Неправильный ответ

– Помнишь, ты говорил, что за глупость почти всегда приходится платить унижением?

– Подрался?

– Не совсем…

Никита встал с кровати, закрыл оставленную им приоткрытой дверь в детскую и повернулся к сыну:

– Рассказывай.

И Мишаня рассказал. Честно и ничего не скрывая. Когда через двадцать минут в дверь постучала Вера, разговор, а вместе с ним и подробное описание собственных чувств о произошедшем были закончены.

– Уважаемые господа, – раздался кокетливый голос из-за двери, – позвольте напомнить вам, что настоящие джентльмены никогда не станут заставлять ждать даму, которую они пригласили на ужин.

– Еще мгновение, и мы к вашим услугам, мадам! – улыбнулся Никита.

Он сидел на кровати, Мишаня напротив. Ни разу не перебив рассказ, отец выдержал паузу, а потом серьезно, но тихо и по-дружески проговорил:

– В лужу на полу тебя привела алчность и трусость, дружок.

– Но я… – попытался возразить Мишаня, но отец все так же спокойно его осек.

– Сначала ты поплатился унижением за алчность. Тоже проявление глупости, конечно. Те, кто ставят желания выше принципов, рано или поздно дорого за это платят. Таков мирской закон.

Никита опять сделал паузу. Он рассматривал лицо сына, а тот, похоже, понимал, что возразить нечего.

– Ты сделал то, что изначально сам считал неправильным, из-за своей корысти, а потом проявил малодушие и не признал этого перед лицом наказания.

– Но я… я был…

– Всё в порядке, сынок. Это нормально. Тебе десять, ты еще только учишься жить. Вот, получил отличный урок. Так к этому и относись. Теперь сделай правильные выводы, и можно считать – инцидент исчерпан.

Никита потянулся, встал и направился к двери.

– Он? – кивнул Краевский-старший на пополнившего на полке коллекцию фигурок супергероев металлического красавца в красном латексном костюме.

– Угу…

– Хорош! Ну, зато теперь он уж точно сполна оплачен. Хотя, если бы я был этим…

– Радзинским, – буркнул Мишаня.

– Если бы я был Радзинским, я бы надел этот ботинок тебе на голову, – проговорил Никита, а потом, уже у двери, повернулся к сыну и добавил, – но я рад, что он этого не сделал. Пойдем-ка праздновать, а?

Остаток вечера Краевские провели чудесно. В любимом ресторанчике семейства играла прекрасная живая музыка. Маленькое камерное пространство было наполнено атмосферой праздника и ароматами итальянской кухни. Мишаня как будто больше не переживал о случившемся, Вера с Никитой от души радовались предвкушениям грядущих перемен.

Как по заказу, стоило всем троим закончить с десертами, заиграла любимая песня Веры. Никита тотчас вытащил ее на небольшой дощатый танцпол, где уже танцевали несколько пар. Мишаня с улыбкой до ушей наблюдал за родителями, отбивал ногой ритм, допивал свой горячий шоколад и боролся с неотвратимо надвигающимся желанием спать.

На втором куплете Вера протянула сыну руку и поманила его к себе. Теперь он танцевал с матерью, а Никита занял место за столиком и любовался своей семьей. Чудо как хорошо ему было в этот момент! Вера с грациозной легкостью кружила, ведя в танце Мишку. Тот заплетающимися ногами пытался не отставать, хохоча каждый раз, когда оступался. Как же очаровательна его жена! До чего же умилителен его сын. «Это тот момент, который останется в памяти одним из самых счастливых в жизни навсегда! На редкость она хороша… моя жизнь!» – подумал он.

Мишаня проспал всю дорогу домой, уснул стоило отцу завести автомобиль. Было уже за полночь, когда они наконец припарковались у подъезда. От машины Никита донес сопящего ангела до кровати и оставил в нежных руках жены, которая заботливо раздела и уложила сына спать как подобает.

По возвращении в гостиную Вера увидела зажженные свечи, два бокала, открытую Moёt & Chandon и лукавую улыбку Никиты.

Небо еще не впустило красных тонов, но уже начинало светлеть, намекая на приближение рассвета, когда лишь недавно уснувших Краевских разбудил странный звук. Ритмичный то ли шелест, то ли шорох, сопровождающийся не менее ритмичным глухим постукиванием в стену.

– Что это? – пробормотала Вера.

– Черт его знает… – Никита еще толком даже не понял, что не спит. Вера насторожилась.

– Не из Мишкиной комнаты?

