Полная версия
Отрок. Внук сотника: Внук сотника. Бешеный лис. Покоренная сила
Эту бы Нинею да к нам в девяностые годы, ставила бы общечеловеков в такие позы, что и в “Камасутре” не найдешь. Только вот что-то очень быстро она закруглилась, когда я про подпольную работу да подрывную литературу намекнул…»
– Мисяня!
Возле постели обнаружилась девчушка лет семи-восьми, позади нее топтались двое мальчишек, один примерно того же возраста, другой – совсем малыш.
– Здравствуй, красна девица, тебя как звать?
– Красава, а его Глеб, а его Неждан.
– Ну вот, а я, как раз наоборот – Ждан.
– Не-а, баба велела тебя Мисяней звать!
«Вот те на! Всех родовыми именами кличет, а меня христианским. С чего бы это?»
– Мисяня, расскажи сказку!
– Так вам баба Нинея, наверно, все сказки уже рассказала, она же их больше меня знает.
– А ты расскажи новую!
«Железная логика! Как можно конкурировать со сказочницей, лично знакомой с бабой Ягой? Только придумать что-то новое. Что ж им рассказать? Карлсон и Электроник отпадают сразу же, как персонажи совершенно невообразимые. Буратино? Тоже не подходит – они не знают, что такое кукольный театр».
– Мисяня! Ну расскажи!
– Сейчас, сейчас, Красава, дай только вспомню.
«Незнайку? Нет, не катит: воздушный шар, автомобиль… Блин! Совсем новое не лезет ни в какие ворота, придется идти в глубь веков. Ну, товарищ Пушкин, выручай!»
– У самого синего моря жил старик со своею старухой. Старик ловил неводом рыбу, а старуха пряла пряжу…
Слушали, что называется, затаив дыхание, в очередной раз подтверждая, что классика – всегда классика, понятна всем и во все времена. Единственное, что на всякий случай пришлось подправить, это заменить столбовую дворянку на боярыню. Ну, так смысл этого титула и в ХХI веке далеко не все понимают. На бис, с не меньшим успехом пошла история про Машу и трех медведей. Тут, правда, возникли сложности с мебелью. Стулья пришлось поменять на лавки, а кровати… опять на лавки, ничего не поделаешь, уложить медведей вповалку на полати – разрушить сюжет. Зато крыловская ворона, лишившаяся завтрака вследствие желания стать звездой шоу-бизнеса, ни в каких поправках не нуждалась. Разве что, на языке XII века получилось не в рифму. Но все равно публика была в восторге.
Так дальше и пошло: каждый вечер Мишка отрабатывал функцию передачи «Спокойной ночи, малыши», то и дело замечая в числе слушателей бабку Нинею, и постоянно ожидая вопросов по поводу того, откуда ему известно столько сказок. Слава богу, Нинея этим интересоваться не стала – какой бы обширной библиотека отца Михаила ни была, наличие в ней сочинений Пушкина, Крылова, Андерсена, Перро и прочих прозвучало бы сущей дичью, а соврать старухе, как Мишка уже убедился, было совершенно невозможно.
* * *Детский организм заращивал раны быстро. Мишка начал вставать, выбираться на улицу. Особой радости, по правде сказать, это не доставляло. Дождливая осень и без того не самое лучшее время для прогулок, а вид мертвой деревни, в одночасье потерявшей практически всех жителей, еще более усугублял тоскливость пейзажа.
Не принес ожидаемой радости и самострел. У него не оказалось никаких прицельных приспособлений, стрелять приходилось по наитию, которое дается только очень долгими тренировками. Мишка лишь с четвертого раза сумел попасть в толстенную сосну, а попав, тут же об этом пожалел – извлечь глубоко засевший в древесину болт, не повредив его, так и не удалось. Болтов было всего три штуки, и так глупо потерять один из них было чертовски обидно.
Сделав выводы из собственной ошибки, Мишка приспособился стрелять в глинистый береговой откос, прикрепляя к нему, в качестве мишеней, опавшие листья. Дело пошло на лад, но тут он потерял второй болт, еще глупее, чем первый. Просто-напросто случайно нажал на спуск, когда самострел был направлен в сторону реки.
В общем, настроение было под стать погоде.
С Нинеей, вроде бы такой ласковой и внимательной, тоже никак не удавалось поговорить на интересующие темы. Она либо вообще уходила от ответа, либо разговор начинал принимать весьма рискованный для Мишки оборот.
