Хозяин тишины

Влада Ольховская

Хозяин тишины

Глава первая

И тут я поняла: сейчас этот старик или перережет мне горло, или спасет мне жизнь.

Такое уж у него было выражение лица, а меньшего от Полковника ждать и не приходилось. Он всегда был со странностями – и всегда считался опасным. Сложно подсчитать, сколько нервов он испортил другим девочкам, скольких довел до истерики. Я, честно говоря, тоже не рвалась работать с этим угрюмым типом. Но, во-первых, никто не давал мне выбора: я была младшей из сотрудниц и у меня хватало причин держаться за эту работу, потому что другой я могла и не найти. А во-вторых, я чувствовала определенную жалость по отношению к нему. Да, он был мрачным, злобным и хамоватым. И все же мне иногда казалось, что это просто от очень большого одиночества. Полковник никогда не говорил о себе, но у меня были все основания полагать, что жизнь у старика не сложилась.

Вот уже четыре месяца я была единственным живым существом, с которым он соглашался говорить. А точнее, практиковать свое сомнительное чувство юмора! За эти дни я, пожалуй, продегустировала все виды сарказма, иронии и язвительности. Опытным путем я установила, что лучше не огрызаться. Когда я пыталась что-то ему доказать, Полковник радовался, как ребенок, и начинал настоящую словесную баталию. Если же я помалкивала, он очень быстро успокаивался. Пару раз он даже пытался угостить меня чаем и конфетами, которые наверняка хранились в его квартире с тридцать второго года.

Иногда другие девочки спрашивали меня: как я это выношу? Как притворяюсь, что мне совсем не обидно? Но правда в том, что мне и правда было не обидно. Я о себе достаточно высокого мнения, чтобы не принимать на свой счет любую гадость. Есть, конечно, в мире люди, которые могут задеть и ранить меня – некоторые этим правом, увы, воспользовались. Но полубезумный старик, ненавидевший весь белый свет, определенно не входил в их число.

Так вот, за эти четыре месяца я привыкла к тому, что Полковник встречает меня или угрюмым ворчанием, когда у него плохое настроение, или пошловатыми шуточками, когда хорошее. А сегодня… Сегодня он молчал. Он даже не открыл мне, когда я позвонила в дверь!

Я, понятное дело, испугалась: человек-то старый, и социального работника ему назначили не просто так. У меня был ключ от его квартиры, я открыла дверь, поспешила внутрь и обнаружила Полковника на кухне. Он стоял у окна и крутил в руках большой мясницкий нож. Он смотрел на меня молча, не мигая, будто я была малолетней уголовницей, а он – самым строгим судьей в мире.

Вот тут я и поняла, что сегодня что-то случится. Нет, скорее, не поняла, а почувствовала, и это было очень странно. Я замерла перед ним, не двигаясь с места, даже дыхание зачем-то задержала. Что-то подсказывало мне, что, если он захочет на меня напасть, я не убегу. Полковник был старым и измотанным десятками болезней, однако сейчас в его распрямившихся плечах, в гордо поднятой голове, в ясном взгляде все еще угадывался человек, который был своим на поле боя.

Да, он мог меня убить. Но я с удивлением обнаружила, что не так уж меня это и пугает. Докатилась! Моя жизнь превратилась в такие жуткие руины, что я даже перед лицом смерти не готова была держаться за них. День откровений просто…

Но это не значит, что я хотела умереть, так что на Полковника я не бросалась. Я просто ждала.

Наконец он с силой вогнал нож в деревянную разделочную доску, и от громкого удара я невольно подпрыгнула. Полковник засмеялся хриплым, невеселым смехом.

– Испугалась меня, да? – спросил он.

– Испугалась, когда вы дверь не открыли, Михаил Иванович.

Вот так его звали на самом деле – Михаил Иванович Кречетников. Но мы с девочками всегда называли его Полковником, и не только из-за его военного прошлого. Просто была у него совершенно армейская привычка коротко и громко отдавать приказы и никогда нас не благодарить.

– А за себя испугалась?

– За себя – не очень, – признала я.

– Вот и я вижу… Дура ты, что ли?

– Может быть.

– А может, и не дура, – заметил Полковник, окидывая меня очередным оценивающим взглядом. – Может, просто бедовая. Ты добрая, а добрые всегда бедовые, потому что мозгов у вас мало, а жалости – хоть отбавляй.

