Последний контакт 3

Именно так завершился тот брифинг двухмесячной давности. С тех пор утекло много воды, многое в раскладе поменялось. К примеру, Павленко все же удалось выяснить причину отказа энергосистемы «Прорыва». Этому поспособствовали два фактора: вылазка на «Осирис-3» и спасение единственного выжившего на пропавшем звездолете человека. Ну, как человека – репликанта по имени Роман. Кроме него, абордажная группа обнаружила на борту «Осириса» кучу трупов – экипаж пропавшего рудовоза «Марк-10». Недалекие военные тут же повесили все эти трупы на Романа. Бедного репликанта допрашивали с пристрастием все имеющиеся на борту церберы Ареса, но так ничего от него и не узнали. Поначалу Роман на контакт шел охотно, но после предъявления ему обвинений и жесткого психологического давления закрылся и перестал разговаривать с военными. Идиоты, думал Павленко, даже если этот репликант и был причастен к убийству экипажа «Марка-10», ко всему прочему он был еще и ценным свидетелем, важным источником информации. Именно от него Павленко узнал про амальгит. Благодаря ему смог обнаружить это вещество во всех важных узлах и агрегатах системы управления реакторами. И если бы не эти чудаки на букву «м», смог бы узнать и куда больше. Благо с Романом позволили поработать Касаткиной, и девушке, кажется, удалось разговорить запуганного гестаповскими методами Ареса-Серова парня. И то, что ей удалось от него узнать, поставило Павленко в сложную ситуацию. Речь шла как раз о том самом выборе, перед которым он оказался: нужно было решить, за какую команду играть. Роман утверждал, что ваэрры и Валерия Мирская – медик с «Осириса» – отправились к Земле. Когда именно шар туда прибудет, он не знал, поскольку не обладал информацией о тактико-технических характеристиках крейсера ваэрров. Однако он утверждал, что знает, как с ними бороться. Открываться Варваре Касаткиной полностью Роман не стал, не посвятил в свою тайну и Дмитрия, однако предложил выход – они дают ему связь с Землей по ЧСДС, а он посылает мануал по борьбе с захватчиками тому, кто сможет организовать оборону. Что за мануал, кто этот таинственный вожак будущего сопротивления, Роман говорить наотрез отказался.

Обо всем этом, Павленко, разумеется, доложил командиру, но Кольский категорически отказывался предоставлять преступнику (они почему-то приговорили репликанта без суда и следствия) возможность связаться с Землей. Мотивация у командира была простая: что, если этот тип нас всех дурит и хочет обвести вокруг пальца? Что, если он засланный казачок, шпион, который спит и видит, как поднасрать экипажу «Прорыва»?

«Можно подумать, – думал Павленко – «Прорыву» можно поднасрать еще сильнее. Куда уж хуже-то?»

И теперь Дмитрий колебался между долгом и потенциальной возможностью спасти человечество. А время неумолимо убегало, энергия на корабле таяла на глазах, китайцы наседали – Павленко знал об их ультиматуме относительно первенства в исследовании малого шара. И не было ни единого шанса спасти «Прорыв». Оставалось выбрать одно из двух – рискнуть и дать Роману связь с Землей или же приберечь энергию до лучших времен, которые, возможно, для «Прорыва» уже никогда и не настанут.

Глава 5

– Мы получили ответ от китайцев.

Володин уже изучил содержание послания с «Ксинь Джи», и оно, мягко говоря, не было дружелюбным. Однако сам факт того, что китайцы все-таки вышли на связь, внушал некий оптимизм, а потому доклад связиста выглядел чрезмерно бодрым. Капитан Кольский же пропустил это сообщение мимо ушей, он был слишком погружен в собственные раздумья.

– Борис Владимирович? – напомнил о себе связист, чем, собственно, и отвлек капитана от его мыслей.

– Да, Евгений Павлович, – очнулся Кольский, – что ты говорил?

– Я говорю, китайцы на связь вышли. Требуют предоставить гарантии безопасности. Хотят первыми обследовать шар.

– Да? И каковы их аргументы?

– Говорят, вы, мол, летели со спасательной миссией к «Осирису-3», миссия ваша выполнена, а теперь, будьте так любезны, свалите в туман, а мы займемся настоящей работой.