– Баба Нинея, а куда вся скотина из села подевалась? И поля все сжаты, и огороды убраны.
– Так вон же: ледник мясом забит, амбар зерном полон, и другого всего запасено – не на один год хватит.
– Но ты же одна не могла все это сделать?
– Свет не без добрых людей.
– Ты меня единственного крестильным именем называешь, а не родовым. Почему?
– А нет его у тебя… Вернее есть, но не такое, как у всех. Я попробовала узнать, да не разобрала.
– Ну что ты, баба Нинея, у моего отца сначала две девочки родились, а он все сына ждал, поэтому, когда я родился, он меня Жданом и назвал.
– Нет, не чувствуешь ты себя Жданом. Ты сам для себя Михайла, а когда в глубь себя заглядываешь, где и есть место родовому имени, ты себя опять Михайлой ощущаешь, только каким-то другим. Не понимаешь?
– Не понимаю, – честно признался Мишка. – Как это? Михайла, но не такой.
– Тебя в честь кого Михаилом крестили?
– В честь Святителя Михаила Митрополита Киевского.
– Он кем был?
– Первым Митрополитом на Руси.
– Да нет, – Нинея досадливо поморщилась, – из какого племени?
– Болгарином был.
– Вот смотри: болгарин – человек чужого племени…
– Но болгары – тоже славяне!
– Не перебивай! Во-первых, болгары – ближние родственники не нам, а булгарам, что далеко отсюда, на реке Каме живут. Они только язык и обычаи переняли, а кровь другая, хоть со славянской и перемешанная. Во-вторых, у них давно уже царство, наподобие греческого, то есть и обычаи они покорежили. В-третьих, у них вера греческая, то есть они и веру пращуров отринули, что славянских, что булгарских. Что там от истинных славян осталось?
– Но язык-то один?
– Язык у нас и с чехами, и с ляхами один, а ты их своими считаешь?
– Так они латинскую веру приняли! Ну ладно, не только в этом дело. Нет, не считаю.
– А чем болгары лучше? Перебил ты меня… Что ж я хотела-то?.. Да! Михаил! Чужой нам человек принес нам чужую веру. А про то, что у христиан большая часть не своя, а ворованная, я тебе уже говорила. Так вот: сам чужой, веру принес чужую, а мы должны от всей своей прежней жизни отказаться и жить так, как он нам укажет. Да еще не своим умом укажет, а так, как ему из Царьграда велят. А кто не согласен, тех – огнем и мечом. Ты себя таким Михаилом видишь?
– Н-нет, пожалуй, – подобные мысли никогда не приходили Мишке в голову. ТАМ он о таких вещах вообще не задумывался, а ЗДЕСЬ окружавшие его христиане никого огнем-мечом в свою веру не обращали. – Как-то у тебя, баба Нинея, все выходит… Полтора века уже прошло, неужели за это время не погнали бы христиан, если бы их вера в народе не прижилась?
– Да не о том я! Ты себя ощущаешь тем, кто пришел диким людям указывать, как надо жить, а как нет? Славян дикарями считаешь? Ну не всех, так хоть тех, кто крест не принял. Считаешь дикарями?
– Нет, конечно!
– А он считал! По его наущению княжий родич Добрыня приказал Новгород поджечь, когда туда попов не захотели пускать. Так со своими поступают? Вот ты бы мою деревню велел поджечь из-за того, что мы попов к себе не пустили?
– Да что ты говоришь! Нет, конечно!
– Но ты же святому, в честь которого назван, во всем подражать должен?
– Ну уж нет! Никого я жечь не собираюсь…
– Значит, первый Михаил, который на поверхности – не ты. Но есть в тебе еще и другой Михаил, который к вере христианской относится… даже не знаю, как сказать… Проще говоря, не христианин ты, но и в славянских богов тоже не веруешь. Так посторонний человек на чужую брань смотрит, которая его не касается.
– Вот и нет! У меня душа болит и за тех, и за других, потому что и те и другие – свои. И брань эта их только ослабляет!
– Вот этого Михаила я и люблю, его по имени и зову. Понял теперь?
– Понял.
– А я – нет! Откуда ты такой взялся? – выпад Нинеи был неожиданным и стремительным, как бросок змеи. – Не бывает таких детей!
– А ты, Нинея? Ты где училась? – парировал Мишка. – Библию на память знаешь, историю народов и государств ведаешь, дискутируешь, как богослов! Таких образованных княгинь или боярынь днем с огнем не сыщешь, а ты в деревеньке глухой сидишь… Ты-то откуда взялась? Не бывает таких деревенских старух!
