Приют ветеранов

Охранник очень серьезен, и лишь убедившись, что оружия и вправду нет, выдвигает один из дюжины стенных узких ящичков, как и все прочие, пронумерованный – на этом стоит номер шесть, и на бирке ключа, оказавшегося в ящичке – тоже шестерка. Вот и все сложности. Впрочем, выбирать все равно не из чего: восточная часть Раинды, близ границы с Данзанией, не очень-то богата гостиницами, а уж по соседству с Национальным парком Кагера и подавно. Никаких звездочек этим номерам не полагается, однако цены в них порой не уступают четырехзвездочным, хотя комфорт и сервис не те. С другой стороны, тут не требуют аванса, рассчитываются при отъезде, все на доверии: понятно же, что человек безденежный сюда не приедет, а если и приплетется пешком, то не рискнет воспользоваться услугами Приюта, в котором персонал как на подбор – молодой и хорошо тренированный: основное население приюта, как уже сказано – ветераны войн; народ, с которым порой бывает нелегко договориться.

Однако сию минуту здесь царили столь вожделенные тишина и покой – мечта уставшего. А Милов устал, и действовал сейчас машинально, по давно выработавшемуся стереотипу: поднял свою дорожную сумку и направился к двери, противоположной той, в которую вошел. Дверь отворилась легко; за ней оказался небольшой тамбур, единственным украшением которого было высокое – в рост – зеркало, из которого двойник окинул вошедшего беглым взглядом. Ничего, находясь в поре поздней зрелости, Милов не утратил еще интереса к хорошей одежде и выглядел сейчас спортивно-эффектным, но не для того, чтобы скрыть возраст, – все равно он написан на лице легко читаемыми письменами, – а просто для правильного мироощущения: давно известно, что платье делает человека, настраивает на определенный лад. Милову именно так и хотелось сейчас выглядеть: уверенно, с некоторой даже лихостью. Двойник в зеркале ему понравился, и он едва заметно кивнул отражению.

Распахнув вторую дверь. Милов вышел в пустынный, поросший короткой густой травой дворик. Удивился, внешне никак не показав этого: во дворике стоял вертолет. Гражданский, «газель». Знаки? Ксенийские. Интересно. Раньше тут садиться не давали. Значит, среди постояльцев какой-то V.I.P., ради которого нарушаются правила. Уже прибыл, или ожидается его визит – вот и приготовили для него транспорт. Ну, а Милову какое до этого дело? Он не на службе. Он в отставке, и на отдыхе к тому же. Так что совершенно ни к чему видеть и запоминать. Только как избавиться от въевшейся в самые кости привычки, выработанной долгими годами службы в милиции, потом – в Интерполе, дальше – во Всемирной Антинаркотической службе, а самые последние перед возрастной отставкой месяцы – в МАБе (Международном антиконтрабандном бюро)?..

Милов обогнул, не приближаясь, вертолет по выстланной квадратными плитками дорожке и вошел в дом. Оказался в длинном коридоре. Остановился перед шестым номером. Отпер и вошел. Провел взглядом по стенам, по немногочисленной мебели. Все было в порядке. Кроме разве что… «Похоже, они тут вовсе не экономят электричество? – эта мысль пришла ему в голову, когда он глянул на вентилятор, настольный; прибор был включен и, как ему и полагалось, поводил массивной головой из стороны в сторону. – Ветерок – это приятно, конечно. Ну, а вот это там… Нет, глянул – и довольно, будем считать, что ты ничего не заметил. Три шага вправо. Подойдем вдоль стены. Посмотрим на шнур. Ну, что? Так оно и есть…

Да, это, пожалуй, новое; во времена Фермы здесь не проявляли такого любопытства к постояльцам: приехал, уплатил за номер и живи себе на благо. Но не будем присматриваться чересчур внимательно, надо просто отметить факт».

Широкая кровать была застлана свежим бельем, приятно пахнувшим. Милов открыл сумку, достал пижаму, халат, вошел в ванную, пустил воду. Вымылся под душем, с великим удовольствием смывая с себя дорожную пыль; вместе с нею уходило, казалось, и тяжелое впечатление от проделанного пути. Вытершись, надел все свежее, чистые шорты. Поискал глазами, куда сунуть грязное белье; однако стирка, видимо, в программу больше не входила, и пришлось упаковать вещички в пакет и поместить в ту же единственную сумку, где и так было много всякого добра. Увесистой была эта его сумка, весьма-весьма; то был груз старых привычек.

