За горизонтом событий

– Сашенька, я всё понимаю, у тебя тяжёлый период: на пятом десятке ты пытаешься воплотить в жизнь детскую мечту, и у тебя, пока, – она мягко надавила на слово «пока», – не получается. Но надо двигаться дальше. Я согласна быть спутницей начинающего писателя, который работает доктором, но не охранником. Через неделю стартуют занятия в ульпане, ты должен пойти записаться. Мы уже убедились, что, пока ты будешь учиться, я смогу содержать нашу семью.

– Что значит не получается? У меня уже начало получаться.

Анна усмехнулась.

– Если ты о единственной странице романа, которую месяц назад мне показывал, то такими темпами книжку ты допишешь лет через сто пятьдесят. Ты собираешься жить вечно?

– А какие ко мне претензии? Своё содержание я оплачиваю, – угрюмо заявил он.

Она не сразу нашлась.

– По-твоему, оплачивать своё содержание для мужчины достаточно?! И конура мне эта надоела. Знаешь, как тяжело после того, как я всякие хоромы людям показываю, возвращаться сюда? Когда ты начнёшь работать за достойную зарплату, мы быстро сможем улучшить жилищные условия. Перепишем ипотеку на нормальную квартиру где-нибудь в Бат Яме или даже в самом Тель-Авиве. В новом доме. Со спальней и кабинетом, где ты сможешь писательствовать в своё удовольствие. И балкон с видом на море. И ещё одна комнатка… Ведь мы тогда сможем позволить себе ребёнка наконец, иначе будет совсем поздно…

– Знаешь, что самое замечательное в доме на побережье?

Анна нахмурилась оттого, что её перебили на таком важном месте. Он как будто не заметил этого и закончил шутку:

– Вы окружены мудаками только с трёх сторон.

– Сам придумал?

– Нет, это Джордж Карлин, американский стендапер.

– Жаль, я думала, ты начинаешь делать успехи как мастер слова, а ты всякую ерунду вместо того, чтобы писать, смотришь.

И это при том, что сама не особенно верила, что ему удастся преуспеть на писательском поприще… Он сделал вид, что его не задел этот укол.

– Давай так. Я напишу роман и пойду тогда в этот ваш проклятый ульпан.

Она вскочила из-за стола и отошла к окну. Помолчала, глядя в него.

– Ты только посмотри на этот вид. Повеситься можно… Ты издеваешься надо мной? Так нечестно в конце концов! Мы же договаривались. Ты же обещал.

– Мы договорились, но я не обещал.

Анна всхлипнула и убежала в ванну. Уже оттуда прокричала:

– Зачем я тебя послушалась? Когда мы прилетели, и мне в МВД предлагали мамину девичью фамилию в паспорт записать, и ты оскорбился, что не твою. Как же, блядь, граф Невструев. Великий русский писатель. Хренов. Насколько сейчас было бы проще продавать квартиры с фамилией Коган!

Глава 3

Прошло ещё несколько месяцев.

Александр забросил многострадальное космическое начало, но нового так и не придумал. Дедлайн – ещё полгода, который повесила на него жена, душил и раздражал. Невструев создавал фантастические миры у себя в сознании, но они рассыпались и рушились, когда он пытался облечь их в слова. У него выходили странные начала историй с тщательно продуманными и выписанными персонажами, их он конструировать научился, но сами сюжеты при этом были либо примитивны, либо антинаучны. Он всё ждал и надеялся, что у него когда-нибудь появятся такие действующие лица, которые потащат за собой историю. Оживут и станут, как этим любят хвастаться бывалые авторы, сами диктовать свои приключения. Но этого не происходило. Незаконченные истории, которые его разочаровали, Невструев переносил в папку «Наброски» и начинал новые. Как-то раз он подсчитал, что текста в этой папке вполне хватило бы на целый роман. Осознание впустую потраченных усилий и времени приводило Александра в отчаяние, как он ни старался себя утешить тем, что так происходит процесс его становления как писателя.

Анна тем временем открыла отдельный счёт в банке, купила себе телефон последней модели и модный малолитражный автомобиль. Брендовых вещей в её гардеробе становилось всё больше, всё больше по-настоящему дорогих аксессуаров и ювелирных украшений. Она стала пропадать на работе, приходила поздно, часто навеселе. Это у неё называлось «мы с коллегами отмечали сделку в ресторане».

