Инкубатор. Книга II

Вопрос этот надолго повис в тишине рубки. С одной стороны, из-за своей сакраментальности, а с другой – отвечать командиру не хотелось. Он просто тупо смотрел на экран и раздумывал, стоит ли воспользоваться аптечкой, чтобы избавиться от явной галлюцинации, или же сначала ущипнуть товарища, а затем себя.

– Что будем делать, командир? – снова поинтересовался у него второй член экипажа, потому что спрашивать было больше некого.

На корабле их двое. Корабль находится над планетой. Планета – копия Земли. Из этого следует, что такого быть не может. Впрочем, как и удобоваримого ответа на вопрос.

Командир пропустил нездоровую настойчивость штурмана мимо ушей. Он думал о том, что мыслей у него кот наплакал.

– Давай запустим зонд? – предложил напарник. – Что скажешь?

Ему вдруг страшно захотелось услышать простое человеческое «да».

И его желание исполнилось. И он нажал нужную кнопку. И «умный щуп» устремился к планете. По мере приближения к поверхности иллюзия того, что это Земля, потихоньку развеивалась. Картинки на экране убеждали, что жизнь отсюда ушла. В том, что она была, сомнений тоже не возникало – руины городов, исковерканные разумом ландшафты, выжженная земля…

Но, чёрт побери, очертания материков, ледовые шапки на полюсах – вся география родная до слёз и состава атмосферы. Такой же, кстати, загрязнённой. Впрочем, нет, не настолько, что говорит о том, что люди покинули планету довольно давно.

Всё это в голову не вмещалось.

– Если мы не приземлимся, то потом будем жалеть об этом всю жизнь, – произнёс штурман в гробовой тишине. Помимо своей воли он выделил слово «приземлимся», вместо того, чтобы как обычно сказать «совершим посадку».

Командир кивнул, и штурман повёл корабль на снижение, проложив обоим курс прямо на тот свет.

* * *

Они сели неподалёку от руин мегаполиса, названного на Земле Римом. Почему именно здесь, внятного ответа тоже не было. Можно, конечно, предположить, что с этим городом у землян крепко ассоциировалось понятие «вечный». Впрочем, штурману этот вопрос даже в голову не пришёл. Подсознание же командира вообще работало на своей волне.

Голубая Бета Полкана, с такого расстояния выглядевшая несколько меньше Солнца, но явно его ярче, стояла в зените, заливая светом семь легендарных холмов, покрытых осыпающимися под ветром развалинами. Везде, куда хватало глаз, не было ни травинки, ни деревца.

Они подошли к полуразрушенному зданию, напоминавшему придорожный мотель, и штурман попытался войти внутрь. Однако стоило ему дотронуться до двери, как остатки строения с лёгким хлопком превратились в кучу бесцветной пыли, тут же завившейся маленькими смерчами. Командир в который раз хмыкнул, оглянулся назад и молча ткнул пальцем, указывая на шоссе.

Штурман посмотрел в ту сторону. Там зияли расширяющиеся вмятины их следов, с каждым мгновением поглощая покрытие дороги и сливаясь в сплошное и разносимое ветром ничто.

– Здесь что-то произошло с самой материей! – потрясённо воскликнул он.

– Если это так, то мы бы уже провалились сквозь землю. – Командир покачал головой. – Здесь что-то другое… Такое впечатление, что разрушаются исключительно искусственные сооружения. Органика, надо думать, этот мир уже покинула.

– Чертовщина какая-то… – задумчиво пробормотал штурман, не замечая, как сам тоже склоняется к вездесущести потустороннего во Вселенной.

Он собирался сказать ещё что-то не столь глобальное, как вдруг в воздухе явственно прошелестел смешок. Штурман недоумённо посмотрел на командира, но у того на лице не было и тени улыбки, лишь такой же изумлённый взгляд.

Внезапно снова послышался шелест. Однако звук на этот раз не сопровождался ничем, похожим на смех. Пронзительный и нарастающий, он мгновенно достиг уровня болевого порога, отчего люди рухнули в пыль и скорчились, зажимая уши, и так же резко оборвался во вспышке острой боли.

Шестым чувством земляне ощутили чужое присутствие. Некто пошарил в их сознании, словно в неосвещённой кладовке, и выскользнул прочь, оставив после себя мерзкое хихиканье. И ещё первобытный ужас, затопивший следы его пребывания, скрутивший их личности в беспомощные тряпичные куклы, о которых и не подозревали.

