Быль да небыль. Здесь всё не так

Только Сова и словом об этом не обмолвился, потому что ему легко и хлёстко могли бы ответить: ’’Тебе какое дело!? Тебя просят, – ты делай. А нет, так и вали отсюда! ’’. И что так могло бы быть, Сова тоже не сомневался. Желательное спокойствие этого человека, могло бы обмануть любого. А потому, он ответил, как надо:

– А чё-ё здесь тянуть, Сафрон, – уже с готовностью поднявшись со шконки, ответил он. – Сейчас зайду к Лисёнку и узнаю: где его искать?

– Хорошо, сделай, – удовлетворённо ответил Сафрон и, задумчиво поднявшись со шконки, он опять вернулся к большому и распахнутому окну.

Теперь, если внимательней присмотреться, пейзаж за окном выглядел выжженно-пустым, а прежде галдящая мужиками композиция, обезлюдила и уныла окончательно. Палящий зной. Глина-земля, и без того от природы красная, стала ещё твёрже и суше. Всё сгорело от солнца и высохло напрочь. И только старый карагач, держа в своих зелёных листочках, для себя живительную влагу, для глаз людских, ещё неведомо, чем питался. А его стволы под корою, ещё может с детства своего, ставшие по твёрдости своей подобно камню, они удивительно стойко продолжали бороться и жить.

… И Сафрону опять захотелось прожить по-другому. Не жить и не быть мальчишкой шпаною, и не думать в те годы, что мамке одной тяжело. Только он никогда не оправдывал себя, что начал красть по мелочам, лишь из-за нуждающейся мамки, или из-за своей сестрёнки и младшего братишки. Нет, в этом он оправданий себе не искал. Хотя, сознание взрослых людей ещё не пришло к нему, когда честный труд намного чище воровства. Но как хотелось ему плясать и прыгать, когда после очередного обворованного склада, он засовывал по карманам, сколько умещалось конфет, и спешил-приносил их домой. А потом, счастливым дедом Морозом, начинал перед младшими высыпать их из своих карманов. И эти минуты счастья были самым настоящим в его жизни. Жаль только, что длилось это недолго, и всего лишь мальчишкой в двенадцать лет, он в первый раз переступил черту неволи. В его жизнь вошла тюрьма, почему-то сразу и серьёзно спросившая: ‘‘Кем ты хочешь быть в этой жизни? Ты вор или не вор? ’’. И кто бы сказал, что не вор, когда ещё не знаешь чем, но хочется гордиться. И судьба понесла его по законам лагерной жизни, география которой распространилась, от магаданской баржи для заключённых до этого последнего лагеря, затерявшегося в южных степях Казахстана. А так легко надетый в мальчишестве ‘‘крест’’, – и Сафрон даже сам никогда не подумал бы, – он получается, что протащил, через все эти километры. Вот только для чего, всё больше и больше начинал он спрашивать себя. Изменился мир, другими стали люди, а он зачем-то и для чего-то продолжает жить. И что самое необьяснённое, его ‘‘крест’’ ещё весит на его груди. И он давно уже понял: он будет нести его до конца. Кто поднял его и сделал таким, тех людей уже нет. А жить среди другой людской пародии становится всё труднее. Приходится всё больше молчать и лишний раз не раздражать свою душу. И здесь обидно только одно: тогда ещё никто не знал, и может даже представить не мог, что совсем в другую сторону уйдёт сознание людей. А таким, как он, придётся просто доживать свой век. Старое останется старым, а новое будет другим. А против таких вещей, с ножичком в руке, уже не попрёшь.

И думал ли Сафрон именно об этом, или может снова ушёл в свою уединённость, но погружённый во что-то недосягаемое и, продолжая стоять у окна, он услышал чьи-то шаги и затем, сопровождающий их, голос Совы:

– … сейчас посмотришь и скажешь. – И увидев стоящего у окна Сафрона, он выдвинул, как на обозрение, приведённого им. – Вот, Сафрон, он, оказывается, в отряде у Лисёнка числится. Хочет в первую очередь посмотреть рисунок. Но сможет, говорит, сделать, что угодно. Даже цветные, говорит, делал.