Всё меньше они разговаривали, всё реже случалась у них близость.

Ему это всё не нравилось, конечно, но он не чувствовал за собой морального права предъявлять ей претензии. Пока наконец ни произошло событие, причинившее Невструеву множество неприятностей.

Анна явилась во втором часу ночи, очень пьяная. Не так, конечно, чтоб в коридоре обоссаться, но шатало её изрядно.

– И где ты была? – спросил он, помогая ей разуться.

– Тебя это дейтв… дей-сительно волнует? – она покорно поменяла ногу.

– Почему нет? Конечно. Ты всё-таки моя жена.

– Отстань, – она оттолкнула его и направилась в спальню.

Александр последовал за ней. Она забралась на кровать как была, в платье, подмяла под себя подушку и закрыла глаза.

– Ты так и будешь спать? Одетая?

– Ну помоги мне тогда.

Он стал стаскивать через голову узкое платье. Анна хихикала, извивалась, пытаясь помочь, но вместо этого только мешала. Наконец он справился, и она упала на спину, но сразу же приняла явно завлекательную позу и промурлыкала, потягиваясь:

– Об’жаю, когда меня раздевают.

Внезапно он почувствовал возбуждение. К тому же секс в последний раз был у них уже очень давно. Довольно быстро он избавил от остатков одежды. От неё пахло почти выветрившимся парфюмом, разгорячённым телом и ещё чем-то, то ли сигаретами, то ли дымом от костра.

– Что? Что ты хочешь? Не надо. Я же сплю, – шептала она, но при этом совсем не сопротивлялась.

Она тоже явно захотела его. Стонала громче обычного. Очень быстро кончила в первый раз. Ему нравилась её необычная реакция. Он перевернул её на живот.

Любуясь упругой попкой, Александр разглядел прилипшие к ней пожухлые обрывки листьев. По инерции сделал ещё несколько фрикций…

– Ну нет! Не останавливайся, – потребовала Анна.

– Откуда у тебя на заднице листья?

– Какие ещё листья?

– Вот, – он поднёс один к её носу, она смешно скосила глаза.

– Я не знаю. Какая разница? – она перевернулась, села и натянула на себя одеяло.

– Как они там оказались?

– Что ты хочешь этим сказать? – её лицо стало жёстким.

– Я ничего не хочу сказать, я спрашиваю.

– Ты больной, что ли? Что я, по-твоему, по кустам с кем-то трахалась? – вдруг закричала она оскорблённо.

– А как ещё это объяснить?

– Отстань от меня по-хорошему!

Дальше всё развивалось как в бреду. Оба безобразно разорались. Александр попытался стащить с неё одеяло, она потянула его на себя, и, когда он резко отпустил, разбила рукой прикроватное бра.

Ревнивец опомнился.

– Пойдём, я тебя перевяжу.

– Оставь меня! – закричала она, напуганная видом крови.

Он взял её за руки и потянул из кровати, но она принялась визжать и брыкаться.

Александр отступил.

– Всё! Стоп. Давай перестанем. Анна, прекрати! Ты же всё тут перепачкаешь.

Она угомонилась и дала отвести себя в ванну.

Когда они вернулись в спальню, она не только лицом, но и всем телом демонстрировала оскорблённую невинность.

– Послушай, – просил он. – Ну поставь себя на моё место. Ну что бы ты подумала?

– Отстань от меня, я тебе сказала!

– Что значит отстань? Где вы вообще были?

– Ну допустим, нам устроили на работе выезд на природу. На шашлыки. Или, как их здесь называют, шишли́ки, – она пьяно хохотнула.

– Так откуда эти листья?

Она подумала и вдруг совершенно отчётливо произнесла.

– Я всё равно собиралась тебе рассказать… У меня есть любовник.

– Кто он? – сразу поверил Александр.

– Наш директор, Лозо́н.

– Теперь понятно, откуда у тебя такие профессиональные успехи… – произнёс он первое, что пришло на ум. В этот момент он привычно для себя очутился в позиции наблюдателя.

