Охотник на попаданцев

Когда-то давно здесь был виляющий среди кустов и холмиков естественный спуск, на котором мы катались в младшем школьном возрасте, потом в 1990-е какие-то «новаторы» спрямили склон бульдозером, поставив здесь же подъёмник и халупу «лыжной базы», попытавшись по-лёгкому срубить денег с катающихся с горки зимой, – типичный вариант «бизнеса по-русски».

Эта «зимняя коммерция» не продержалась на плаву и пары лет (с тех самых пор подъёмник не работает и всё больше ржавеет), зато справа от этого лыжного спуска в последующие годы возник ресторан со странным названием «Бугель» (если это заведение названо в честь одноимённого горнолыжного подъёмника, то всё как раз логично, но в развешанной по окрестным столбам рекламе означенного кабака почему-то преобладала морская символика с разными там якорями и парусами – неужели его хозяева настолько тупы, что назвали ресторан в честь «металлического кольца на мачте корабля для крепления чего-либо»?), который в летнее время прованивает весь парк уксусным духом непрожаренных шашлыков и глушит слух гуляющих обывателей напевами «русского шансона».

А вообще зимой там самое то – вокруг бывшей лыжной трассы и ресторана кусты и достаточно густой лес, где никто ни за что не обратит внимания на исчезновение человека, а уж тем более на странно выглядящих придурочных субъектов с бутафорскими волынами, которые будут в этот день шляться по парку и вокруг Музея Победы (а это немаловажный момент для моего возвращения, помня прошлый раз, когда «погрешность» на местности составила не менее нескольких сотен метров, а по времени – несколько часов). В общем, в этот раз 23 февраля всё было как всегда в этот день, когда «баталия» проходит в этом месте.

Под оглушительное баханье пиротехники и редкие выстрелы холостыми немногочисленные и тяжело дышащие «наши» с развевающимся красным флагом поднялись вверх по заснеженному склону. Столь же немногочисленные «немцы» очень аккуратно (чтобы, не дай бог, не запачкать дорогостоящую амуницию и маскхалаты!) изобразили убитых, после чего обе стороны исполнили традиционный шаманский танец с размахиванием охолощённым оружием и неразборчивыми радостными воплями, к неудовольствию зрителей-дошколят, которые привычно и разочарованно заныли басом на тему того, что «опять всё понарошку и никто никого не застрелил и не заколол»…

В общем, «реконструкция» прошла так, как и задумывалась. Я поснимал сие действо, а потом, пока вывалянные в снегу «наши» в валенках и вымазанных белилами касках и элегантные «фашисты» с эдельвейсами на егермютце и «электромолниями» Ваффен-СС на петлицах строились в одну общую шеренгу и торжественно вручали друг другу почётные грамоты (проявления патриотизма у нас, как обычно, поддерживаются исключительно подобного рода макулатурой – на этом и сгорим, если что-то опять пойдёт не так, концепция в очередной раз изменится, и виноватой вновь окажется судьба, а не система), незаметно для всех сбегал до дома, сгрузил дорогостоящую фототехнику, вместо которой засунул в мешок тот самый «малый аварийный набор путешественника во времени», и быстро вернулся в парк, где построение как раз заканчивалось, сделав вид, что я никуда и не уходил.

Ну а затем, когда частично разоблачившиеся реконструкторы уже рассаживались в музейной подсобке за «стихийно накрытым» банкетом и, откупоривая водяру, медленно теряли человеческий облик (как подметили ещё некоторые классики, с мороза наш человек практически мгновенно хмелеет и удивительно легко и быстро надирается в дюпель, он же сосиска, он же драбодан, он же говно), я немного повертелся среди общего веселья, а потом, сказав что-то насчёт «пардон, кажется, я кое-что забыл, я сейчас» (на вешалке в подсобке остались висеть старый чёрный пуховик, в котором я туда пришёл, и пустая большая сумка – эта «заначка» была оставлена мной на случай «непредвиденных вариаций» при возвращении), тихо вышел из музея и вернулся на место баталии, где к этому времени уже разошлись не только участники, но и зрители с полицейским оцеплением и было совершенно безлюдно.

Только в соседней ресторации активно кушали беляши или чебуреки (судя по очень характерным ароматам) под безграмотные, но донельзя брутальные напевы Стаса Михайлова или ещё какого-то мужчинки из той же категории самозваных «королей вокала» и роковых бабских любимцев.