– Мне цветного и цветных не надо, – уже успев создать себе первое впечатление, от поставленного перед ним ’’обозрения ’’, с тонкой иронией ответил Сафрон.

Молодой ещё парень, лет, чуть больше двадцати. Щуплый по генетике своей и заметно похудевший от свалившейся на него жизни, он стеснительно встал перед Сафроном и был скромен в своих умениях. Чернявый, с узкостью тёмных восточных глаз, а значит, и вполне вероятно, он был с примесью восточных кровей. И совсем некстати, он верноподанно встал перед Сафроном, как стоят обычно люди, слишком близко воспринимающие слово ’’царь ’’.

Однако таких взаимопониманий Сафрону не хотелось бы. Страх и боязнь, они никогда людей не вдохновляли. И потому было более правильно, расположить к себе парня.

И дальновидно понимая это, Сафрон отошёл от окна, приветливо приблизился к парню и вполне естественно протянул ему руку:

– Сафрон, – к рукопожатию добавил он.

– Айдар, – будто честно сознаваясь, произнёс своё имя парень.

– Хорошо, Айдар, заходи ко мне в проход. Присаживайся, как тебе будет удобно. – Как ему сказали, парень так и сделал: он стеснительно присел на край шконки, при этом боясь сделать что-нибудь не так. Но здесь Сафрон не стал заострять внимания и сразу, но мягко начал с главного. – Я что позвал тебя, Айдар. Вот картинка, – он показал парню на стену и тот посмотрел, – ты сможешь мне передать её смысл, таким же, как он есть.

Парень думал недолго. Он ещё раз посмотрел на небольшую репродукцию и странно уверенно ответил-согласился:

– Да. Смогу.

Но Сафрона такой быстрый ответ ни чем не успокоил и не убедил, и он вернулся к тому же вопросу, но немного иначе:

– Айдар, я повторюсь, для уверенности. Ты посмотри на изображение повнимательней. Мне не нужна просто церковь, и пусть, хоть десять на ней куполов. А они пусты и ни о чём не говорят. Мне нужно, чтоб ты смог передать её дух. Есть даже такое слово, умиротворённость… Вот ты учился этому когда-нибудь? Или ты копируешь рисунок, как самоучка?

– Нет, зачем!? Я художественное училище закончил.

– Даже так… Из-за тюрьмы не состоявшийся художник. По-ня-тно… И за что?

– Убийство.

– Ещё хлеще. А убил за что?

– За мать, – грустно и трагично ответил парень.

– В смысле за мать!? – уже не смог не спросить Сафрон.

– Отец издевался. Я заступился, а он и на меня полез.

– О-о-хо, лучше б ты этого не делал.

– Да-а, – откровенно горько и кажется едва не заплакав, ответил парнишка…

– Сейчас да. А тогда нет.

– Да-а, тогда я об этом не думал.

И видя скисающее лицо парнишки, Сафрон мягко похлопал парня по плечу:

– Ты здесь не один такой, ты это правильно пойми. Здесь почти каждый жалеет, что он сделал, что-то не так. И я тоже не могу сказать тебе, ты правильно поступил или нет. Но склониться к той или другой стороне тебе придётся. Если да, значит да. Если нет, то пусть будет нет. А между грёбаных плавать не стоит. Здесь ты прав или не прав, Ты это правильно пойми! И самое главное, что тебе самому станет легче.

Несмотря на молодой возраст, Айдар легко догадался, что человек от души сказал, что хотел сказать. Сказал и закончил говорить. А потому, недолго думая, по-восточному тихо и спокойно, он коротко произнёс:

– Да, понимаю… Спасибо.

– Да мне-то что. Тебе, парень, жить.