Обоим потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя и подняться на ноги. Они старались не смотреть друг на друга, потому что уже не были теми, почти всемогущими существами, наткнувшимися совсем недавно на удивительный артефакт. Сейчас и командир, и штурман ощущали себя полнейшими ничтожествами, раздавленными стихией ужаса, а в таком состоянии никому не стоит встречаться взглядами.

Наконец подчинённый украдкой глянул на старшего. У того из уха текла кровь, отмечая тот факт, что время на этой планете ещё осталось.

«А раз оно идёт, значит, мы живы…» – мелькнула у него странная, отдающая, опять же, неуместной мистикой мысль, но вслух сказал:

– Командир, мне это не нравится…

И не услышал своего голоса. Он не сразу понял, что оглох. Сдавленно крикнув, штурман лишь ощутил, как напряглись его связки, но ничто не поколебало тишину, в которой увяз как жук в янтаре.

Дрожащей рукой он тронул командира за плечо. Тот рывком обернулся, и напарник пожалел о своём жесте – лицо товарища было перекошено страхом. Наверное, старший тоже что-то кричал, пока его правая рука судорожно пыталась расстегнуть кобуру, чтобы…

«Чтобы пристрелить меня… – с ужасом догадался космонавт. – Нет, нет, не меня, а того… кто до него дотронулся… Он же не знал, что это я…»

Он отпрыгнул и вытянул перед собой руки, демонстрируя безобидность намерений. Командир перестал дёргаться и наконец-то достал оружие. Мышцы его лица расслабились, оставив, впрочем, страх плескаться в глазах. По движению губ штурман догадался, что тот глубоко выдохнул.

«Ну, сейчас успокоится и придумает, что нам делать», – подумал он, опуская руки и оглядываясь по сторонам.

Командир тоже медленно обводил взглядом окрестности. Всё вокруг казалось таким же безжизненным, как и прежде. Не заметив ничего подозрительного, он кивнул в сторону шлюпки, доставившей их сюда, и направился к ней. Поминутно оглядываясь, штурман двинулся за ним.

Однако не успели люди пройти и ста метров, как снова началась чертовщина. Воздух перед ними потемнел, затрещал и исторг из себя светящуюся человекообразную фигуру. Командир моментально выстрелил, но та, словно облитая сверкающим перламутром, даже не поёжилась. Вместо этого послышался грустный голос:

– Ну и за что вас любить?

Космонавты остолбенели, потому что явственно услышали этот вопрос.

– Ты кто?!! – выкрикнул штурман, стараясь заглушить мысли о дьявольщине, которым сейчас не время и не место. «Если, конечно, мы не попали в ад заживо…»

– Ах, да. – Незнакомец, непонятно как оказавшийся рядом с ними, кивнул. – Нет, я не дьявол. Скорее – в данных обстоятельствах, конечно же, – меня можно назвать Монтёром.

Командир опустил оружие, они с напарником ошарашено переглянулись – обоим было понятно, что произнесено это с большой буквы. Интуиция, простая человеческая интуиция, заскулив от накатившей безысходности, подсказала, что знакомство это не к добру.

– Да, я всё о вас знаю, – произнёс Монтёр, – но это ничего не меняет.

– Чего не меняет? – угрюмо выдавил из себя командир, по привычке шевеля губами.

– Ничего. Здесь всё уже изменилось, и от вас ничего, абсолютно ничего не зависит.

– Что именно… – начал штурман, но осёкся, ведь сказано же: «Ничего», а в этом слове заложена извечная самодостаточная пустота.

Монтёр кивнул ему.

Командира вместе с пониманием ситуации вдруг охватило бесшабашное отчаяние. «Интересно, какого рожна ты здесь монтируешь?» – подумал он.

Мысль едва успела оформиться в слова, как Монтёр кивнул.

– Сейчас всё поясню и даже буду многословен. Мне, понимаете ли, просто пообщаться хочется, а пока дела не закончены – не с кем. Перебивать меня вопросами не надо. По мере того, как они будут у вас возникать, я буду отвечать. И в то время как будете узнавать, что происходило и происходит здесь и везде, ваше будущее покажется вам закономерным. Да-да, не только вашей планеты, но и ваше индивидуальное будущее тоже, потому как поймёте, что другого выхода для нас троих нет. Я дам вам знание и спасу от него, хоть это и не совсем моя роль.

