«Последний рабочий день». Сборник рассказов

– Должна. Наш народ так жил веками. Если я уйду с чужаком, он нас проклянёт.– Я люблю тебя и не хочу потерять, – сказала она, глядя в его глаза. – Этого не будет, – ответил он. – Поехали со мной в Орфитрон. Там мы поженимся и будем жить спокойно и свободно. – Отец не отпустит. Я должна стать шаманкой. – Ты ничего ему не должна, – голос Доуза стал твёрже.

– Духи показали мне твою судьбу, Доуз. Зверь в тебе сильнее, чем ты думаешь. Ты её не достоин… Прочь с нашей земли! Я тебя заклинаю.На следующий день вароитэ вновь собрались у костра. Шаман вещал: – Он зверь в человеческой шкуре. Проклятый судьбой убийца, должен уйти навсегда. Духи показали мне: его когти остры, а глаза жаждут крови. Доуз молчал, опустив взгляд. – Уйди, или упокоишься в земле, я принял решение. Мы гордый народ и не будем пресмыкаться перед империей, – шаман сжал кулак, и вароитэ достали ножи. Доуз рухнул на колени: – Дай мне шанс доказать, что я не угроза или отпусти со мной Ангораиву. Прошу, я люблю её. Шаман смотрел в огонь, где плясали отголоски его видений.

Доуза охватила нестерпимая ярость. Он стиснул зубы, пал на колени и вцепился пальцами в землю. "Не сейчас, только не перед ней," – подумал он, но тело уже предало его, проклятье взяло верх: кости трещали, мышцы горели, боль и гнев нарастали. Он взглянул на Ангораиву и прохрипел: "Беги."

Он обернулся зверем. Кости защёлкали, зубы заклацали. Человек выворачивался наизнанку. Руки стали лапами с когтями, крепкими и острыми как сталь. Сотня зубов блестела слюной, а глаза, ясные прежде, загорелись тёмной ненавистью.

Любовь к Ангораиве утонула в жажде насилия.

Одним, ужасающей силы, ударом зверь оторвал голову шамана. Схватив труп челюстями, он мотал его, как тряпку. Затем взглянул на Ангораиву, навсегда сломав её разум. Не тронув возлюбленную, он бросился к остальным вароитэ.

Закончив кровавую жатву, зверь издал вопль, в котором слышалось: «Всё это ради тебя».

Рассказ-загадка "Кто (что) она?"

 Мари сладко спала, как младенец, убаюканный знакомой колыбельной. Ей грезились горы – могучие, поросшие густым лесом, где орлы парили над кронами, косули мелькали в подлеске, ежи шуршали в траве, а белоснежные вершины царапали ватные облака. И вдруг её накрыла тревога, как будто она пыталась вспомнить что-то жизненно важное, но не могла. Немного погодя, в памяти всплыло, как в далёком детстве отец, вечно жаждущий приключений, увёз её к этим великанам Земли, пока мама грелась на гладкой гальке под курортным солнцем. Но лица родителей начали быстро ускользать, растворяться в дымке, как фигуры в старом, выцветшем фильме.

Рука Мари показалась из-под пухового одеяла и потянулась к телефону. По привычке она хотела открыть «Фикус», чтобы утонуть в бесконечной ленте чужих жизней, но пальцы замерли. Нет. Сегодня ей нужно было другое. Она ткнула на зелёную иконку, нашла подпись “Мама”, кликнула и поднесла телефон к уху, ожидая ответа. Тишина. Гудков не было.

«Странно. Опять глушат связь?» – мелькнуло в голове. Она отбросила телефон на кровать, потянулась, вымученно улыбнулась своему отражению в зеркале напротив и спрыгнула на пол.

– Айгё, дорогая, включи музыку, – бросила Мари в пустоту.

– Нейроволна “Утренний релакс”, – отозвался мягкий женский голос. Комнату заполнила простенькая мажорная мелодия.

– Спасибо. И свари кофе, плюс-минус через пол часика. Пойду займусь йогой.

– Как скажешь, Мари.

Но йога не задалась. Мысли путались, мышцы ныли, будто сопротивляясь каждому движению. Такого с ней не случалось давно – так давно, что она даже не могла вспомнить, когда в последний раз чувствовала себя такой разбитой. Она подняла безупречную ногу вверх, вытянула носок, но вместо привычного спокойствия в голове снова всплыли горы, родители и то путешествие из сна. И тут же в бедро словно вонзилась раскалённая игла. Мари вскрикнула, рухнула на коврик, сжимая зубы. Нога горела, будто кто-то невидимый выкручивал её из сустава. Слёзы текли по щекам, пока она шептала: «Да что же это?!»

