По прозвищу Адмирал

Владимир Поселягин

По прозвищу Адмирал

Серия «Наши там» выпускается с 2010 года

Оформление художника Павла Ильина

Прошло восемь дней, но с того памятного вечера в Кремле, где произошло награждение фронтовиков и тружеников тыла (я себя больше причислял к последним), никаких подвижек не было. Я с удовольствием занимался делами, давно махнув рукой на радио, куда меня так и не приглашали, а так как, как обмолвился товарищ Сталин, небольшое кустарное производство глушителей для оружия его очень заинтересовало, то на нас вышли уже на следующий день. Люди наркома Берии. И вот я уже неделю помогаю деду налаживать под их патронажем производство, которое было организовано на участке моей усадьбы, больно уж удобно вести там работу.

Был комсомольский набор, и у нас появилось шесть добровольцев от четырнадцати до шестнадцати лет: пять девушек, три из них были из местного ПТУ, и один крепкий паренёк. Он в основном грузчиком работал. Дядя Стёпа, тот раненый танкист-фронтовик, стал старшим мастером, а он действительно был со станками на ты. Одна из сокурсниц Тани, не отрываясь от учёбы, стала вести бухгалтерию на производстве. Так что дело пошло.

Естественно, глушители мы делали не поточно, а под конкретное оружие. Нам доставили пять ящиков с СВТ и наганы. Ещё обещали прислать ТТ с удлинённым стволом, но дальше обещаний дело пока не шло.

Мы накручивали на стволах резьбу и пробовали на милицейском стрельбище. Правда, из-за не очень хорошего качества резины – лучше просто не было – мембраны долго не продержатся, поэтому для винтовок было лимитировано количество выстрелов до тридцати, для револьверов и пистолетов – до пятидесяти, потом требовалось сменить мембраны. К каждому глушителю давался тройной запасной комплект. И три дня назад мы отправили часть винтовок и десять наганов на гос-испытание, после которого ждём крупный заказ.

Покинув производство, я зашёл в музыкальную школу, где мы с моим ансамблем в течение полутора часов прорепетировали несколько песен. Потом двинул к тому дому, где проживал. Там, натаскав воды в хату, подтопил печи, всё же зима на улице, минус двадцать. А теперь надо выполнить просьбу Димки обновить ледяную горку в огороде со спуском на речку. Горка у нас была одной из самых лучших на улице. Все соседские детишки, что там скатывались, набрав скорость, проезжали почти триста метров, аж до противоположного берега. На горку я натаскал шесть вёдер воды. Там в пробитые ямки набил снег, сглаживая лопатой, и аккуратно залил всё. Завтра можно будет кататься, за ночь должно хорошо схватиться.

Закончив и укрывшись от ветра за корпусом баркаса, я смотрел на проделанную работу со стороны, придирчиво ища недоделки. Те места, где я подновлял, были хорошо видны белыми пятнами. Именно тут, у баркаса, возле левой подпорки меня и нашёл Лабухин.

– Доброго вечера, Константин Львович, меня ищете? – первым заметил я его, выходя из-за корпуса баркаса. Интересно, что ему нужно?

Сейчас четвёртый час, темнеет. Через час мы с моей музыкальной группой должны выступить в одном из госпиталей, и мне ещё нужно собраться, переодеться.

Ветер бросил в лицо колючий вихрь снега, отчего я поморщился и поднял меховой ворот тёплого пальто. К зиме я подготовился хорошо. У меня был ватник, вроде армейского, пальто для школы, тулуп для суровых морозов и потёртое старое пальто слегка не по размеру, в котором я сейчас и находился. Оно у меня было вместо рабочей зимней куртки и слегка укорочено для удобства. Немного повреждено, хоть и аккуратно заштопано, так что порвать его было не жаль. По двору и по хозяйству я работал именно в нём.

– Здравствуй, Александр, – поздоровался сверху Лабухин, ища взглядом возможность спуститься.

Под снегом была деревянная лестница, но зимой она никому не нужна и её не чистили, а детишки, скатываясь с горы, в сторонке от неё прорубили себе лопатами в снегу ступени, им хватало. Но помредактора, видимо, их не заметил, поэтому предложил:

– Может, ты поднимешься?