За дверью послышались легкие шаги. Мгновенная остановка. Снова шаги – на сей раз удаляющиеся. Выждав, Милов приотворил дверь. Выглянул. Ничего особенного, просто в рамку на двери оказалась уже вставленной карточка с его фамилией.

Оставив номер открытым, он медленно прошелся по коридору, глядя на двери. Похоже, приют путников пустовал: карточек не было почти нигде – за исключением одной. Он улыбнулся; постоял, прислушиваясь; за дверью было тихо. Вернувшись к себе в номер, взял сумку. Не затем приехал он сюда, чтобы жить в разных комнатах с Евой; поместятся и в одной. Снова вышел в коридор, достал фломастер и на карточке затушевал уголок – так, что в глаза не бросалось, но ищущий найдет. Потом, помедлив, постучал. Без ответа. Постучал вторично – погромче. На этот раз сонный голос отозвался. Милов нажал на ручку и вошел.

Ева улыбнулась ему; она была уже в постели – после такого броска за рулем любой устал бы. Она протянула руки. Милов кивнул и приложил палец к губам, призывая к молчанию. Осмотрелся. Да, и тут было то же самое. Такой же точно вентилятор – и в работе. Интересно, а выключить его можно или вентиляция принудительная? Да, воистину хозяева Приюта стали страдать любознательностью. Ну что же, придется иметь это в виду – не более того; у Милова с Евой не было никаких тайн от внешнего мира. Когда они вдвоем. А у каждого в отдельности? Как знать.

– Ты в порядке? – спросила она, и так видя, что мужчина в совершенном порядке, хотя и отмахал немало километров, стремясь сюда, на новое, им самим же назначенное место свидания. Спросила просто, чтобы еще на несколько секунд затянуть приятное предожидание давно желанной близости, взаимопогружения, самозабвения. – Без приключений?

Милов с ответом задержался на полсекунды. Если бы сейчас предстоял доклад начальству, он непременно сообщил бы: происшествий лично со мной не было, но невольно оказался свидетелем – в аэропорту Карачи – как перехватывали груз, килограмма этак на три, неизвестного содержания, замаскированный под младенца, который вроде бы даже хныкал – работал крохотный магнитофон в свертке. Так что и без него, Милова, люди МАБа работают, как полагается: рынок где-то в Европе лишился пусть и небольшого, но пополнения, сейчас рынку этому приходится туго, зато выживают люди, для сокращения жизни которых такие грузы предназначаются. Но Ева начальством не была, и до МАБа дела ей никакого нет.

Поэтому он ответил лишь:

– Все без сучка, без задоринки. Слава Богу.

И двинулся к ней, на ходу теряя последние остатки мыслей.

То маленькое событие, свидетелем которого Милов оказался в аэропорту столицы Пакистана, вследствие своей привычности, не произвело на отставного сыщика никакого особого впечатления (о том, что перехвачен был бета-углерод, он тогда не узнал, а решил лишь, что взяли еще толику тканей), Событие это было совсем иначе воспринято за несколько тысяч километров от места происшествия, а именно в одном из уголков Европы, в городе Лера, столице республики Калерия. Известный в деловых кругах Леры адвокат Менотти только что получил по своим каналам это крайне неприятное для него известие. Увы, в Карачи был перехвачен срочный груз. Потеря, если оценивать ее в масштабе деятельности того объединения, к которому адвокат имел прямое касательство, была не такой уж большой, скорее даже незначительной. Но главное тут было не в количестве: потеря означала, что обнаружена и перекрыта еще одна, а если быть точным – последняя тропа в этой части земного шара, и раскрыт еще один способ маскировки, до сего времени считавшийся самым надежным. А потеря тропы – это куда опаснее, чем просто уменьшение дохода: если не найти нового выхода, провал этот грозил полной дезорганизацией и без того уже осажденного со всех сторон рынка, а следовательно – крахом. Резервов здесь, в Европе, не было, да их и никогда не бывало, а клиники настойчиво требовали товар: именно сейчас, в связи с ограничением рынка, спрос был необычайно велик и цены росли.

