И настанет день третий

                         ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ПРОЛОГ.

Благородный янтарный напиток в широком фужере. Едва заметным движением подымаю легкий шторм. Бушуя меж хрустальных берегов, он отблескивает лучи дорогущих сверкающих люстр.

Говорят, на огонь и воду можно смотреть бесконечно. Согласен. Проверено на практике. Вот уже которую ночь я торчу в этом «милом» кабаке, неотрывно уставившись в глубины коньячного океана. Неужто спиваюсь? Не хотелось бы. Лучше надеяться, что диагноз гораздо проще. Нет желания глазеть по сторонам, и все тут! А чего туда пялиться? Вокруг как всегда, как везде… одно и тоже. Папенькины сынки, нагло возомнившие, что они что-то в этой жизни могут и стоят. Длинноногие телки, которые и в самом деле могут многое, но только за деньги. И, наконец, вышколенный персонал ночного заведения – единственные, кто в этом мире роскоши, достатка и благополучия достойны понимания и уважения, так как честно зарабатывают свой хлеб.

Противно. Спросите, зачем я вновь притащился сюда? Если отвечу – не поверите. Чтобы не оставаться наедине с самим собой, чтобы не думать и не вспоминать. О чем вспоминать? О том, чего не было на самом деле. О том, что мне привиделось. Однако, черт побери, какое странное, чудовищное в своей реальности видение! Я помню его все… до мелочей, до звуков, до запахов, до нестерпимой боли от ударов кнута, до слепящего блеска золотых самородков, до регота отвратительных жутких тварей.

Но самое страшное происходит ночью, когда я засыпаю. Мозг теряет чувство реальности, перестает защищаться, и видения превращаются в явь. Я вновь попадаю туда. У меня на глазах льется кровь, звучат стенания и отчаянные призывы о помощи. Но я ничего не могу поделать, потому, что это выше человеческих сил, потому, что я такой же как и все они – обессиленный, искалеченный, ни на что не годный узник, обреченный на изуверские муки. И так будет продолжаться всегда… вечно.

Но нет, хватит! Это выше моих сил! Я с остервенением затряс головой, как будто хотел вытряхнуть оттуда не только кошмары, но и часть опухшего, уставшего от пыток серого вещества. Полегчало. Чтобы окончательно завершить процедуру я потянул к себе фужер. Очередной глоток сорокаградусного пойла позволит продержаться. Через час-другой мозг отключится, утонет в пьяном угаре, несущем с собой сладкое забвение. Вообще-то, я не любитель спиртного, но выбор не велик: либо бухло, либо таблетки. Из двух зол выбираю более традиционное и натуральное. Только бы не думать, не помнить и не видеть этих проклятых снов!

Скрип барного стула немилосердно выдергивает из реки медленно текущих мыслей. Вернее, это даже не скрип. Кто-то рядом со мной просто потянул по полу массивную, стилизованную в стиле Гауди, подпорку для задницы. Дребезжание отразилось не только на зеркальной поверхности моего коньяка, но и ржавыми граблями проскребло по еще не окончательно анестезированному мозгу. Против рефлексов не попрешь. С неохотой поворачиваю голову. Го-о-споди, нет! Опять она!

– Господин Глебов, я понимаю, что вам тяжело про это вспоминать, но все же войдите в мое положение…

Приличный английский, такой же, как и мой – насквозь выученный. Мозг помимо воли фиксирует очередной бесполезный факт.

– Я уже вам говорил, что разговор закончен, – в горле как-то сразу пересохло. Я отвернулся и не спеша отхлебнул огненной жидкости.

– Меня точно вышвырнут, – девушка хлюпнула носом. – Это интервью – моя последняя надежда, мой последний шанс удержаться в «Телеграаф». Иначе придется снова мыкаться без работы или возвращаться в убогую провинциальную газетенку.

Тьфу, ты! Ну, что за наказание такое? Всем остальным репортерам хватило фотографий, где я скорчился в жестком кресле-каталке, да нескольких шаблонных фраз, к которым они сами додумают свои жуткие душещипательные истории. А эта вот настырная, привязалась. За правдой гоняется.