Мне не хотелось с ним соглашаться, но последние события моей жизни показывали, что он попал в точку.

– Сколько тебе лет? – поинтересовался Полковник.

– Двадцать два недавно исполнилось.

– Двадцать два – хорошие годы! Лучшие годы. Для меня они были лучшими – и я провел их как надо! А ты что же? Хоронишь себя заживо, подтирая задницу старикам.

Что я и говорила – он совершенно не умеет благодарить. Между прочим, ему я задницу никогда не подтирала, но с другими моими подопечными случалось всякое. Да, я была от этого не в восторге, я не из тех людей, которые готовы всех себя бросить на служение миру. Но в то же время, впадать в депрессию я в ближайшее время не планировала.

Я знаю, что у меня проблемы – и большие проблемы. Но я ведь еще жива, выжила после всего, что было, хотя другая на моем месте уже повесилась бы! Я кое-как устроилась, у меня есть работа, я еще могу что-то изменить. Поэтому я не собиралась устраивать покаяние перед стариком, который всех предыдущих соцработниц доводил до истерики. Со мной этот номер не прокатит! Даже если мне уже хочется плакать.

Я напряглась, опасаясь, что Полковник начнет выспрашивать, как я докатилась до жизни такой. Однако это его, похоже, нисколько не интересовало, старик был погружен в свои мысли.

– Я-то вижу, что ты на дне, – продолжил он. – Но в самой тебе нет подлости и даже достаточно глупости, чтобы потонуть самостоятельно. Значит, на дно тебя столкнули.

Это точно. Ногой под зад дали и еще камень на шею повесили.

– Давайте я приготовлю вам обед, – предложила я, стараясь сменить тему. Обсуждение моих бед радости мне не добавляло.

– Молчи! И слушай. Знаешь, кто ты для меня? Овечка.

– Подозреваю, что не только для вас…

– Глупая, но безобидная, доброе создание. Раньше я презирал вас, потому что считал слабыми, пылью под ногами. А теперь я вижу, что вы не пыль. Вы соль земли! Потому что хоть в ком-то в этом мире должно остаться хорошее.

Да что с ним такое сегодня?!

– Михаил Иванович, что случилось? – не выдержала я.

Он взглянул мне в глаза, и от этого взгляда у меня мурашки по коже пошли.

– Сегодня ночью я умер.

– Что?! – ужаснулась я.

– Не до конца, как видишь. Просто у меня был приступ удушья – страшный приступ, глупая ты девка. Я не мог сделать вдоха, сердце колотилось, и я уж думал, что оно взорвется. А я – один в темноте. Жарко, душно, страшно… Потом все прекратилось.

– Я отвезу вас к врачу!

– Молчи и слушай! – рявкнул он. Я замерла, словно нож, который он больше не трогал, и правда был прижат к моему горлу. – Потом смерть меня отпустила, но я понял: это мне последнее предупреждение. Не сегодня – так завтра заберет. Когда приступ прошел, я не мог пошевелиться, так устал от всего этого. Я лежал там, в кровати, и думал: а кто ж придет поплакать над моим трупом? Мне всегда казалось, что мертвец – это просто кусок мяса, который вот-вот начнет разлагаться. А как до меня очередь дошла, так не все просто оказалось! Я не хочу быть куском мяса. Я хочу, чтобы над моим гробом кто-то искренне плакал. Хоть один человек! Вот какие желания появляются в старости, глупая девка, а вовсе не стакан воды.

Я хотела утешить его, сказать, что до гроба ему еще как до Луны пешком, но я не могла. Полковник умен, он сумеет распознать очевидную ложь, она его не утешит, только разозлит.

Многие соцработники общались с врачами, выясняли, как дела у наших подопечных. Благодаря этому я знала, что Полковник не ошибается на свой счет. В семьдесят один год его организм был измотан, как у дряхлого столетнего старичка.

– Я приду на ваши похороны, – тихо пообещала я.

Что еще я могла ему сказать? Но ответом мне послужила лишь новая волна хриплого смеха.

– Конечно, придешь! Ты слишком добрая, чтобы не прийти, и плакать ты будешь по-настоящему, даже над злобным стариком. Но знаешь, что? Я не хочу только твоей жалости, я в жизни ни у кого жалости не просил! Я сделаю так, что ты запомнишь меня с благодарностью! Тебе нравится работать здесь? Честно говори, не мямли!