Для того, чтобы все оставалось в норме, у него было, не считая сегодняшнего, четыре дня: ровно столько времени должна была занять доставка груза из Карачи, поскольку маршрут был достаточно запутанным. Приходилось стороной обходить те пункты, где таможенные и прочие службы сегодня наверняка гарантировали провал. За это время надо было найти выход: предложить новый, куда более надежный вариант. Если такого не найдется – лучше сразу уложить чемодан и исчезнуть где-нибудь в другом полушарии. Но этого адвокату совершенно не хотелось. Да и потом все равно ведь найдут, тогда разговаривать вообще не станут.

Все эти мысли, обрушившись подобно обвалу, похоронили адвоката под собой, какое-то время он сидел за столом, закрыв лицо ладонями; при взгляде со стороны он напоминал собственный надгробный памятник, но никто Менотти не видел. Памятника, кстати, тоже никто бы не поставил: сентиментальность среди его коллег до подобного уровня не доходила.

Так он сидел, и протекло никак не менее пяти минут, прежде чем адвокат пришел в себя настолько, чтобы начать думать не о всяких несчастьях, а конкретно по делу. Голова заработала. Он подхватывал возникавшие идеи одну за другой, двумя пальцами, как неочищенный арахис с блюдечка; однако все скорлупки оказывались либо вовсе пустыми, либо хранили в себе давно высохшие, ни на что не пригодные зернышки, которые и раскусить-то невозможно, а и разгрызи их – ничего не почувствуешь на языке, кроме горечи. Все, появлявшееся в уме, было уже когда-то предпринято, использовано, отработано и отброшено. Рассчитывать на плохую память полицейских оппонентов не приходилось: всё давно уже заложили в компьютеры. Ни единого из придуманных ходов никто из партнеров не только не одобрил бы, но тут же сделал неизбежный вывод: Менотти выработался, и пора ему в отставку. Но как раз этого ему очень не хотелось.

Однако какой бы длинной ни была ночь – пусть она продолжается даже полгода, как за Полярным кругом, в конце концов непременно начинает брезжить рассвет. Точно так же продолжительный перебор вариантов неизбежно приведет к нужному, особенно если и в самом деле подключить к работе компьютер. Менотти так и сделал, и уже через четверть часа наткнулся на такую комбинацию, какая самому ему на ум не приходила, да и вряд ли могла прийти, а если так, то наверняка и противникам его оставалась совершенно неизвестной. Недоступной их пусть и изощренным, но все же – он был уверен – ограниченным самой спецификой службы мозгам.

Итак, идея возникла. Правда, надо было ее еще конструктивно разработать, но то было уже делом техники. Важнее (и сложнее) было другое: получить согласие тех, без кого эта идея вообще ни пенса, ни чентезимо не стоила. И надо было это сделать немедленно.

Первого из них он определил сразу же: доктор Юровиц. И тут же, не откладывая в долгий ящик, позвонил.

Юровиц, к счастью, оказался в кабинете, а не в операционной, но готовился к операции и сразу предупредил, что не располагает временем для серьезного разговора. Поэтому Менотти сразу же заявил, что просит уважаемого доктора встретиться с ним и с директором калерийской Пристани Ветеранов фонда «Призрение» господином Корбесом.

Доктор, как Менотти и ожидал, настороженно спросил:

– Марко, а зачем старик вам понадобился? Насколько знаю, он не является вашим клиентом, дела Пристани ведет Корбес-младший.

– Я предпочел бы объяснить это на месте.

– Вы отлично знаете: втемную я не играю. Объясните.

– У вас же нет времени.

– В таком случае я кладу трубку.

– Да постойте! Ну, в самых общих чертах…

Он изложил суть своей идеи, которую без согласия и участия Корбеса реализовать было бы весьма затруднительно, а точнее – невозможно. И тут же услышал в ответ:

– Ну, нет. Старик мне слишком дорог, чтобы подставлять его подобным образом. Да и себя, кстати сказать, тоже. И клинику.

Примерно такого ответа адвокат ожидал и был к нему готов.

– Дорогой доктор, вы не забыли, что я – ваш адвокат?

– Вспоминаю об этом каждый раз, подписывая чек, – сухо ответил доктор Юровиц.

– А следовательно, – продолжал, как ни в чем не бывало, Менотти, – я осведомлен о делах клиники «Гортензия» не хуже, чем вы сами.

– Что вы хотите этим сказать?