А далее всё было проще простого. Немного спустившись по бывшему лыжному спуску, я взял влево и, углубившись в лес, зашёл подальше за деревья. Там остановился и огляделся, убедившись, что меня никто не видит.

– Готов? – спросил в этот момент знакомый насмешливый голос у меня в голове.

– Так точно! – ответил я. – Практически как юный пионер!

– Ну, тогда вперёд, – сказал голос.

Эх, несчастный я человек, губит меня любопытство, как ту кошку. Вот опять меня посылают, и я иду. И всё исключительно из желания посмотреть живьём на нечто невиданное…

Причём сейчас я иду туда, где мне, возможно, придётся заниматься тем, чего я по жизни совершенно не умею, например кого-то пытать и мучить…

Я сделал шаг в неглубоком снегу и, снова не уловив сам момент перехода, понял, что переместился-таки, поскольку и пейзаж, и температура вокруг меня в один момент стали совершенно другими. Уж точно не февральскими…

История 1

Вход через дыру в заборе. Хороша страна Германия

Окрестности города Кайзерштейн. Граница Германской Демократической Республики с Францией. 25 апреля 1962 г.

Против ожидания (увы, созданные разного рода «пессимистами-кромешниками» стереотипы из современного мне кино, книжек и всяких там игр – вещь довольно прилипчивая), никакой выжженной постатомной пустыни с кратерами, обуглившимися руинами, ржавыми железками, мутантами и просто вооружёнными чем попало уродами я в «точке выхода» не обнаружил.

Вокруг меня был лишь обычный весенний лес с только начинавшей проклёвываться на ветках липкой зелёной листвой и кое-где пробивающейся сквозь слой прелых прошлогодних листьев под ногами молодой травкой. Местами по ямам и низинам ещё стояла снеговая вода, но основная грязь уже подсохла. Пахло сыростью, мокрой древесиной и смолой. В кронах деревьев копошились птицы и вроде бы летали какие-то уже успевшие вылупиться или оттаять после зимней стужи насекомые.

Желтоватое солнце медленно опускалось к не видимому за деревьями горизонту, едва просвечивая сквозь пелену полупрозрачных облаков.

Практически идиллия. Как там было у незабвенного Сан Саныча Иванова? В худой котомк поклав ржаное хлебо, я ухожу туда, где птичья звон, и вижу над собою синий небо, косматый облак и высокий крон…

Ладно, фиг с ней, с лирикой. Стало быть, если сейчас на дворе действительно было 25 апреля 1962 года, то этот день уже давно перевалил обеденное время и клонился скорее куда-то к ужину. Лениво осмотревшись, я отметил, что лес вокруг был какой-то слишком аккуратный и чистенький, не то что у нас на Урале. Европа, что тут ещё скажешь, здесь не рискуешь на каждом шагу влезть в яму, бурелом, сухой репейник или кучу чьего-нибудь кала.

Ну, стало быть, если я попал именно туда, куда надо, теперь мне надлежало пройти метров пятьсот вперёд и там у, как меня проинструктировали, «приметного дуба» отыскать оставленный заранее тайник.

Зачем моим работодателям такие проблемы – не знаю. Вообще ещё в прошлый раз я убедился в том, что в этой загадочной «конторе» из будущего очень любят всё до предела усложнять, даже в тех случаях, когда это, по идее, совершенно не нужно. Логических объяснений этому у меня не было, кроме одного – если у них там руководят не оперативники-контрразведчики, а какие-нибудь высоколобые очкарики-«научники», все их действия действительно могут не поддаваться элементарной логике. Насмотрелся я в своё время на отечественные научные конторы – так местами выглядело очень похоже.

А вообще, судя по некоторым оговоркам Блондинки, переброска любых предметов в прошлое якобы была слишком накладным мероприятием. Именно поэтому переданные мне карты и прочие подготовительные документы были на столь тонкой бумаге – из-за каких-то технических проблем им там якобы легче было перебрасывать в прошлое любые грузы отдельно от человека, особенно если их вес превышал килограмм. Правда, чего такого сильно тяжёлого они в этот раз могли оставить для меня, я не представлял.