Четыре месяца назад я была очень благодарна за то, что нашла эту работу. Но… я не любила ее. Мне нравилось общаться со стариками и понимать, что я делаю что-то важное, однако на этом плюсы заканчивались. Платили мне мало, начальство воспринимало меня чуть ли не как рабыню, родня стариков, за которыми я ухаживала, частенько могла оскорбить. Все эти дочки, внучки и сыночки, которые не подходили к парализованному родственнику ближе, чем на пять метров, подозревали меня в корысти и попытках переписать на себя квартиру. Я работала шесть дней в неделю, иногда – по четырнадцать часов, а домой я приходила, чтобы немного отдохнуть и выплакаться в подушку. Хотя какое «домой»? Дома у меня не было, а с такими доходами он бы и не появился, да и жизни тоже не было. Мне казалось, что я попала в замкнутый круг, который никогда не разорвется.

– Не очень, – вздохнула я.

– Вот и я так подумал. По тебе видно, что ты умная, многое можешь. Вот такая странная штука: глупая девка, но умная. Понимаешь меня?

– Да.

Как ни странно, я его действительно понимала. В решающий момент своей жизни я, умница и отличница, оказалась доверчивой идиоткой.

– Вот и я говорю, – с довольным видом кивнул Полковник. – Когда я сам был молодой, я верил, что таким, как ты, нужно меняться или сдохнуть.

– Э-э… спасибо…

– Молчи! Слушай! Но потом я стал старым, а старость учит милосердию. Не меняйся! Оставайся даже глупой, если это помогает тебе быть доброй.

– Да не такая уж я и добрая…

– Хоть это у тебя есть! – фыркнул Полковник. – Я проверял тебя, как и всех. Но все сбежали, а ты осталась!

Ага, осталась, потому что у меня выбора не было. Хотя, если честно, я не воспринимала это ни как подвиг, ни как жертву. По-настоящему Полковник ни разу не сумел меня задеть. А теперь мне показалось, что это и правда было испытание, и мне полагается награда.

– Да, ты будешь плакать на моих похоронах, – добавил он. – Ты будешь потом вспоминать меня с благодарностью! Хоть кто-то будет. Но у тебя не останется выбора, потому что я изменю твою жизнь. Вам, глупым, нужно помогать. Жди здесь!

Я все равно не ушла бы, но он не стал дожидаться моего согласия. Полковник с поразительной для умирающего скоростью метнулся в коридор, а я, совершенно ошарашенная, осталась на кухне.

Я как раз раскладывала на столе продукты, когда он вернулся. В руках Полковник держал заклеенный конверт без марок.

– Держи! – объявил он. – Я не знаю, кто твою жизнь сломал. Но я ее починю!

Он протянул мне конверт, на котором его дрожащей рукой были выведены неровные строки адреса. Сам конверт, похоже, хранился у него не один год, а Полковник еще и какие-то грязные пятна на него поставил, поэтому выглядело его подношение жалко, и я не решалась его принять.

– Что это? – только и спросила я, не касаясь конверта.

– Твой билет в новую жизнь!

– А поподробней нельзя?

Как-то не прельщала меня жизнь, в которую отправляют с сальным конвертом.

– Бери! – настаивал Полковник. – Знаешь, что? Я всю жизнь жил так, как мне хочется, и я не жалею, потому что только это было правильно для меня. Но еще я вижу, скольких обидел, и таких вот глупых девок, как ты, тоже. Хороших девок… Бери, с меня больше причитается, чем я тебе даю.

– Просто скажите мне, что это такое.

В его выцветших глазах мелькнул гнев, и все же Полковник сдержался, не наорал на меня. Впервые на моей памяти сдержался, надо же!

Он ответил мне:

– Я не добрый, не как ты, и соглашался делать всякое, когда мне платили. Однажды мне заплатили за то, чтобы я убил демона, и я согласился. Но когда я его увидел, я просто не смог… Может, это и был демон, да только какой-то мелкий и жалкий! И я его отпустил. Я решил про это забыть, но он не забыл, тот демон. Скоро он купил мне эту квартиру и сказал, что я могу просить его о чем угодно, он исполнит любое мое желание в благодарность за то, что я его пощадил. Но я никогда ничего не прошу! Я сказал тебе. Ты думаешь, я соврал? Кречетников никогда не врет, запомни это!