– Только одно: мне известны и понятны причины вашего нежного отношения к Корбесу. У меня по этому поводу не возникает никаких возражений. Однако же, доктор, самым неприятным из человеческих пороков я считаю жадность. Так вот, не проявляйте ее, поделитесь со мною.

– Чем это?

– Кем. Корбесом, конечно. Его возможностями.

Юровиц немного помолчал.

– К сожалению, я вас не понял. И потом, у меня действительно больше нет времени.

– Хорошо. Я согласен перенести разговор…

– Бесполезно. Я не могу сделать того, о чем вы просите, по множеству причин. До свидания.

Адвокат еще немного послушал гудки в трубке.

– Так я и думал, – пробормотал он. – Ну, что же, Юровиц – не последняя инстанция.

Он ненадолго задумался над тем, кто из известных ему людей мог бы переубедить этого клинического упрямца, как Менотти про себя давно уже называл главного врача известной клиники «Гортензия». Однако никаких продуктивных мыслей по этому поводу у него не возникло, и даже компьютер на сей раз не помог.

Доктор же Юровиц, закончив разговор, вместо того, чтобы спешить в свою операционную, позвонил в Лондон своему давнему знакомому, доктору Берфитту, занимавшему в международном фонде «Лазарет», которому принадлежала и клиника «Гортензия», пост консультанта по стратегическим проблемам. Собственно, врачом Берфитт уже несколько лет как не являлся: лицензия на право медицинской практики была у него изъята, а он исключен из врачебного сословия, но Юровиц по старой привычке продолжал называть его так.

* * *

Бывшему доктору Берфитту было сейчас, откровенно говоря, не до старого знакомого Юровица, да и вообще ни до чего, или, если быть совершенно точным, – почти ни до чего на свете. В минуту, когда Юровица угораздило набрать лондонский номер, Берфитт находился не в приятном одиночестве; второе кресло в его кабинете занимал человек, которого экс-медик раньше никогда не встречал, но принял его – поскольку гость явился с наилучшими рекомендациями от весьма достойных людей, – и теперь слушал то, что говорил ему приезжий, с большим вниманием. Потому что новости были и на самом деле весьма увлекательными, а в недалеком будущем сулили еще больший интерес, сугубо материальный. Правда, задача, над решением которой доктору предлагалось поломать голову, была не из простых, но игра стоила многих и многих свеч.

Посетитель был невысок, смугловат, по-английски говорил с акцентом, но язык его взглядов и жестов – не нуждающийся в переводе – был предельно выразительным. А излагаемое этим человеком требовало от собеседника самого пристального внимания, вот почему Берфитт с большим неудовольствием воспринял бы любое обстоятельство, каковое заставило бы его отвлечься от плодотворной беседы. Если бы профессор Юровиц имел об этом хоть малейшее представление, он, безусловно, отложил бы свой звонок до более позднего времени.

– Три килограмма – это очень много денег, – незадолго до того, как раздался звонок, говорил посетитель. – Однако дело, как вы понимаете, в данном случае совсем не в них. Мы готовы даже списать их со счета совершенно, но лишь в том случае, если все остальное количество будет доставлено нам не позже условленного срока. Никак не позже, доктор. И в поисках человека, который сможет наилучшим образом оказать нам помощь в получении этого груза, мы обратились к вам. Хочу сразу же предупредить вас, что сам факт нашего разговора, весьма с моей стороны откровенного, налагает на вас определенные обязательства: знать о нем может только человек, тесно сотрудничающий с нами. Так что согласившись принять меня, вы как бы уже подписали если не контракт, то хотя бы протокол о намерениях. Само знание предмета нашего разговора подобно мине с радиовзрывателем, а источник сигнала находится у нас. И стоит нажать кнопку…

Говоря это, посетитель показал, каким пальцем и как он нажмет ее.

Берфитт попытался улыбнуться; в театральном училище за такую попытку он никак не получил бы более тройки, да и то при условии доброго к нему отношения.

– Вряд ли можно назвать случившееся следствием вашей оплошности, – ответил он, придав голосу наибольшую убедительность, на какую был сейчас способен. – Замысел был остроумен, и рассчитан на полную безопасность даже при жестком таможенном режиме. Не было ошибок ни в планировании, ни в выполнении.