Я подхватил оба пустых ведра и лопату и поднялся по ступеням. Поручковавшись, мы направились к дому. В сенях я разложил вещи по своим местам, и мы прошли в половину мамы, где в основном и царила жизнь. Мамы ещё не было, училась, бабушка кормила Киру кашей, и накидала нам на стол Марина. Лабухин взял стакан с горячим чаем и начал греть руки. Ну да, его пальто особо не греет. Может, оно и стильно выглядит, но скорее для осени или весны, но никак не для такой зимы.

Я сделал бутерброды из копчёного сала – мы с дедом недавно коптили – и стал есть, прихлёбывая чай. Когда гость отогрелся, то заговорил:

– Ну что, Александр, идём?

– Куда? – рассеянно откликнулся я, прожевав кусок бутерброда.

– На радио конечно же.

– А что мне там делать? – без особого интереса спросил я.

– Как что там делать?! Выступать.

– С какой это радости? – наконец выказал я эмоции, посмотрев на гостя. – Сами отказались от меня. А я за это время заполнил свободное время, его у меня нет. Через сорок минут у меня выступление в госпитале. Уже ждут.

– Подожди, Александр, ты серьёзно? – несколько растерянно поинтересовался тот, такого ответа он явно не ожидал.

Я же продолжал свою игру. То, что меня уговорят вернуться, понятно. Но вот так по-барски прийти, мол, возвращайся, мы тебя прощаем – это они зря. Мне ведь прямо сказали, что в моих услугах не нуждаются, от этого и будем отталкиваться, и на этом лёгком противостоянии я надеюсь что-нибудь поиметь. Что, пока сам не знаю, но и просто хотел поставить их на место. Считайте это капризом, но бежать по первому их зову я не собирался. Да и реально у меня времени не было.

– Серьёзно, – спокойно ответил я. – Если раньше я был малоизвестен и такие выступления мне были нужны, чтобы продвинуть свои песни и остальное, то сейчас без надобности. Имя я себе сделал, меня все знают. Может, через пару лет и забудут, так я и не против. Стартовый толчок был, больше мне от вас ничего не нужно. Конечно, если бы вы сами не отказались от моих услуг, мы продолжили бы сотрудничество, но сейчас вряд ли. У меня слишком плотный график. Втиснуть в него ещё вас невозможно.

– А завтра?

– Занят, – был мой ответ. – Всю эту и следующую неделю тоже занят. Я спать прихожу домой пол-одиннадцатого. В школе приходится задерживаться на час-другой, потому что домашнее задание делать дома я просто не успеваю.

Марина, активно греющая уши у разделочного стола, только фыркнула. Ну да, тут я немного преувеличил, школьные задания мы выполняли дома с ней вместе вечерами. Она не знала, чего я добиваюсь, не посвящал в суть, поэтому понятно, что сейчас её с кухни метлой не выгонишь, пока не узнает, к чему я вообще веду этот разговор. Но Марину, к её большой досаде, окликнула бабушка из зала, где шло кормление моего младшего братишки, и она убежала.

– Александр, – мягко, как ребёнка, увещевал Лабухин, – это ведь не наше пожелание, а решение сверху. Его нужно выполнить, причём в короткие сроки.

– Не мои проблемы. Это вы попросили меня больше у вас не появляться. Сказано – сделано. Не думаю, что стоит и дальше переливать из пустого в порожнее, мне нужно собираться в госпиталь. До него полчаса бежать.

Гость не уходил, он прошёл со мной на мою половину и всё нудил о своём, пока я быстро переодевался. Свою гитару можно не брать, на таких концертах я использовал инструмент из музыкальной школы, её парни прихватят с собой. Так что, застегнув куртку, вместе с гостем покинул дом и, снова дав свой твёрдый отказ участвовать в ближайшее время в их делах, махнул рукой и побежал к речке. Нужно добежать до госпиталя как можно быстрее, Лабухин своим приходом меня изрядно задержал.

На месте уже всё было готово, моя группа тихонько настраивала инструменты в актовом зале бывшей школы, куда начали стекаться раненые и медперсонал, так что я появился вовремя. А под конец концерта и мама подошла. Она у нас по программе последней выступала с двумя песнями. Обе из запретного списка.

Следующие два дня я был неуловим для помредактора и других посыльных с радио. Меня действительно сложно поймать, если только в школе или поздно вечером, когда я возвращался домой. Только эти два дня были выходными. В субботу – укороченный учебный день, а в воскресенье мы вообще не учились, и я спозаранку убежал по своим делам. А что меня ищут, узнавал от родственников или знакомых. Только не обращал внимания, дел действительно было столько, что присесть некогда. Это я будущие дни освобождал, уговорят же меня, вот и бросился на максимум дел, чтобы подосвободиться.