– При чём здесь это? Я сама всего добилась! – возмутилась она поначалу, но потом признала: – Хотя ты прав отчасти. Он с самого начала оказывал мне знаки внимания, помогал, давал перспективных клиентов. Я ответила ему только месяц назад.

Он вышел из спальни и хлопнул дверью так, что отвалился кусок штукатурки.

Достал из бара початую бутылку коньяка и в три глотка прямо из горлышка засадил изрядную порцию.

«Это же не со мной происходит, – твердил его внутренний голос. – Это сюжет для эротического триллера».

Такое бывает сплошь и рядом. Он уже слышал несколько историй, когда, казалось бы, любящие друг люди, переехав на постоянной основе в другую страну, расстаются в первый же год. Это, по сути, начало новой жизни, а новая жизнь начинается только в том случае, если признать всю предыдущую одной сплошной неудачей. Пока мужья проходят процесс адаптации на новой родине, их красивые жены находят кого-нибудь состоятельного из местных. Иногда даже из числа религиозных ортодоксов или вообще арабов. А ведь он сознательно отказался от врачебной карьеры. В итоге получалось, что принёс в жертву искусству, не только медицину, но и семью.

На этот раз он налил в бокал и выпил, закусив лимоном.

Как было бы прекрасно, если бы Анна разделяла его одержимость творчеством, была бы его фанаткой и музой… Но такие женщины даже не во всех сказках встречаются.

Надо отметить, что, поскольку половой акт ничем, во всяком случае, для него не закончился, он пребывал в полувозбуждённом состоянии. Возникла идея пойти и изнасиловать эту профурсетку, а потом придушить…

Он выпил ещё и сам над собой посмеялся, – Отелло хренов.

У него тоже бывали интрижки на работе. Он же не воспринимал их как повод для того, чтобы расстаться с женой. Не считал преступлением. Ввязывался исключительно для развлечения, а не для того, чтобы устроить свою судьбу…

Попробуй ей это объясни. Нет, она никогда его не поймёт. Так же, как и он её. Чтобы понять друг друга, у людей должны быть схожий жизненный опыт, схожие знания, схожее воспитание. Чем больше люди подходят по этим параметрам, тем лучше они понимают друг друга. Они же с женой разные абсолютно во всём… Так какой смысл длить это никчёмное сосуществование?

Ревность – абсолютно животное чувство. В процессе эволюции более сильное, красивое и умное животное, для того чтобы оставить собственное потомство, наделённое такими же качествами, как у него, опережает или устраняет менее успешных конкурентов, тем самым улучшая свой вид. Для человека разумного такое поведение – атавизм, хотя бы потому, что в человеческом обществе естественный отбор давно не работает – потомство с одинаковым успехом оставляют все: как обладатели замечательной генетики, так и люди с зашитыми на наследственном уровне проблемами. Как материалист и умеренный циник, Александр давно пришёл к выводу, что искать смысл жизни бесполезно, поскольку мыслительная деятельность – всего лишь побочный эффект эволюции. Так вот и ревновать тоже не мудро.

Но он почти физически ощущал боль оттого, что его самка с кем-то спаривалась.

Она хуже, чем враг. Враг никогда не заставит так страдать.

Любит ли он её?

Прислушался к себе.

Но вместо глубинного анализа чувств первый план его ощущений занимала боль. Где-то за грудиной в средостении саднило и ворочалось. Это было очень физическое ощущение. Сильные душевные страдания вызвали у него телесные ощущения. Пытаясь найти какое-то определение этой боли, он вспомнил старинное название стенокардии – «грудная жаба». Жаба натурально душила, давила на сердце. Бывают люди, которым кажется, что у них в животе живёт змея. А у него вот в груди жаба. И если разобраться, ничего ужасного в этом ощущении не было. Было просто противно. И, наверное, можно к этому привыкнуть, к этой жабе в груди и жить с ней постоянно… Но зачем?

Что делать с этим животным составляющим? Как от него избавиться?

Так писать о нём! Понял он, отхлебнув ещё конька. Тем самым анализировать и прорабатывать. Познавать себя, становиться мудрее и не страдать по пустякам. Противник психологии, которую считал чуть ли не псевдонаукой, Невструев всё-таки признавал положительное воздействие на психику проработки душевных травм. А лучший способ проработать ситуацию – это написать о ней. Как бы это ни было больно, как бы это ни было страшно, как сторонний наблюдатель описать и пережить эту гадость. Кроме того, неизбежная теперь сублимация обострит творческие способности. И вот тогда и получится такая книга, что все охренеют…

Он снова потянулся к бутылке.