– Иными словами, вы считаете, что мы можем вновь пытаться использовать ту же самую методику? Полагаю, что не могу согласиться с вами, – говоря словами пророка, «тогда бы я оказался в заблуждении и не был бы идущим прямо».

– Сура шестая, «Скот», – чисто механически констатировал Берфитт. – Однако там же сказано: «У Него – ключи тайного; знает их только Он». Я, разумеется, не претендую на всеведение, но достаточно уверенно могу сказать: произошла утечка информации, и случилось это именно среди ваших людей, обслуживающих тропу. Вас просто-напросто предали.

– Нам нужно от вас, уважаемый сэр, вовсе не расследование причин уже происшедшего; с этим мы как-нибудь справимся сами. Разве вы не поняли? В таком случае, повторяю: мы хотим, чтобы вы доставили нам тот груз, который мы по ряду причин не смогли своевременно вывезти.

– Я прекрасно понял. Но мне до сих пор не ясно: почему же вы не смогли? Почему груз застрял там, где он сейчас находится? И велика ли вероятность, что он еще находится там?

– Значит ли это, что вы беретесь за дело?

– Разумеется, я это сделаю. Но не раньше, чем мне будут ясны ваши условия.

Собеседник вынул ручку и на листке бумаги, поспешно пододвинутым к нему Берфиттом, написал число.

– Слишком мало.

– Вы полагаете?

– Расходы будут, по моим представлениям, значительными. Где, вы сказали, этот груз находится?

– Если у вас есть карта Восточной Африки…

– Разумеется.

Берфитт повернулся к компьютеру, чтобы загрузить карту.

– Вот тут.

– Глухие места. Когда-то я там бывал, и за минувшие годы вряд ли что-то там заметно изменилось.

– Я имел в виду только ваше вознаграждение. Расходы – отдельно.

– В таком случае я близок к тому, чтобы согласиться.

– Вы разумный человек, – чуть заметно улыбнулся собеседник. – Именно так о вас и отзывались те, кто рекомендовал вас. Они также сказали, что вы обладаете большим опытом в подобных делах.

– Но вы так и не ответили на вопрос: почему груз застрял?

– О, доктор, очень просто: стечение неблагоприятных обстоятельств. В условленном месте груз должны были перегрузить с машин на самолет, и он доставил бы нужное прямо к нам. Но самолету не посчастливилось: его сбили «стингером» те, что называют себя Армией Бахуту. После этого мы поняли, что такой путь слишком опасен: ведь самолет могли бы сбить и на обратном пути, когда груз находился бы уже на борту. Это означало бы полный крах. Люди, сопровождавшие груз на земле, естественно, самолета не дождались; им стало известно, что преследователи приближаются. И им пришлось укрыться в ближайшем месте, приспособленном для этого. Там они и находятся по сей день. Я показал вам, где. Как только мы договариваемся, я даю вам все, что нужно, чтобы они убедились в том, что вы – наш представитель.

– Мне нужно еще подумать. Сию секунду я просто не представляю…

– Думайте, у вас имеется для этого еще не менее десяти минут. А я тем временем позволю себе дать вам несколько советов. Конечно, как осуществить наш заказ, вы решите сами. Но наше требование: откажитесь от всего, что вы знали и использовали до сих пор. Все ваши методы.

Берфитт поднял глаза на говорившего:

– То есть?

– Очень просто. Отбросьте их. Вычеркните всю эту тропу. И найдите новую. Создайте. У вас большой опыт. Делайте все, на что способны, и еще сверх того, но в условленный день мы должны получить заказанное. Иначе… Одним словом, как сказано: «Действуйте, и увидит ваше дело Аллах».

– Но не проще ли отложить…

– Нет, – сказал собеседник, даже не дав Берфитту договорить. – Не проще. Не скажу даже, что это сложно. Невозможно – вот настоящее слово. Речь идет о судьбе если не всего мира, то немалой и важной его части. Ибо сказано: «Кто бывает врагом Аллаха и Его ангелов, и Его посланников, то ведь и Аллах – враг неверным!» Надеюсь, вы меня хорошо поняли?

Тут и раздался звонок.

Сперва Берфитт ответил достаточно резко, что занят по горло и помочь никак не может. Однако, услышав, какие проблемы волнуют главного врача, с каким предложением обратился к нему Менотти, тут же сменил гнев на милость.