Я обратил на нее внимание еще там, в госпитале, во время этого идиотского брифинга. Уж очень не похожа на всю остальную пишущую и снимающую братию. Они ведь сейчас как собаки, вцепятся, хоть палкой отгоняй. Сенсация нужна немедленно и вся сразу, одним куском. А что там у тебя на душе или, тем более, что будет с тобой потом это уже никого не интересует. А эта нет. Просто стояла и смотрела. Позади всех, не высовываясь и не напирая. Мне почему-то сразу почудилось, что пришла она не на встречу с последним уцелевшим из экипажа «Жокея», а скорее что бы проведать меня – едва живого Алексея Глебова. Однако это лишь фантазии. Она ведь тоже журналист. Приехала вместе с ними и выглядит как они. С иголочки серый костюмчик, черные как смоль волосы собраны в строгую высокую прическу, а в руках записная книжка. Заметьте не традиционный в наше время диктофон, а именно записная книжка!

На вид умная девочка, но поймет ли, поверит ли? Ведь если честно признаться, я и сам-то не могу понять и поверить. А для нее я лишь жертва кораблекрушения, единственный, кто вынырнул из темных глубин Атлантики.

– Господин Глебов, вы меня слышите?

– А? Что? – я снова повернулся к молоденькой журналистке. – Простите, задумался.

Я сразу заметил, что девушка как-то странно на меня смотрит. В приглушенном полумраке ночного паба взгляд этих больших карих, почему-то усталых и печальных глаз показался вдруг очень знакомым. Точно так же на меня смотрела Диона… Но нет, стоп! Я не могу позволить кошмарам преследовать меня вечно. Сейчас я не сплю и поэтому в силах остановить их. Если не рюмкой, то хотя бы… то хотя бы болтовней с этой девчонкой.

– Как вас зовут? – если она сама напрашивается на разговор, то не сочтет этот вопрос приставанием.

– Анна, – в глазах журналистки загорелась надежда.

– Анна, значит, – глядя на ее посветлевшее лицо, я вдруг почувствовал себя сердцеедом. – Вы местная?

– Нет, я из Эйндховена. Может, слышали маленький городишко недалеко от границы с Бельгией.

– Слыхать то слыхал, но бывать не приходилось. Я ведь морской житель. Вглубь континента заглядываю редко.

Внезапно в груди проснулся давно забытый гусарский дух. Повинуясь ему, захотелось очаровывать и покорять женские сердца. А что, тоже метод! Глядишь, так и ночь пройдет.

– Все-таки жаль, что вы не местная. Показали бы мне Амстердам. А то не сегодня, так завтра получу свое жалование, страховку и поминай, как звали. Уеду, так ничего толком и не посмотрев. Кто знает, случится ли вернуться сюда еще раз? В моем-то возрасте…

– Какой возраст? Вам всего-то сорок восемь! – в голосе Анны зазвучал очаровательный акцент, свойственный лишь скандинавам.

– Так-так! – в глаза мигом бросилась подозрительная осведомленность. – Наводили справки?

– Это было несложно. Герой Советского Союза, командир военного корабля – фигура заметная.

– Бывший командир, бывший герой, бывшего Союза. И все остальное тоже в прошлом. Того и гляди пойду на слом, точно так же как пошел мой корабль, который одна подозрительная кантора ухитрилась толкнуть японцам на металлолом.

– Герои не бывают бывшими, – девушка произнесла это очень уверенно, так что мне показалось, что она искренно верит в свои слова. И подтвердила это Анна очень просто. Она вдруг неожиданно попросила. – А можно я к вам прикоснусь? Мне почему-то очень хочется это сделать. – Девушка слегка смутилась, но продолжила. – От вас исходит настоящая сила. Она какая-то сверхъестественная, вечная, добрая и… и знакомая. Словно вы сказочный герой из моих детских грез. Или нет. Словно вы мой отец или брат или…

Наблюдая за Анной, я не смог сдержаться и с умилением улыбнулся. Добро пожаловать в фан-клуб Алексея Глебова!

– Я говорю глупости? – Анна опустила глаза. – Да, я определенно говорю глупости. – Чтобы хоть как-то оправдаться и поддержать свой пошатнувшийся авторитет журналиста, девушка поспешила пояснить. – До сих пор не могу поверить, что вы живы. Три дня в ледяной воде – это просто невероятно!