Члены экипажа уже сообразили, что Монтёр читает их мысли, но после этих слов внутри каждого забушевала буря эмоций.

– А если мы не желаем слушать? Если мы не станем этого делать? Если мы не хотим, чтобы нас спасали?

– Тогда вы всё равно сгинете, но не постигнув своего предназначения. Исчезнете, как и те, кто жил здесь.

Слова существа будто перекрыли кран, отсекая ненужное, и людям осталось лишь понимание, что надо просто смириться с происходящим, забыв о будущем.

Монтёр же подумал: «Надеюсь, я сказал всё так, как мне и советовали, если вдруг возникнет желание поговорить. Возможно, их живая реакция в самом деле забавна…»

Он продолжил:

– Итак, как вы правильно сообразили – это не ваша планета. Впрочем, ни одна из планет не может принадлежать вам хотя бы по той простой причине, что вы ведь и сами не считаете, что живущий в кухонной тумбочке таракан является её владельцем, не так ли? Однако не будем отвлекаться. Таких планет, как Земля, во Вселенной несметное множество. Просто эта попалась вам первой. Вас слишком запустили, но, как говорится, никто не застрахован от случайностей. Была бы та Земля, откуда вы прилетели, поближе, то и профилактика ретранслятора проводилась бы регулярнее.

Да, профилактику можно сравнить с вашим понятием о Страшном суде, но у света нет конца – просто временное перебрасывание энергии на другой ретранслятор. Здесь, кстати, я так и сделал. Я вообще не любитель шоу. Травля тараканов всегда и везде остаётся простым актом зачистки. Впрочем, те гораздо менее вредны, нежели вы. Да, сейчас перейдём к вредности, я лишь поясню, для чего нужны подобные Земле ретрансляторы. А заодно и вы…

Вселенная – это практически вечный двигатель. Да, он всё-таки есть в природе и ваше существование тому подтверждение. Она – гигантский генератор энергии. Чистой энергии, не имеющей, как у вас говорится, ни вкуса, ни запаха. И уж тем более какого-то заряда. Она, грубо говоря, перебрасывается из одной точки пространства в другую, дабы сохранялся постоянный баланс. Так уж получается, что когда потоки энергии соприкасаются, то они порождают дополнительную энергию, идущую на поддержание порядка вещей.

Земли – так уж случилось, что самая первая созданная Земля оказалась идеальной моделью ретранслятора, – расположены в тех точках, где потокам энергии требуется своеобразная подпитка. Своеобразная же она потому, что генерирует её разумная жизнь, даже такая тривиальная, как ваша. И вот в этой её примитивности и кроется наша проблема. Вернее, даже не в самой примитивности, а в поддержании её на этом уровне, чтобы, опять же, не нарушалось равновесие. С одной стороны, энергия вас и порождает, а с другой – вы отравляете её своими эманациями, привнося в неё страхи, стремления и прочую муть.

Да, именно так. Вы загрязняете её своим пониманием мифических Добра и Зла – представлений, неминуемо зарождающихся среди вас из-за примитивности существования. Естественно, энергия теряет свою первозданную чистоту, и у нас начинаются проблемы. Кто мы? Мы и есть первозданные сгустки этой энергии, вышедшие из её океана. Я привёл понятную аналогию? Хорошо, тогда продолжу.

Вот и приходится иногда, а точнее, тогда, когда загрязнение, вносимое посредниками, достигает критического значения, отключать ретранслятор и делать профилактику. В прах, а затем из праха… Как? Птица Феникс? Впервые слышу, но образ великолепный! Похож?

Перед потрясённым экипажем возникла гигантская, переливающаяся всеми цветами радуги Жар-птица. Её огромные крылья закрыли небо.

Глаза землян сузились от полыхнувшей в них злобы.

– Кто дал мне право вершить суд?! Желание существовать вечно! Нет, всё-таки там у вас, в Солнечной системе, и в самом деле всё сильно запущено, так и до беды недолго. Куда смотрят техники? Пока сам не займёшься…

Крылья разрослись, обняли мир, стали ослепительной всеуничтожающей вспышкой. Она окончательно содрала с планеты изувеченную рунами руин шкуру, но оставила в толще океанских вод органические зародыши. Из них снова разовьются те, кто через какое-то время будет готов вновь подпитывать собой поток чистейшей энергии.

– Кто дал мне право?!! – громыхнул возродившийся над зачищенной планетой Монтёр. Он возмущённо помотал птичьей головой с человеческим лицом и, уничтожив оставшийся на орбите звездолёт землян, фыркнул презрительно: – Какова наглость, а?