В глазах Сафрона конечно мелькнуло сожаление: ’’Мальчишка убил своего отца’’. Не нужная и трагичная крайность, которая даже принципа под собой не имела. Но заострять на этом внимание Сафрону тоже не было никакого смысла. А потому, он откровенно вернулся к тому, что его волновало.

– … значит, Айдар, ты всё-таки уверен, что этот рисунок, как он есть, у тебя получится, – и при своём желании быть уверенным, Сафрон твёрдым взглядом ещё раз показал на картинку на стене. – Или нет…

Парень был странно спокоен. Уже почувствовавший неволю, что подчеркивала худощавость и бледность на его лице, и во многих житейских вопросах ещё неуверенный, как и неуверенный во всём происходящем вокруг, он всё равно как-то странно, ещё раз убеждённо повторился:

– Да. Смогу.

И в дополнение к сказанному, Сафрон увидел, как парнишка не спрятал взгляда своих тихих и восточных глаз, а наоборот, открыто и спокойно, даже смог проникнуться в его внутреннее пространство. И больше Сафрон не колебался:

– Хорошо. Сегодня же и начнём. А возникнут вопросы и проблемы, то обращайся вот к этому человеку.

Сова сидел напротив них и слушал. И парнишка, взглянув на него, ответил своим мягким согласием:

– Хорошо. Я зайду к нему попозже.

– Тогда всё, остаюсь ждать ваших действий, – также мягко и любезно сказал напоследок Сафрон. А переведя взгляд на Сову, он и попросил, и дал ему знать, что хотел бы остаться один. – Проводи парня… А я отдохну немного от этой духоты.

– Хорошо, Сафрон. Отдыхай. А я, наверное, на промзону пойду… прогуляюсь.

– Давай. Привет там нашим, кого увидишь.

Чувствуя, что становится лишним, невысокого роста Айдар и может, как все художники, утончённо-малоразвитый физически, он уже направился к выходу. А выходя не спеша и ожидаючи, он дождался, когда Сова поравняется с ним.

Сафрон же снял с себя чёрную рубашку, по-летнему лёгкую и с коротким рукавом и устало прилёг на свою крайнюю шконку. Теперь весь начавшийся день и до самого вечера, он будет желательно неподвижно лежать на своей шконке и, будто умирающее от засухи пресноводное, глотать и выхватывать из воздуха, хоть что-нибудь похожее на кислород. А иначе не выжить: лишнее движение в теле, и этот измучивший от зноя пот, сразу окропит всю кожу. И единственное, что он сделал ещё, он акцентировал взгляд на выходе из секции и чуть громко окликнул:

– Иранец, ты здесь!?

Сидя на шконке и разрезая ножичком-пилкой сложенную меж собой газету, чтоб потом делать из неё кулечки и рассыпать в них пайковой сахар, Иранец оторвался от этого давно уж привычного занятия и посмотрел в сторону Сафрона, невидимого ему из-за зашторенной ткани:

– Да, Сафрон, что хотел?

– Давай завесим одеяла, а то это солнце сейчас палить начнёт… прямо по нашим окнам. Сдохнем ведь, сам знаешь. Не солнце, а луч какой-то, гиперболоида Гарина. Мать бы его не рожала. Зима-весна, как спасение живое, – уже больше сам с собою разговорился Сафрон, потому что вряд ли Иранец внимательно слушал его.

Сразу же поднявшись со шконки, он взял лежащие на тумбочке одеяла, и уже дойдя до ближнего окна, как-то ловко и шустро для своего не мальчишеского возраста, встал на его подоконник. Закрыть окна одеялами много ума не требовалось. А потому, пока Сафрон, как к старости уже подошедший, что-то всё еще продолжал бурчать и играть своими афоризмами, Иранец, стоя на подоконнике, расправил одеяло и также ловко нацепил его на вбитые в рамы гвозди. Отчего немудрено и по-житейски солнце сразу получило отпор: в секцию вошёл приятный полумрак, обещающий дать, хоть немножко прохлады.