– Хорошо, – сказал он. – Завтра я должен быть в Москве по делам нашего Фонда. Да-да, доктор, мы действуем, мы заново открываем эту планету, не так ли? Москва, как ни странно, тоже на Земле. Я изменю маршрут и полечу через Леру. На несколько часов смогу задержаться у вас – до московского рейса. Ждите меня в аэропорту.

– Не могу сказать, как я вам благодарен, доктор.

– Если понадобится, я вам подскажу нужные слова. Созвонитесь с Менотти и скажите, что завтра я хочу с ним встретиться. И с директором Пристани Ветеранов тоже. А вообще-то наши методы, доктор Юровиц, уже сильно пахнут нафталином, или чем это теперь борются с молью; они в прошлом, а думать надо о будущем. Итак, до завтра.

– Жду вас с нетерпением. И надеюсь, что у нас не будет перебоев со снабжением.

Берфитт положил трубку и улыбнулся – на этот раз искренне.

– Не знал, что вы собираетесь в Москву, – заметил его собеседник.

– Я и сам понял это лишь секунду назад.

– На вашем месте я не стал бы отвлекаться на какие-то другие дела, пока не нашли возможности выполнить наш заказ.

– О нем-то речь и идет.

– Но при чем тут…

– Насколько я помню, у вашей страны хорошие отношения с Москвой, не так ли?

– Так угодно Аллаху.

– Аминь. Следовательно, сообщения между Москвой и вами вряд ли подвергаются тем же строгим мерам, какие уже установлены на других линиях. Или я неправ?

– Гм… Мысль ваша не лишена остроумия. Но практически?..

– Фонды, чьими делами я занимаюсь, как раз завершают в Москве переговоры о создании клиники и Приюта Ветеранов. Если воспользоваться этими обстоятельствами определенным образом, мы сможем быстро и надежно выдернуть ваш груз, подробности не должны вас интересовать. Так или иначе, все складывается весьма благоприятным образом – для вас и, следовательно, для меня. Я вылечу туда, как представитель Фондов…

– Согласятся ли на это их руководители?

– Уверяю вас – они будут очень довольны. А о некоторых деталях – вы понимаете – я вовсе не собираюсь их информировать. Могу сказать: сейчас я совершенно уверен в успехе.

– Иншалла, – пробормотал собеседник, поднимаясь.

Наутро Юровиц встретил Берфитта и проводил его к машине. Они уселись на заднее сиденье лимузина, водитель мягко тронул с места.

– В гостиницу «Калерия», я полагаю? – спросил Юровиц. – Лучшее, что есть в городе.

– К чему? Вы предупредили тех, о ком я говорил?

– Разумеется.

– Тогда – прямо в Пристань. Надеюсь, они уже там.

– Я задумался над вашими проблемами, – говорил Берфитт троим, внимательно его слушавшим. – Достаточно легко понять, что вам, адвокат, нужна новая система перевозок. А вам, доктор – материалы для клиники. Я обдумал ситуацию и, думается, пришел к неплохим выводам. Господин Корбес, я полагаю, действительно настала пора использовать ваших пациентов не только таким образом, как вы делали это до сих пор. Пора мыслить широкими масштабами.

Корбес, раскрывавший рот лишь в случаях крайней необходимости, безмолвно пожал плечами.

– Я внимательно выслушал предложение мэтра Менотти, – продолжал Берфитт. – Сразу же выскажу свое мнение: оно мне совершенно не нравится.

– Как и мне, – тут же присоединился Юровиц. Корбес кивнул.

– Но, господа, я не согласен совсем не по тем причинам, по каким его отвергаете вы. Ни один из вас просто не хочет лишних волнений, и это совершенно понятно, однако, и столь же совершенно необоснованно. Мне же оно не по вкусу потому, что оно слишком примитивно. Лишено той искры фантазии, которая только и делает всякое произведение ума великим. Наш адвокат лишь начал думать, но остановился на полдороге. Я же развил его идею до конца. Сейчас я объясню вам, как все должно выглядеть с моей точки зрения, и вы убедитесь в том, что никто из вас ничем, совершенно ничем не рискует, зато, не неся никаких дополнительных расходов, заметно увеличит доходы.

Главный врач и директор Пристани Ветеранов лишь бегло переглянулись, ни один не сказал ни слова. Менотти улыбался так ослепительно, как будто его только что похвалили. Берфитт усмехнулся и заговорил вновь.