– Запомню, – послушно отозвалась я.

Мне просто не хотелось его провоцировать. Похоже, дела Полковника были совсем плохи. Демона он отпустил, как же, а демон ему за это квартиру купил! В его сознании бред смешивался с реальностью. Хотя… Насколько мне известно, родных у Полковника нет и никогда не было, а квартиру ему все-таки кто-то купил: он переехал сюда лет десять назад, уже серьезно больным стариком. Впрочем, не думаю, что тут и правда потусторонние силы вмешались.

– Его обещание так и осталось неиспользованным… Но он может все, я знаю! Я не дарю тебе это обещание, потому что, кто знает, может, он за это душу заберет! Поэтому я сам загадаю желание, но загадаю за тебя, глупая девка, ты даже этого не сможешь. Пусть берет в оплату мою дырявую душу, а твою спасает. Вот оно, мое желание! – Полковник тряхнул у меня перед лицом конвертом. – Все тут, все, что я хотел ему сказать!

– Хорошо, я могу отправить ваше письмо почтой…

– Никакой почты! Сама пойдешь по адресу, который я тут написал, и передашь письмо.

– Но кому?

– Первому, кого встретишь, да хоть уборщице!

– Вы уверены, что это хорошая идея? – смутилась я.

Полковник и правда был уверен – во всем.

– Да! Он узнает, что я ему написал. Он же демон! Уж поверь мне, он все про то место знает, ведь оно принадлежит ему. Конечно, прямо к нему тебя не пустят, но он узнает, да… И, если у него есть хоть капля чести, он изменит твою жизнь, потому что я пощадил его. А теперь бери конверт, глупая девка!

Я действительно взяла конверт, однако не из согласия с тем, что я глупая девка, и не из-за надежды на демоническую милость. Просто Полковник был сильно взволнован, он заметно покраснел, он часто дышал. С его здоровьем такое крайне опасно, и я взяла конверт, чтобы он угомонился.

А потом день покатился по привычной колее, и казалось, что никакого разговора про демонов вообще не было.

* * *

На конверте значился адрес какой-то конторы в самом центре Москвы. Это была одна из тех фирм, которые занимаются не пойми чем, но с важным видом прикрывают это переписанными русскими буквами английскими словами вроде «консалтинг», «менеджмент», «аудит» и прочие размытые понятия. Я поискала в интернете, что это за компания, ничего толком не поняла, но убедилась, что мне туда лучше не соваться.

Вот только Полковник не желал принимать такую трусость с моей стороны. С тех пор, как он передал мне конверт, он не оставлял меня в покое. Каждая наша встреча начиналась с дежурного вопроса, отнесла ли я письмо куда надо. Чем больше времени проходило, тем больше старик злился и нервничал. Он, похоже, искренне верил, что какой-то придуманный им демон мне поможет!

Мне стало жаль его. Да, это был классический пример возрастного помешательства. Но ведь в основе всего лежало желание позаботиться обо мне! Этого давно уже никто не делал, и я решилась.

Я могла бы соврать ему, что все сделала, а конверт попросту выкинуть, да совесть не позволяла. К тому же, помешательство у Полковника чередовалось с периодами прояснения, а в такие периоды он определял ложь получше любого полиграфа.

Так что однажды я решила, что хватит бегать от собственного обещания. Решение это было спонтанным, поэтому я свернула к центру по пути от одной подопечной к другой. Это, конечно же, была плохая идея.

Я совсем забыла о том, что сейчас выгляжу как существо, которое в центре Москвы не очень-то любят и стараются обходить стороной – в надежде, что оно само уползет за плинтус.

Последние месяцы моей жизни были посвящены уходу за лежачими больными, уборке, готовке и побегам от соседских собак. Тут уже не до макияжа и вечернего туалета! Я дни напролет шаталась по городу в потертых джинсах, с растрепанными волосами, без косметики. Это было не столько ленью, сколько необходимостью: так я обращала на себя меньшее внимание со стороны нетрезвых любителей агрессивно пофлиртовать.

И вот в таком виде я приперлась в дорогущий бизнес-центр, на всю улицу сияющий чистейшими зеркалами. Ей-богу, на меня, по-моему, даже доставщики пиццы смотрели с осуждением! Я вся сжалась перед возмущенными взглядами и суровыми огоньками видеокамер, а на свое отражение в зеркале вообще старалась не смотреть.

