Полная версия
Тужься, Нина, тужься!
Ольга Ефимова-Соколова
Тужься, Нина, тужься!
1.
Белые стены и трещина на потолке. И хочется спрятаться от этой разрывающей боли внутри. Боже, почему так больно? Капля пота на лбу, щекочет ухо. Боже, я умираю.
Страшный крик с соседнего кресла. И сразу злое в ответ:
– Чего орешь, дура? Тужься! Ну! Как будто какаешь.
Нина вся сжалась от боли и стыда. Только бы не кричать и не злить эту тетку. Но боль накатывает снова.
– Помогите! Очень больно, – кричит Нина.
– А трахаться не больно? – раздается голос над ухом. – Здесь все такие овечки, а как в подоле принести – так первые. Проститутки!
Тяжелая рука на коленке. Злое лицо в белом проплыло и зависло между ногами.
– О, девонька, ты совсем не работаешь. А ну, как какаешь! Тужься! Помогай ребеночку.
Крики на соседнем кресле перешли в вой.
– Им лишь бы покричать. Принес же Бог на ночь и бегай тут между ними, как будто своих дел мало. Врачи уже, поди, дрыхнут, а ты вкалывай, как проклятая.
Бесформенный белый чепец потащился к воющей.
– Давай, залетная! Мамочка, поднажми!
Несмотря на злость, с бабулей было спокойнее. И было странно, что такой важный момент – рождение человека, она сравнивают с туалетными делами. Нина была согласна, чтобы ее обзывали «проституткой» или «шлюхой», но чтобы старушка была рядом. А она почему-то уходит. Не успела Нина позвать, как белая фигура скрылась в дверном проеме.
И тут внутренности начало резать и жечь по новой. Из глаз потекли слезы, пальцы сжали гладкий бортик кровати под клеенкой. Почему эти страшные койки с металлическими подколенниками именовались кресла, Нина не понимала. И тужиться, когда ноги болтаются в воздухе, было не удобно.
Раньше роженицы часто умирали, но сейчас, когда люди летают в космос, а комсомольцы едут строить БАМ, она не умрет! Нина попробовала отвлечься от боли, внимательно разглядывая трещину в штукатурке. В ней было что-то космическое. Кое-где она вспучилась и лопнула, образуя геометрически правильные вулканы и кратеры. Между ними Нина увидела дерево с трещинками-ветвями и вспомнила свой дуб, дубочек. А потом и два самых сильных воспоминания лета. Вернее, двух последних лет в школе.
2. Четыре года назад
– И ты каждый день этой дорогой ходишь в школу? – Ласковые глаза Андрея смотрели удивленно, а от улыбки показались ямочки на щеках, почти такие же, как ее собственные.
Нина улыбнулась, машинально оглядывая тропинку.
– Хожу. Смотри, еще гриб! Обычно, я пока до дома дохожу, у меня уже целая панамка набирается.
Нина, чтобы избавиться от смущения, поскорее нагнулась и кинула упругий серый гриб в свою шляпу.
– Панамка, чепчик, да ты у меня совсем маленькая.
Андрей переложил Нинин портфель в другую руку и прикоснулся к ее щеке, она вздрогнула. Он потянул ее к себе.
– Постой же ты! – его карие глаза под широкими бровями лукаво прищурились.
Нине показалось, что на секунду в лесу все стихло – пропал вечный шум ветра и гомон птиц. От его руки шло тепло. Она была сухой и упругой, как хороший гриб в жаркую пору. Андрей весь был крепкий. Его хотелось обнять, чтобы еще раз убедиться, что самый красивый парень школы стоит перед ней.
Нина улыбнулась, вспомнив кислую физиономию Елены Ивановны – их классной руководительницы.
– Шатунова, ну почему ты так нравишься мальчикам, ума не приложу? Ты же не красотка, к тому же полненькая.
Нина никогда не была в ее любимчиках, в отличие от Андрея Макарова – комсомольца и лучшего члена Совета дружины 1969-1970 годов. Когда сделали один девятый класс из двадцати семи человек, что для сельской школы было очень хорошо, Андрей вдруг разглядел Нину. Пышненькая хохотушка с кудрявыми волосами словно парила по коридорам. Только ленты школьного фартука, завязанные сзади бантом, подпрыгивали в такт шагам. Все парни в классе замирали, когда она, чуть-чуть покачивая бедрами, выходила к доске и нежным, певучим голосом читала: «Черный вечер. / Белый снег. / Ветер, ветер! / На ногах не стоит человек». И Елена Ивановна, вздыхая, ставила Нине четверку.