Ему предстояло возвращение. Он расправил крылья, решив оставить себе диковинный образ, определился с координатами и начал медленно удаляться от планеты. По мере того, как покидал систему Беты Полкана, в его памяти оседала последняя волна неистребимой концентрированной ненависти, впитанная от двух людей, посмевших перед исчезновением задаться вопросом.

«Неужели кому-то из наших это и вправду нравится? – подумалось Монтёру. Он сейчас испытывал незнакомые, очень далёкие от привычных, а от этого чем-то неприятные эмоции. – Извращенцы – такие же, как…»

Мысль о жителях огромного множества Земель кольнула. Монтёр попытался избавиться от неясной тревоги, порождённой размышлениями о будущем, но ничего не получилось. Вместо этого вдруг пришло понимание, что от медленно раскаляющейся в сознании иглы чужой ненависти, постепенно становящейся его неотъемлемой частью, уже не освободиться никогда.

Если подумать, то, оказывается, люди давно заражают Вселенную. С упорством капели они оставляют в таких, как он, невидимые, но от этого не менее разрушительные следы своего посмертного отвержения извечного порядка, основанного на энергии любви к высшему разуму. Даже несмотря на то, что любовь эта запрограммирована в них на генном уровне! Иначе ведь кто из перворождённых знал бы о живой человеческой реакции?!

Вот, оказывается, почему всё чаще на профилактику отправляют тех, кто ещё ни разу её не проводил… И теперь он один из них. Тех, кто помечен негативным зарядом чуждой логики. Даже хуже – запятнан знанием о Добре и Зле до самого конца вечности. Да, до конца, потому что теперь ему точно известно, что нет и не может быть ничего бесконечного…

Ослепительные посреди очень длинной ночи космоса крылья Феникса начали меркнуть, растворяясь во тьме.

ВИНТОВАЯ ЛЕСТНИЦА

Вечер ничем не отличался от сотен таких же одиноких, проведенных Сергеем в стенах квартиры. За окном шелестел дождь, он сидел перед монитором, а рядом мягко светилась настольная лампа. Разве что сейчас Шевцов не напрягал мозги в угоду очередному заказчику и не мочил монстров, расслабляясь после трудов праведных, а читал письмо от Жорки, счастливо пребывающего за тридевять земель.

В нескольких коротких строчках e-mail не было и намёка на скорый апокалипсис, который время от времени ожидало местное население. Наоборот – ключом била жизнерадостность. Пасынок восторженно писал о гранте, предоставленном ему Массачусетским технологическим для продолжения исследований. Затем к радости примешивалось сожаление, что они не смогли увидеться, как планировалось. Заканчивалось послание обычным сетованием, мол, зря отчим не живёт с матерью, и пожеланием: «Найди время, придумай что-нибудь, ведь раньше было так здорово». В постскриптуме – заверения, что они обязательно встретятся в следующем году.

Ничего, абсолютно ничего в письме не намекало, что встреча эта станет смертным приговором миру. И когда Сергей впервые пробежал глазами написанное, он тоже пожалел, что Жорка не приедет на его сорокапятилетний юбилей. Потом взгляд вернулся к просьбе «придумать что-нибудь».

Шевцов откинулся на спинку кресла и невесело усмехнулся. Жорка, наивный гений, который в свои двадцать собирался перевернуть мир – причём очень похоже, что это неизбежно, – до сих пор дорог его сердцу. Как-никак, а воспитывал с двух лет и даже пытался в своё время решать пресловутую проблему отцов и детей. И это было посложнее дебрей физмата, покоривших пасынка.

* * *

…Как-то за ужином Сергей, порывшись в памяти, отыскал заумь относительно пространства-времени, которая завалялась там с институтских времён, да и осчастливил ею пацана, демонстрируя, что тоже не лыком шит. И наткнулся на изумлённый взгляд Жорки – в те годы чернявого тринадцатилетнего мальчишки с синими глазами.

– Пап, – сказал тот, – эту точку зрения похоронили еще лет двадцать назад.

– Что, серьёзно?

– Ага. – Жорка кивнул, прожевал и добавил: – Уже в те годы доминировала теория… – Увидев, как глаза отчима зашторились непониманием, оборвал себя: – А, ладно. Не твоё это, смирись.

Шевцов поперхнулся.

– Почему?!