Стянув с головы и убрав в рюкзак шерстяную шапку традиционного национального фасона «презерватив» (вспотел, всё-таки вокруг было тепло – апрель, а не февраль), я двинулся в нужном направлении, с каждым шагом всё больше убеждаясь в отсутствии в этом лесу кого-либо, кроме меня. Хотя я всё-таки не Красная Шапочка, чтобы на каждом шагу натыкаться на бабушек, волков, дроворубов и гомосеков (или дровосеков и гоморубов?).

При этом я, конечно, не думал, что местные пейзане сильно встревожились бы, неожиданно встретив меня, выходящего из лесной чащи. Одет я был, как мне и приказали, неброско, в старые кирзовые сапоги, потёртые тёмно-серые штаны из брезентухи, такую же, только серо-зелёную заношенную куртку с капюшоном и древний серый, штопанный во многих местах свитер с сильно растянутой горловиной. Дополнял мой нынешний облик небольшой, местами выцветший добела рюкзачок из той же брезентухи.

В наших временах и широтах так вполне может выглядеть кто угодно – от какого-нибудь рыбака до собирателя цветных металлов, но вот какие были представления о подозрительных личностях и шпионах у здешнего населения – чёрт его знает.

Правда, я всё-таки был побрит и вполне аккуратно пострижен, но никакой реки в окрестностях я что-то не наблюдал (а значит, за рыбака меня точно не примут, тем более что удочки у меня не было). Для грибов-ягод ещё был однозначно не сезон, для подснежников поздновато, а на охотника я тоже как-то не тянул, прежде всего опять-таки из-за отсутствия ружья. А раз так – встречаться с кем-либо раньше времени не стоило, поскольку встречные с равной долей вероятности могли сказать мне и «гутен таг», и «хенде хох».

А между тем впереди действительно открылась небольшая поляна с приметным, очень толстым дубом. Деревцу было лет сто, не меньше, и оно резко выделялось на фоне остального окружающего леса.

Метрах в сорока справа от дуба, там, где и было договорено, обнаружился искомый ориентир – четыре камушка, лежащих квадратом.

Я опустил рюкзак на землю и, достав из него обшарпанную, слегка ржавую лопатку (уж не помню, где именно и когда я её спёр в родном времени) габаритов примерно малой сапёрной, приступил к земляным работам. Долго копать не пришлось – захоронка была под довольно тонким слоем земли, именно там, где и ожидалось. Интересно: закладку делали недавно или она пролежала тут, скажем, с осени?

Достав из земли запечатанный в прозрачную плёнку довольно тяжёлый тючок, я вытащил из кармана куртки раскладной нож и вскрыл похожую на многослойный полиэтилен упаковку, которая выглядела довольно свежей. А раз так, предположение о том, что содержимое тайника лежало в этом лесу давно, никоим образом не подтверждалось.

Внутри, под слоем полиэтилена, было сложено несколько пакетов, тючков и свёртков.

В одном был хорошо знакомый мне пистолет ТТ, но с латинскими буквами на затворе и накладках рукоятки. Надо полагать, польская копия нашего «Тульского Токарева» – PW wz.33 с оружейной фабрики в Радоме или вроде того.

К пистолету прилагались две запасные обоймы с патронами, третья уже сидела в его рукоятке. Я проверил оружие (всё работало штатно) и, загнав патрон в ствол, убрал пистолет и одну запасную обойму в левый внутренний карман куртки. Вторую обойму засунул в рюкзак. Правильно ли это было с точки зрения конспирации – чёрт его знает. Вдруг у них тут кругом комендантский час и шмоны на каждом шагу? Вот найдут у меня пистолет с кучей патронов – и доказывай потом местным правоохранительным органам, что ты не верблюд, а пан Гималайский…

Хотя раз, к примеру, ручных гранат мне в тайник не положили, серьёзных боёв пока что, судя по всему, не предстояло, что, конечно, не могло не радовать.

Следом за пистолетом и патронами я извлёк из захоронки хороший цейсовский бинокль. Его я, подумав, повесил на шею – он мог пригодиться мне немедленно.

В следующем пакете было две книжечки – толстая тёмно-зелёная и совсем тоненькая светло-зелёная. Под ними лежал ещё и небольшой конверт из коричневатой обёрточной бумаги.

Первая имела на обложке золочёное тиснение Czeskoslovenska Sozialisticka Republika и донельзя воинственный государственный герб одной из наиболее отвратительно воевавших на протяжении всей своей истории европейских стран – пятиугольник со стоящим на задних лапах львом и пятиконечной звездой.