Поймали меня в понедельник в школе. Это была отчаянная попытка, ведь последний учебный день перед зимними школьными каникулами. Видимо, представив, что меня в эти дни вообще отловить будет невозможно, пустили вперёд тяжёлую артиллерию: приехал сам главный редактор, с которым мы успели за всё время сотрудничества неплохо сдружиться. Хороший дядька. И он меня всё же уломал на сегодняшнее вечернее выступление, мол, сверху уже не просто приказывают, а откровенно угрожают. Да и как иначе: в пятницу объявили, что вечером будет моё выступление, а тут раз – и отменили, и всё, молчок. Приказ сверху спущен, так извольте выполнять, иначе на сотрудников обрушатся все те кары, о которых они только слышали. Так что дирекция радио была поставлена в такие условия, что не выполнить приказ просто не могла, и сегодня был тот самый крайний срок, что ей дали. Как в утешение сообщил мне главред, чиновник, который спустил приказ гнать меня ко всем чертям и запретить мои выступления, наказан. Правда, как именно, главный редактор был не в курсе, но больше палки в колёса тот ставить мне не будет. Зато он знал, из-за чего чиновник проявил ко мне такое неприятие. Да тот самый «мэтр» попросил, они родственниками были, чиновник и нажал на все доступные рычаги. Вот ему, похоже, за это по рукам и надавали. Чудо будет, если он вообще на своём месте усидит.

Вот так мы ударили по рукам, договорившись о времени, когда я подойду со своими музыкантами, выступать с ними было моим условием. Более того, сверху спустили приказ: цензуры нет, и заранее прослушивать нас, как ранее, не будут. Такое уже было, и тот опыт был удачным. Слушателям нравилось. О списке запрещённых песен главный редактор уже знал, как и то, что теперь им дали ход, хоть и в единственном исполнении. Раз сказали, прозвучит только единожды, значит, так и будет.

Главред уехал на машине с водителем, а я после уроков побежал по своим, предупредить, чтобы готовились к вечернему выступлению. Это мне привычно вещать на весь Союз, а некоторые сразу стали мандражировать, пришлось успокаивать. Но, надеюсь, не сфальшивят. Маму я застал дома во время кормления Кирилла, тут повезло, обещала быть на месте к нужному часу, сразу после своих уроков подойдёт. Ну и сам я занялся подготовкой и другими делами.

Москва. Улица Тверская. Здание Всесоюзного радио

Пять месяцев спустя. 6 мая 1942 года.

20 часов 37 минут

—…Мне пора заканчивать сегодняшнее выступление. По уже сложившейся за эти месяцы традиции завершаем мы передачу исполнением песен из запрещённого списка. Однако сегодня будет исполнено не две, как обычно, а пять. В прошлую передачу я об этом уже говорил, как и перечислял названия песен. Да, мне приходит множество писем от разных граждан нашей необъятной страны, и я всё же вернусь к этому вопросу, хотя ответил на него ещё в первую и вторую передачи после долгого перерыва. Несмотря на ваши многочисленные просьбы убрать понравившиеся песни из запрещённого списка, сделав их доступными, этого никто не сделает. В прошлом году в декабре на награждении в Кремле я смог поговорить с товарищем Сталиным и коснулся этой темы. Выслушал он меня внимательно и лишь развёл руками, сообщив, что он не специалист в этом вопросе, и если компетентные товарищи из соответствующих организаций запретили их исполнение, любое, то он ничего сделать не может, не такой товарищ Сталин и всесильный, как некоторые думают. Именно так он мне и ответил. Тогда я поинтересовался у товарища Сталина, нельзя ли исполнить их хотя бы один раз, мне действительно обидно, что эти песни ушли в чёрный список, в архив. И вот после недолгого размышления товарищ Сталин решил мне помочь, тут он уже мог поспособствовать. С тех пор и сложилась такая традиция. Передачи у меня раз в неделю, и исполнители, которых я подбираю для выступлений сам, исполняют по две песни. Насчёт же того, чтобы снять с этих песен запрет, мне соответствующие товарищи ответили твёрдо: никто изменять решений не будет. Поэтому, если кто не слышал эти песни, не успел к приёмнику, я сожалею, услышать их ещё раз никому не будет дано. Ну а так как сегодня заключительный день – на лето я прекращаю выступления, – то и будет исполнено шесть песен.