– Лежи, я посмотрю, – вздохнул Никита и выбрался из кровати.

Когда он открыл дверь в детскую, сразу стало понятно, что шелест и стуки, а вместе с ними и странные хлюпающие хрипы, доносились из кровати, но кроме непонятной возни, в темноте разобрать ничего не было возможно.До комнаты сына из спальни было всего три шага. И с каждым из них сознание Никиты все четче прояснялось от предчувствия случившейся беды.

Краевский с силой рванул выключатель. Мишаня лежал на постели в неестественной позе, как будто свалился с крыши многоэтажки. Лицо исказила жуткая гримаса. Один глаз смотрел в сторону, второй закатился куда-то глубоко наверх. Из открытого перекошенного рта стекала слюна и пена. Тело его билось в конвульсиях. Левая нога ерзала коленом по стене, периодически стуча по ней пяткой. Однако ничего, кроме биения собственного сердца, пульс которого он физически ощущал в висках, Никита уже не слышал. Паника до тошноты сжала что-то в груди. В голове бессвязно болтались слова, отказываясь собираться хоть в сколько-нибудь вменяемые фразы. Вырвал Краевского из оцепенения захлебнувшийся в ужасе крик Веры за спиной.

– Скорую! Живо! – рявкнул он на жену, и та, сшибая углы, побежала к телефону.

А дальше все происходящее окончательно превратилось в жутковатое кино, которое Никита наблюдал как будто из-за стекла, окружавшего его аквариума. Эту ночь он запретит себе вспоминать, и эту ночь он никогда не забудет.

Вера не краешке детского компьютерного стула заламывает руки. Глаза прикованы к Мишане, губы сжаты, слезы текут по стиснутым скулам. Хочется сказать ей, чтобы отвела взгляд, но он не может даже открыть рот.

Люди в синих рубахах, казавшиеся гигантами в декорациях из детской мебели на фоне развешанных героев комиксов и детских зарисовок. Они задают какие-то вопросы, он что-то отвечает. Два укола, Мишаня обмякает на носилках, капельница. Скорая, слепя синими огнями, с воем несется за сто двадцать. Он не отстает. Приемный покой. Суета. Носилки с сыном скрываются за стеклянными дверями.

Вера и Никита остаются одни в звенящей тишине. Ни у нее, ни у него нет ни сил, ни мужества эту тишину нарушить.

Глава 2. Карточный домик Краевских

«Ультрасветлый пепельный» безжалостно обжигал щеки, голову и брови. Аммиачный запах не давал дышать. Слезы текли ручьем даже из закрытых глаз. Краевский сидел в дамской шапочке для душа, запрокинув голову, упершись изветшавшими, старческими, худыми руками в колени, на полу ванной комнаты и покорно ждал, когда сработает таймер.

«Враждуют друг с другом одни слова, в жизни добро и зло сплетаются», – пронеслась в голове Никиты цитата великого автора. После того, что он сделает, его сочтут злодеем. Они будут правы. Но он будет знать, что лишь восстанавливал суть вещей. Будет прав и он. Человек должен знать цену своих поступков. Видит бог, лишнего он не допустит. Как просто, не думать об общепризнанной морали, когда ничто внутри не сомневается в правильности пути. Любые усилия становятся лишь шагами. Жизнь, наполненная смыслом, мишуры не замечает.

Рассеянные лучи в темнеющей листве крон. Металлическая гладь пруда, обрамленная идеально подстриженной травой. Рыжие утки, ломающие блики лучей в этой глади. Ровные линии асфальтовых дорожек. Готовящиеся к пробуждению ретрофонари. Два скрипача, собрав вокруг себя небольшую группку зрителей, импровизируют на тему Синатры. Явно гордящаяся своим образом, стильная женщина плывет мимо, держа на поводке облаченного в розовое пекинеса. На соседней лавочке две дамы преклонного возраста отводят душу в возмущенном обсуждении парочки, беззастенчиво целующейся в беседке напротив. С детской площадки неподалеку доносятся веселые визги. Где-то там же шелестят по шершавым покрытиям скейты и роликовые коньки. Оазис умиротворения в мире тревог и погонь мегаполиса. Рядом на лавке Мишаня грызет пломбир, выхватывает куски ледяной сладости из вафельного стаканчика. Краевский знает, что сын вот-вот ойкнет и будет жаловаться на боль в зубах, а он начнет песню «ну сколько раз тебе повторять». Из-за поворота на аллею выходит Вера. Ситцевое платье в горошек, локоны по плечам. Она видит их, улыбается, машет рукой и медленно идет к скамейке. Сидя на дне коробки из салатового кафеля, Краевский за закрытыми веками рисовал себе догорающий летний вечер в московском парке.