Это, стало быть, и был обещанный мне чехословацкий паспорт, раритетный сувенир из уже давно не существующей страны.

Раскрыв его, я внутренне зашёлся от хохота. Затейники, блин, нашли чего придумать, комики… Оказывается, теперь меня звали Ярослав Анджей Немрава (Nemrava). И всё бы ничего, только в переводе с чешского на языке родных осин «Немрава» звучит не иначе как «Аморалкин» или «Развратов» (если не принимать во внимание ещё более грубые, сугубо народные переводы). Короче говоря, брюки превратились в элегантные шорты – был Андрей Черников, а стал Ярослав Аморалкин, крайне недостоверный соотечественник бравого солдата Швейка…

Хотя, по-моему, «цивилизованные европейцы» таких нюансов точно ни за что не должны были просечь. Так что хрен с ним – Немрава так Немрава.

Я быстро пролистал зеленоватые (скорее даже бледно-салатные) страницы паспорта, украшенные заковыристыми водяными знаками. Что там ещё сказано про меня? Так, чехословацкий подданный. Ну, это понятно. Дата выдачи паспорта 30.08.1959 г. Место выдачи – Прага. Сам собой напрашивался нехитрый вывод о том, что в здешней Чехословакии в период после Третьей мировой паспорта явно массово меняли или как минимум обновляли.

Здесь же дата рождения – 6.11.1929, место рождения – г. Трнава (ну это где-то в Словакии) и синяя гербовая печать с государственным гербом ЧССР. На следующей странице паспорта справа было приклеено моё чёрно-белое фото в пижонском тёмном пиджаке и при галстуке (не помню, чтобы когда-то снимался в таком вот виде, налицо был явный фотошоп из будущего), слева на той же странице были обозначены цвет волос и глаз, а ниже стояла якобы моя подпись. Потом надо будет потренироваться в нелёгком искусстве росписи.

И это было, в общем-то, всё, если не считать того, что паспорт выглядел не новым, а слегка потёртым (грамотно состарили, надо полагать) и украшенным в течение трёх лет, прошедших с момента выдачи, въездными визами нескольких стран, включая СССР и Францию.

Тонкая светло-зелёная книжечка оказалась удостоверением сотрудника объединённой контрразведки ОВД. На обложке было оттиснуто чёрными немецкими буквами «Vereinigen Spionageabwehr Warschauen Vertag» – WSWV. Внутри всё тоже было пропечатано на немецком, хотя текста, как такового, было мало. На правом развороте было моё фото, но на этот раз в какой-то белой рубашке с полосатым галстуком и отличающейся от фото в паспорте причёской – тут я был какой-то более волосатый.

Удостоверение было выдано в Берлине в марте 1960 года. Всё, что следовало из сего документа, – Ярослав Немрава (то есть я) является «mitarbeiter» (то есть сотрудником) некоего 9-го «Operationsabteilung» (то есть, надо полагать, оперативного отдела) 3-го «Referat» (управления, что ли?) этой самой «Vereinigen Spionageabwehr Warschauen Vertag», то есть «Объединённой контрразведки ОВД». О том, чем этот 9-й отдел реально занимается, не было написано ничего (зато я помнил, что, по легенде, я занят поиском неких военных преступников), но при этом на левом развороте мелкими буквами было напечатано предписание к любым госструктурам «оказывать мне и сопровождающим меня лицам содействие по первому требованию».

Удостоверение украшали аж три казённые печати с чехословацким львом, восточно-германским молотком и циркулем в веночке из колосьев и родной печатью Комитета государственной безопасности СССР.

Похоже, ксива была вполне солидная, но вот в какой момент мне использовать её, а в какой просто паспорт? Конечно, по идее, местные патрульные полицейские не должны стрелять по предъявителю подобного служебного удостоверения на поражение, но стоило ли сразу же светить себя перед кем попало в качестве сотрудника спецслужб?

Не разрешив для себя эту дилемму, я убрал оба документа в правый, внутренний карман куртки, сказав себе, что буду выбирать варианты между паспортом и удостоверением «по ходу пьесы».