Пасынок посмотрел на него с явным сожалением.

– Ладно, зайдём с другой стороны. Что такое винтовая лестница?

– Ну… это… – Сергей спиралеобразным движением руки показал, что понимает под винтовой лестницей, и тут же возмутился: – Да причём здесь какая-то лестница?!

Жорка снисходительно ухмыльнулся и наставительно произнёс:

– Это лестница, проекционный контур которой имеет форму окружности. В центре у неё опорная стойка, несущая всю нагрузку, а к ней по спирали лучеобразно крепятся ступени, сечёшь?

Первой, глянув на вытянувшуюся физиономию мужа, захохотала Анна. Когда ошеломлённого Шевцова отпустило, он тоже хихикнул. Правда, через силу и скорее для поддержания разговора.

Жорка же окончательно добил фразой:

– Пойми, пап, мы мыслим разными полушариями, тебе ближе образы, а мне – логика.

Окончив экстерном политех, Жорка уехал из страны. Обуреваемый юношеским максимализмом, он считал, что его талант нужен всему миру. С его точки зрения так было не просто правильно, но и в высшей степени логично.

Может, поэтому рациональный пасынок и верил свято, что стоит отчиму сделать шаг навстречу, как мать тут же броситься тому в объятия, но… Его познания в психологии весьма уступали уровню понимания той же единой теории поля. Не учитывал он, что семья – это отнюдь не послушные иксы в жёстких рамках уравнений. Уже года три Сергей с Анной жили не то, что порознь, а в разных городах. И если жалели о разрыве, то лишь в одиночестве вспоминая прошлое. По крайней мере, так случалось с ним.

Как было с Анной, он не сильно интересовался, поддерживая уже бессмысленные отношения лишь поздравлениями по праздникам. Та жила одна, находя утешение в том, что её сын действительно самый лучший. Случалось, раньше Сергей жалел, что у них нет общих детей, но, представляя, как бы они выглядели на фоне гения, говорил себе, что нет худа без добра.

Он не был лишён толики циничного рационализма, считая, что в мире и без того немало ущербных…

* * *

Тяпнуть в одиночестве Шевцову тоже не претило, а налить было самое время. Так, во всяком случае, подсказывал ему внутренний голос.

Он поднялся с кресла и отправился на кухню. Там, смакуя предвкушение, достал из навесного шкафчика початую бутылку «Борисфена» и плеснул в стакан. Подняв его, сделал заздравный жест в сторону чайника, маленькими глоточками выпил и причмокнул, чтобы полнее ощутить послевкусие.

Коньяк был довольно неплох, а вот всё остальное…

Вид двора с третьего этажа не радовал. За окном темнело, шёл дождь – апрель выдался гнусным. По стеклу ползали прозрачные амёбы капель. Мерзко дрожа под порывами ветра, они бросались на соседок, поглощали их, чтобы, в конце концов, сползти в лужу безысходности, слиться там с аморфными трупами. Это навевало мысли о конечности возможностей, быстротечности бытия и плюсиках кладбища.

Сергей налил ещё. Глоток коньяка скользнул внутрь, захотелось закурить. Вспомнилась мясистая докторша, которая, взглянув на днях на его кардиограмму, засверкала очками и начала брызгать слюной в том смысле, что ему наплевать на своё сердце.

Тогда от неожиданности он едва не свалился со стула. Ну никак не ожидал такой истеричной реакции от той, кто, казалось бы, должна по-матерински пожурить и посоветовать бег трусцой или ещё какие лечебные примочки. Но чтобы так орать!..

– К чёрту… – пробормотал Шевцов, достал из того же шкафчика распечатанную пачку сигарет, открыл обе форточки и закурил.

После первой затяжки он присел на табурет, от следующей голова закружилась не на шутку. Ещё один глоток коньяка преобразовал глухую тоску в лёгкую печаль. Ну не будет Жорки на дне рождения, и ладно. Может, оно и к лучшему. О чём с ним говорить? О матери, с которой руки не дошли развестись? Причём никак не из-за того, что оставалась надежда на реанимацию отношений. Просто жизнь незаметно растеряла мишуру, разбавила адреналин молодости формалином зрелости и не оставила фантазиям места. И не уедь он, то наверняка сейчас обсуждал бы с Анной, лениво почёсываясь, письмо Жорки и его успехи.