Наивное дитя, думаешь, я сам могу поверить в это. Жив ли я сейчас, и был ли мертв тогда? Возможно, на этот вопрос я не смогу ответить никогда. Возможно, психолог и убедит меня, что все кошмары – это сбой окоченевшего умирающего мозга, такого, каким он был тогда, в бушующем океане. Но есть один вопрос, на который не будет ответа, к которому то и дело возвращаются мысли, который мучит и тяготит. Откуда взялся этот шрам на моем правом запястье? На вид давно зарубцевавшийся и почти незаметный. Медсестра, пару дней назад ставившая мне капельницу, назвала его жирной волосатой гусеницей. Может, для кого-то это и гусеница, а вот в моей памяти будет вечно дымиться и вонять паленым мясом страшное позорное клеймо.

Глава 1.

Сильный северо-западный ветер, обильно сдобренный фонтаном соленых брызг, больно обжигал неприкрытое лицо. Я не первый день в море, и прекрасно знаю, что такое шторм. То, что сейчас творится за бортом, еще сложно назвать штормом, скорее веселенькая качка. Но шторм будет, обязательно будет.

Придерживая рукой капюшон желтого дождевика, я оторвался от созерцания высоких бурунов, рдеющих в лучах заходящего солнца, и с некоторой нервозностью перевел взгляд на внушительные караваны толстых стальных труб. Ими словно прессом придавили крышки грузовых люков. Каждый штабель имел в высоту чуть более шести метров. Трубы предназначались для строительства магистральных газопроводов. Были они все одинаковые и лежали ровными рядами. Однако, насколько я помнил, среди них имелось два пакета – по четыре трубы, стянутых между собой толстыми стальными полосами. Получателем пакетов значилась какая-то датская контора, которая в Осло должна была перегрузить их прямо на грузовики. Отсюда и взялась такая, с позволения сказать, расфасовка. Огромному портовому крану ничего не стоит подцепить вот такой пакет и прямехонько отправить его на прицеп автомобиля. А вот что делать с этими «подарочками», если форс-мажор возникнет в море? Вес четырех труб не потянет ни один из наших бортовых кранов.

Черт, угораздило же связаться с этим железом! Специализация «Жокея» зерно – чистый безопасный груз. А тут судовладельцы настояли, вот Густаву и пришлось взять грех на душу. Густав конечно моряк от Бога, только вот выше морских законов ставит волю хозяев. Меня, например, хоть стреляй, никто и никогда не заставит выйти в море груженным свыше нормы, да еще и с этой хренью на палубе. Между прочим, проект крепления караванов так никто и не удосужился состряпать. Эх, зря я все-таки промолчал… Старею, что ли?

Все эти мысли вдруг разбередили память о далекой молодости. Тогда командир торпедного катера старший лейтенант Глебов еще мог себе позволить радиограмму типа: «Считаю решение командующего эскадрой ошибочным. Продолжаю действовать по собственному плану». От воспоминаний о вольностях давно минувших дней я по-доброму улыбнулся. Да… были времена! Все-таки как ни поливают грязью то далекое советское прошлое, а людей воспитывать тогда умели. Да каких людей: смелых, грамотных, принципиальных, решительных. И на риск они шли ради высокой цели, а никак не из-за какого-то паршивого бабла.

На палубе пока вроде бы все в порядке. Конечно сейчас не моя вахта, но я как-никак старпом. Фигура не первая, но далеко и не последняя. Я отвечаю за этот корабль наравне с капитаном. Может, поэтому и решил все проверить самолично. Шторм ведь грядет не шутейный.

Я еще раз глянул на ближайший из штабелей. Покачал головой. Верил бы в бога, обязательно перекрестился, а так… плюнул и рванул на себя тяжелую герметичную дверь.

Внутри гораздо спокойней. Стены, конечно, ходят ходуном, но что поделаешь, море оно и есть море, и на нем далеко не всегда штиль. А в принципе к качке привыкаешь. Как к надоедливой мухе. Слегка раздражает, но не более. Спустившись по крутому трапу, я попал на жилую палубу. В длинный коридор выходят двери всех кубриков, кают-компания, камбуз, бытовка и парочка кладовок доверху забитых всяким редко используемым хламом. Вокруг чисто, тепло, светло и уютно. Даже не верится, что где-то рядом, за тонким железным бортом ревет великий и всемогущий океан.

Ощущение безопасности подействовало как хорошее снотворное. Я зевнул и тут же, словно поддавшись ударившей в борт волне, качнулся в сторону своей каюты. Устал. Целый день на ногах. Сейчас бы вздремнуть минут по триста на каждый глаз. Но какой сон на пустой желудок, тем более, когда с камбуза так восхитительно тянет пряностями и жареным мясом. Саид опять состряпал свой знаменитый плов.

