Сборник таинственно-лирических рассказов

Борода резко остановился, и здесь вторая волна воспоминаний накрыла его с головой. Судорога стала сводить его ноги, словно он был не на суше, а в холодной воде. Подойдя аккуратно к самому краю набережной, он с опаской и тревогой посмотрел вниз. Волны, играющие зелеными оттенками на беспокойной морской глади, зеркально и криво отразили лысое существо с выпученными от удивления глазами. И даже старая щука, прожившая в этой реке не одну щучью жизнь и видавшая многое на своем рыбьем веку, испугалась лица, которое на нее смотрело в недоумении, и предпочла уплыть в более безопасное место. Теперь Федор Иванович понимал, как чувствуют себя женщины, которые по каким-то причинам оказались нагими перед любопытной мужской нежеланной публикой. «Полундра… тысячи чертей на сундук мертвеца… мне нужно бежать, нужно бежать…» – как заклинание повторял Борода и, боясь, что его могут увидеть, непроизвольно кинулся в сторону корабля. За последние сутки он бежал уже второй раз, и тому, с какой скоростью он это проделывал, мог бы позавидовать даже самый выносливый спортсмен в мире. Досадно, что у него не принимали нормативов, как это принято в спорте. Не то Федор Иванович мог бы легко претендовать на звание мастера спорта по легкой атлетике. С молниеносной скоростью домчавшись до трапа корабля, Борода стал подниматься, но дорогу ему преградил щуплый человечек в пенсне (больше походивший на молодого кузнечика), который явно не собирался пропускать его внутрь.

– Мне нужны эти двое… Волосатый и Лысый… – выпалил Борода, сам еще не понимая того, для чего он здесь и о чем будет с ними разговаривать.

Кузнечик явно не понимал, кого разыскивает этот мужик с выпученными, как у отварного омара, глазами, а потому сухо и лаконично произнес:

– У нас таких нет.

– Как же так нет? А мохнатый верзила и его лысый начальник… ну тот лысый черт, который играет в карты, как бог.

Кузнечик поднял глаза кверху, пытаясь вспомнить среди своей команды описанных персонажей. Но, повертев немного глазами в разные стороны, так и не вспомнил. Несмотря на всю свою грамотность в точных морских науках, он очень плохо разбирался в людской психологии, а потому не отдавал себе отчета, что перед ним стоит суровый русский мужик, у которого постоянно чешутся кулаки, и не подозревал, чем может ему грозить такой ответ. Поправляя пенсне, он весьма поэтично заметил:

– Никогда не слыхивал, чтобы в одном предложении путали черта и бога… Да и о том, чтобы сам Господь играл в карты, тоже слышу впервые…

В любом бы другом случае Борода не спустил бы такого сарказма, но сейчас ему было не до того, а потому он настаивал на своем:

– Мне нужен Лысый и этот, Мохнатый, ну как там его… – при этом он щелкнул пальцами так громко и сильно, что, окажись в его руках грецкий орех, расколол бы его надвое.

Кузнечик, почувствовав в этом щелчке невероятную силу, предпочел сделать два шага назад. Но здесь лицо Федора Ивановича засветилось таким лучезарным спокойствием и умиротворением, как будто он разгадал истинную тайну смысла бытия человеческого.

– Вспомнил! Вспомнил я, как звали этих мерзавцев! – закричал Борода, да так громко, что у Кузнечика от неожиданности чуть не проявилась старая болезнь заикания. – Олег Олегович Лысый и Степан Степанович Волосатый… – произнес Борода с таким неподдельным восторгом, как будто являлся работником театра и объявлял выход на сцену двух известных артистов.

Сказанное Бородой еще раз прокрутилось в голове у Кузнечика, словно белье в центрифуге, и теперь он уже не сомневался в том, что перед ним стоит человек, страдающий долгим запоем и, как следствие, белой горячкой. – Таких людей на этом корабле нет… – отчеканил Кузнечик, но только в этот раз он повторил это таким тоном, словно рапортовал военному начальству об отлично выполненном задании, и, еле-еле сдерживая смех, уставился на Бороду.

Но Борода и не думал отступать.

– Как это нету, как это нету?! А бороду мне, по-твоему, кто отрубил, бояре? – закричал, сокрушаясь, Федор Иванович.