Но я не отступила. Потому что я чувствовала: пережив этот позор, второй раз я уже не решусь, не приду сюда. Мне нужно было выполнить просьбу Полковника – его последнюю просьбу! Сегодня вечером мне предстояло снова зайти к нему, и я надеялась, что уж теперь-то я смогу уверенно взглянуть ему в глаза и сказать, что все сделано.

К моему удивлению, охрана на первом этаже позволила мне подняться наверх, когда я назвалась курьером. Никто не вызвал уборщицу, чтобы меня смели веником и на совочке вынесли на улицу – уже хорошо! Решив не поддаваться всему этому снобизму, я гордо задрала голову и прошествовала в лифт.

Но на верхнем этаже меня ожидало куда более серьезное препятствие, чем дядьки-охранники: секретарша. Для нее имело значение все: мой наряд, моя прическа, мой маникюр, мой макияж, а точнее, полное отсутствие всего этого. Она просканировала меня за секунду, как робот, тут же наклеила на меня мысленный ярлык и дальше общалась со мной через презрительно поджатую губу.

– Что надо? – осведомилась она.

Эх, Полковник, во что вы меня втравили?

– У меня письмо.

– Кому?

Я понятия не имела, кому, и это делало мой авторитет в глазах секретарши еще ниже. Если у меня изначально был хоть какой-то авторитет в ее глазах!

Мне нечего было ей сказать, поэтому я просто достала письмо и протянула ей. Она приняла его двумя пальчиками и небрежно бросила на край стола. Думаю, она была бы и рада отправить его прямиком в мусорное ведро, но при мне не решилась.

Как странно… Эта девушка была примерно моей ровесницей. Она одевалась точно так же, как я до того, как моя жизнь сломалась, и даже хуже. Судя по всему, она зарабатывала не так уж много. Но она сидела в здании, где заключались многомиллионные контракты, она была здесь своей, и это позволяло ей чувствовать свою причастность к миру сильных и влиятельных. Поэтому я для нее была лишь комочком грязи, который каким-то образом научился открывать двери и ездить на лифтах.

– Это все? – процедила она.

– Да, спасибо!

– Можете быть свободны.

Эх, двинуть бы ей сейчас чем-нибудь… Но нельзя, нельзя. Тысячи лет цивилизации должны были научить меня решать споры переговорами, а не ударом в челюсть не понравившейся мне обезьяны.

В этом случае, моими переговорами было молчание. Я пережила свои пять минут позора и покинула этот глянцевый мир – как мне казалось, навсегда.

Полковник был рад услышать, что его поручение выполнено. Он даже назвал меня «не такой уж глупой девкой» – кажется, это было самое доброе, что он сказал мне за всю историю нашего знакомства.

Но не прошло и суток, как он слег. Мне позвонили посреди ночи и сказали, что его забрала «скорая». Он, еще недавно такой энергичный, словно держался из последних сил, ожидая, когда конверт окажется, где нужно. Но с этим письмом оборвалась последняя ниточка, связывавшая его с жизнью, и он готов был уйти.

Знал ли он, что его послание никто не прочитает? Что секретарша, скорее всего, избавилась от него сразу после того, как за мной закрылись двери лифта, а потом долго отмывала свои наманикюренные пальчики? Надеюсь, что не знал. Ему было легче уходить с верой в то, что он оставил после себя определенное наследие, я чувствовала это.

Я поехала в больницу, как только узнала, что с ним случилось, и все равно опоздала. Полковник умер за полчаса до моего приезда.

Мне было грустно – по-настоящему, и я плакала о нем искренне, как он и хотел. Не потому, что он мне помог; он мне, вообще-то, и не помог, в моей жизни ничего не изменилось. Но он хотел помочь! Он, незнакомый, угрюмый, не знающий мою историю, надеялся что-то для меня изменить и защитить меня. Давненько никто к этому не рвался!

Я ожидала, что его похороны будут более чем скромными, но зря. Оказалось, что у Полковника был какой-то там особый счет, предназначенный для организации погребения. Я такого никогда не встречала, но на этот раз все сработало. У него был дорогой гроб, была целая бригада, которая отвечала за транспортировку, был священник, хотя я сильно сомневаюсь, что Полковник назвал бы себя религиозным человеком.