В коричневом конвертике обнаружилось с десяток чёрно-белых фотографий, аналогичных той, что была наклеена в моём здешнем паспорте (при пиджаке и галстуке), двух разных типоразмеров. То есть получается, что я был отчасти подготовлен на случай, если потребуется выписывать на моё имя фальшивые паспорта, удостоверения личности и прочее. Умно, ничего не скажешь, очень мило со стороны моих работодателей…

Дальше в захоронке лежал довольно толстый пакет с деньгами. Почему-то тут были исключительно немецкие марки, как бундесдойчевские, так и восточные, четыре пачки – всего не меньше полусотни тысяч. Интереса ради я посмотрел, что это за деньги. В пачках были купюры по десять марок ФРГ, сине-голубые, с тремя какими-то полными бабами в тогах и с венками на головах, в древнегреческом или древнеримском стиле (богини какие-то?) по центру и надписью «Zehn Deutsche Mark», зелёно-кремовые двадцатки, на которых теперь уже слева были изображены две аналогичные бабы на фоне какого-то пейзажа с городом и паровозом, полусотенные «Funfzig Deutsche Mark» с коричневатым портретом какого-то длинноволосого хмыря в широкополой шляпе (его физиономия показалась мне смутно знакомой – это часом не Альбрехт Дюрер, тот, который художник?) и песочно-синеватые сотняги с портретом ещё одного деятеля, на сей раз с короткой стрижкой и в чём-то вроде тюбетейки. Кто это такой, я даже и не пытался вспомнить с ходу.

Наличествовали тут и гэдээровские серо-зелёные полусотенные и бело-розово-коричневые сотняги, предельно простые, без портретов и картинок, чем-то похожие на появившиеся после 1961 года советские рубли. Интересно, что в пачках было примерно пополам денег, выпущенных в ФРГ и ГДР. Всё это, конечно, хорошо, но интересно, какие у них тут вообще цены? Может, этих полусотни тысяч мне хватит лишь на булочку с маком, кружку пива или пачку сигарет?

А на самом дне захоронки лежали два тяжёленьких тючка. Точнее сказать, это было нечто вроде армейских подсумков – скроенные из тёмно-зелёного брезента прямоугольные чехольчики, застёгнутые на клапан с пуговочкой. На одном чем-то белым была накорябана единица, на втором двойка.

По условиям моего появления здесь тючок под номером один я должен был отдать в этом самом Кайзерштейне, на явке, тому человеку, который даст правильный отзыв на мой пароль. А вот второй тючок мне следовало отдать уже другому человеку – тому, с которым меня сведёт хозяин явки. Надо полагать, это был некий аванс за предстоящую работу.

Спортивного интереса ради я заглянул в «подсумки». И как легко догадаться, там было нечто прямоугольное и тускло блестящее, а точнее, золотишко в слитках.

Если исходить из элементарной логики, в качестве расчётного средства при транспортировке на дальние расстояния (а уж тем более через время, при заявленном условии жёсткой весовой экономии), на мой взгляд, куда удобнее были бы бриллианты, необработанные алмазы или любые другие драгоценные камни. Именно такой вариант часто показывают в криминальных и шпионских фильмах. Вот только «брюлики» куда сложнее реализовать, а тем более в военное или послевоенное время. Золото в этом смысле куда проще использовать: оно быстро и легко превращается из лома в ювелирные изделия и, соответственно, обратно. Так что моим работодателям в данном случае было всё-таки виднее…

В первом тючке было два аккуратных килограммовых брусочка с гитлеровским орлом и маркировкой «Deutsche Reichsbank. 999/1000 Gold». На обратной стороне брусков была круглая печатка с таким же орлом и надписью по кругу «Reichsbank Direktorium». Эхо войны? Во втором тючке килограммовых слитков было три, но других – с более плавно скруглёнными углами и маркировкой «Union Bank Switzerland 1 Kilo Fine Gold 999,9». Стало быть, золото здесь по-прежнему в цене, и, коли уж оплата столь серьёзна, ставочки в предстоящей мне операции должны быть довольно высокими. Правда, непонятно, зачем надо было использовать слитки двух разных по национальной принадлежности образцов? Разве что у них именно так было договорено заранее.

Откровенно говоря, не радовало то обстоятельство, что теперь мне предстояло переть на себе аж пять кило золота. Не то чтобы это было офигенно тяжело, но ведь золото, да ещё в подобных количествах, – это такая вещь, из-за которой в любые времена и на любом меридиане могут не просто убить, а вообще сделать так, что ты исчезнешь из виду, словно стёртый ластиком, что называется «с концами», под асфальтом или с привязанным к ногам горелым и ржавым колосником, на речном или морском дне.