Вспомнив маленького узбека, я улыбнулся. Это же надо, чтобы на голландском сухогрузе коком ходил узбек! Вообще-то для всего экипажа он русский, как и я. Для всех этих сэров, синьоров, мсье и мистеров, все мы – жители благополучно почившего советского государства, так и продолжаем оставаться «Иванами».

Размечтавшись о полной тарелке рассыпчатого, пахнущего перцем и луком плова, я облизнулся. Какой тут к черту сон, когда слюни, кажется, потекли аж из носа. С этого самого момента меня стала интересовать лишь одна дверь, причем легко догадаться какая.

На самом камбузе никого не оказалось. Голоса Грига, Йохансена и Саида звучали из окошка соединяющего корабельную кухню с кают-компанией. Как обычно пустой треп, в котором бородатые северяне подтрунивали над простодушным узбеком, путающемся в английских словах. Ну, на этот раз кажется парни держались в рамках дозволенного. Видать мой прошлый урок пошел им впрок. Накладывая себе приличную порцию плова, я улыбнулся. А господа скандинавы меня слегка побаиваются. И дело даже не в должности старпома. Скорее всего, магическим образом действует героическое прошлое советского военного моряка. Кстати о старых привычках. Не стану же я жрать прямо на камбузе, или того хуже, в своей каюте. Нехорошо отрываться от коллектива. Подойдя к раздаточному окну, я со стуком поставил тарелку из нержавейки на белый пластиковый подоконник. На звук вся троица собеседников обернулась.

– Где тут у тебя хлеб, Саид? Что-то никак не могу найти. – Я сделал вид, что лишь секунду назад появился на камбузе, а то еще чего доброго подумают, что подслушивал.

– Алексей Кириллович! – Кок вскочил со стула. – Там в духовке, лепешки. Я сейчас принесу. – Судя по всему, Саид обрадовался моему неожиданному появлению.

– Сиди уже. Я сам.

Не люблю я когда мне прислуживают. На языке цивилизованного человечества это, конечно, называется сервисом, а я вот не могу отделаться от гадкого ощущения раболепия маленькой рыбешки перед рыбешкой покрупней. А, между прочим, человек человеку друг, товарищ и брат! Надеюсь, никто об этом не забыл?

Когда, ввалившись в кают-компанию, я принялся стягивать с себя мокрый дождевик, Григ поинтересовался:

– Ну, как там? – при этих словах бородатый норвежец красноречиво мотнул головой в сторону иллюминатора.

– Скоро начнется.

– По прогнозу семь-восемь баллов. – Проинформировал Йохансен.

– Угу.

Я был знаком с прогнозом синоптиков, и он, откровенно сказать, вовсе не вселял оптимизма. Наверняка озабоченность проступила у меня прямо на лбу, так как Григ ехидно осклабился:

– Мы с «Жокеем» бывали и не в таких переделках. Для настоящего моряка восемь баллов это баловство.

Боцман явно мстил за стычку, которая произошла между нами еще в порту, во время погрузки. Крепление караванов из труб меня мягко сказать не удовлетворило. Однако этот проныра, пользующийся полным покровительством капитана, не стал ничего исправлять. В дополнение к уже натянутым найтовым он лишь завел парочку новых тросов и как всегда юркнул за широкую спину Густава.

– Не знаю, в каких передрягах вы там бывали, – я постарался придать голосу твердость стали, – но если хотя бы один из этих чертовых найтовых лопнет, я вышвырну тебя на палубу подпирать трубы своим собственным горбом. – Сказал я это как бы между прочим. Незлобно так сказал, как будто собирался отправить боцмана на обычное рядовое задание. Типа палубу драить, что ли.

Бывалый моряк не прореагировал на грубость. Собственно говоря, для него это была и никакая не грубость, а привычный стиль общения.

– Да выдержат крепления! Я вам и раньше втолковывал, подпишусь под этим и сейчас.

– Мне бы твою уверенность, – вмешался в спор Йохансен. – В прошлом году на английском сухогрузе караван леса сорвало. Одного матроса по палубе размазало, а боцмана покалечило.

– Чего ты все каркаешь! – Григ машинально перекрестился.

– Ага… ссыш когда страшно, – зареготал электромеханик. – Даже Бога вспомнил, еретик хренов.

– Бог всегда со мной, – по виду боцмана стало понятно, что к вере тот относится серьезно, даже можно сказать трепетно.

