Уйти, взявшись за руки

В актовый зал входит седьмая девушка – высокая, измождённая, с лицом цвета исчезающего синяка, полузакрытым непроницаемыми тёмными очками, с толстой белой тростью в руках, в безобразном хлопчатобумажном платье-мешке и пластмассовых сандалиях. Кажется, что при сильном ветре она могла бы парить над лесом. Девушка, обстукивая тростью дорогу перед собой, медленно спускается по лестнице к первому ряду. Русалина вскакивает со своего места и помогает слепой сесть. Девчонки прекращают стрекотать и, выворачивая шеи, откровенно разглядывают новенькую, благо, что она не видит направленные на неё любопытные взоры.

Наконец, утомлённые колонки смолкают и, в лучах света возле кафедры появляются трое: элегантно одетый высоченный старик – острые мефистофельские черты лица, снежно-белые волосы до плеч, старомодные длинные пальцы. Ему бы подошёл перстень с печаткой, чтобы запечатывать письма сургучом. Старика с двух сторон, как столбы, поддерживают строгая рыжеволосая дама с излишне ярко накрашенным ртом и симпатичный мужчина.

– Посмотрите-ка на того мужика, пацаны. Знаю я таких додиков: костюмчик в облипочку, парфюм с цветочным ароматом, маникюр. Видок, отчётливо говорящий, – пидор! – тревожно шепчет Обморок.

– Что ты сеешь панику раньше времени? – бормочет Авогадро. – Может, ещё и не пидор.

Потряся головой, словно попробовав вытряхнуть из неё Глюкозу, старик произносит утомлённо-аристократическим тоном:

– Доброе утро, мои юные коллеги. Добро пожаловать в будущее! Сначала несколько вступительных слов. Позвольте представиться. Меня зовут Аристарх Аристархович Велизарский. Я – директор Института, доктор юридических наук, профессор. Справа от меня, как и положено, находится моя правая рука – Абстракция Аркадьевна. Абстракция Аркадьевна – заместитель директора по учебной и научной деятельности. Она руководит учебным отделом. Слева – мой заместитель по воспитательной работе Вадим Анатольевич Красивов. Он руководит только собой.

В зале раздаются смешки. Выражение изысканной скуки на лице Велизарского, которое он культивирует с тех пор как стал директором, сменяет снисходительная улыбка.

– Давайте, коллеги, проведём короткую перекличку. Абстракция Аркадьевна, пожалуйста.

Рыжеволосая дама выступает вперёд со списком абитуриентов и деловито принимается зачитывать фамилии:

– Белозёров Леонид.

Обморок поднимает руку.

– Присутствует, кароч!

– Калбанова Русалина.

– Здесь.

– Карибская Инга.

– Здесь.

– Кирпичонок Евгений.

– Я!

– Коневодова Мария.

– Здесь!

– Кукукина Галина.

– Я!

– Марамзоев Рустам.

Джигит неохотно говорит:

– Тут я.

– Пискулина Алина.

Брюнетка в футболке «Мы все умрём» вздыхает:

– Тоже тут.

– Родионов Андрей.

– Я!

– Сарсенбаева Бахыт.

– Я!

– Соловых Михаил.

Авогадро индифферентно шепчет:

– Ну, а где же мне ещё быть?

– Съедобин Денис.

Грозный букашка рявкает:

– Здесь!

– Тростянская Елизавета.

Слепая девушка торопливо произносит:

– Я здесь! Тростянская здесь!

Абстракция Аркадьевна делает шаг назад. Велизарский дружелюбно продолжает:

– Ну, что же, мои юные коллеги. Все в наличии. Я поздравляю вас с началом занятий на подготовительных курсах. Жить вы все будете в общежитии. Даже местные. Это обязательное условие. Надеюсь, в нашем уютном общежитии ничто не будет отвлекать вас от занятий. Через месяц те из вас, кто успешно пройдёт подготовку на курсах, будут допущены до сдачи выпускных экзаменов. Выпускные экзамены на подготовительных курсах приравниваются к вступительным в Институт.