«Позвонить ей, что ли?» – подумал Сергей, отхлебнул коньяка, затянулся и от мысли отказался. Тогда он не мог не уехать – отец, у которого обострилась болезнь Альцгеймера, требовал постоянного ухода, и приходящая сиделка не справлялась. Анна всё прекрасно понимала и ссор не устраивала. Или ей было просто безразлично, потому что уже затвердела в роли матери гения, чёрт бы её побрал!

Почти три года с больным отцом. Безвылазно – к счастью, нашлась удалённая работа. Лекарства за бешеные деньги, подгузники, катетеры, кормежки, ненасытные лапы врачей, а потом и пролетариев от ритуальных услуг…

Шевцов налил ещё. Лёгкая печаль умерла вместе с окурком на дне пепельницы. Старая злоба заставила скрипнуть зубами. Он залпом выпил коньяк и снова закурил, жадно затянувшись. На мгновение захотелось схватить отцовский карабин, выбежать на улицу и расстрелять свинцовую тоску над головой, проливающую слёзы по его никчёмной жизни.

Однако сдержался – не стоит палить в белый свет как в копеечку. Слова, которые отец говорил ему, когда он промахивался, запомнились навсегда. Ещё старик втолковывал, что стрелять всегда надо на холодную голову – выдохнуть, прицелиться и пальнуть, превращая цель в жаркое.

Оружие лежало в надёжном месте. И будет там, пока… Ну, пока жизнь не достанет окончательно. До сих же пор соблазн сунуть дуло в рот был невелик – теплилась надежда на сердце, которое остановится вовремя вопреки настораживающей наследственности. И всё же наличие «пожарного выхода» грело душу – очень уж долго и жестоко мучился отец.

Сергей затушил сигарету, вернулся к компьютеру, включил настольную лампу и саркастически хмыкнул. Вот он – жидкокристаллический тупик, а заодно и радуга в конце туннеля. Завалить десяток-другой монстров, что ли?..

Мысли прыгнули назад, к Анне. А ведь могла бы поехать с ним! Что её держало в столице?..

Шевцов оскалился – а что она имела бы здесь? То-то же… А ты говоришь – найди время! И что он скажет? Давно не виделись? Как дела? Как жизнь? А жизнь – вот она, в директориях винта, где лежат фотографии. Тоже винтовая, чёрт бы её побрал, лестница, по которой карабкаешься в никуда!.. И перил у неё нет…

Сергей наугад открыл папку, включил слайд-шоу и уставился на экран. Снимки сменяли друг друга, как пули в ленте. Не настолько, конечно, быстро, но каждый словно оставлял дыру в завесе прожитых лет.

Сканированное детство, школа, несколько штук из института… Свадьбы знакомых, крестины, дни рождения, похороны… Анна. Он с ней. Часто.

Фотографии мелькали перед глазами, Шевцов вспоминал, вспоминал, вспоминал… А потом подспудная тоска по жене вырвалась на волю, заставила всерьёз отнестись к Жоркиному пожеланию что-нибудь придумать и напрячь мозги. Ему отчаянно захотелось посмотреть в её глаза – что-что, а настроение Анны по выражению взгляда угадывать научился безошибочно. И если там заметит хотя бы намёк…

С чего же начать?.. Идей не было. М-да, что ж, придется поднажать на акселератор!

Сергей снова отправился на кухню готовить кофе. Пока закипал чайник, он смотрел в окно, где на фоне ночи угадывался его двоящийся силуэт. И вместо того чтобы размышлять над тем, как вернуться к Анне, вдруг представил, что наблюдает за собой со стороны.

Стоило Шевцову это сделать, как его внезапно окутало странное ощущение, словно так оно и есть. Картинка нарисовалась очень чёткой: начинающий лысеть и расплываться животом полупьяный мужик с тупым взглядом стоит в клетчатой байковой рубашке на кухне, не блещущей хай-теком и чистотой.

Чудная фантазия вызвала дежавю и неприятный холодок в животе. Он помотал головой – видение не из тех, которые хотелось бы запомнить. Неприятное, жутковатое и постыдное, будто и вправду заглянул в чужое окно…

Чайник закипел. Сергей снял его с плиты, повернулся спиной к окну, залил в кружку воды и втянул носом пар, изрядно приправленный ароматом кофе, но это не доставило удовольствия. Наоборот, когда запах ударил в ноздри, на задворках памяти мелькнула докторша. Была она в белой сутане и, судя по вдохновенному выражению лица и шевелению губ, угрюмо вещала рублеными словами.