Из телефона раздалось дребезжание, попискивающее сороковую симфонию Моцарта. Впуская реальность, вечер в парке послушно таял. Вечер, который ему так часто нравилось себе представлять. Вечер, которого уже никогда не будет. Вечер, о котором он научился не жалеть.

Никита встал, отключил таймер, медленно залез в душ и пустил на голову спасительные струи теплой воды.

_______

Когда Краевский вошел в палату, Вера сидела, собравшись в маленький тугой узел, на кресле в углу. Ноги подобраны, руки не обнимают, а скорее, стискивают живот. Она не сводила стеклянных глаз с покоящегося под паутиной медицинских трубок сына. На выжидающий взгляд Никиты она не ответила.

– Тебе нужно пойти домой отдохнуть, – очень тихо, как будто стараясь не разбудить Мишаню, сказал он после нескольких минут тишины, которую резал мерный писк кардиомонитора.

Вера едва заметно покачала головой, не сводя глаз с сына. Подождав еще несколько отвратительных писков, Никита сделал вторую попытку:

– Ты же слышала доктора, ему могут потребоваться недели, чтобы очнуться.

– Нет, – едва слышно прошептала Вера, не шелохнувшись.

– Малыш, ты не можешь оставаться здесь круглосуточно.

– Не могу…

– Врачи уверены: его жизни больше ничего не угрожает.

– Да…

– Вера, посмотри на меня!

Она повернулась и взглянула на мужа. Супруги пробыли в больнице уже больше двадцати часов, но Никита вдруг понял, что они впервые за это время открыто смотрят друг другу в глаза.

– Я просто не готова, Ник… – Вера говорила неожиданно спокойно и мягко, но звучали в этом спокойствии ноты лишенной надежды отрешенности. – Пожалуйста… Я не могу встать и уйти… Не сейчас… Я еще не готова…

Краевский кивком головы прервал ее попытки объясниться, вздохнул, медленно подошел к креслу, сел рядом с женой на подлокотник и взял ее за руку. Они сидели молча, теперь уже оба глядя на сына. Мерно вздымался и, шипя сжимаясь, опускался гофрированный мешок, дышащий вместо Мишани. Мерзкий звук монитора по прежнему отмерял медленное, чересчур медленное, сердцебиение девятилетнего сердца.

Чуть больше часа назад Никита разговаривал с седым угрюмым врачом, тем самым, что объявил о необходимости срочного хирургического вмешательства, а потом три часа колдовал у их малыша в голове. Мастер скальпеля и аспиратора пустился в долгие теоретические разглагольствования о невозможности делать прогнозы, о тяжести комы третьей степени, о широте шагов развития медицины в борьбе с последствиями. Краевский еле дождался окончания изобилующей сослагательными наклонениями речи врачевателя. Потом нашел укромное место в лабиринте больничных коридоров и долго сидел в белесой холодной тишине под лампами дневного света. Кома третьей степени. Месяц назад он редактировал статью о коматозных состояниях для какого-то именитого нейрохирурга. Какая ирония. Тогда самонадеянная уверенность в завтрашнем дне не позволяла даже предположить, что эта беда может его коснуться. Кома третьей степени означала почти полное отсутствие надежды, на то, что после пробуждения Мишаня сможет вернуться к прежней жизни. Никита это знал. Вера не знала. Он ей не скажет. Ему не хватит духа ей сказать. Да и зачем?

– Почему у него до сих пор сжата рука? – вдруг тихо спросила Вера.

Правая рука Мишани была крепко прижата к груди и согнута в локте. Кисть беспомощно свисала где-то в районе ключицы. Ровно так же, как когда его выносили из дома на носилках.

– Спастика, – монотонно произнес Никита, – нужно будет разрабатывать, когда вернется мышечная активность.

Солнце клонилось к закату. Ровно сутки назад он был в магазине, выбирал бутылку дорогого игристого и тихо мурлыкал под нос в ожидании грядущих перемен. Чего ждать от будущего теперь, он боялся даже подумать.

Удивительно, насколько четко закрепились в памяти все эти, сутки назад почти не знакомые, сложно-сочиненные слова, которым теперь, судя по всему, суждено сопровождать его всю дальнейшую жизнь. Эпидуральная гематома, вызванная ушибом, посттравматическая псевдоаневризма, отек мозга с угрозой дислокации…

Когда Краевские выехали из больницы домой, было уже совсем темно. Сколько времени, Никита не знал, да и знать не хотел. Дороги совсем пустые. Видимо, поздно. Отмелькали огни Садового, сменяли один другого переулки до Третьего кольца.