– А сколько баллов необходимо набрать, чтобы поступить на бюджет? – выкрикивает с места Кирпичонок.

Велизарский смотрит на него с таким удивлением, будто увидел инопланетянина. Вместо директора отвечает Абстракция Аркадьевна:

– Не менее четырнадцати баллов. Вы сдаёте три экзамена: пишете сочинение, затем иностранный язык и, наконец, основы права.

– Это значит, две пятёрки и четвёрка? – опять кричит Кирпичонок.

– Вы совершенно правы, мой юный бесцеремонный коллега, – придя в себя, величественно кивает Велизарский. Зато Абстракция Аркадьевна глядит на Кирпичонка как на что-то прилипшее к подошве. Тот в растерянности чешет свои буйные вихры. У многих ребят вытягиваются лица. Велизарский заканчивает свою речь:

– Итак, учёба начинается прямо сегодня. Сейчас Абстракция Аркадьевна проводит вас в аудиторию, в которой вы будете заниматься. С преподавателями познакомитесь на лекциях. Ну, в добрый путь, мои юные коллеги! А глупым слухам не верьте!

– Внимание, молодые люди! Занимайте места по схеме «девочка-мальчик, девочка-мальчик», – командует Абстракция Аркадьевна в аудитории.

Абитуриенты медленно рассаживаются, неуверенно посматривая друг на друга. Обморок первым приземляется возле Лизы Тростянской. За ними садятся расслабленный Авогадро с унылой Пискулиной. Кирпичонок без спроса плюхается рядом с Ингой Карибской. На его лице трепещет восторг пополам с ужасом. Гордая красавица демонстративно отворачивается от нахала. Марамзоев и Баха занимают места за их спинами. Маленькая Галя Кукукина, поколебавшись, садится к свирепому коротышке Съедобину.

Родионов замирает в нерешительности. С разных концов аудитории ему улыбаются Русалина и Машка Коневодова. Кого же из них выбрать? Повинуясь первому импульсу, Родионов устраивается возле Русалины. Машка остаётся в одиночестве. Глядя на сокурсников, она с насмешкой тихонько напевает: «Все подружки по па-арам…»

– Запомните, молодые люди, кто с кем сидит, – произносит Абстракция Аркадьевна. – Так вы будете сидеть до конца курсов. А сейчас вам нужно выбрать старосту группы.

Все опять начинают оглядываться. Молчат.

– Ну, давайте скорее, молодые люди, – торопит Абстракция Аркадьевна. – Предлагайте кандидатуру.

Поймав взгляд Кукукиной, Машка сигналит ей всем лицом.

– Может, Коневодову? – робко говорит Галя.

Все облегчённо выдыхают: «Правильно! Коневодову! Машку, кароч!»

– Как вы, Коневодова? Согласны быть старостой группы? – сухо спрашивает Абстракция Аркадьевна зардевшуюся Машку. Вопрос, конечно, риторический.

– Ну, если ребята настаивают, я не против.

Не теряя времени, Абстракция Аркадьевна чеканит:

– Кто за то, чтобы Марию Коневодову избрать старостой группы, поднимите руки! Единогласно. Поздравляю, Коневодова. Теперь вы староста. После лекций зайдите ко мне в учебный отдел, я вам расскажу, что делать.

Машка скромно опускает сияющие глаза.

– Как скажете, Абстракция Аркадьевна.

Цокая каблуками, как лошадь подковами, руководительница учебного отдела покидает аудиторию. «Ведите себя тихо, молодые люди! Через минуту к вам придёт лектор». Пока никто из преподавателей не вонзил в них зубы, ребята встают с мест, чтобы размяться. Словно спасая свою жизнь, девушки дружно бегут в туалет – слабому полу, как обычно, приспичило. Русалина с Машкой Коневодовой берут на буксир Лизу Тростянскую. Следом за девушками выходят Марамзоев с борсеткой необычного чайно-зелёного цвета подмышкой и Денис Съедобин с сигаретой в углу рта. Кирпичонок подходит к Родионову.