И вместо того чтобы взять Кузнечика за грудки (как это обычно делал Борода, если его куда-то не пропускали), отодвинуть того в сторону и спокойно пройти на корабль, Борода решил не хулиганить и не нарушать морской устав. Вместо этого он полез во внутренний карман пиджака, достал из него какой-то документ и, ткнув его прямо в лицо молодому человеку в пенсне, стал ждать, когда же его пропустят. Но Кузнечик и не думал этого делать, поскольку объект находился «под его усиленной охраной», и шутливое распоряжение «никого не впускать», данное Кузнечику полупьяным капитаном, было воспринято последним слишком буквально. Прогуливаясь по кораблю взад и вперед, ошибочно чувствуя свое превосходство над другими, Кузнечик надуманно наделил себя невероятным грузом ответственности и впервые в жизни почувствовал себя частью команды и даже мужчиной. Поэтому, делегируя свой документ, Борода ровным счетом ничего не добился. Кузнечик, щурясь в документ и поправляя пенсне, не мог разобрать каракули Федора Ивановича, а потому счел, что документ недействителен, о чем и незамедлительно сообщил Федору Ивановичу.

– Как это недействителен?! – сокрушался Борода, все больше краснея от злости. – А печать, а подпись директора порта тоже недействительны, насекомого ты сын (вместо сукин сын)! – закричал Борода, не чувствуя при этом, что уже начинает терять самообладание.

Испугавшись такого обращения, Кузнечик снова сделал шаг назад, усомнился в собственном превосходстве и для чего-то протянул Бороде руку. Но Федор Иванович не ответил ему взаимностью, а только спрятал документ туда, откуда его достал, и произнес:

– Мне нужны Лысый и Волосатый! И если уж ты не хочешь меня пропускать, тогда доложи Волосатому или Лысому, что к ним пришел Борода и желает их видеть!

Сам не зная зачем, может, от страха, а может, оттого что Федор Иванович заинтриговал человека в пенсне, Кузнечик спросил:

– А зачем они вам?

Федор Иванович не хотел пускаться в долгие объяснения, но для того, чтобы самому определить цель своего визита, он проговорил:

– Еще вчера я был бородатым, примерно как ваш Волосатый, но они меня для чего-то побрили, и теперь я такой же страшный и лысый, как владелец этого судна… – сказал Борода и, вспомнив о своей красивой бороде, чуть не прослезился. – В общем, я хотел с ними встретиться…

И здесь Федор Иванович, путая и переставляя слова, словно пьяный китаец, не владеющий русским языком в совершенстве, замялся, все больше и больше понимая нелепость своего визита. Уже стоя напротив Кузнечика и переминаясь с ноги на ногу, он вспомнил условия спора: на это отчаянное мероприятие он решился исключительно ради Зинаиды Федоровны. Не зная, как ему поступить и какое решение будет правильным, он отдал себя на волю случая. И судьба распорядилась так, что он теперь без бороды! А это означало, что Лысый выиграл, ведь наверняка мухлевал хитрый лис! Но сегодня это было уже абсолютно неважно. Любимой бороды, с которой прожил столько лет, не вернуть, а новая отрастет ой как не скоро. Развернувшись в противоположную сторону от Кузнечика, понурив голову, Борода стал спускаться по трапу. Копаясь в памяти, Федор Иванович помнил о пиковой даме, летавшей на метле, и о других странных подробностях. Он готов был поклясться, что все, что он видел в эту ночь, было правдой, а не мистическим вымыслом или игрой воображения. Он помнил все в мелких деталях, но чего он никак не мог вспомнить, так это самого процесса стрижки. Ведь это как надо человеку надраться, чтобы не помнить момента, когда твою голову обрили, а любимую бороду остригли до основания. Спустившись вниз, Федор Иванович оглянулся и только теперь увидел, что на том самом месте, где вчера стоял корабль, на котором он так весело провел время, гордо красовалось судно, на которое его только что не пустили. Значит, Кузнечик не врал! Но как тогда объяснить тот момент, что на месте вчерашнего корабля оказался этот? Ведь причал, на котором они оба стояли, Борода бы не перепутал ни с чем на свете. Но и уйти вчерашнее судно не могло так быстро, иначе Федор Иванович уплыл бы вместе с ним. Но даже если вчерашний корабль и ушел из порта неожиданно быстро, то на его месте никак не мог оказаться этот красавец… Уже стоя на земле, Борода крикнул Кузнечику:

– А как давно вы стоите в порту?

– Со вчерашнего утра… – резво отозвался Кузнечик, ободренный, видимо, тем, что не пропустил на корабль лысого типа.