Через минуту боль отступила, а ещё через минуту исчезла вовсе, оставив лишь дрожь и недоумение. Продолжать практику не было сил. Мари поднялась, решив умыться и выпить кофе – хоть что-то, чтобы спасти этот день.

– Айгё выключи музыку, пожалуйста.

– Сделано. Если нужно будет включить снова, только скажи.

В ванной она встретилась с собой в зеркале. С отрожения смотрела девушка нереальной красоты – живая, притягательная, как героиня хорошего фильма, после которого засыпаешь с улыбкой. Её взгляд гипнотизировал даже её саму. Что-то внутри дрогнуло. Мари шагнула в душевую, скинула бельё и замерла, разглядывая своё тело. Округлые формы, идеальные линии – всё это вызывало почти животный трепет. Она включила душ, струи воды заскользили по коже, и вскоре пальцы сами потянулись туда, где нарастало желание. Она ласкала себя, извиваясь у стены, как змея. Взрыв наслаждения, оргазм и катарсис, но за ними пришла пустота.

«Зачем?» – спросила она себя, чувствуя, как волна беспомощности смывает остатки удовольствия.

– Мари, кофе готов, – прервал её мысли голос Айгё.

Свет лился в квартру-студию сквозь огромные окна, возвращая телу подобие жизни. Мари взяла кружку с дерзким логотипом OnlyFusck и сделала глоток. Горячо. Но… безвкусно.

– Айгё, с кофе что-то не так.

– Недостаточно горячий? – уточнила Айгё.

– Нет. Он… пресный. Как кипяток. Никакой, короче.

– Не понимаю. Объясни подробнее.

– Да что тут объяснять? Кофе без вкуса! – Мари раздражённо поставила чашку на стол. – Ладно, забудь. Позвоню маме.

Она снова схватила телефон. Тишина. Ни гудков, ни ответа. Раздосадованная, она открыла «Фикус». Лента пестрела знакомыми лицами, роскошь, машины, устрицы, шмотки, всё было как всегда. Профиль Мари встретил её фотографиями с тех самых гор из сна. Короткие шорты, загорелые ноги, подпись: «Мой день на природе – это нечто. Продолжение на OnlyFusck». Но когда это было? Память молчала. Перейдя по ссылке, она увидела свой привычный контент, который приносит ей доход. Баланс показывал десять миллионов iванек. Немыслимо, но почему-то это не радовало.

Решив отвлечься, Мари открыла новостные каналы. “Политиканьюс” – пусто. “НьюсНьюс” – ничего. “РобостиНовости” – мёртвая тишина. Миллионы подписчиков, и ни одного поста.

«Что происходит?» – шепнула она, чувствуя, как внутри зарождается холод.

– Айгё, включи YouTube.

– Сервис временно недоступен, – сухо ответила Айгё.

– Не может быть…

Паника подступила к горлу. Мари бросилась к окну, чтобы убедиться, что мир ещё существует. Внизу люди шли по своим делам, машины гудели, но всё казалось ненастоящим – как декорации в дешёвом симуляторе, лица людей не выражали никаких эмоций.

Она проглотила вязкую слюну. Надо бежать. Найти кого-то живого – прохожего, продавца, курьера, кого угодно, с кем можно поговорить

Мари натянула джинсовые микрошорты, футболку, зашнуровала кеды на идеальных ступнях и замерла. Где дверь? Она обвела взглядом студию. Серые стены, окна, мебель – но ни единого выхода. Сердце заколотилось быстрее.

Кто она? Где она? Существует ли она вовсе?

Рассказ "Телеграмма смерти панорама"

 Обшитая современным пластиком «проходная» вагоноремонтного завода, как и в прежние времена, пахла Советским Союзом. Турникет-вертушка сменился металлоискательной рамкой в человеческий рост. Усатый дедушка, когда-то давно сидевший на посту охранника, превратился в злющую тётку.

– Здравствуйте.

– Здрасте, – нахмурив брови, ответила охранница.

– Я почтальон. Мне нужно доставить телеграмму Арсеньеву Птицславу Тетрадисмертьевичу.