– Вот и поговорили, Мишаня. Не бывает таких, как мы. Так, может, нас и нет?
– Ну, если ты сейчас еще и древнегреческих философов помянешь, то я точно поверю, что нас нет и все это мне только кажется.
– А сам-то кого из философов помнишь?
– Ну… Аристотеля, Геродота, Платона… погоди! Ты меня опять проверяешь?
– И много ты деревенских мальчишек видел, которые эти имена в разговорах поминают?
«Господи, не может быть! А почему не может? Максим Леонидович же не говорил, что мой предшественник мужчина!»
– Нинея Всеславна, а вы Максима Леонидовича не забыли еще?
– Кого?
– Ученого из Петербурга.
– Нашел все-таки, чем бабку уесть! – Нинея вовсе не обиделась, а поощрительно улыбнулась. – Не знаю я ученого Максима, не слыхала даже. Из греков, что ли?
«Блин, обидно! А как было бы здорово!»
– Да, из греков. Он-то как раз славян дикарями не считал.
– Ну хоть один такой нашелся, и то хорошо.
– И все же, баба Нинея! Меня-то отец Михаил учит, а тебя кто учил? Ну не Яга же тебе про Аристотеля рассказывала.
– У каждого свой отец Михаил есть… А Яга… Она такое знала, что твоему попу и не снилось. И запомни: мудрость славянскую греки с варягами еще не вытравили. Как знать, может, все еще и по-другому повернется…
А насчет имени своего, ты, мне думается, все понял. Не Ждан ты, а Михайла, только не христианский Михайла, а другой. Но для тебя это – хорошо. Если настоящее имя человека знать, можно ему большой вред причинить, а твоего настоящего имени никто ни узнать, ни понять не сможет. Если уж я не разобралась… Одно слово, везунчик ты, любят тебя Светлые боги.
* * *Потихоньку Мишка начинал тяготиться пребыванием у Нинеи, да и по дому соскучился сильно, а если уж совсем откровенно, то очень хотелось повидать Юльку. Как-то после всей этой истории Мишкино отношение к ней изменилось. Начиная с восхищения ее мужеством во время эпидемии и кончая сожалением, что она уехала, когда он спал. Не получилось даже ни попрощаться, ни поблагодарить.
Единственной отрадой оставались только вечерние посиделки с малышами. Мишка наконец-то сообразил, какое из литературных произведений ХХ века можно пересказать им с минимальной коррекцией – «Волшебник Изумрудного города».
Всего-то и пришлось, что переделать американский штат Канзас в Тридевятое царство да трусливого льва в трусливого медведя. По ходу дела, правда, и летучие обезьяны превратились в летучих собак, но это были уже второстепенные персонажи. Зато с Железным Дровосеком и Страшилой никаких проблем не возникло.
Сказка шла «на ура» в течение нескольких вечеров, а потом плавно перетекла в продолжение: «Филька-плотник и его деревянное воинство».
Нинея явно задумала каким-то образом сохранить деревню, лишившуюся жителей. Мишке, который старался, чем мог, помогать ей по хозяйству, она поручила раз в три дня протапливать печи в опустевших домах. Дрова, запасенные еще прежними хозяевами, подходили к концу, и Мишка все чаще задумывался о том, что Нинея собирается делать зимой. Дров на семнадцать домов, не считая единственного обитаемого, требовалась уйма. Кто их будет заготавливать?
Ответ на этот вопрос пришел, как ни странно, из Ратного. Однажды в пасмурный октябрьский день у ворот остановилась телега, в которой приехала старостиха Беляна в сопровождении двух холопов. Не позволив холопам распрягать, Беляна велела Мишке указать им делянку, на которой жители Нинеиной деревни заготавливали дрова, а сама, расцеловавшись со старинной подружкой, тут же завела разговор о здоровье и жизненных обстоятельствах многочисленных родственников и знакомых.
Торчать с холопами на делянке Мишке было ни к чему, а слушать старушечьи разговоры о том, кто женился, кто помер, у кого кто родился, кто чем болеет и прочее в том же духе, не хотелось совершенно. Зайти на минутку в дом, забрать самострел и уйти тренироваться тоже показалось невежливым, а просто так бродить на улице – глупым. Не зная, чем себя занять, Мишка решил пройтись по дворам и посмотреть, где сколько осталось дров и в порядке ли навесы над поленницами.