– Что это за ёкарный бабай? – спрашивает он, показывая взглядом на спину Марамзоева. – Он на тебя смотрел, как веган на сало.

– Так, шняга. Пересеклись вчера случайно на вокзале. Лучше скажи, Жека, о каких слухах говорил директор Института?

Кирпичонок усмехается:

– Которым мы не должны верить?

– Ну.

Кирпичонок заговорщицки понижает голос:

– Есть инсайдерская информация о том, что в Институте пропадают абитуриенты. На прошлой неделе пропали двое.

– И куда же они делись?

– Никто не знает. Может, их того – на органы заколбасили?

– Ужастиков насмотрелся? – недовольно говорит Родионов. – Наверняка эти ребята просто бросили учёбу и уехали домой. В общем, они от жизни своё получают в другом месте.

– Ты определённо прав и да – не стоит бить тревогу, – соглашается Кирпичонок. Ему не хочется спорить при такой высокой температуре.

– Мама мия! Две пятёрки и одна четвёрка! В глухой провинции! Это просто за гранью! – восклицает Машка Коневодова, первой вернувшаяся из туалета. – Вот так проведёшь всю молодость за партой, а в оконцовке получишь диплом шараги!

– Ага, диплом конюха с правами кучера, – подхватывает Обморок. – В моём школьном аттестате по английскому стоит твёрдая «параша», а из литры я помню только, что Чацкий – это настоящий олень, кароч!

– Вот для того, чтобы ты, дебил, как следует подготовился к экзаменам, родаки и сослали тебя на подготовительные курсы, – равнодушно замечает Авогадро.

Русалине неинтересно с девчонками, которые в туалете погружаются в женские сплетни: мальчики, лишний вес, жир на бёдрах, целлюлит на ягодицах, мальчики, мытьё головы, обалденные тени для век, мальчики и как не залететь. Русалина курит на институтском крыльце, защищённом от солнца козырьком, и думает о Родионове. Когда она представляет себе синеглазого парня, сердце в её груди превращается в тёплую звёздочку. Если называть вещи своими именами, то она влюбилась. Русалина счастливо улыбается. Есть от чего – целый месяц они будут сидеть вместе.

– Ты над кем смеёшься, симпампулька? Надо мной смеёшься? – с подозрением спрашивает Денис Съедобин. Он и джигит Марамзоев стоят рядом с крыльцом на самом солнцепёке и с солидным видом смолят дешёвые сигареты. Моральные уроды группы. Пот градом течёт по круглой физиономии Съедобина, капая с усиков на рубашку. Марамзоев бурит Русалину глазами-черносливами. Или пока только раздевает.

Русалина не обращает внимания на выпад грозного букашки. Она отвечает вопросом на вопрос:

– Слушай, Денис. Комендантша общаги Анна Альбертовна Съедобина – это твоя мама?

Кредо «Убью на хрен» на лице Съедобина заменяется неожиданным смущением.

– Золужка-то? Ну, в общем, да, а что?

«Вы похожи», – хочет сказать Русалина, но сдерживается. Вряд ли Съедобину польстит такое сравнение. Впрочем, это дело привычки. Если прожить восемнадцать лет на необитаемом острове вместе, например, с Всадником Без Головы, то, наверное, будешь думать, что весь мир населён всадниками без головы.

– Ничего.

Русалина отворачивается от моральных уродов, смотрит на близкий лес. Сосны, качая ветками, негромко шумят, словно зовут: «иди к нам, иди к нам».

– Добрый день, товарищи курсанты! – зычно приветствует ребят рослый пожилой мужик с прямой спиной военного. Мужик строевой поступью достигает преподавательского места и с мучительным наслаждением брякает на стол такой чудовищно тяжёлый портфель, что им можно потопить лодку. – Я – доцент Филарет Сигизмундович Фандобный. Ранее проходил службу в органах военной прокуратуры. Назначен преподавать вам основы государства и права.