Не было только одного: толпы скорбящих. Когда гроб выносили из квартиры, вышли соседи, приехали девочки, которые с ним раньше работали. Но они поступали так скорее из вежливости, и я их не виню. Полковник не дал никому из них настоящих причин скорбеть о нем, для них он остался неприятным воспоминанием, человеком, от которого хотелось держаться подальше.

Но не для меня. В моем сердце его последняя воля пересилила любую обиду, которую я могла на него таить. Думаю, по сути своей Полковник был хорошим человеком, который зачем-то удачно это скрывал.

Днем начал накрапывать мелкий колючий дождик, и мне вдруг подумалось, что природа решила поплакать со мной за компанию над судьбой этого странного старика. Итого над его гробом плакали двое – на двоих больше, чем он ожидал.

Я была единственной, кроме сотрудников похоронного агентства, кто сопровождал гроб до кладбища. Когда его опустили в могилу, я робко бросила туда скромный букет подснежников, который принесла с собой, а потом, к моему удивлению, на кладбище доставили роскошный венок. Он был большой, больше меня, сделанный из живых роз, темно-бордовых, в этот пасмурный день смотревшихся почти черными. На венке было написано «Человеку, который остался человеком», но не было указано, от кого это, да и курьер, которого я попыталась расспросить, не знал, кто оплатил цветы.

На работе все были удивлены моим неожиданным для них горем из-за «старого маразматика», но отнеслись к нему с пониманием. Мне дали один выходной, – за свой счет, разумеется, иначе в нашем заведении не проявлялась даже доброта, – а уже на следующий день я вернулась к работе, от которой Полковник так отчаянно пытался меня спасти.

* * *

Прошло восемь дней после смерти Полковника, когда на меня вдруг обрушился телефонный звонок: меня приглашали в ту самую контору в центре Москвы. Да, ту, где даже зеркала стеснялись меня отражать!

Звонила секретарша – я узнала ее по голосу. Судя по тону, эта барышня была в шоке от того, что мне дозволено приползти в святая святых. Но как бы она ни кичилась своим превосходством, реальной роли в этой компании она не играла, ей даже не сообщили, зачем меня приглашают. Назвала время – и все, бросила трубку. Видимо, ушла плакаться своей маникюрше, что ее работа уже не так престижна, как раньше.

Я никак не могла поверить, что это происходит по-настоящему. Какое отношение одинокий больной старик мог иметь к этой элитной компании, расположенной так высоко, что их можно было в буквальном смысле считать небожителями? А с другой стороны, кто-то же купил ему квартиру и прислал на похороны цветы стоимостью в три моих зарплаты!

Ничего нормального тут не было, и я понятия не имела, идти мне или нет. Что я могу там получить? Новую порцию позора? Подозрительные вопросы? Я не важна для них, важен Полковник, а его я толком и не знала.

С другой стороны, что я теряю? Не я ли недавно жаловалась на то, какой бездарной и серой стала моя жизнь? Полковник действительно подарил мне то, что достается в наши дни не каждому: второй шанс. А может, первый шанс на что-то, чего у меня еще не было! Когда ты на дне, твои риски не так уж велики. Я обязана была пойти на эту встречу хотя бы из уважения к памяти Полковника.

Вообще, чего я боюсь? Позора? Так его ведь просто избежать! Стесняться мне нечего, я не сделала ничего дурного, а уж хорошо выглядеть я умею.

Я учла все уроки, полученные при визите в сияющую зеркальную башню, и на этот раз подготовилась. Я надела дорогие туфли на шпильке, расшитое цветами платье – вещи из моей прошлой жизни, которые совсем уж неуместно смотрелись в моем новом более чем скромном жилище. Но я не дошла то той стадии отчаяния, когда я готова была бы распродавать одежду!

Я накрасилась, и это многое изменило. Надо сказать, что на внешность я не жалуюсь – я жалуюсь на цвет. Во мне его просто нет. То есть, его настолько мало, что ресницы сливаются с веками, брови – с бледной кожей лба, светло-розовые губы словно и не существуют, и издалека я представляю собой одно сплошное светлое пятнышко. Но хвала тому, кто изобрел косметику. С ней мое лицо наполнялось цветом, а вместе с ним и объемом: в итоге откуда-то появлялись точеные скулы, аккуратная линия подбородка, чувственные губы, и я уже ничем не напоминала мальчишку-газетчика из двадцатых годов прошлого века. Да, с макияжем всегда много мороки, но оно того стоит.