«Ну и дела … – подумал Борода и вместо потерянной бороды почесал гладкий подбородок. – Если корабля не было, то где ж я был сегодняшней ночью? Ведь я точно помню и корабль, и двух интересных господ… А если всего этого не было, то что это значит?» За долгие годы работы в порту Борода слышал мистические истории, которые иногда случались на заброшенных кораблях и гниющих баржах. Но он не был свидетелем и тем более участником, а потому не особо верил слухам, гулявшим по берегу и передававшимся из уст в уста. Но теперь он невольно задумался… «Ну и дела», – снова повторил Борода и побрел к месту сбора на утренний инструктаж…

Стоит ли говорить, с каким недоумением восприняли мужики побритого наголо Бороду. Ни одна новость за первые три дня не обсуждалась так оживленно и эмоционально. Да что там первые три дня, без ложной скромности можно сказать, что такого оживления и споров здесь не было никогда! Если раньше порт напоминал улей со здоровыми пчелами, то теперь казалось, что эти пчелы просто сошли с ума. Поступок Бороды наделал столько шума, что сложно описать словами. Он вызвал в людях восторг, радость, грусть, критику, разочарование. Весь порт как будто разделился на множество партийных ячеек и вел ожесточенные дебаты со своими противниками. Лучшие друзья, не разделявшие поступок Бороды, становились врагами, а давние враги, у которых на этот счет было единое мнение, наоборот, примирялись. Ванька-Якорь, закадычный друг Бороды, не узнавший его в первый раз, сначала осудил такое безобразие, но потом, когда услышал от самого Федора Ивановича про якобы несуществующий корабль и про те странные обстоятельства, которые привели к облысению, несколько смягчился. И все же большинство людей, вне зависимости от того, разделяли они поступок Бороды или нет, предполагали, что все это сделано от большой любви.

И Федору Ивановичу, чтобы хоть как-то оправдать себя, тоже хотелось так думать, но почему-то не думалось. Единственное, на что оставалось ему уповать, так это на то, что Нагая оценит его отчаянный поступок. И он с нетерпением стал ждать этой встречи, возможно, последней в их жизни. А общество, раздробленное, расколотое, сомневающееся в истинных причинах и сгорающее от любопытства, никак не решалось спросить Федора Ивановича напрямую о том, что сподвигло его на такой неординарный поступок. А он и сам до конца не знал ответа на этот вопрос, но точно чувствовал, что вместе с бородой ушли уверенность, сила и какая-то необъяснимая власть над другими. Ему казалось, что он потерял часть самого себя, и эта самая часть составляла основу его личности. Он стал жить с ощущением того, что предал себя, выбросил под дождь любимого пса, который служил ему верой и правдой долгое время. Ощущения, которые он испытывал от отсутствия мохнатости, вызывали дискомфорт и раздражительность. Разочарованно щупая подбородок, Федор Иванович наивно полагал, что от этого действия как можно быстрее появится первая щетина. Он лежал в темной комнате и машинально всматривался в потолок, и со стороны могло показаться, что этот человек сходит с ума или выполняет таинственный обряд, известный лишь ему одному. Наверное, всем известную лампу Аладдина натирали не с таким рвением, как делал это Федор Иванович со своим лицом и подбородком. Он прекрасно помнил о том, как медленно зарастает его лицо, тем не менее продолжал усердно водить шершавой рукой по гладко выбритой коже, на которой не было даже маленького намека на появление растительности. Эти незамысловатые движения совершались скорее от досады на себя, чем по другой причине. «И как меня так угораздило… и, главное, не помню… бес попутал… нечистая вмешалась… дьявол посмеялся… – думал Борода и тут же противоречил сам себе: – Да какой дьявол, какая нечистая… вздор все это… любовь к Зинаиде Федоровне – вот единственная причина моего поступка». Но здесь на смену этим, уже казалось, укоренившимся выводам приходило другое: «Да какая там любовь… ну какая любовь на старости лет… просто надрался в хлам. А эти два чудака посмеялись надо мной… Но почему я тогда не нашел сегодня ни их корабля, ни их самих?! Нечистая вмешалась, ей-богу, она самая».