– Предъявите ваш временный пропуск, голубчик, – приближаясь к окошку, разделяющему реальный мир и шкиндейку охраны, сказала женщина в форме.

– У меня нет, – ответил я.

– Тогда не могу вас пустить на территорию.

– Не может быть такого, – ощетинился я.

– Ещё как может, – охранница отстаивала свою точку зрения.

– Смотрите, я – почтальон, это вот, всё вокруг, завод, где-то на заводе, работает Арсеньев Птицслав Тетрадисмертьевич, и у меня для него телеграмма. Я не могу её передать через вас или кого-то ещё. Она вручается в руки получателю. Понимаете?

 Женщина задумалась.

– Умничать вздумал?

– Нет.

– Паспорт с собой? – спросила она.

– Да.

– Когда вы сюда шли, могли увидеть по левую руку рыжее здание. Там у нас приёмная комиссия и бухгалтерия. Там же, можете получить временный пропуск.

– Благодарю вас сердечно.

 Миновав сто метров туда и обратно, плюс двадцать минут бюрократической халтуры, мне удалось пройти на территорию завода. Как найти этого Птицслава, представления я не имел. Взгляд зацепился за «курилку», расположенную чуть поодаль от проходной. Святая святых для работяг. Только вот на лавочках сидели, не слесаря в робах, а сбитые пупкастые господа в строгих тёмно-синих костюмах и с озерами на макушках. Я подошёл, чтобы поинтересоваться, кто бы мог помочь мне найти адресата телеграммы.

– Добрый день, – обратился я. – Не подскажите, как мне отыскать человека. – Из внутреннего кармана куртки, моя рука извлекала небольшое цветное фото с изображением седовласого старика.

– Здарова, – поприветствовал меня один из курящих людей и взял фотокарточку. – Да чёрт его знает, кто это, – сказал он и плюнул себе под ноги жижей, похожей по оттенку, на раствор йода.

– Может, есть кто-нибудь, кто пройдётся со мной по территории, – поинтересовался я, забирая обратно фото.

– А ты, какую вообще организацию представляешь? – спросил меня человек в синем костюме и с озерцом на макушке.

– Surma Panoram называется.

– Аааааа, я понял, извиняюсь. Ща всё сделаем, – буркнул мой собеседник. – Эй, Стёклав. Пади суда.

 Проходивший мимо паренёк сначала уставился на нас, а потом поплёлся навстречу. Он был похож на гуманитария из педагогического университета, который, неизвестно каким ветром, оказался на производстве.

– Да, Бздихалыч Михалыч, – сказал подошедший гуманитарий по имени Стёклав.

– Покажи этому джентльмену наш прекрасный завод и помоги найти человечка. Как его там? – щёлкая пальцами, обратился ко мне, Бздихалыч Михалыч.

– Арсеньев Птицслав Тетрадисмертьевич, – сказал я, показываю гуманитарию изображение со стариком.

– Аааааа, это Птиц. Пойдём, я тебя провожу.

– И Стёклав…

– Да, Бздихалыч Михалыч.

– Я бы на твоём месте, с этим джентльменом вёл себя очень доброжелательно. Когда-нибудь, он вернётся, чтобы доставить послание и для тебя, – серьёзным тоном, сказал Бздихалыч Михалыч.

 В ответ Стёклав не стал ничего говорить, только кивнул головой в знак понимания.

 Мы в унисон зашагали в сторону цеха из красного кирпича. По всей территории из громкоговорителей доносился голос, читающий стихотворение.

 «Я по снам по твоим не ходил

 и в толпе не казался,

 не мерещился в сквере, где лил

 дождь, верней – начинался

 дождь (я вытяну эту строку,

 а другой не замечу),

 это блазнилось мне, дураку,

 что вот-вот тебя встречу,

 это ты мне являлась во сне,

 (и меня заполняло

 тихой нежностью), волосы мне

 на висках поправляла.

 В эту осень мне даже стихи

 удавались отчасти

 (но всегда не хватало строки

или рифмы – для счастья)».

 «Да уж, действительно странно», – подумал я, услышав столь тоскливые стихи. Но, из брода мыслей, меня вытянул мой попутчик Стёклав.

– Смотри, видишь раскрашенный в триколор вагончик? – указывая пальцем, спросил он.

– Да, что это?