У крайнего дома, в котором, по рассказу Нинеи повесился хозяин, Мишка неожиданно для себя увидел еще одну телегу. Лошадь не была распряжена, но на морде у нее висела торба с овсом. Похоже, что хозяин телеги не собирался оставаться, а был намерен, сделав какие-то свои дела, отправиться в обратный путь. Тут же пришла мысль напроситься в попутчики до Ратного, но сначала Мишка решил узнать у старостихи, кто это прикатил вместе с ней, да и у Нинеи следовало попросить разрешения на возвращение домой.
– Ну что, охотничек, зажили ребра? – встретила его вопросом Беляна. – Впредь наука будет, выпороть бы тебя, чтоб глупостей больше не творил. Ишь, чего удумал – из дому сбежать!
– Пороли уже, как раз перед тем…
– Значит, мало пороли, если в разум не привели!
– Куда уж больше, и так – до беспамятства. Если еще больше, так уж до смерти, а от этого ума не прибавляется.
– Значит, неправильно пороли, порка не для увечья, а для вразумления, а ты, сопляк, язык придержи, когда с тобой старшие говорят! Спросят – ответишь, а пока не спросили, помалкивай.
«Средневековая педагогика во всей красе! Послать бы тебя, кошелка старая… Ладно, изгаляйся, собака лает – караван идет. В гробу я твои поучения видел, в ритуальной обувке белого цвета. Блин, не учуяла бы моего настроения Нинея, мысли она, конечно, не читает, но эмоции улавливает только так. Глаза, что ли, потупить, как почтительному отроку надлежит?»
– Ты чего вернулся? Я тебе велела за холопами присмотреть, а то они без пригляда наваляют.
– Ты велела только делянку указать…
– А сам сообразить не мог? Ступай назад! Скажешь, чтоб сюда пока не возили, пусть разделывают на месте. Шевелись, шевелись, что столбом встал?
– Я спросить хотел, насчет второй телеги. Может, Нинея Всеславна меня отпустит, так я бы до дому с ними…
– Какой второй телеги? – тут же насторожилась Нинея. – Беляна, ты кого еще привезла?
Ох, как не понравился старостихе вопрос о попутчиках! Мишка только тут и сообразил, что и его Беляна выпроваживала, и Нинею разговорами занимала для того, чтобы никто вторую телегу не заметил.
– Никого я не привозила, он сам увязался.
– Кто увязался?
– Поп. Сказал, что место самоубийства очистить надо, святой водой окропить…
– Да как он смеет?!!! Ну, выблядок киевский…
Нинея легко, словно двадцатилетняя девушка, вымахнула из-за стола и, не одеваясь, только захватив теплый платок, метнулась из дома.
– Черти тебя принесли, Минька! – напустилась на Мишку Беляна. – Ну что ты за заноза такая… Господи, ведь убьет же или разума лишит.
Старостиха торопливо одевалась, видимо, собираясь как-то вмешаться в конфликт.
– Предупреждала же я его, так нет… все умные, все своим умом, что старый, что малый… Только одни старухи у них дуры, а потом вытаскивай умников с того света…
Дело, похоже, принимало серьезный оборот: о боевых навыках ведуньи можно было только догадываться, но, судя по тому, как перепугалась Беляна… Выбежав со двора, Мишка, сам еще не зная, что будет делать, припустил к дому Велимира.
Отец Михаил как раз вышел со двора самоубийцы, сделал несколько шагов и словно наткнулся на невидимую стену: его, как показалось Мишке, даже слегка пошатнуло. В нескольких шагах перед ним стояла Нинея, но какая Нинея! Старуха исчезла, вместо нее Мишка увидел зрелую женщину, очень сильную и не на шутку разгневанную. Спина распрямилась, посадка головы сделалась гордой, даже надменной, морщины не исчезли совсем, но стали как-то незаметней, сброшенный на плечи платок открыл высокий лоб, глаза… знал Мишка, как можно утонуть в этих глазах.
Только сейчас он понял, что в молодости Нинея была настоящей красавицей. Нет, никаких штампов! Ни роковой дамы в стиле «вамп», в которую в фильмах обычно преображаются старухи-колдуньи, ни обворожительной блондинки-феи Мишка не увидел. Дорогу священнику заступила РУССКАЯ ЖЕНЩИНА, та самая, которая «коня на скаку остановит», да только не схватив за узду, а лишь одним повелительным взглядом. Владычица, заставшая в своих владениях мелкого злодея и снизошедшая до того, чтобы покарать его своей собственной рукой.