Мысли стали скакать, как бешеные. Думать теперь хотелось о самоубийстве.

Сколько он видел этих трупов… Они такие беспомощные…

Какой вообще смысл жить, если всё равно умрёшь в тоскливом ужасе?

Какой смысл лечить людей, если они всё равно не выживут? Любой рак закончится смертью, любая шизофрения – деменцией. Медицина только растягивает муки. Страдания по мере приближения к смерти только увеличиваются… Ничего. Ничего хорошего его уже не ждёт…

Тут в дверь позвонили. За ней обнаружились два полицейских офицера.

Глава 4

Полицию вызвали соседи, разбуженные посреди ночи криками и звоном бьющегося стекла в квартире Невструевых.

Офицерам открыл явно нетрезвый хозяин и на требование позвать жену заявил, что она уже спит. Это сильно увеличило интерес стражей порядка к происходящему. Они вежливо, как вампиры, попросили разрешения войти. Александр хотел было потребовать подтверждения их полномочий, но, поскольку разговор происходил на иврите, передумал, ибо ему просто-на-просто не хватило бы на это слов, и гостеприимно распахнул дверь. Получилось немного с грохотом.

Проникнув в квартиру, полицейские немедленно изъявили следующее желание: лицезреть всех, кто кроме Александра находится сейчас в квартире. Невструев понял, что его иврита явно недостаточно для объяснений с представителями власти и заговорил по-английски:

– Did you understand, what I sad? I just told you, that… Чёрт! There are only two of us: me and my wife. And she is sleeping now, and I would like to… как его? to connect her. Not connect… to join her.[2]

– Sir, we must check your wife. If you will try to prevent it, we can use physical power,[3] – на еще более примитивном английском, чем у Александра, но очень уверенно заявил старший, судя по количеству лычек на погонах, коп.

На шум из спальни вышла Анна и полюбопытствовала на чистом иврите, что здесь происходит. Полицейские немедленно заинтересовались её повязкой со свежими пятнами проступившей крови, причём настолько, что младший из них положил руку на кобуру и стал внимательно следить за каждым движением Невструева. Старший принялся расспрашивать Анну, которая показала, что конфликт с мужем действительно имел место быть, но теперь он разрешён. Полицейский слушал её недоверчиво и, судя по всему, не поверил, что травму она получила самостоятельно.

– Sir, you must go with us to police station,[4] – сделал он вывод.

– But, there is no reason for this![5] – возмутился Александр. – She just told you, that everything is OK.[6]

Старший вновь напомнил о том, что они обладают неким физическим потенциалом и полномочиями, младший снял с ремня наручники.

– Саша, давай я позвоню Лозону, он найдёт адвоката, – прошептала напуганная Анна.

После этих слов Александр картинно протянул обе руки полицейскому и произнёс высокопарно:

– OK. I am ready.[7]

На заднем сиденье служебной машины, закованный в наручники и отделённый от полицейских частой решёткой, он вдруг почувствовал себя неважно: в ушах шумело, болела и кружилась голова.

– Слиха́, эвша́р ма́им? – попросил он, то есть «извините, можно воды?»

– Ешь рак за́ин, – ответил младший коп, сидящий за рулём, что означало «есть только член».

Александр опешил от такого хамства, но решил сделать вид, что не понял и обратился к старшему. Стал объяснять, что чувствует себя нехорошо и что, будучи доктором, подозревает у себя предынфарктное состояние. Старший задал пару уточняющих вопросов, сказал что-то младшему, и тот с недовольной гримасой развернул машину на следующем светофоре.

Вскоре они приехали в больницу Вольфсон на границе Холона и Тель-Авива. В иных обстоятельствах Александру было бы максимально дискомфортно идти по приёмному отделению в наручниках и в сопровождении двух полицейских. Но сейчас ему было не до любопытных взглядов, которыми провожали его окружающие, он пребывал в состоянии, близком к шоковому – как умственно, так и физически.