– Здоров, – вяло откликается Авогадро, свисая со стула, словно бабушкина кофта. Остальные товарищи курсанты хихикают.

Фандобный посылает в Авогадро почти смертоносный взгляд, потом набирает полную грудь воздуха и подаёт команду оглушительным басом:

– Вста-а-а-ть!

На крыльцо выходит Алина Пискулина: лицо – хаотичный набор черт, глаза цвета болотной тины, очки в неудачной оправе, длинная чёлка, печальная улыбка. Душераздирающее зрелище. Русалина протягивает несчастной брюнетке сигарету. Пискулина закуривает.

– Я тебе уже говорила, Алина. Мне кажется, что ты должна сменить свой довольно-таки депрессивный имидж, – говорит Русалина, указывая на чёрную футболку «Мы все умрём».

Пискулина безнадёжно машет рукой:

– Бесперспективняк.

Русалина возмущается:

– Не будь курицей, Алина! Плюнь на прошлое, смени имидж, заведи себе новую жизнь.

Пискулина вздыхает:

– А что мне делать со старой?

– Просто выкинь на помойку. Если хочешь, я тебе помогу.

– А, вот вы где ошиваетесь! – раздаётся за спиной девушек весёлый мужской голос.

Вздрогнув, Русалина и Пискулина одновременно оборачиваются. Из приоткрытых дверей Института на них смотрит улыбающийся во весь рот замдиректора по воспитательной работе. «Вадим Красивов, кажется», – вспоминает Русалина.

– Бросайте курить, студиозусы. Бегите скорее на лекцию. Сигизмундыч уже там и во всю зверствует.

Красивов шире открывает двери, чтобы пропустить ребят. Когда Русалина проходит мимо замдиректора, он бросает со смешком:

– Что-то вы, девушка, совсем бледненькая. Вам нужно больше гулять. Лес-то ведь рядом.

Абитуриенты замерли у своих столов по стойке смирно. Лишь долговязый Авогадро наклонился к полу, будто поисковая рогулька. Ребята таращатся на орущего Фандобного с таким же страхом, с каким смотрели бы на тикающую адскую машинку. Они не знают, что властный Фандобный басом разговаривает только с подчинёнными. С директором он общается баритоном, а с женой тенором.

– Можно войти? – это Русалина нечаянно разрушает всю прелесть атмосферы ужаса, успешно созданную Фандобным.

– Войдите! – рявкает Фандобный. – Прощаю опоздание в первый и последний раз. Курсанты должны неукоснительно выполнять устав Института и приказы командования. Неукоснительно!

Покраснев, Русалина занимает своё место. Вслед за ней в аудиторию проникают прокуренные Пискулина, Съедобин и Марамзоев.

– Вас мои слова тоже касаются, товарищи курсанты! – бурчит им, остывая, Фандобный. – Вставайте в строй. Итак, я объясняю порядок проведения наших занятий. При входе преподавателя в аудиторию, личный состав должен встать. Преподаватель приветствует курсантов, курсанты дружно отвечают ему: «Здравствуйте, товарищ преподаватель!» Староста группы докладывает о наличии личного состава. Если у кого-то из вас появится вопрос, нужно поднять руку и после разрешения задать его в лаконичной и понятной форме. Всё ясно? Тогда садитесь. Сейчас вы начнёте постигать, какую пользу сможете причинить своей Родине.

* * *

В учебном отделе тихо играет радио. Чернокнижник задумчиво разглядывает личные дела абитуриентов. Перебирает документы, вертит в руках фотографии. Сегодня один из недорослей привлёк его внимание. Одно лицо вдруг, как гвоздём, царапнуло память. Больно царапнуло. Теперь Чернокнижник хочет понять, почему это его так зацепило. По Институту шныряет множество абитуриентов, будто стаи бродячих собак, превратившиеся в молодых болванов, ну и что? «Я же точно знаю, что мёртвые никогда не возвращаются».