Диктор, с которым мы за это время хорошо спелись и понимали друг друга по движению или мимике, кивнул и перехватил слово:

– Да-да, вы не ослышались, дорогие товарищи радиослушатели: Александр хоть и школьник, но человек ответственный и вступил в Гражданский речной флот, он будет доставлять грузы по рекам. И завтра судно, на котором Александр будет нести службу до конца навигации, покидает порт.

– На речфлот я завербовался давно. Осенью надеюсь вернуться с новыми впечатлениями и новыми юмористическими рассказами для передач. А сейчас – первая пара заключительных весёлых песен. Одна называется «Гадалка». По названию, думаю, вы догадались, о ком она. Вторая – больше мои фантазии. Такие песни уже звучали, поэтому наши дорогие радиослушатели, полагаю, понимают, о чём я. Называется она «В синем море, в белой пене». Исполнять начнут именно с неё, музыканты уже готовятся, но прежде, чем начать, я опишу, как она мне пришла на ум, иначе вы можете не понять суть этой песни. Как вы помните, я часто делаю это. Так вот, как-то мне попалась книга о приключениях пиратов, и в ней описывались сирены, такие мифические существа. Они сидят на скалах, принимают вид прекрасных дев и поют такие чарующие песни, что моряки не выдерживают, прыгают за борт и плывут к ним. Ни один не доплыл, все утонули, но суть, я думаю, вы уловили. Говорят, моряки, когда проплывают мимо этих скал сирен, затыкают уши, чтобы не слышать их песен. А один моряк попросил привязать его к мачте, чтобы услышать. Так он канаты чуть не порвал, едва не вырвался. Конечно же я не мог не заинтересоваться, что же такое поют сирены, что матросы теряют голову. А так как я читал эту книгу на ночь, то под впечатлением от прочитанного мне приснился такой сон: представьте белоснежный пассажирский пароход, у борта стоит мальчишка моего возраста в матросском костюме, и вдруг он слышит такие слова…

Отстранившись от микрофона, я кивнул, и зазвучала песня, а мама стала подпевать.

Ла-ла-лэ-ла ла-ла-ла-ла-ла-лэйВ море ветер, в море буря,В море воют ураганы,В синем море тонут лодкиИ большие корабли, ха-ха-ха.Корабли на дно уходятС якорями, с парусами,На морской песок роняя Золотые сундуки,Золотые сундуки.Корабли лежат разбиты,Сундуки стоят раскрыты,Изумруды и рубины осыпаются на дно.Если хочешь быть богатым,Если хочешь быть счастливым,Оставайся, мальчик, с нами —Будешь нашим королём,Будешь нашим королём.Ла-ла-ла ла-ла-ла ла-ла-ла-лэ-ла-ла-ла…[1]

Когда эта песня смолкла, к маме присоединилась Таня, и зазвучала «Гадалка». В последнее время я стал чаще привлекать Таню к подобным выступлениям, да и в исполнениях на пару песни только выигрывали.

Ежедневно меняется мода,Но покуда стоит белый свет,У цыганки со старой колодойХоть один да найдётся клиент.В ожиданье чудес невозможныхПостучится хоть кто-нибудь к ней,И раскинет она, и разложитБлагородных своих королей.Ну, что сказать, ну, что сказать,Устроены так люди,Желают знать, желают знать,Желают знать, что будет.Что сказать, ну, что сказать,Устроены так люди,Желают знать, желают знать,Желают знать, что будет…[2]

Многие сотрудники Всесоюзного радио также отмечали, что не понимают странного запрета на многие песни. А они звучали, пусть не по радио, а на улицах или просто из уст бродячих артистов и музыкальных коллективов, что выступали в разных местах. Правда, было их не так много, война. Но те, кто мог их исполнять, исполняли, на это я и надеялся, дальше те сами уйдут в массы, распространяться. Главное, чтобы они слышали, как эти песни звучат ПРАВИЛЬНО.

Когда последние аккорды «Гадалки» стихли, мама и Таня покинули студию – мама заторопилась домой: ей Киру кормить нужно, а Таня – в больницу: у неё смена, я же, вернувшись к микрофону, продолжил передачу:

– Наши уважаемые радиослушатели в курсе, что обычно в передаче песни звучат по жанрам. Когда военные, когда лирические, о любви, грустные или вот такие весёлые. Сегодня все пять песен будут именно весёлыми. Две следующие песни я буду исполнять лично, и вторая из них, «Белые розы», скорее лирическая. А первая – «Мужиков надо любить». Я немного пережму горло пальцами, чтобы изменить голос, так что не пугайтесь. Это для голоса, конечно, вредно, но исполнение разовое, так что переживём.

