я понял это по ее грустной улыбке и маленьких слезинках, внезапно возникших в уголках ее глаз.

– Прости, Марк, – она покачала головой. Посмотрела куда-то в сторону, и я, проследовав за ее взглядом, увидел мужчину за рулем автомобиля, который неотрывно наблюдал за нами. Повернувшись, я увидел на ее лице искреннее раскаяние. – Мы больше не будем вместе. Прости меня.

– Нет, – я покачал головой, теряя обладание. – Нет. Ты просто запуталась! Мы всего лишь пару раз поссорились, но это не значит, что нужно расставаться! Такие проблемы нужно решать вместе, сообща, понимаешь? Нам ведь было так хорошо вместе! Неужели ты забыла?.. Неужели забыла, как мы встретились? Забыла, как мы говорили про судьбу, про высшее предназначение?

Я продолжал нести какую-то ахинею, понимая, что ничему я уже не смогу помочь – я просто хотел снова побыть рядом с ней, почувствовать себя живым, хоть и в такой извращенной форме.

– Такие проблемы не решить, Марк!.. – Крикнула она. Прохожие заозирались, начали перешептываться. Мужчина за рулем стал заметно нервничать.

– Почему?..

– Да погляди на себя! У тебя нет никакой цели в жизни! Ты от всего отказывался, все тебе кажется сложным, бесполезным!.. Ты застрял в какой-то яме, и заодно втягивал и меня в нее!.. С тобой я как будто была в глубоком сне и не могла проснуться… И болела от этого… Я не хочу стать такой же, ясно? – Ее красивое лицо перекосилось от злобы, и ее слова превращались в бесконечное эхо в моей голове, которое продолжало бесконечно множиться. – Я не хочу, чтобы ты был послушной тряпкой. Мне не нужна послушная тряпка, Марк! Ты – ноль!.. Ноль! Ноль!

***

Он один в офисе. Глубокая ночь, которую нарушает лишь скрип карандаша. Все бумаги уже давно исписаны нулями. Все столы, пол, доски на стенах. Вокруг были нули. Когда закончилась паста в ручках, он принялся писать карандашами. Один за другим, бесконечная работа, чтобы заглушить эхо в голове. “Ноль! Ты – ноль! Ноль!”. Поверхности закончились? Нет, есть еще стены! Наверняка на них найдет себе место его самый лучший ноль!

Ему кто-то говорил, что у каждого нулевода есть только один достойный ноль. Нужно лишь приложить давление, да? Кажется, так.

Столько нулей, но среди них нет достойного! Но нельзя сдаваться, нет, нельзя, ни в коем случае! Он всю жизнь сдавался, но сейчас он не отступит. Он чувствует, он способен написать его, этот самый ноль, нет, не просто ноль, а Ноль. Ноль.

Огрызок карандаша летит в сторону, им больше нельзя писать. Быстро, нужно продолжать, но чем писать? Чем? Глаза лихорадочно ищут… Нож! Нужно найти, чем писать! Нельзя останавливаться…

Черные нули, нули масляные, грифельные и красные, еще такие яркие, такие свежие… Уже рассвет? Сколько времени прошло?

Больше нет сил пошевелиться. Он прислонился к стене, обессиленный и полностью выдохшийся. Он уже не может говорить, ведь в этом нет смысла, и какая-то сила неуловимо покидает его, будто он уже выполнил свою задачу, и она ему больше не нужна. Ноль где-то здесь. Его нужно найти.

За дверью какая-то возня, слышится звук ключа, барахтающегося в замочной скважине. Наконец в проеме появляется изумленный Орфан. Проходит час или секунда, и за ним уже стоят десятки человек, и даже сам И., руководитель фирмы, на голове которого, как и всегда, красовалась фиолетовая чалма.

– В чем дело, Орфан? – морщится И. Он говорил со странным шипящим акцентом, в котором всегда слышалось что-то загадочное. Затем его взгляд переходит на Марка, без сил сидящего у исписанной стены, и в этом взгляде мгновенно начинает закручиваться какой-то сверхъестественный туман.

Орфан, вскрикнув, закрывает Г. ладонью глаза, и кричит:

– Отвернитесь, не смотрите!

– Что там, что? – спрашивают остальные, которые ничего не видят из-за спин коллег, спешно прикрывающих глаза. – Что там, Орфан? Скажи!

Орфан, окидывая взглядом стены, медленно приближается к огромному нулю, которого еще совсем недавно звали Марком. Его опытный взгляд изучает каждый поворот бесконечной дуги, запертой в самой себе, и смотрит на то, что находится в центре – то, что и требовалось получить. Какая ирония.

– Орфан, что это? – спрашивает пришедший в себя И., осторожно подглядывающий из-под чьей-то ладони.

– Это? – переспросил Орфан. Затем, поднявшись, произнес: – Это – Ноль.