– Там серверная. Ребята борются с внешней и внутренней киберпреступностью. Недавно указ вышел свыше, что нужно регулировать все отношения между людьми, включая компьютерные, надеюсь, ты понимаешь, о чём я. Мне, на самом деле, кажется, в интернетах творится бесовщина, – Стёклав перекрестился.

– Да, мне тоже так кажется, – ответил я

– А вон смотри, памятник, – впереди стояла пятиметровая бронзовая фигура Ленина, а на голове у него, птицы свили себе гнездо. – Сразу за ним, место, которое называется «Парк». Но это не тот парк, где можно гулять с коляской и выпивать. Тут починенные вагоны мы готовим в отправку. Ну, там, проверяем в последний раз электричество, натапливаем котёл, подкрашиваем потёртости, затягиваем гайки. Короче, финалим и сдаём ОТК.

– Что за ОТК? – спросил я.

– Это такие товарищи, которые вечно чиллят, только ходят и осматривают вагоны на дефекты. Ну знаешь, маменькины сынки всякие, не умеющие работать руками. «Отдел контроля качества» называется.

– Везде такие есть, – коротко ответил я.

– А тут начинается самый большой цех – вагоносборочный, – сказал Стёклав, приглашая меня в маленькую дверь для людей, прорезанную в огромной воротине для поездов.

– Святая святых. Ты не представляешь, сколько знаменитых людей за сто двадцать лет повидало это место, – Стёклав говорил с долей гордости.

– Кого же повидал этот цех? – спросил я.

– Ну, например, Артур Шопенгауэр. Работал электриком-испытателем. А сидел, вон в той синей каморке. Называл существующий мир худшим из возможных миров, представляешь? Всё никак не мог уволиться.

– Может просто не хотел? – я задал вопрос и понял, что сделал это не подумав.

– В смысле не хотел?

– Ну, знаешь, когда люди чего-то хотят, они этого добиваются, – пришлось объясняться.

– Если люди хотят, они могут пойти против обстоятельств. Но некоторых вещей добиться почти нереально, – менее весело, чем прежде, сказал Стёклав.

– Да… Но всё-таки, мне кажется, каждый может добраться до нужной ему черты. Я пятнадцать лет курил, а последние пять из этих пятнадцати, пытался завязать. Не покупал пачки, только брал у друзей, потом и вовсе по несколько дней и даже недель не курил. И каждый раз срывался. Надо мной смеялись, мол, успокойся и кури уже. Но, я не слушал. Настал день, и, продрав глаза, мне открылась истинна – можно вообще больше не курить. С тех пор, ни одной сигареты не поджёг. Веришь, нет, но это так.

– Это конечно круто. Но мне кажется, ты сорвёшься, – ответил Стёклав.

– Почему?

– Потому что зациклен на бросании курить и начинании снова.

– Посмотрим. Время покажет, – ответил я, не желая спорить.

– О, а вон там, где пересечка, уводящая дорогу налево, по крышам вагонов гулял Мартин Хайдеггер, он выскребал из вентиляции пыль и мурлыкал себе песни под нос. Занятный был парень, кстати. Позитивные мысли толкал. Мол, то, что мы существуем, уже радостный и удивительный факт, а то, что мы, как рабы трудимся за копейки на заводе, это мелочи. Главное, жить ради познания, а не ради денег, повышений всяких, понижений, обедов, шмобедов. Типа, кому какое дело вообще. Люди вокруг, ради которых ты сейчас рвёшь зад, чтобы показаться лучше, чем есть, не смогут тебя спасти от неизбежного «Ничто». Даже если очень захотят.

– А что это за «Ничто»? – спросил я.

– Мне кажется, это состояние или нечто похожее, только слов, описывающих то, что я пытаюсь сказать, ещё не придумали. Наверное, это остановившееся время, такое, как когда ты ещё не появился на свет, – Стёклав был весьма убедителен.

 Следующие три минуты мы шли молча, пока я не решил прервать тишину вопросом о тишине.

– Слушай, а почему, вообще никого нет вокруг? И тишина стоит, как на кладбище, – заметил я.

– Так обед сейчас по расписанию, – Стёклав взглянул на часы. – Вторая его половина. Значит, все спят. Присмотрись в окна. – Он указал на стоящие в цеху серые полуразобранные пассажирские вагоны.

 В каждом купе, на полках спали люди. Как будто, звери в своей природной зоне.

– Вижу, да. Кстати, а где мы будем искать Птицслава Тетрадисмертьевича?