Нина с трудом высвободила руку, ей очень хотелось идти так всю дорогу, а еще лучше – всю жизнь, не думая, ни о вечно недовольной маме, крутящейся между свиньями, колхозными коровами, полем и огородом, ни о пьяном отце, ругающем мать, ни о старшей сестре, сбежавшей в Москву, ни о закадычной подруге Гале. Правда, ей единственной она рассказала, что теперь гуляет с тем самым Андреем, который ей нравился с шестого класса. Галка училась на класс ниже и была влюблена в рыжего Васю Гаврилова – своего одноклассника. Но Васька кроме мотоциклов и всяких железок, которые ему приносили чинить, ничего не видел.
Настойчиво и громко за спиной затренькал звонок. Нина оглянулась и прижала к животу почти полную грибов панамку. Навстречу им, подскакивая на корнях деревьев, ехал на велосипеде Васька.
– Привет! – равнодушно бросил он Нине, останавливаясь напротив Андрея и основательно, по-мужски, пожимая ему руку. – Передай бате, что коляску припаяли, теперь будет как новая.
– Спасибо, давай! – Андрей хлопнул Ваську по плечу и протянул руку Нине. – Пошли?
Сделав вид, что не заметила руку, Нина проскользнула между мальчиками и, не оборачиваясь, пошла по тропинке. В ушах стучало, лицо горело. Ей почему-то стало стыдно, что Васька видел ее с Андреем. Если он расскажет об этом своим родителям, а те ее матери, то она снова будет обзывать ее «Шлюхой» ни за что… И ведь самое обидное было то, что Нина ни разу даже ни с кем не поцеловалась.
– Постой! – От ласкового голоса Нина еще прибавила шагу. – Нина, стой!
Нина услышала за спиной топот и тоже бросилась бежать. Домой? Нет, там может быть отец. Лучше к дубу. Там и спрячется.
Нина летела знакомой тропинкой, легко перепрыгивая корни и кочки. Андрей сопел следом. Неожиданно рядом задребезжал велосипед.
– Садись, прокачу!
Нина бросила быстрый взгляд.
– Отстань! – И свернула с тропинки. Здесь в лесу ее не догонят.
3.
Снова боль разрывает, заставляя дышать вполсилы. Нина стала считать секунды между схватками. Ноги, болтающиеся в воздухе, мерзли, лицо горело. Соседка-роженица отчаянно закричала. Живот скрутило страхом. К своей боли она уже привыкла, но рядом орали так, что хотелось сбежать.
Кряхтя и сопя, в зал вошла бабуля.
– Боже мой! Режут тебя, что ли? Что там у нас?
Нина скосила глаза в сторону. Крики не прекращались. Болтающиеся в воздухе ноги в белых чехлах, таких же, как у нее, вызывали ужас и отвращение. Как и сама их хозяйка, своим криком вонзающаяся в уши. Нина лишь тихонько стонала, когда боль становилось трудно терпеть.
– Не ори! – прикрикнула старуха, завязывая сползающий чепец. – Впустую силы не трать! Тужься, давай! Вот же свалилась на мою голову. Работаем, мамочка! После смерти отдохнешь, а сейчас тужься!
Старуха в белом чепце и болтающемся халате сама походила на смерть. Она что-то бубнила, ругалась на ленивую роженицу и гремела тазом. Но, слыша весь этот шум, Нина успокаивалась. Значит, и ее не бросят умирать здесь одну. Для нее это было самое страшное. Даже страшнее того, что она увидела одажды летом.
4.
– Нинка, ты где шляешься? Чего из школы так поздно? – Мать, чистящая картошку над помойным ведром, бросила осуждающий взгляд.
На нагретой солнцем террасе гудели мухи и пахло кислятиной. Мама в белой косынке, ситцевом платьице и фартуке и загорелыми к концу мая руками, срезала тонкий серпантин с картошки. Крепкие пальцы сновали быстро и ловко. У Нины так никогда не получалось. Да и работать столько, сколько домовитая мама.