Радио торжественно объявляет: «”Русское поле”. Слова Инны Гофф, музыка Яна Френкеля, исполняет Иосиф Кобзон, в сопровождении оркестра Всесоюзного радио под управлением Вильгельма Гаука. Музыкальный редактор Лев Штейнрайх».

Чернокнижник, довольно кривя губы, делает звук погромче. «М-дя, вот это я понимаю – настоящее искусство. Не то, что ваше современное хрю-хрю!»

* * *

– Здравствуйте, ребята! – громко говорит Алевтина, чтобы привлечь к себе внимание группы. – Сегодня историю веду я. По расписанию у вас должен быть Верёвкин, но он болен, поэтому я временно заменяю Айвенго Николаевича.

– А это хорошо или плохо? – ехидно спрашивает Обморок.

– Для меня не очень хорошо, а для вас, молодой человек, точно плохо.

– Почему это?

– Потому, что вы сейчас будете отвечать первым.

Обморок втягивает голову в плечи. Видно, что история – это не его конёк.

– Ты зачем сам на проблемы напрашиваешься, дебил? – шепчет ему сзади Авогадро.

– Я не преподаватель, – продолжает Алевтина, – учусь здесь в аспирантуре. Меня зовут Алевтина Чмарь. Можно просто Алевтина.

– А зачем юристам знать историю? – задаёт вопрос Кирпичонок. – Всё равно она постоянно требует пересмотра.

– Знание прошлого позволяет увереннее смотреть в лицо будущему, – отвечает Алевтина и опять обращается к Обмороку: – Встаньте, молодой человек. Как ваша фамилия?

– Белозёров, – с неохотой говорит Обморок, поднимаясь.

– Очень приятно, Белозёров. Перечислите нам, пожалуйста, какие общества сменяли друг друга на протяжении истории человечества.

Обморок беспомощно смотрит на Авогадро. «Выручай, друг!» Тот, состроив задумчивую мину, крепко смыкает веки. Понятно, что тоже ни фига не знает. Тогда Обморок отчаянно бросается в незнакомые воды:

– Первым было общество эксплуататоров трудового народа!

Лиза Тростянская вздымает длиннющую руку над головой, но Алевтина подбадривает Обморока:

– Блестяще, дальше.

– Его сменило общество вредителей и врагов народа.

– Где-то близко, Белозёров.

– А закончилась вся эта бодяга обществом жуликов и бюрократов, кароч.

– Достаточно, – вздыхает мощной грудью Алевтина. Взгляды мужской части группы сразу прилипают к этой груди. – Придётся вам, Белозёров, освежить школьные знания. И, думаю, не только вам.

Алевтина отворачивается от Обморока, и пока здоровенная аспирантка с тоской смотрит в засиженное мухами окно, он быстро показывает ей средний палец.

– Надеюсь, Коневодова, мы с вами сработаемся, – со значением произносит Абстракция Аркадьевна, выуживая чёрный кошачий волос из накрашенного рта. Леонард лежит на коленях женщины-вамп и презрительно смотрит круглыми глазищами на Машку, скромно стоящую в центре учебного отдела.

– Я буду стараться, Абстракция Аркадьевна.

– Что ж, посмотрим. И учтите, милочка, что староста группы пользуется определёнными, м-м-м, преимуществами и на экзаменах, и при зачислении в Институт. Я бы даже сказала, не преимуществами, а поблажками. Будете мне помогать – получите хорошее образование, а это ведь путь в высшую лигу, милочка!

– Ясно, Абстракция Аркадьевна.

– Вы должны понимать, Коневодова, что администрация Института не может пускать на самотёк жизнь абитуриентов. Они же понятия не имеют, для чего нужна голова и руки. Творят, что хотят. Например, на днях у завхоза Баблояна кто-то стащил связку запасных ключей от всех помещений. Поэтому вы будете регулярно сообщать мне о том, как живут ваши одногруппники. Что делают, что говорят. Будем вместе, так сказать, противостоять разгильдяйству. Взаимодействовать. Разумеется, одногруппникам знать об этом не обязательно. Только вы и я.