Обнаружив в коридоре фонтанчик с питьевой водой, с жадностью напился из него.

Ждать, слава богу, долго не пришлось. Опасного преступника пропустили без очереди, отчего остальные ожидающие подняли гвалт.

Доктор оказался не евреем; на его бейджике значилась какая-то трудновоспроизводимая фамилия и имя – Мухаммед. Он измерил Невструеву давление, которое оказалось очень высоким, после чего направил на ЭКГ.

Ознакомившись с лентой кардиограммы, эскулап выдал неожиданно категорический вердикт, совершенно спокойно глядя прямо в лицо Невструеву:

– You will die soon.[8]

– You too,[9] – поразмыслив немного, отвечал озадаченный Александр.

– But not so soon as you,[10] – парировал Мухаммед.

Медсестра выдала Александру какую-то таблетку и, проигнорировав вопросы о её названии и назначении, быстро удалилась, всем видом демонстрируя неприязнь к нетрезвому русскому.

Сопровождающие повлекли его вон из храма здоровья.

А вот в полиции пришлось подождать. Александра заперли в клетку, и даже наручники не сняли. Следователь, который должен был провести допрос, этим ожиданием явно специально пытался нагнать на задержанного тоски и страху, ибо в участке никого кроме Невструева не было.

И надо сказать, это дешёвый приём удался.

Александр слышал, конечно, о том, что в Израиле домашнее насилие тяжело преследуется по закону. Некоторые женщины, которые хотели наказать своих благоверных или вообще избавиться от них, этим даже злоупотребляли – возводили поклёп, и судебная система безоговорочно вставала на «слабую» сторону и без каких-либо объективных доказательств состава преступления на долгие месяцы лишала свободы несчастных, некоторых даже в том случае, если они были физически слабее свих половин. Где гарантия, что, страстно возжелавшая перемен в судьбе, Анна не захочет на всякий случай подержать Александра взаперти и тем временем порешать свои бытовые и сердечные вопросы?

Ещё он думал о том, что ему сказал последователь великого арабского врачевателя Авиценны. Что нужно заняться проблемами с давлением? Или что-то ещё? Или он просто хотел по какой-то непонятной причине напугать его и без того напуганного и ещё больше испортить настроение?

Сиденья в клетке были конструкционно устроены так, что лежать на них без неудобства и боли было практически невозможно. Скованные руки саднили и ныли. К головной боли прибавилась тошнота. В конце концов Александр не выдержал и стал звать дежурного. Тот подошёл не сразу и спросил, смешно подчёркивая букву «Ч»:

– Что ти хочишь?

Невструев обрадовался и попытался объяснить на родном языке, что ему сейчас настолько нехорошо, что он может умереть в любой момент. Очень быстро выяснилось, что охранник по-русски знает только вот этот самый вопрос, ответ же на него воспринять абсолютно неспособен. Тогда Александр попробовал втолковать ему то же самое по-английски. Тот сказал, что знает, что задержанного возили в больницу и там оказали всю необходимую в данных обстоятельствах помощь. И вообще, успокоил, что в тюрьме, куда его скоро повезут, есть врач, который сможет оценить состояние заключённого. Александр воспринял это как злую шутку и потребовал снять с себя наручники. Дежурный ответил, что таких полномочий не имеет, и хотел уже удалиться. Тогда узник разразился гневной речью, в которой заявил, что не совершал ничего, за что должен переносить такие страдания, и высказал свое горячее желание немедленно оказаться дома. И в самом конце поинтересовался, почему к нему применяются такие зверские, фашистские методы.

Полицейский, видимо, понял всё по-своему и акцентировал своё внимание на последнем заявлении. Он удалился ненадолго, а потом вернулся и отпер клетку. Александр обрадовался было, но увидел в его руках какое-то неприятное приспособление, оказавшееся оковами для ног.

– Тhis for «fascist methods»[11], – пробормотал он и прибавил на иврите: – сумасшедший русский.

Александр с удивлением наблюдал, как теперь и его нижние конечности ограничивали в подвижности, и понял, что всё, видимо, гораздо хуже, чем он мог предположить.