– Я гуляла, – решила не врать Нина.
– Гуляла она. Лучше бы свиней покормила. Они опять жрать хотят.
– Так мы же их позже кормим?
– Вечером отец твой притащится пьяный и мне не до свиней будет. Ох, сколько можно пить? Хоть бы она ему поперек горла встала эта водка. Куда пошла? Ведро захвати!
– Мне переодеться надо, – Нина высыпала собранные грибы в тазик и повесила панамку на гвоздь.
Через минуту, сменив коричневое школьное платье и фартук на собственноручно сшитый цветной сарафан, Нина ухватила тяжелое ведро и, старясь не расплескать мутную жижу с плавающими очистками, пошла к сараю. Два толстых борова, заслышав ее шаги, радостно заверещали. Через секунду Нина уже вылила «вкусняшку» Нуф-нуфу и Наф-нафу в корыто и шлепала их по щетинистым загривкам. Поросята смешно чавкали и похрюкивали друг на друга. Более толстый Наф-наф старался вытолкнуть морду брата из кормушки, выхватывая у него из-под носа самое вкусное. Нина смеялась и толкала его обратно. Более худой Нуф-нуф, похожий на пятнистую сардельку, отчаянно визжал.
Неожиданно в пасти у Наф-нафа сверкнуло что-то желтое. Нина не поняла, что это было, и потянула борова за ухо. Тот дернулся, и в его челюстях что-то хрустнуло. Выплюнув круглую стекляшку, Наф-наф продолжил чавкать. Нина перегнулась к корыту и, отпихивая наглую морду, вытащила из грязи стекло. С ужасом осознавая, что держит все, что осталось от очков отца, она услышала крик.
5.
– Ай-ай-яй-яй-яй! – выла роженица. – Ну, помогите же мне! Я не могу больше!
– Можешь, дева, можешь! Все рожают, и ты родишь! Тужься еще! То же мне, цаца! Комсомолка, небось, вот и давай работай по-комсомольски. Еще немного! Давай!
– Ой! Не могу! А! Больно! Ай!
– Ну, вот и головка прошла. Теперь еще немного! Давай, родимая! Уже немного осталось.
Нина возбужденно слушала, что там происходит, и жутко завидовала, что там уже скоро все закончится, а у нее и не кончится никогда. Ей казалось, что прошел чуть ли не месяц с тех пор, как ее сгрузили со скорой в холодной приемной и мучили обследованиями и вопросами. До того, как взгромоздиться на это чудо-кресло, ей пришлось почти в раскоряку топать из одного кабинета в другой, потом в туалет с клизмой. Тогда она мечтала, чтобы ее оставили в покое и дали спокойно родить своего первого малыша. Теперь она страстно желала, чтобы эта крикливая девица поскорее родила и вредная старуха освободилась и пришла наконец-то к ней.
Но старуха как будто забыла о ее существовании, она то кудахтала, то ругала ленивую мамашу. А Нина постанывала, пытаясь приспособиться к боли. Слезы текли из-под закрытых ресниц, что-то теплое текло изнутри.
«Вот вытечет вся кровь, и я умру», – думала Нина, а потом не выдержала и крикнула:
– Позовите врача! Я умираю!
И возможно, оттого, что это было совершенно неожиданно и резко, старуха забеспокоилась.
– Да где ж я тебе средь ночи врача возьму? Сами как-нибудь справимся. Ты только подожди чуть-чуть. Сейчас ребятенка вытащим и тобой займемся. Тужься там! Давай! – кричала она уже воющей девице. – Раз! И в таз!
В неожиданной тишине, слышались шорохи и бренчанье железа. Нина почему-то представила огромные щипцы, которыми тянут младенца. И вдруг резко и недовольно заклокотал ребенок. Крик стал громче.
– Мальчонка! – радостно объявила старуха. – Вылитый Владимир Ильич в молодости!
Дурында-мамаша заплакала. Крик постепенно стих.
6.
Нина с опаской приблизилась к дому и заглянула в открытую дверь веранды. Мама, скорчившись, лежала на полу. У Нины заныло сердце. Она в два прыжка заскочила на террасу.
– Ты как?
– Грудь болит, – прошептала мать и закашляла.