Однако времени на размышления по этому поводу у меня не было, поскольку гулять по незнакомому лесу в темноте я не хотел.

Я убрал золотишко в сильно потяжелевший от этого рюкзачок, после чего свалил лопатку (дальше таскать с собой этот инструмент мне точно не стоило, пусть археологи из этой реальности потом поломают голову, откуда сей «артефакт» взялся) и опустевшую, разорванную полиэтиленовую упаковку в ямку и, используя в основном собственные растоптанные сапоги, заровнял её. Потоптал землю, набросал сверху прошлогодней прелой листвы. Вроде получилось незаметно со стороны.

Закинул рюкзачок за плечи, огляделся и потопал дальше. Теперь дело было за малым – попасть на явку. Точное время моего появления там оговорено не было, а значит, меня должны ждать там круглосуточно.

Этот самый Кайзерштайн должен был быть в нескольких километрах от меня, вот только в какой именно стороне?

Не став бросать монетку (которой у меня всё равно не было), я пошёл, забирая чуть влево.

Протопав минут пятнадцать, я услышал где-то вдалеке невнятные лязгающе-стучащие звуки, характерные для железной дороги, а потом, прислушавшись, я услышал впереди себя и звуки, похожие на шум автомобильных моторов. Ну что же, поздравляю. Раз солнце там, значит, Ашхабад вон там, как говорил прораб Машков из старого фильма «Кин-дза-дза».

Я несколько воодушевился и двинулся в сторону этих звуков.

И здесь я напоролся на первую неожиданность. В лесу, на небольшом расстоянии друг от друга, один за другим обнаружилось несколько явно искусственных прогалов. По центру каждого из них была когда-то глубокая, но теперь сильно оплывшая яма (на дне некоторых углублений ещё стояла талая вода), деревья вокруг повалены или вообще расщеплены, но давно – мёртвая древесина давно потемнела, отсырела и загнила, а среди поваленных ветвей и стволов успели пробиться молодые деревца. Первое, что пришло мне в голову (опыт Второй мировой так просто не пропьёшь), – воронки от снарядов тяжёлой артиллерии или авиабомб приличного калибра (килограмм по сто, не меньше). Например, в Камбодже полно подобных, расположенных на местности почти ровными рядами прудов. Примерно в тех местах, где американские демократы некогда сыпали фугаски калибром от полутонны и выше со своих В-52…

Вот только здесь всё это взрывалось очень давно, никак не меньше двух лет назад. Вот, стало быть, я и напоролся на первые следы боёв здешней Третьей мировой. Остаётся благодарить хотя бы за то, что этим неизвестным воителям всё-таки хватило ума и они скинули атомную бомбу на этот заштатный лес… Хотя, с другой стороны, в этом случае здесь точно был бы не лес, а нечто иное, и спрашивается: какой дурак стал бы в этом случае размещать здесь тайник?

Чисто инстинктивно я начал с удвоенной энергией вертеть головой на 360 градусов и прислушиваться к любому шороху, но, кажется, зря – не было вокруг ничего крупнее птиц, которые не особо-то и пугались идущего практически напролом через лес человека.

Спустя какое-то время деревья стали заметно реже, а потом за весенней растительностью, в синеватой предвечерней дымке, на самом краю леса мелькнули какие-то тёмные, неподвижные предметы.

На всякий случай я резко остановился, схоронился за ствол какого-то молодого дуба и поднял бинокль к глазам, желая осмотреться.

Действительно, слева от меня, за стволами крайних деревьев, где лес, похоже, окончательно сходил на нет (там тоже присутствовали в изобилии уже знакомые мне ямы и поваленные стволы), действительно просматривалось нечто, напоминающее какую-то технику. Но была эта техника неподвижной и, я бы даже сказал, мёртвой. При этом людей нигде видно не было.

Уже особо не таясь, я наконец вышел из леса и узрел вживую картину вполне в стиле иллюстраций из старых, ещё советских, школьных учебников на тему Прохоровского или Корсунь-Шевченковского сражений, с той единственной разницей, что подбитая техника сейчас стояла ко мне кормой, а не лицом.