– Понимаю, Абстракция Аркадьевна.

Женщина-вамп расплывается в хищной улыбке.

– Я рада, что ты такая понятливая, Машенька. Возьми этот журнал. Староста группы ведёт журнал посещений занятий, проводит собрания группы, следит за порядком в общежитии, вообще является связующим звеном между абитуриентами и администрацией Института. Ну, как? Мы договорились, Машенька?

– Я всё сделаю, Абстракция Аркадьевна.

Машке очень хочется быть связующим звеном.

Родионов лежит с открытыми глазами в жаркой тьме. Его донимает храп Кирпичонка. И некстати зудит шрам на похолодевшей щеке.

– Хррр-ха!

Опять?! Родионов приподнимается с постели. У него в ногах невесомо сидит Усатый Прапор. И что ему здесь понадобилось в два часа ночи?

– Товарищ прапорщик?

– Он самый. Давно хотел тебя спросить, воин…

Родионов раздражённо перебивает:

– Я сам вас давно хотел спросить, товарищ прапорщик. Скажите, почему мой ангел-хранитель всего лишь прапорщик?

Усатый Прапор разводит руками.

– Не знаю, воин. Наверно, никого чином повыше в тот момент не было. Ну и связаны мы с тобой, конечно.

– Чем связаны?

– Той гранатой.

Родионов опускает голову обратно на подушку.

– Да, кому-то в ангелы-хранители достаются великие люди, а мне достались вы, товарищ прапорщик. Мне редко везло. Вот и тут – только прапорщик, только хардкор.

Родионов обиженно замолкает. Смущённо покашливая, Усатый Прапор задаёт вопрос, который ему не даёт покоя:

– Ты не в курсе, воин, меня хоть наградили посмертно?

Вторник.

Утро начинается со скандала. Ночью кто-то украл курицу из кастрюли, которую оставили в кухне на плите Баха с Кукукиной. Теперь взбешённая Кукукина с Бошариком подмышкой бегает по комнатам, врывается без стука, нюхает воздух и, вращая зенками, задаёт один и тот же вопрос:

– Это не вы нашу курицу прихватизировали, нелюди?!

Разумеется, ответы различаются по лексическому составу, величине и эмоциональному накалу, но дружно сводятся к общему смыслу: «Нет, идиотка! Закрой дверь!»

В поисках пропавшего обеда Кукукиной активно помогают Обморок и Кирпичонок. Безуспешно. Такое впечатление, что курица, греясь ночью в кастрюле, внезапно обрела тягу к жизни, перья и способность летать. Ушлая оказалась птичка. Или не птичка? Пришлось Бахе доставать из закромов пачку лапши быстрого реагирования со вкусом старых носков. Впрочем, это было уже позже.

Первым уроком в расписании указан русский язык и литература. В аудитории ребят встречает взрослая версия Пиноккио – длинноносый очкастый мужчина казалось составленный из частей принадлежавших разным людям. Его нос выглядит, как дырчатый сыр с низким содержанием холестерина. Серые ввалившиеся щёки выдают отсутствие за ними зубов. С задумчивым видом мужчина разглядывает висящий на стене портрет Эйнштейна. В ответ великий учёный показывает очкарику длинный язык.

– Какой он стрёмный! – невольно вырывается у Инги Карибской.

– Получи пять высших, и да – ты станешь такой же стрёмной, – хихикает Кирпичонок. В ответ красавица смотрит на него, как на низшую форму жизни.

– Руслан Вячеславович Верхотурцев, – невразумительно называет мужчина своё имя-отчество-фамилию, когда вся группа занимает места. – Я наделён, гм, полномочиями подготовить вас, отроки и отроковицы, к сочинению. Подозреваю, что не любовь к литературе привела вас в это вопиюще печальное место, а скорее, гм, высокий градус авантюризма.