Так и лежал Федор Иванович до утра, а в голове его крутилась карусель из разных противоречащих друг другу мыслей. И лишь с восходом солнца он вспомнил, что сегодня истекают три дня, о которых говорила Зинаида Федоровна. Осталось только узнать, который час на дворе. Стрелки старых часов, из которых, видимо, не так давно ушла жизнь, замерли на одной отметке. А потому, не имея возможности определить точное время, Борода прикинул, что сейчас около шести утра. За долгие годы работы в порту он научился определять время почти безошибочно, и этот раз не стал исключением. «Через час придется выходить на работу», – подумал Федор Иванович и, сев на кровать, просунул свои сморщенные от морской воды ступни в точно такие же сморщенные от его пальцев тапки… Время с утра летело стремительно, и единственное, чего хотел Федор Иванович, – чтобы Зинаида Федоровна пришла вовремя. Передвигая тяжелые коробки и перетаскивая мешки с зерном, Федор Иванович старался отвлечься от волнующих душу мыслей, но у него это не получалось. Распоряжения, которые он отдавал своим работникам, были какими-то неуверенными и незаконченными. Глядя на корабль Нагой, Борода глубоко вздохнул. К нему уже стали подходить первые пассажиры, и в порту становилось шумно и людно. Борода бросил на полпути ящик, жестом указал одному из работников, чтобы донесли за него, а сам двинулся по направлению к набережной.

Через несколько минут ожидания Борода увидел двух подруг Зинаиды Федоровны, а потом и ее саму. Уже издалека она показалась ему уставшей, но очень счастливой. Она смотрела куда-то в небо, широко улыбалась и что-то восторженно рассказывала подругам (наверное, про Петербург). Влюбленному же Федору Ивановичу показалось, что эта улыбка предназначена специально для него, и он, улыбнувшись в ответ ртом, где не было трех передних зубов, засиял от восторга. Вообще-то он редко улыбался, возможно, из-за сурового характера, а может быть, из-за пробелов между зубами. Но сейчас он буквально залил счастьем всю набережную и весь порт. Вот так он и сиял на солнце, как только что отчеканенная монета, выпавшая из кармана растяпы, которому она досталась. Охваченный волнением и восторгом, он, улыбаясь своим беззубым ртом, наверное, мог бы простоять так даже после того, как Нагая прошла мимо.

Но, поравнявшись с Бородой, она неожиданно для него самого спросила:

– Голубчик, вы не подскажете, где я могу увидеть Федора Ивановича Бороду, а то что-то я не вижу его на набережной (последнюю часть предложения она сказала по большей части для себя и как-то задумчиво).

И если раньше при волнении Федор Иванович не мог выговорить одну букву «р», то теперь он не мог выговорить вообще ни одной буквы. Улыбка сползла с его лица, как убитый слизняк с мокрого кафеля. Стараясь произнести хотя бы слово, Федор Иванович замычал, словно мартовский бык. Женщины вопросительно на него уставились.

Одна из подруг Зинаиды Федоровны, имея нетерпеливый нрав и не смея слушать более эти мычания, пристально взглянула на Бороду и категорично заявила:

– Он немой.

И, взяв Нагую под ручку, быстро потащила ее вперед. Обескураженный таким поворотом дел, Федор Иванович стал понимать, что счастье уплывает от него в прямом смысле слова! Язык, который так долго готовился сказать хотя бы один комплимент в адрес Нагой, онемел, а ноги, которые еще недавно буквально носили Федора Ивановича, как будто бы приросли к земле. В относительно небольшом узком порту Федор Иванович часто слышал, как мужики говорили иностранным туристам: «Что ты встал как истукан?». Но он и предположить не мог, что сам станет истуканом в буквальном смысле этого слова! Люди, не всегда понимающие, кто такой «истукан», теперь могли лицезреть его воочию. Единственным местом, которым сейчас мог шевелить Борода, была шея. Повернув ее на 30 градусов вправо, «истукан» увидел, как Зинаида Федоровна тоже крутит головой и ищет кого-то глазами. Она расспрашивала о чем-то коллег Бороды.

Две ее подруги уже поднимались по трапу, но Зинаида Федоровна все еще оставалась на земле. Спросив что-то у Ваньки-Якоря и посмотрев в сторону Бороды, она покрутила у виска пальцем и стала быстро подниматься по трапу. И только сейчас, сбросив с себя оцепенение, Борода кинулся к кораблю. Добежав до Ваньки-Якоря, он услышал.

– Не поверила она мне… не поверила, что ты это… ну в смысле без бороды…

Федор Иванович догадался об этом уже без комментариев и хотел кинуться на корабль, но трап стал автоматически подниматься на борт. Борода выругался и от отчаяния чуть не ухватился кончиками пальцев за поднимающийся механизм. Только обескураженный взгляд и голос Нагой, которая стояла на борту корабля вместе с подругами, спасли его от этого отчаянного поступка.