Он даже не мог определить время, потому что, когда его забирали из квартиры, не подумал о том, чтобы взять с собой телефон. Но даже если бы взял, то в клетке средство связи наверняка бы отобрали… Осознав это, он поддался накатившему на него спасительному безразличию и какое-то неопределённое время провёл в полукоматозном состоянии, кое-как притулившись на неудобном сиденье.

Когда он наконец попал к следователю, ему было уже всё равно. Алкоголь давно выветрился, остались лишь усталость, тошнота и головная боль.

Следователь на приличном английском предложил воды, сигарету и снять оковы. Александр согласился на всё кроме сигареты. С удовольствием выпил жидкости из кулера, растёр запястья и щиколотки.

Затем рассказал всё как было, без утайки, кроме изначальной причины ссоры с женой, полагая, что не стоит искажать действительность, тем более что ничего страшного он не совершил. И какого же было его удивление, когда следователь рассказал о том, как всё теперь будет.

Остаток ночи Невструев проведёт в камере в участке, а завтра его отвезут на выходные в тюрьму. Потому что сегодня четверг, а в пятницу и в субботу им никто заниматься не будет. В воскресенье проведут следственные действия, и только в понедельник в лучшем случае состоится суд, который и определит ближайшую судьбу дебошира.

Александр поинтересовался, на каком основании происходит это вопиющее попирание его человеческих прав, ведь даже заявления от жены нет. На что следователь холодно возразил:

– It is not Russia, the call to police from your neighbors is enough.[12]

Потом его отвели в полуподвал, где оказалось что-то вроде КПЗ с несколькими камерами. У Невструева отобрали ремень и закрыли в камере, в которой стояли аж три пустые двухъярусные шконки с грязными матрасами и без подушек.

При камере оказался отдельный санузел, правда, без двери. В нём были железная раковина и фаянсовая дырка в полу, по бокам от которой возвышались два рифлёных постамента для ног – как в советском общественном туалете.

Засыпая, Александр надеялся, что, когда он проснётся завтра, у него уже не будет болеть голова. А ещё он подумал: «На самом деле круто. Я всю жизнь искал какого-то нового опыта, а тут на тебе, пожалуйста: и измена, и фашистские застенки, и тюрьма, и суд ещё будет… Вот посадят меня ни за что на полгодика, тогда точно книгу наконец напишу…»

Утром он действительно проснулся без головной боли и почти без следов похмелья. В зарешеченное окно светило сентябрьское солнце, здесь, в Израиле, такое же яркое, как в любой из летних месяцев.

Кроме него в камере оказались ещё два человека. Какой-то арс[13] и молодой араб с ободранной мордой и правой рукой в гипсе. Невструев пожелал им доброго утра, оба неохотно ответили и больше не проронили ни слова. «Что ж, наверное, так даже лучше», – решил Невструев.

Им принесли по сэндвичу с тунцом и по баночке чего-то среднего между творогом и сметаной. Когда Невструев спросил по-английски, нельзя ли запить чаем или кофе, полицейский лишь пожал плечами и кивнул на стопку пластиковых стаканчиков:

– Рак маим.[14]

А арс заметил:

– What a princess![15] – и рассмеялся.

Александр пошёл набирать воду из-под крана.

После завтрака часа три ничего не происходило.

Невструев грезил будущей книгой на своей шконке, периодически впадая в забытьё. «Как это прекрасно быть писателем, даже начинающим, – посещала его мысль. – Я как настоящий философ, даже лишённый свободы, могу путешествовать хоть в космосе».

Наконец заключенных подвое соединили наручниками и повели на улицу к автозаку. Невструеву в пару достался травмированный араб.

Внутри кузова были малюсенькие ячейки с парными металлическими сиденьями. Узкое окошко под потолком показывало только верхушки деревьев и крыши домов. Понять, где едет автомобиль, было почти невозможно.

Видимо заскучав, араб решил поболтать.

– Ата́ оэ́в водька?[16] – задал он неожиданный вопрос.

Невструев лишь плечами пожал.

– Они́ оэв водька,[17] – араб расплылся в блаженной улыбке и смачно причмокнул. – Водька. Ммм.

– Зе, – Александр указал на его гипс. – Водька?

– Кен, – обрадованно закивал араб и начал, обильно жестикулируя, рассказывать о том, как выпил водьки, как упал и катился почему-то по улице. Невструев всего недопонял, но уточнять не стал.