* * *

Подойдя к проходной – официально именуемой ДПНК – и трусовато не зная, с чего начать, Старый, как больше ничего не придумавший, взялся заглядывать в её сколоченное когда-то окно: пыльное, грязное и больше похожее на тюрьму из стекла и решётки. И пока он пытался, через эту стеклянную муть, разглядеть хоть что-нибудь, его заметили и увидели другие.

Сначала его окликнул чей-то голос: ’’Эй, что там встал!? Иди сюда! Убивать сейчас будем! ’’. И хотя по поводу последнего пошутили, потому что, вслед за этим, раздался чей-то невидимый смех, Старый всё равно был осторожен. Воришка, он и есть воришка. Шаги его были недоверчивыми и вошли вовнутрь осторожно, а глазки забегали по сторонам, в поисках пока невидимого.

И от такой не нужной съёженности Старого вполне бы мог схватить инфаркт, если б всё происходило ночью, но так как было вокруг светло, то он всего лишь вздрогнул. Из небольшой комнатки справа, с какими-то бумажками в руках, неожиданно выскочил майор и первым делом спросил-уточнил фамилию.

– Ну да… Это я, – всё ещё всего побаиваясь, не доверительно подтвердил Старый.

– Ну, а что ж ты так долго!? Ведь специально же пораньше пришёл, зову-зову, а ты не идёшь, – и, говоря всё это, рыжеволосый и пухленький майор не кричал, не злился, как ему подобало бы, а честно и искренне просто не понимал: ’’Из-за чего всё не так происходит!? ’’. Но, увидев, что вразумительно ему не ответят и времени терять не стоит, он махнул своими бумажками в воздухе, надёжно зажатыми в пальцах и вслух раздражённо-обиженно объяснил это действие. – Всё! Давай! Проходи, – и, бросив взгляд на окошко внутри, тоже похожее на тюрьму из стекла и решётки, он уже погромче выкрикнул. – Открой ему, Махмуд! Пусть пройдёт.

Из той же стены, где находилось окно, торчал штырь из обычной арматуры, сразу подсказывающей другим, что это своеобразный шлагбаум. А после того, как Старого попросили пропустить, этот чудо-шлагбаум послушно исчез в стене. Его просто вытянули через дырку, вовнутрь служебной комнаты.

– Давай, проходи сюда, – указал майор на дверь, из которой вышел.

Это была не слишком большая комната, не сжато, но достаточно вместившая в себя кучу всякой житейской мебели. У одной её стены, как держа оборону, стояли плотно друг к другу два близнеца шифоньера. Ещё здесь умещалось два письменных стола, стоящих по разным углам, и видимо ’’работающих ’’ здесь по-разному. Один, как каждодневная бытовая жрачка, был постоянно не убран, чтоб было легче что-нибудь схватить. А второй был просто необходим, чтобы кто-нибудь за ним сидел, и, как не спящий сторож, первым слышал бы всё и видел. И догадаться было не трудно, что сидящий за ним сержант, – довольный и улыбающийся Махмуд, – первым увидел Старого в окно. И он же, вальяжно сидя на стуле, выдернул на себя этот чудо-шлагбаум.

И он же, едва Старый вошёл, продолжил свою шутку:

– Ты за что майора держишь!? Или освобождаться не хочешь, пока ещё осуждённый. – И этот Махмуд, за версту было видно, конечно был доволен собою. Высокий ростом узбек. Форма сержанта к лицу, а брюки, сшитые под галифе, тем более. Сапоги настоящие кожаные, а не те кирзовые боты, что истоптали здесь каждый метр лагеря. А его ’’белокаменная улыбка’’, она, как будто бы сама велела, везде говорить и смеяться. И может именно поэтому, улыбку с лица не стирая, он продолжил дальше. – Раздевайся давай, сейчас шмонать тебя будем, пока ещё осуждённый.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.