– Так это действительно вы, Федор Иванович? Но что вы с собой сделали? – спросила Нагая.

– Я… я… я… – начал было Борода и, поняв, что сейчас не самое время тушеваться, выпалил словно из пушки: – Я сбгил богоду по вашей пгосьбе… я гешился на это гади вас… о том, о чем вы пгосили меня в письме…

– В каком письме? А-а-а, вы о той самой записке… – как-то легкомысленно ответила Нагая, давая искренне понять, что уже забыла о ней. – Но я не писала вам ничего подобного и никогда бы не написала этого, зная, как вы дорожите своей бородой.

Теперь Федор Иванович уже окончательно ничего не понимал. Зинаида Федоровна тоже не понимала, какое она имеет отношение к тому, что Борода облысел, но точно знала, что соображать нужно очень быстро, так как времени у них почти не осталось. Корабль уже дал гудок и стал медленно отходить от набережной петербургского порта. И здесь Зинаида Федоровна, сообразив что к чему, залилась истерическим смехом.

– Федор Иванович! – кричала она как можно громче, чтобы легкий ветерок не уносил ее слова. – Это письмо писала моя подруга, она писала его под мою диктовку… И я думаю, она просто решила вас разыграть и, ничего не сказав мне о своем дополнении, просто дописала от себя…

Здесь ветер съел концовку ее слов, и Борода не расслышал, чем же закончилось предложение. В пылу негодования и возмущения Борода выкрикнул:

– Я убью этого крокодила…

Нагая тоже не все слышала из сказанного Бородой и с улыбкой продолжила выговаривать слова, борясь уже не столько с ветром, сколько с расстоянием, которое становилось между ними все более заметным.

– Но мне все равно приятно, Федор Иванович, ведь вы сделали это ради меня…

И здесь сердце Бороды заметно смягчилось, а на глазах проступили слезы… Больше всего на свете он хотел услышать именно это и обнять эту женщину. Очень хотел… но уже не мог. Чтобы хоть как-то сохранить эту тонкую, слабую, исчезающую связь с ней, которая стала рваться с каждым мгновением, он крикнул:

– Я буду ждать вас, Зинаида Федоровна, буду ждать на будущий год… летом… ведь Петербург летом прекрасен!

Чайки, знавшие Бороду много лет, речной ветерок и, казалось, даже корабли затихли в эту минуту, чтобы между двумя людьми, кричащими друг другу, появился невидимый коридор из слов и ощущений. Сейчас Нагая прекрасно расслышала Бороду и ответила:

– Федор Иванович, спасибо вам. Мы непременно будем с мужем… Вы очень добрый человек, а с бородой вам гораздо лучше…

Но Федор Иванович уже ничего не желал слышать… После слов «будем с мужем» ему стало одиноко и очень досадно. Именно в этот момент ветер усилился, а чайки закричали еще истошнее, чем обычно, навсегда заглушая любимый голос для нелюбимого человека. Губы Нагой еще что-то шептали, но сейчас Федор Иванович предпочитал слышать крики чаек, чем голос той, которая никогда уже его не полюбит и которая навсегда уплывала от него в бесконечную даль.

Вот так закончилась еще одна история Федора Ивановича Бороды. С тех пор прошло уже много лет. Так много, что душевные раны зарубцевались, а борода стала густой и красивой, как когда-то давно. Федор Иванович снова стал уверенным и сильным, хотя годы непременно взяли свое. Но он старается не унывать и держать парус по ветру. И если вы когда-то окажетесь в том самом порту и услышите: «Ну кто так отгружает?», «Эй, а ты куда понес этот мешок?», «А ну, мужики, навались…», – знайте, что это командует Борода, о котором вы когда-то читали!

Несостоявшаяся свадьба

В доме Марии Гавриловны Савельевой уже с самого раннего утра все были на ногах. Единственная и горячо любимая дочь Варенька выходила замуж. Это событие стало настолько неожиданным, что застало многих друзей, знакомых и, конечно, в первую очередь многочисленных родственников Савельевых врасплох. Все удивлялись не только скорому бракосочетанию Вари Савельевой, но и прежде всего мужчине, который за нее посватался.