– Что, так и сказали?

– Ну, в общих чертах да, – Володин ухмыльнулся и после кивка капитана присел напротив, – это мой вольный художественный перевод. Но к тексту оригинала близко.

– А с чего они взяли, что мы будем им мешать? Ты, кстати, угощайся.

Связист застал Кольского в его каюте за ужином. На столе капитана красовалась глубокая тарелка с виноградом и сырная нарезка. Володин угостился холодной ягодой – самое то во время дежурства по кораблю.

Володин, кстати, предпочитал именно такое, неформальное общение с капитаном. Он заглядывал к нему всякий раз, как заступал дежурным. На мостике или на ЦП капитан выдерживал субординацию и выкал всем офицерам. Доклады по селектору или голофону Володин не любил, слишком уж формально они проходили, к тому же не всегда было понятно, как именно к тебе относится командир в данный момент. А тут, в его каюте, можно было услышать от него отеческое «ты». Именно отеческое – Кольский никогда не опускался до панибратства. Такая неформальная обстановка плюс сам факт того, что командир в любое время суток принимает именно его у себя в каюте, ведет с ним беседу тет-а-тет, позволял Володину строить свои взаимоотношения как с руководством, так и с сослуживцами. В неформальной обстановке человек раскрывается, ведет себя иначе, говорит иначе, позволяет себе больше вольностей и нет-нет да и выдает ту или иную полезную информацию. Благодаря такой близости с командиром Володин всегда был в курсе, как к кому Кольский относится, и уже в зависимости от этого строил свои планы на будущее. Сегодня целью Володина был кап-три Павленко. Нужно только дождаться момента и понять, что о нем думает Кольский.

– Я у них не спросил, Борис Владимирович, не хотел вступать с врагом в диалог без вашего ведома. Осмелюсь предположить, их положение не лучше нашего, они боятся вступать в прямое столкновение с нами.

– Что-то они не опасались нас, когда своего червя запускали, – буркнул в ответ капитан и отвернулся от тарелки с сыром.

– Тогда и у нас, и у них работали энергощиты, – возразил Володин. – Сейчас же мы в одинаковом положении. Одинаково уязвимы.

– И, ко всему прочему, и нам, и китайцам нужно выполнить приказ.

– Точно. Они видят нашу нерешительность в этом вопросе и решили первыми вступить в физический контакт с инопланетянами.

– Будь там инопланетяне, – возразил капитан, – они бы уже сами вступили с нами в контакт.

Володина передернуло, он даже не донес до рта очередную виноградину. Все прекрасно помнили, чем завершился первый контакт с инопланетным разумом.

– Не хотел бы я вновь с ними контактировать, – признался он.

– Как и я, – сказал капитан. Он не ел. Володин понял, что своим появлением отвлек командира от каких-то серьезных раздумий.

Связист не ошибся. Капитан Кольский действительно перебирал сейчас в голове все возможные варианты развития событий и склонялся к тому, что этот выскочка Павленко все же был прав насчет шара. Все указывало на то, что эта штука необитаема, что это никакой не звездолет, а некий прибор. Более того, за последние два месяца наблюдений стало понятно, какой именно это прибор.

Как оказалось, шар постоянно посылал в космическое пространство какой-то странный гравитационный импульс. Сигналы эти были точно выверены, промежутки между импульсами были равными, а сама мощность импульсов неизменной. Каждые стандартные сутки шар с кем-то связывался. Или, как предполагал Павленко, слал отчеты о своем местоположении. Командир БЧ-5 предположил, что этот шар является своего рода маяком, его поддержали силовики Сергеев и Иванов. Остальные офицеры сомневались, резонно предположив, что, будь это маяк, обозначающий путь в нашу звездную систему, мы бы наблюдали и другие такие маяки.