Отец же Михаил выглядел плохо. Видимо, и его не миновала болезнь, которой переболели почти все жители Ратного, а он наверняка не отлеживался в постели, а ходил с температурой напутствовать умиравших, исповедовал, причащал святых тайн, потом отпевал, преодолевая собственный недуг. Постарел, ссутулился, появились седые волосы. И путь сюда, скорее всего, дался ему нелегко, не только физически, но и духовно – наверняка представлял себе, с какой силой схлестнется. Но… «Делай то, что должен, и будет то, что будет».
Нинея приподняла правую руку и развернула кисть ладонью в сторону отца Михаила; того снова пошатнуло, он схватился рукой за крест и что-то зашептал. Все сразу стало понятно: ни о какой атаке не могло быть и речи – отец Михаил только оборонялся. Нинея слегка подалась вперед, вперилась взглядом в священника, лицо его посерело. Казалось, на нем остались одни глаза, горящие фанатичным огнем, рот приоткрылся, губы перестали шевелиться – теперь он произносил молитвы только мысленно. Сколько времени это длилось, Мишка сказать не смог бы, но в какой-то момент почувствовал, что Нинея прорывается сквозь барьер священных текстов и вот-вот сомнет волю противника. Но отец Михаил не отступал. Понимал, что проигрывает, уже проиграл, однако готов был умереть, но не сдаться!
– Нинея!!! Не убивай его!!!
Мишка кричал так, как никогда в жизни. Не голосом – сам не знал чем. И так же, сам не понимая как, внес какую-то дисгармонию в незримую связь, сформировавшуюся между Нинеей и отцом Михаилом. И… все кончилось. Нинея опустила руку и расслабилась, отец Михаил, словно не замечая никого вокруг, повернулся и поплелся к телеге, шаркая ногами как древний старец.
– Собирайся, он за тобой приехал!
Нинея обронила слова, шествуя (именно – шествуя) мимо Мишки, и он вдруг почувствовал себя маленьким и жалким, мелко нагадившим Великой Владычице, намеревавшейся свершить справедливую кару. Не теряя величественности осанки, Нинея пошагала к своему дому, не обратив ни малейшего внимания на то, как отшатнулась с ее пути старостиха Беляна.
«Что это было? Я же что-то такое почувствовал. Стоп, ну-ка – все по порядку. Сначала было беспокойство, передавшееся мне от Беляны, потом… потом было удивление от преображения Нинеи и сочувствие отцу Михаилу. Потом… да! Потом было восхищение ими обоими: ее величием и его мужеством! Нет, не мужеством, он явно испугался, но не отступил. Не мужеством – самоотречением! И вот тут-то я и почувствовал… Что? Не знаю, словами не опишешь. Мощнейшее эмоциональное напряжение, восторг. Да, именно – восторг! Восторг, обращенный к ним обоим, и возникшую между ними связь. Это сделало меня третьим элементом образовавшейся системы и позволило вмешаться. Значит, если бы мои эмоции касались только кого-то одного из них, ничего бы не вышло?
Блин, знаний не хватает катастрофически… Что за связь возникла между Нинеей и отцом Михаилом? Резонанс биополей, что-то еще? Неважно, все равно научного названия этому наверняка нет. Она каким-то образом создала из двух живых систем одну, но под своим контролем, а я, сам не знаю как, подстроился, и меня туда втянуло еще одной подсистемой, третьим элементом.
Но я оказался элементом деструктивным. Почему? Очень просто: раз я стал элементом системы, значит, образовались связи со всеми остальными элементами. Нинея выстроила систему, в которой она была субъектом, а отец Михаил объектом управления. Проще говоря, она давила, а он сопротивлялся. Она насильственно внедряла в него поток управляющей информации, а он, не будучи способным этот поток пресечь, пытался его заглушить, читая молитвы.
И тут – я, со своим восторгом. Нинея священником, конечно же, не восхищалась, он Нинеей, разумеется, тоже. А я восхищался обоими – информационные потоки, несущие взаимоисключающую информацию, гасят друг друга, связи разрушаются, система распадается. Вот и все волшебство – никакой мистики!
Интересно, как они это восприняли? Наверно, оба – негативно. Нинее я всю малину, пардон, обосрал, а отца Михаила хоть и выручил, но колдовством, в его понимании.
М-да, вот и делай после этого добро людям… Ой, что это с ним?»
Отец Михаил не дошел до телеги, ноги у него подкосились, и он сел прямо на землю, сгорбившись и свесив голову. Мишка подбежал, перекинул безвольную руку монаха через плечо и попытался помочь ему встать, но сил не хватило, хотя был отец Михаил тощ и весил наверняка немного.