В голосе Руслана Вячеславовича звучит такая надежда, что так оно и есть, что Обморок, не удержавшись, выкрикивает:

– Конечно, не любовь! Я за всю жизнь прочитал всего одну книжку – сказку про то, как Буратино съел Чиполлино.

Авогадро сердито дёргает друга сзади за рубашку.

– Это хорошо, – одобрительно произносит Руслан Вячеславович. – В вашем нежном возрасте интересуются исключительно, гм, мастурбацией.

Руслан Вячеславович оживляется.

– Вы знаете, меня всегда поражало, как люди умудрились придумать столько сложных слов для одного несложного действия: мастурбация, мануступрация, анафлазм, ипсация, моносекс. Или, например, другое: иррумация, пенилинкция, фаллаторизм, фелляция. Впрочем, термин «фелляция» имеет право на жизнь. Он звучит, как красивое итальянское имя. «Синьорина Фелляция, сделайте мне минет, пер фаворе». Очаровательно, не правда ли?

Руслан Вячеславович замолкает, глубоко задумавшись.

– Мы всего лишь хотим получить корочки о высшем образовании, – нарушает тишину Кирпичонок.

– Ну и напрасно, – рассеяно замечает Руслан Вячеславович. – Я уже втиснул в свою маленькую жизнь пять дипломов. Поверьте, после третьего ценность образования теряется.

– Ну, товарищи курсанты, кого мы произведём в любимые преподы? Кто оставит пламенный след в наших сердцах? – спрашивает Кирпичонок одногруппников после русского и литературы. – Бесноватого генералиссимуса Фандобного, сисястую Алю или сексуально озабоченного Русика?

– Сегодня ещё предстоит иностранный язык, а в пятницу с нами случится физкультура, – напоминает Обморок. – Между прочим, тебе, Авогадро, не мешало бы подкачаться.

Авогадро, пребывающий после полуторачасовой лекции в глубокой прострации, подавленно шепчет:

– Отличная идея, дебил.

– Нужно активнее участвовать в жизни современного общества. Нельзя быть настолько социально пассивным, мой дистрофичный друг, – с укором говорит ему Обморок.

– Белочка твой друг и кореш, – шепчет Авогадро и закрытием глаз закрывает тему.

– Сначала нужно познакомиться со всеми преподами, а уж потом производить в любимые, – замечает Кукукина. Она поворачивается к своему соседу: – Скажи, Денис, почему у тебя на руке перчатка?

– Скальпированная рана кисти, – сквозь зубы отвечает Съедобин.

– Офигеть! Как же ты так? – сочувствует Кукукина, упираясь твёрдыми, словно ракушки, коленками в пухлую голень Съедобина.

– Сунул не туда, куда можно.

Галя с состраданием смотрит на сердитого букашку.

– А куда ты сунул?

– Себе в рот.

– Нет, правда?

– Так, хорош! Заткнись, Кукукина, – обрывает разговор Съедобин.

Ярко-синий купол неба. Хлопковые коробочки облаков на нём. На нагретой солнечным светом ступеньке развалился Леонард. Его разноцветные глаза закрыты, но большие треугольные уши чутко прядают на малейший звук. Подчиняясь неодолимой, как зов природы, тяге к табаку, у крыльца вдумчиво курят Алина Пискулина, Русалина и Машка Коневодова. Солнце гладит горячей рукой девчонок по щекам. Рядом с ними сухая, словно лучина, Лиза Тростянская со стоическим лицом сосредоточенно ковыряет белой тростью землю. Подружки вывели её подышать свежим воздухом. Теперь они монотонно бубнят и дымят сигаретами, навевая на усталую Лизу сонливость и ядовитый дым.

– Ну и лето! Просто дуреешь от этой жарищи, – недовольно произносит Коневодова. – Девчата, вы заметили, что в Институте постоянно темно?