– Что случилось в школе? – вторгся в сон наяву тихий немного осипший голос Веры.

– Мм?.. – Никита знал, о чем она, но как же не хотелось сейчас говорить.

Вера сидела, все еще как будто пытаясь собрать себя в клубок, и неотрывно глядела в окно.

– Он же рассказал тебе, я знаю, – продолжила она на одной ноте. – Что он рассказал? Его ударили по голове? Толкнули? Кто это сделал?

– Никто ничего не сделал, – спокойно проговорил Краевский. – Он поскользнулся, упал, намочил одежду, был осмеян и сильно переживал.

– Как он упал?

Никита шумно вздохнул.

– Он поскользнулся. Малыш, каждый звук как ножом в висок. Давай доедем до дома, поспим и поговорим завтра.

Вот оно, коронное Краевское… Уход от разговора, к которому он не готов. Если бы дело не касалось здоровья Мишани, Вера была бы уверена, что муж что-то скрывает, желая сделать по своему то, против чего, заранее знает, она выступит. В ту минуту подобное предположение казалось безумием. Вера поежилась, как будто пытаясь поглубже укутаться в свое пальто. Сил разбираться в противоречиях не было.

– Я была уверена, что наш мирок похож на крепость, – почти прошептала она, потом закрыла глаза и добавила еще тише, – Мишаня поскользнулся, и твердыня разлетелась, как карточный домик.

Женскому чутью Веры не нужны были прогнозы врачей. Никита почувствовал, что больно глотать. Он промолчал. Они добрались до дома и легли спать, не сказав друг другу больше ни слова.

Утреннее солнце пекло сквозь окна, заливая комнату жизнерадостным светом. Из Мишаниной комнаты сначала негромко, а потом всё более настойчиво понеслись звуки мелодии его любимого мультфильма. Будильник, который никто не удосужился отключить. Вырванного из тяжелого сна Краевского почему-то охватила ярость. В три прыжка он оказался в детской, схватил ни в чем не повинную голосившую колонку и с такой силой швырнул ее в стену, что та разлетелась на куски, а отрикошетившая крышка больно ударила его по плечу. Ярость вдруг лопнула, оставив внутри лишь пустоту. Взгляд упал на злосчастную фигурку Человека-паука. Какое-то время Никита, замерев, смотрел на воинственного красавца пустыми глазами, а потом развернулся и пошел к двери.

Он вернулся в спальню. Вера, закопавшись в одеяло и уткнувшись лицом в подушку, рыдала. Он забрался в постель, обнял жену со спины и что есть силы прижал к себе. Она долго плакала, стискивая его руки, как будто ища в них спасения. Он прижимался губами к ее затылку. Потом слезы ее начали утихать, дыхание успокоилось, и они какое-то время лежали в тишине. А еще через несколько минут Вера, медленно высвободившись из рук мужа, встала, накинула халат и вышла из комнаты. По знакомым звукам, доносящимся из кухни, Краевский понял, что она принялась готовить завтрак.

***

Алекс вернулся домой из школы в прекрасном настроении. Наяда из соседнего класса, давно сводившая его с ума игривостью каждого движения и мнимым (как он надеялся) целомудрием речей, приняла-таки его приглашение в кино. Тренировка по баскетболу закончилась безоговорочным единоличным триумфом. Контрольная по истории была мастерски подчистую списана у незадачливой пятерочницы без единого замечания от учителя.

– Пойдем-ка, дружок, поговорим…

И тон, и вид отца, встретившего юного Радзинского в коридоре, продолжения полосы везения не сулили. Семён Павлович, насупившийся, словно человек, которому никак не дается решение сложной задачи, стоял, держа руки в карманах, раскачивался с пятки на носок и буравил глазами сына. Похоже, все было куда серьезней, чем выговор за вскрывшуюся провинность. Шагая за развернувшимся на каблуках отцом по коридору, Алекс перебирал в голове содеянное за последние несколько недель, пытаясь понять, что теоретически могло привести к неприятностям. Вариантов было несколько. К тому моменту, как они добрались до кабинета, к каждому из них с мастерством искусного художника разум Алекса уже создал эскизы защит.

Семён Павлович закрыл за собой дверь, жестом приказал сыну сесть, достал сигареты, закурил, выдержал паузу.