«Блин! Да когда же я вырасту! Ну не может двенадцатилетний пацан взрослого мужика кантовать, хоть и такого анахорета. А почему двенадцатилетний? Мне же в июне тринадцать исполнилось! Во, дела закрутились, даже не вспомнил!»
Мишка вдруг почувствовал, что ему кто-то помогает, и действительно, под другую руку отца Михаила подсела Беляна Веденеевна. Вдвоем кое-как дотащили квелого священника до телеги, уложили, завернув в тулуп.
– Минька, ты в дом пойдешь или сразу поедешь?
«Ага, мадам, боитесь в одиночку к подружке возвращаться, еще возьмет да превратит под горячую руку в крысу или жабу. Хе-хе, вот они – темные суеверия; атеистическая пропаганда, ау, где ты, родимая? Но вы, мадам, однако, еще та штучка: если меня – так пороть, а как сама нашкодила, так за Миньку прятаться?»
– Пойду, вещи забрать надо, поблагодарить, попрощаться.
– А не боишься? – сама Беляна, не скрываясь, трусила.
– Меня как раз в день именин до беспамятства выпороли, чего мне теперь бояться?
– Прямо в именины? – удивилась старостиха.
– Ага!
– За что ж тебя так?
– Как за что? Для вразумления!
– Да будет тебе, за что все-таки?
– А вот, как сейчас, за слабого вступился. Дураком был, дураком и остался, тогда выпороли, сейчас даже и не знаю, что Нинея придумает?
– Так, может, не пойдешь? – Беляна оглянулась на дом Нинеи, словно оттуда могли выстрелить.
– Сразу сгоряча не убила, теперь уже не убьет, а больше я ничего и не боюсь, – бодро заявил Мишка, демонстрируя уверенность, которой вовсе не испытывал.
– Как ты ее остановил-то?
– Самому бы знать!
– Ну что, пойдем? – Беляна снова оглянулась на жилье ведуньи. – Или подождем, пока остынет?
Тут неожиданно подал голос отец Михаил:
– Не ходи, вертеп дьявольский… душу погубишь…
– Я, отче, в этом вертепе дней двадцать, и – ничего, даже тебе вот помочь сумел.
– Господь помог, но не испытывай терпения Его… Ведьма зла сейчас…
Беляна влезла в разговор голосом сварливой тещи:
– Опомнился, Аника-воин, предупреждала я тебя!
– Гордыня обуяла… думал, справлюсь. Грешен я, прости, сестра, усомнился в словах твоих…
Отец Михаил зашелся в долгом кашле, на губах выступила кровь. «Господи, неужели туберкулез? ЗДЕСЬ это – приговор».
– Беляна Веденеевна, – Мишка кивнул на священника. – Он хоть ел сегодня?
– Постился перед подвигом, хотел чистым в бой вступить…
– У тебя с собой есть что-нибудь? Нинеиного он не возьмет.
– Есть, пойдем, я дам.
Нинея, задумавшись, сидела за столом, все такая же властная и надменная, но сквозь величие уже начали проступать привычные черты деревенской старухи.
– Красава, смотри какая у нас бабушка красивая стала, – обратился Мишка к Красаве, – ты ее, наверно, такой и не видела никогда.
– Видела, видела! Только она скоро опять старой станет. Я, когда вырасту, стану ведуньей и сделаю так, стобы она всегда красивой оставалась!
– Вот и молодец, только на ведунью учиться долго надо.
– А меня бабуля выусит, я узе много умею!
– Очень хорошо. А теперь иди к малышам, мне с бабушкой переговорить надо.
– А я и оттуда услысу, если бабуля разресит, а если не захосет, то я и рядом нисего слысать не буду.
Мишка вышел на середину комнаты, снял шапку, низко поклонился.
– Благодарю тебя, Нинея Всеславна, за приют и ласку, за спасение от смерти, а наипаче – за науку и мудрость. Прости, если обидел невзначай, не держи зла, а хочешь – накажи. Я теперь на всю жизнь должник твой.
– Про должок напомню, может быть… Как жизнь сложится, там видно будет, а поблагодарить… – Нинея немного поколебалась, но продолжила: – А поблагодарить и я тебя должна. Вовремя ты сегодня встрял. Наглость, конечно, это. В другой бы раз я б тебя… но сегодня ты вовремя появился. Везунчик ты, любят тебя Светлые боги.