После этих двух песен я снова взял слово:

– Песня «Белые розы» сегодня прозвучит дважды. Она не попала в запрещённый список, и её можно было здесь не исполнять, но я решил это сделать и сейчас поясню причину. Дело в том, что мне пришла в голову неплохая, на мой взгляд, идея выпускать пластинки только с музыкой песен, ставших известными застольными, как я надеюсь, куда включат и «Белые розы». Вместе с грампластинками в комплекте должны идти листы с текстами этих песен. Желающие смогут по ним без ошибок спеть разные произведения. Не всегда на время разных семейных праздников, тех же дней рождений, удаётся найти музыканта с инструментом, так что если имеется патефон, проблема будет решена. Ведь чем больше градус выпитого, тем сильнее тянет спеть, и это касается не только женщин. Идея мне пришла из-за отца, вот уж кто любит спеть во время таких гуляний! Слуха нет вообще, поёт так – уши отваливаются, но поёт. Испытывая муки это слушать, а наигрывал ему я, мне и пришла идея с грампластинками. Пусть поёт, я разве против, но подальше от меня, чтобы не резало мой слух. Такие грампластинки я назвал «музыка-караоке». Или просто – «караоке». Переводится это слово как «пустой оркестр» – развлечение, заключающееся в непрофессиональном пении с использованием музыкального устройства, позволяющего петь под заранее записанную музыку. С предложением выпускать подобные пластинки, оформленным как нужно, я пришёл в соответствующую организацию. Меня внимательно выслушали и наложили на эту идею запрет, категорический. Вот я и решил на деле продемонстрировать, что же это такое. В первый раз, как вы только что слышали, я исполнил «Белые розы» сам, чтобы вы знали, как песня должна звучать, и вот после меня её исполнит другой коллектив, солировать будут трое: Игорь Панов, Егор Вольский и Евгений Андреев. Это их первое выступление, так что поддержим их, товарищи.

Отодвинувшись от микрофона, я кивнул, и парни начали. Правда, ещё до того, как зазвучал музыка, они разыграли целое представление, будто дело происходит не в студии, а, например, в каком-то доме, где празднуют день рождения. Пьяненькие голоса, поздравления, звон стаканов, льющаяся в стакан у микрофона вода, женский задорный смех. Сыграли хорошо. Улыбаясь, я показал большие пальцы обеих рук, молча поаплодировал, не касаясь ладонями друг друга.

– Егор, давай заводи гармонику. Крути ручку, – подвыпившим голосом велел Игорь.

– Что будем петь? – тут же поинтересовался тот.

– А давай нашу любимую.

Только теперь зазвучала мелодия, и ребята запели, причём во время исполнения также слышался женский смех, звон посуды и другие звуки. Копировали «Белые розы» так, как пела группа «Ленинград» в будущем. Главный редактор, слушая с остальными своими сотрудниками в дверях, тоже показал мне оба больших пальца, ему явно понравилась игра. Под конец, когда музыка стихла, Андреев, будто этого не замечая, продолжал душевно повторно выводить последний куплет, но его со смехом остановили остальные.

– Всё, Женька, куда разошёлся, кончилась музыка! Ему больше не наливать… Егор, ставь следующую…

На этом представление закончилось, и пока парни выходили из студии, многие слушатели из местных работников хлопали их по плечу. Сыграно было действительно великолепно и задорно. Я вернулся к микрофону:

– Ну а мы продолжим. Сейчас прозвучит пятая песня, заключительная. Исполнять её, в необычной манере, будут студенты Московского музыкального института Максим Творцов и мой тёзка Александр Пахмутов.