– Эх, ну пойдем. Птицслав хороший дядька. Работает в Митре, маляром. Жаль конечно, что всё так получается.

– В Митре? – спросил я.

– Да, это малярный цех. Сам всё увидишь.

 Мы пошли через пересечку, ведущую к электроремонтному цеху. Под ногами, я обнаружил воду. Это показалось мне странным. Следующие пятьдесят метров бетонного пола, источали запах сырости.

– Слушай, а почему тут мокро? – спросил я, у своего проводника.

– Местные уборщицы не хотят подметать пол, поэтому просто его поливают водой из шланга.

– Не слишком эффективно наверное, – сказал я.

– Не только не эффективно, но и вредно. Здесь, из-за этой сырости, тубик гуляет.

 Цеховые часы, висящие на высоте четырёх метров от пола, показали 13:00. Из всех щелей, подобно насекомым, начали выползать люди. Усатые, бородаты, грязные, чистые, высокие, низкие. Это шествие можно было перепутать с общественным гулянием, вроде Дня города.

 Меня беспокоило лишь одно. Все, встречаемые нами работники, смотрели на меня как-то странно. Одни с удивлением или даже страхом, другие с презрением. Я был словно родственник, вернувшийся с войны живой, после того, как в деревню принесли моё имя в списке убитых.

– Не расстраивайся. Они простодушные люди. Все знают, какую весть ты несешь, – пытаясь меня утешить, сказал Стёклав.

 И тут я задумался: «А какую я весть несу». Почему не помню своего имени и фамилии. Чёрт возьми, да я даже не помню, как попал на заводскую проходную.

 Дальше, со Стёклавом мы попали в огромное мрачное помещение, сплошь окутанное смогом. Десяток сварщиков, без устали работали здесь газовыми резаками. Они кромсали сталь, как Чёрная смерть лица зараженных. В воздухе царствовал смрад. Пахло тухлой квашеной капустой.

 Отворив тяжелую металлическую дверь, мы оказались в просторном помещении с открытыми настежь воротами. Сюда вагоны загонялись для того, чтобы сбить с них краску, при помощи мощного пескоструйного аппарата.

– Пойдем, вон вход в Митру, – указал на дверь Стёклав. – Только давай сначала покурим.

 Я засомневался в сказанных мною ранее словах, что не буду больше брать в руки сигареты. Будто какая-то неведомая сила обрушила на меня дикое неистовое желание согласиться.

– Ладно, давай.

 Стёклав не стал заострять внимание на том, что я не сдержал свои слова. Он просто дал мне белую палочку. Мы сели на деревянные лавочки с пенопластовыми сиденьями. Два огонька загорелось перед входом в Митру.

– А мне нравится на заводе, – сказал я.

– Попробуй, поработай. Посмотрю я на тебя, – парировал Стёклав.

– А что не так?

– Это болото, в котором томятся люди в ожидании смерти. Вот что не так.

– Мне кажется, ты драматизируешь, – я не понимал, почему мой собеседник так негативно высказался об этом месте. – Насколько мне известно, зарплата здесь не меньше сорока. Выплачивают вовремя, без задержек. Выходные в выходные. Месяц отпуска. Да, есть такое, что в цехах грязно и туберкулёз гуляет, зато работа похожа на приключенческое задание. Не нравится, попробуй в офисе посидеть двенадцать часов, на жопе, охринеешь, – мне действительно казалось, что Стёклав не понимает, насколько удачная работа ему досталась.

– Мы все здесь рабы. Наши деды, прадеды, родители, сёстры и братья, все работали и работают на этом треклятом заводе. Это тюрьма стабильности, из которой есть один лишь путь, – Стёклав демонстративно посмотрел наверх. – В двадцать лет, я вышел из колледжа преисполненный жаждой жить. Моя мечта была прекрасна. Я хотел купить дом за городом и завести пчёл, чтобы они делали мёд, а я бы его продавал. Но поработав здесь, стало ясно – мне не сбежать. А потом, я медленно мутировал и стал таким же, как все. Зачем вообще какие-то дома, путешествия, книги, если можно утром проснуться и пойти на работу. Пошататься по территории, покурить, а вечером, после смены, выпить чего-нибудь алкогольного, только немного, чтобы в одиннадцать лечь спать. А утром, всё начать сначала…Тебе не понять. Я ненавижу это место, ненавижу… Оно сделало меня противным самому себе.