Ее жених, Сергей Александрович Ланской, в городе и за его пределами был личностью очень известной. Выходец из дворянского рода, высокий, статный, физически развитый мужчина с черными глазами и густой бородой сводил с ума не только молодых девушек, но и женщин постарше. Он никогда не знал отказа, и ходили упорные слухи о том, что даже высоконравственные замужние дамы уходили от своих мужей, стоило только Ланскому поманить их мизинцем. Совсем молоденькие девушки хотели стать постарше, приблизившись тем самым к возрасту томного ловеласа, а зрелые дамы, напротив, мазали свои лица разными кремами, чтобы стать чуточку моложе и тем самым увеличить свои шансы на то, что когда-нибудь Сергей Александрович взглянет и на них. В общем, при виде этого мужчины многие женщины томно вздыхали, и даже первые красавицы города не всегда могли рассчитывать на его расположение!

А здесь какая-то Варенька Савельева! Простая и невзрачная, из семьи со средним достатком, она чем-то все же не просто зацепила Сергея Александровича, а уже совсем скоро должна стать его законной женой. Эта новость, которая разлетелась по всему городу за считанные часы, выглядела не как простая сенсация, а как информационная бомба! Об этом судачили все и повсюду: в магазинах, на перекрестках, в повозках, запряженных гнедыми лошадьми, и речных трамвайчиках, в знатных домах и домах поскромнее… Даже маленькие дети, не понимавшие смысла происходящего, и старики, выжившие из ума, и те подхватили эту новость и говорили о ней как о чем-то важном и невероятном…

А тем временем приготовления к свадьбе шли полным ходом. Мария Гавриловна, обычно тучная и грузная женщина, в эти дни была не похожа на себя. Ее переполняли добрые чувства, и она находилась в предвкушении того, что уже совсем скоро их жизнь круто изменится и все материальные трудности уйдут на второй план. По крайней мере, она на это очень надеялась! В грязном фартуке и поношенных тапках она руководила всеми приготовлениями. Лучшие подруги Марии Гавриловны, охотно согласившиеся помочь ей в этом хлопотном деле, беспрекословно выполняли ее поручения и даже не помышляли уйти домой, пока все не будет готово. До свадьбы оставался всего один день, а платье Вареньки еще только предстояло забрать из ателье, куда его отвезли на подшивку пару недель назад.

Сколько ходило разных слухов, сплетен и разговоров, когда Савельевы ездили в свадебный салон, сложно представить даже самой знатной сплетнице! Все дело в том, что ни одно, даже самое маленькое платье не подходило Варе по размеру и смотрелось на ней как огромное пальто на огородном пугале. Она не обладала от природы большим бюстом, а точнее сказать, не имела его вообще, поэтому даже в области груди платью не за что было зацепиться. Ну а, как известно любой женщине и каждому женскому угоднику, если матушка-природа не наградила девушку спереди, то и сзади обычно похвастаться нечем! От такой болезненной худобы Варенька страдала с раннего детства. А когда она стала взрослой и пришла пора показать себя во всей красе, девушка сделалась еще несчастнее. Мария Гавриловна всегда помнила об особой впечатлительности дочери, а потому, когда они еще только собирались приобрести самую долгожданную девичью обновку, тщательно выбирала свадебный салон, учитывая при этом главным образом профессиональные навыки и лояльность продавцов. Хотя, сказать по правде, выбирать особо было не из чего, так как в городе таких салонов было всего три и в каждом из них работала поклонница Сергея Александровича, которая по совместительству являлась не только профессиональным продавцом, но и профессиональной сплетницей.

Все три сплетницы, работавшие в салонах, хорошо знали друг друга, а потому со злой иронией гадали, к кому же из них приедет Мария Гавриловна со своим «веретеном». Они с нетерпением ожидали молодую невесту, и каждая из «подруг» хотела льстиво позлорадствовать над девушкой и лишний раз поведать миру о том, какая она худосочная и неприметная. Более того, каждая из девушек нарисовала себе примерный сценарий развития событий и приписала Вареньке такие качества, которых в ней отродясь не водилось. «Какой все-таки, должно быть, у нее дурной вкус и манеры ни к черту», – говорила первая из подруг, сплевывая при этом в кулак шелуху из-под семечек. Вторая, которая была ненамного полнее самой Вареньки, говорила, что такой пугающей худобы, как у Савельевой, она еще не встречала. Ну а третья подружка, считавшая себя самой модной среди представленной троицы, отличавшаяся повышенной волосяной растительностью по всему телу, и вовсе заявляла, что Варенька (которую она ни разу не видела) самая небрежная особа, какую ей доводилось встречать, и что какое бы шикарное платье девушка ни выбрала, ей с ее данными уже ничто не поможет. Ведь благодаря такой внешности легко испортить даже очень элегантную вещь!