Пока они готовятся, я опишу, как она была написана. Называется песня «Яйца Фаберже». Она в списке запрещённых. Сама история, надо сказать, забавная и в чём-то поучительная. Начиналась она так. В прошлом году, ещё до войны, я привёз сестру в Москву учиться на врача. Она познакомилась с другими поступающими, и в свободное время они пошли в музей. Тот привёл её в полный восторг, и сестра подбила меня тоже сходить, описывая скульптуры и красоты, которые видела, в частности, яйца ювелира Фаберже. Это сейчас я знаю, что это ювелирные изделия вроде пасхальных яиц и действительно очень красивые, а тогда у меня сложилась такая параллель: ювелир Фаберже – его яйца в музее. Отрезал, что ли? Тут ещё сестра добавила: «Они так блестят…» Ну не знаю, у котов вон тоже блестят. А что, может и такое быть, мы русские вообще странные. Конечно же я загорелся немедленно идти в музей посмотреть на такую диковинку. Когда я вошёл в зал, где были выставлены яйца Фаберже, и увидел их, я так хохотал… Припоминая этот казус с недопониманием, я советую товарищам радиослушателям, чтобы не попадать в просак, подробнее объяснять собеседникам что и как. Я вот теперь учёный. Когда я возвращался из Москвы к своим, то написал песню об этом случае. Таня, которая её конечно же слышала, почему-то посчитала, что в ней упомянута она, и потребовала больше её не исполнять. Но вот я не выдержал и решил, что её должны услышать все. Правда, сегодня ночевать домой лучше не возвращаться. У Тани крепкий кулачок и удар поставлен. Я это точно знаю, сам ставил. На борту судна переночую, а пока в рейсе буду, она отойдёт. На этом всё, я прощаюсь с вами дорогие радиослушатели до осени, и сейчас звучит эта, на мой взгляд, замечательная песня.

Я весьма приличный молодой блондин,Я снимаю комнату совсем один.Надо бы в столице отыскать друзей —Я решил сходить в музей.Там висят картины, статуи стоят,Голые мужчины девушек пленят.А на самом верхнем, пятом этажеЯ увидел яйца – яйца Фаберже…

Я вышел в коридор, где курил главный редактор. Слегка покачивая головой, чуть прикрыв глаза, он слушал песню. А певцы выкладывались. Почти полная копия исполнения её группой «Ногу свело», разве что музыкальные инструменты не дотягивали до того уровня в будущем. Ну и текст я немного доработал.

Пройдя в комнату для отдыха, сам налил себе чаю и сел на старую софу, делая маленькие глотки. Руки чуть подрагивали. Это не нервы, это я мышцы рук перетрудил – мы сегодня с дедом днём устроили ходовые испытания моему буксиру, и сейчас тот стоял пришвартованным к нашему мостику.

Чуть позже и мои все здесь собрались. Где что лежит, все знали: не в первый раз тут, так что доставали печенья и разливали чай. Все были в радостном возбуждении после выступления. Всё, сезон отработали, теперь они сами, без меня будут выступать хотя бы пару раз в неделю в госпиталях, чтобы навык не терять, пока я буду отсутствовать. Мама – за старшую. Через два месяца учёба у неё закончится, и, надеюсь, времени у неё станет чуть больше, чтобы заняться нашей музыкальной командой, которую я собрал с бору по сосенке. Но коллектив действительно получился отличный, такая сыгранность… и мама это хорошо понимала, держалась за каждого. Хотя с Таней было немного сложнее: она и училась, и работала медсестрой, её повысили из санитарок, всё же на второй курс перешла.

Я провернул-таки задуманную аферу, хотя как раз аферы и не получилось. Сами всё дали. Зимой, когда немцы были близко от Москвы, мы с Таней пришли к главврачу больницы, где она трудилась вот уже больше полугода санитаркой, и попросили его написать ей характеристику для выделения жилплощади. Тот кочевряжиться не стал, Таня у него была на хорошем счету, все сделал и взял грампластинку с подписью, которую я вручил ему в качестве благодарности. Потом мы пошли в соответствующую организацию. Там я уже вручал пластинки сознательно, четыре ушло, и – вуаля: Тане выделили комнату в коммунальной квартире. Понимая, что отдельную квартиру ей не получить, я всё равно постарался выжать максимум из возможного, и результат был таков: Таня получила две комнаты в небольшой коммунальной квартире с тремя семьями, что там ещё жили. Вернее, одна жила, вторая была в эвакуации, третья выписана и пока новые не заселились. В общем, одна небольшая комната в восемь квадратных метров с узким окном стала Тане спальней, а вторая, двадцать два квадратных метра, – залой, из которой и был выход в общий коридор. Так что в конце января сестра уже сменила временную прописку на постоянную и переехала в свои комнаты, причём с подружками, с которыми у меня в доме жила. Если первое время небольшое производство их не особо беспокоило, то когда оно перешло на круглосуточную работу с пополнением рабочими и станковым парком, уже стало мешать.