– Хватит корчить из себя праведного христианина. Вы, лютеране, слушаете только своих проповедников, а именем Бога прикрываетесь, чтобы не прослыть кончеными язычниками.

Ну, вот… началось. Я вспомнил, каким ярым католиком слыл Йохансен. Теологические споры заводили его еще сильнее, чем красная тряпка разжигает быка. Хорошо, что Йохансен не родился лет так четыреста назад. А то в рядах служителей святейшей инквизиции наверняка появилось бы еще одно «славное» имя.

– Наши священники простые люди. Они лишь помогают каждому из братьев найти свою дорогу к Богу. К истинному Богу! – Григ стукнул по столу, да так, что забрякали стоящие на нем стеклянные стаканы. – А вот твоя вера… она насквозь лживая. Вы поклоняетесь не великому творцу, а золоту и жирным свиньям, наряженным в парчовые рясы. Они подменили собой Бога.

Перепалка возникла как всегда на пустом месте. Слово за слово, упрек за упреком, так и пошло, и поехало. Прикольные люди эти горячие скандинавские парни. Вроде бы приятели, почти друзья, но стоит им начать выяснять, на каком языке петь псалмы… и стычка обеспечена! Свободно и легко могут глотки друг другу перегрызть.

Я с тоской посмотрел сперва на Грига, затем на Йохансена. Темные люди. С пеной у рта спорят о несуществующих вещах. Отец, сын и что там еще, святой дух, кажется, потом апостолы, ангелы, мученики, святые, полусвятые, четверть святые и прочие персонажи «Божественной комедии». Короче, намутили! Нормальному смертному, да еще и на трезвую голову в жизни не разобраться. Недаром всей этой белиберде попы учатся не один год.

Нет, мне куда более по душе теория товарища Дарвина. Все движется, все изменяется, сильные пожирают слабых, выживает тот, кто оскалив зубы дерется, а коль не выходит, то ложится на дно и приспосабливается. Все это я познал на собственной шкуре, а Бог… что-то не встречал я никакого Бога и не видывал его великих чудес.

Рассудив таким макаром, я решил прекратить склоку, грозящую перерасти в нешутейный мордобой. Полагаю, должность старпома дает на это полное право. Решил, но не успел. Меня опередили. Кто? Наш «Жокей».

Бывалый моряк всегда чувствует свой корабль. Гудение его машины, скрип переборок, набатные удары волн в стальные борта – все это становится естественными привычными ощущениями. Их уже не отличаешь от сигналов своего собственного тела. Кажется, ты знаешь, какое у корабля настроение, о чем он думает, и что у него болит. И вот как раз сейчас я услышал стон «Жокея». Грудной и протяжный он словно шел из глубины грузовых трюмов. Нет… прислушавшись, я понял, что скрежещет где-то над головой.

– Тише! – я вскочил со стула и вскинул вверх руку. – Слушайте!

Как эхо от моего голоса корпус сухогруза сотрясла серия гулких ударов.

– Что за хрень такая? – Григ задрал голову и медленно, словно радаром, просканировал взглядом потолок кают-компании. В его глазах вспыхнула тревога и растерянность. Но вряд ли он что-то мог найти на потолке. То, от чего и впрямь впору наложить в штаны, находилось совсем не над головой, а на столе, прямо перед нашими взглядами.

Чай в стакане Грига начал быстро притекать к одной из стенок. Вы скажете качка? Конечно, но будь это простая качка, дымящаяся жидкость уже через секунду должна была отхлынуть назад. Но нет. Она и не думала отступать. Чай упрямо полз к краю сосуда, словно норовя перемахнуть через стеклянный барьер. Однако не успел. Стакан вдруг сам тронулся с места и заскользил по гладкому пластику столешницы. Его никто и не подумал остановить. Все как парализованные сидели и смотрели. И только лишь когда, слетев с края стола, стакан со звоном разбился о стальной пол, оцепенение мигом разжало свои холодные мерзкие пальцы.

– Крен на правый борт и продолжает расти! – заорал я. – Всем наверх! Живо, черт бы вас побрал!

Мозг работал необычайно четко. Корабль заваливается на борт. Причиной этому мог быть либо резкий набор воды, то бишь пробоина, либо проблемы с балластом, ну или самое вероятное – смещение груза. Если крен не ликвидировать, судно захлестнет бушующий океан. Зачерпнем водицы. Зальет машины. Не сможем выйти на волну. Вот тогда всем нам точно кранты. Помочь себе можем только мы сами. А посему – свистать всех наверх!