Не помня себя от злости, Нина ворвалась в комнату. Отец стоял к ней спиной, согнувшись, и шарил руками по столу. Почувствовав ее приближение, он зло пробубнил:
– Сучка-Маруська мои очки спрятала, а мне Иваныч столик заказал на терраску. Я без очков только пить могу, а работать не получается. Что смотришь? Небось, как твоей мамаше, тоже деньги нужны?
– Мне от тебя денег не нужно! – процедила сквозь зубы Нина. – Нужно только, чтобы ты оставил маму в покое! Я тебе говорила, еще раз пальцем ее тронешь – в милицию пойду?
– С-стерва! – прошипел отец, приближаясь.
На мгновение в душе шевельнулся страх, но Нина шагнула навстречу и, глядя в глаза, прошептала:
– Бей и сразу сядешь! И никто о тебе даже не вспомнит! Потому что никому ты ни разу добра не сделал!
Отец зло плюнул под ноги и вернулся к столу.
– А очки твои свинья съела! – крикнула Нина и бросила стекляшку об пол.
Мама охала на диванчике в дальнем углу террасы. Сжавшись, она смотрела обиженно и с упреком. Нина знала этот взгляд. Как будто она виновата, что ее отец не бьет, а мать бьет. И мать считает, что она ее должна защищать. А тут – плохо защитила…
– В груди больно. Вот же ирод! Где я ему очки возьму? Сам по пьяни теряет, а я виновата. Дай попить.
– Мама, – негромко проговорила Нина, подавая кружку с водой, – Ты же понимаешь, что он не изменится. Мы с Таней сколько просили тебя развестись? Я не могу бросаться каждый раз между вами. На нас тебе плевать, о себе подумай! Завтра пойдешь разводится?
Мать вытаращила глаза и зашептала:
– Для вас все делаю. Разведусь, и куда мы пойдем? Где жить-то будем? Да и ехать надо в Здравницу, а мне на работу завтра.
– Тогда я уйду! – Нину трясло и в глазах щипало.
– И куда ж ты пойдешь?
– Куда глаза глядят! – она почти выбежала, но обернулась в двери.
Мама, привстала, ойкнула и свалилась обратно, закрыв лицо руками. И Нина вернулась, видеть страдающую мать было больно.
Маму надо было везти в больницу. Пока Нина металась, собирая нехитрые вещи, отец уже свалил из дома. Маме было больно вставать и тяжело дышать. Она не хотела никуда ехать и оставлять хозяйство.
«Надо пойти к тете Лене, может она поможет?» – решила Нина, выходя из дома.
Если отец ушел, то будет пить и пока не стемнеет, не появится.
От калитки донеслось знакомое звяканье велосипеда.
– Хозяйка! Есть кто дома?
Нина удивленно посмотрела на Ваську. Растрепанный еще больше, он был похож на дворового кота.
– Вам бандероля из Парижа, – Вася вытащил из-за спины руку и протянул Нине ее портфель. – Смотрю, портфель у дерева никому не нужный. Хотел себе взять, а там твои тетрадки.
Нина сквозь силу улыбнулась и хотела забрать портфель, но лишь схватила воздух.
– Двадцать пять процентов нашедшему клад полагается!
Нина шагнула назад и хотела захлопнуть калитку.
– Возьму пятерками, – рассмеялся Васька, вставляя колесо между столбом и калиткой.
Нина протянула раскрытую ладонь. Васька вложил портфель и внимательно посмотрел на Нину.
– Чего, батя опять бушует?
– Почти, – вздохнула Нина, а потом вдруг поняла, что надо сделать.
7.
– Поняла? – старушка в чепчике нависла над Ниной белым призраком. – Если сейчас тужиться нормально не будешь, ребенка погубишь. Шутка ли восемь часов мучиться.
– Не могу, больно, – Нина напряглась.
– Только о себе думает. А ты о сыне подумай! Кого больше хочешь – сына или дочку?
– Дочку, – с трудом соображая от боли, выдохнула Нина.
– А как назовешь-то?
– Кристиной.
– Хорошо. Давай-давай! Работай!
Пот стекал на виски, боль разрывала на части. Нина от тети слышала, что во время родов кожа рвется, а потом ее сшивают нитками.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