– Фамилия Краевский тебе о чем-то говорит? – следовательским тоном спросил он.

– Нет… – сконфуженно ответил Алекс, который искренне не понимал, о чем идет речь.

– Михаил Краевский. Пятый «А», кажется. В твоей школе.

Вот теперь ясно. Несмотря на то, что Алекс и на этот случай обдумал оборонительные ходы, он снова пожал плечами и помотал головой по наитию, пока сам не зная зачем, пытаясь выиграть время.

– Парнишка лежит в коме с черепно-мозговой. Состояние стабильное, но тяжелое. Я навел справки. Говорят, избежать инвалидности ему не светит. – Семён Павлович говорил очень медленно, растягивая слова, и не сводя глаз с мгновенно побледневшего лица сына. – Скорее всего, вообще останется овощем…

Алекс почувствовал легкий приступ тошноты. Пришлось сделать несколько глубоких вдохов, чтобы подавить позывы. Связать происшествие с подобными последствиями казалось невозможным, и все же сомнений не было: разговор идет именно об этом.

– Но я… – начал было он, но придумать, что сказать, совершенно не получалось. В голове царила полная неразбериха.

Пауза затянулась.

– Мои ребята из отделения говорят, камеры сняли, как ты во время урока заходил в уборную после бедняги. Парень вышел обратно в коридор через восемь минут за тобой, весь мокрый и явно не в себе. Кроме вас, там никого не было.

– Я его не бил! – слова сорвались сами собой. Алекс услышал свой голос как будто откуда-то издалека. – Он упал… сам… поскользнулся… я просто…

– Помолчи, – перебил суровым тоном Семён Павлович, вздохнул, глубоко затянулся сигаретой и, выпустив из себя внушительный клуб дыма, продолжил. – По расчетам врачей ваш совместный поход в туалет укладывается в двухчасовой промежуток времени, когда была получена травма. Никаких других происшествий в это время не было.

Радзинский-младший уставился молча в пол. Впервые в жизни он ощутил во всей полноте страх того, что его беззаботная, успешная, удачливая жизнь вот-вот сломается и не будет подлежать восстановлению. Стало тяжело дышать. Отец смотрел на него с суровым спокойствием.

– Выкладывай, – хрипло скомандовал он.

– Я с ним даже не знаком, – Алекс заговорил сдавлено и тихо, все так же не сводя глаз с пола. – Пацан изгадил мне ботинок йогуртом, пока я был на тренировке. Белов заметил, как он из раздевалки выбегал. Я заставил сопляка отмывать. Он сам там весь пол заплескал, а потом поскользнулся и рухнул.

– А с чего бы это ему твой ботинок «гадить»?

– В отместку. Я на его дружка кисель в столовой случайно вылил.

Несколько судорожно вздохнув, словно чтобы собраться с силами, Алекс наконец поднял голову и встретился взглядом с Семёном Павловичем.

– Приложился он знатно… – еще тише добавил он.

– Что ж ты его к сестричке не отвел?

– Так я ж не доктор! – огрызнулся было Алекс. Едва заметного движения бровью отцу хватило, чтобы он снова утих и начал оправдываться. – Я спросил, пацан сказал, что всё в порядке.

– Белов знает, что ты туда за ним пошел?

– Нет. Наши разошлись все уже. Я его вообще-то в коридоре после урока подловить хотел. А тут смотрю, вышел и в сортир поскакал.

С полминуты висела тишина, потом Семён Павлович громко хмыкнул, обошел стол, затушил уже успевшую превратиться в бычок сигарету и сразу закурил новую. «Дело дрянь…» – пронеслось у Алекса в голове, пока он наблюдал, как отец, померив шагами комнату, подошел к окну, и глубоко вдыхая дым, устремил взгляд куда-то вдаль. Радзинский-младший вперился в плечи отца, словно по их очертаниям, как по кофейной гуще, можно было прочесть грядущее.

– Думаю, допросить тебя придут уже завтра, – размеренно, без каких-либо эмоций протянул басом отец, задумчиво глядя в окно. – Дуй к себе в комнату и не высовывайся. Я приду через пару часов, отрепетируем разговор. Скорее всего, будем говорить, что ты пацана и знать не знаешь, и видеть не видел. Но мне нужно еще кое-что выяснить.

Семён Павлович наконец повернулся к сыну. Его не щедрое на мимику лицо было вполне спокойным, но что-то в глазах заставило Алекса еще больше съежиться на стуле.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.