Мы вылетели в коридор, и на ходу натягивая спасательные жилеты, кинулись к трапу, ведущему на палубу.

– Стойте! – Как старпом я должен был просчитать все варианты, в том числе и самые худшие. – Мы рядом с каютами. Всем надеть свои гидрокостюмы.

В принципе я не очень удивился, услышав ответ Грига:

– К дьяволу! Кильнемся, все равно сдохнем! Какая разница на час раньше или на час позже. До утра нас в жизни не сыщут.

Я согласился с боцманом. Водица сейчас в океане всего чуток повыше нуля. В гидрокостюме еще можно побарахтаться часов шесть-семь, но не больше. Так что лучше стоит подумать о спасении старины «Жокея».

Болезнь корабля прояснилась, как только мы очутились на верхней палубе. Стойки, найтовые цепи и тросы все же не устояли. Один из двух гигантских пакетов сорвало. Трубы рассыпались. Большая их часть съехала на правый борт, от чего и возник угрожающий крен. Еще она неудача, вернее, даже если хотите фатальное невезение ― именно в развалившемся караване оказались эти два чертовых пакета из намертво счетверенных труб. Они внушали мне тревогу еще в порту. И вот сейчас выяснилось, что не без оснований. Эти громады уже успели натворить делов!

Исковеркав крышку на люке второго грузового трюма и пропоров метров пять палубного настила, они вонзились в правый фальшборт. Стальные листы ограждения и мощный планширь прогнулись, но все же выдержали чудовищный удар. Ах, лучше бы они проломались! Проклятущие пакеты ухнули бы за борт и тогда… И тогда возникала реальная опасность, что перед тем как пойти ко дну, они спокойно и легко вспорют брюхо «Жокею».

Выходит, куда не кинь, всюду клин. Неожиданно во мне вскипела бешеная ярость. Позабыв о шторме и бедственном положении корабля, мне жутко захотелось заняться одним важным делом, а именно – придушить Грига. Поддавшись этому животному инстинкту, я резко обернулся к боцману. Наверняка выражение моего лица было точь-в-точь таким, каким еще несколько лет назад западная пропаганда рисовала свирепых русских коммунистов – оскалившийся медведь в буденовке, никак не меньше.

Григ сиганул от меня как от дьявола. Никогда не мог представить, что люди, которым уже за пятьдесят, так резво, а главное далеко прыгают. И учтите, это спиной вперед, на скользкой палубе. Но не тут-то было! Убогие капиталисты, им даже в голову не может прийти, как прыгают русские медведи, особенно когда они в дикой ярости.

Я повалил Грига на палубу и с неописуемым удовольствием поставил парочку штемпелей на его небритой физиономии. Результат меня как-то не удовлетворил, и я замахнулся еще раз. Но тут вдруг палуба под ногами встала на дыбы, а затем нас обдало бодрящим ледяным душем. Протирая залитые глаза и отплевываясь, я огляделся. О Боже! Полсотни тонн, закатанного в изоляцию металлолома, неслись прямехонько на нас. А как говорил один одессит: «Это какой же грузчик такое выдержит?»

С криком «В сторону!» я схватил Грига за шиворот и что есть силы рванул на себя. Хорошо, что в молодости я увлекался тяжелой атлетикой. Боцман подлетел вверх как штанга после рывка. Он еще не успел как следует стать на ноги, а я уже новым пинком отправил его в направлении левого борта. Самому удалось ретироваться в самый последний момент. Один из зловещих пакетов пронесся за моей спиной с грохотом раздолбанного товарняка. Вслед за лязгом последовал мощный удар. Мне даже страшно было обернуться назад. Но от реальности не уйдешь, и я медленно повернул голову.

Надстройка корабля куда более хрупкое сооружение, чем борта. Не ей сражаться со стальной гигантской кувалдой. Дураку понятно кто выиграет, а кто проиграет. Надстройка «Жокея» проиграла с ужасающим ущербом. В дыру, которую проделала невиданная стенобитная машина, впору было вставлять амбарные ворота. И это лишь внешние разрушения! Мне даже страшно было представить, что произойдет, если поврежденными оказались системы управления. Ведь именно в месте пробоины проходила часть электрических линий, идущих из рулевой рубки. Энтузиазма не добавило даже то, что от удара пакет развалился, и трубы составлявшие его, плотно засели между комингсом грузового люка и фальшбортом.