Несмотря на кажущуюся пустынность вселенной, в ней имеется множество объектов, с которыми любому телу, перемещающемуся в пространстве, так или иначе пришлось бы взаимодействовать. На пути пришельцев, откуда бы они ни прибыли, наверняка лежали миллионы звезд с их планетами, а также планеты-потеряшки, бесцельно бороздящие пространство, оторванные от своих звездных систем вследствие различного рода катаклизмов. Таких крупных объектов в космосе миллионы, а то и миллиарды, и это если не учитывать бессчетное множество объектов поменьше – астероидов, метеоритов, комет, планетоидов, спутников планет и прочих небесных тел, способных уничтожить любой объект, движущийся с релятивистскими скоростями. А в том, что эти пришельцы двигались быстро, ни у кого сомнений не было, в противном случае путь к Солнцу занял бы у них миллиарды лет. По сути, такие путешествия бессмысленны, именно поэтому человечество еще не шагнуло за пределы своей звездной системы. В ближайших к Солнцу системах жизни, как известно, нет, а более отдаленные участки космоса обследовать не получалось, слишком уж медленно передвигались звездолеты Земли. Даже программа «Осирис» была направлена не столько на поиск внеземной жизни, сколько на поиск резервной планеты для землян, и рассчитана эта программа была на изучение ближайших к Солнцу звездных систем.

Вот и выходило, что если этот шарик был маяком, то должны были быть и другие такие шарики, составляющие для инопланетян своеобразный фарватер в космическом пространстве. Если бы предположение Павленко было верно, земляне уже давно наблюдали бы целую сеть гравитационных аномалий, а в совокупности они указывали бы на определенную звездную систему. Но таких аномалий земные и космические обсерватории не наблюдали, а стало быть, и вся теория Павленко не выдерживала критики.

– Так что с китайцами? – напомнил о цели своего визита Володин. – Вы сами проведете переговоры с ними или мне взять это на себя?

– И что ты им скажешь? – Кольский скосил взгляд на связиста. Ему было любопытно мнение старшего офицера.

– У нас есть четкий приказ, командир. Если вам интересно мое мнение, то я считаю неприемлемым ультиматум «Ксинь Джи». Они не в том положении, чтобы говорить с нами с позиции силы.

– Считаешь, у нас есть выбор?

– Я не совсем понимаю, Борис Владимирович, – Володин отложил очередную виноградину. – Вы думаете отдать инициативу китайцам?

– Вы лучше меня знаете, с чем мы можем столкнуться, Евгений Павлович, – Кольский впервые за разговор перешел на «вы», что означало его серьезный настрой. Командир наверняка думал о своем решении не один час, раз уж заговорил об этом вслух. – Если этот шар, как мы предполагаем, единственный, если никакого большого корабля нет и не было, значит, на нас воздействовала именно эта невзрачная блестящая елочная игрушка. А следовательно, мы рискуем вновь ощутить на себе ее воздействие. Любое наше действие, даже миролюбивое, шар может расценить как агрессию или угрозу. Боюсь, повторной психической атаки «Прорыв» не вынесет. Не будет ли более разумным уступить китайцам и посмотреть, что из этого выйдет?

Володин понял, куда клонит капитан, и решил аккуратно перевести разговор в нужное для себя русло:

– Борис Владимирович, я правильно вас понимаю – вы все-таки не верите Павленко? Я имею в виду, не верите в то, что он видел огромный звездолет?

Кольский поморщился. За последние недели у него на эту фамилию развилась натуральная идиосинкразия. Молодой капитан третьего ранга раздражал Кольского, и природа этой неприязни была не в убеждении молодого офицера в своей правоте (люди имеют полное право заблуждаться так, как им вздумается) – причиной всему была банальная ревность.

Рассудком капитан понимал, что это глупо – ревновать Касаткину к Павленко. Где Кольский и где Касаткина? По возрасту он ей вообще в отцы годился. Да и не было у него никогда к этой девушке интереса. Это странное влечение было ему навязано извне, сейчас он это точно понимал. Капитан чувствовал, что все его навязчивости имели искусственную природу. Но почему тогда эта не прекратилось два месяца назад? Весь экипаж уже давно пришел в себя, все чувствовали себя нормально. Все, кроме него. Сейчас Кольский ощущал себя роботом, в программе которого знатно порылись хакеры, наворотили там дел, да так и забыли откатить настройки до заводских. Да, это влияние было не сравнить с тем, что он испытывал в те страшные дни полнейшего безумия, но, так или иначе, оно никуда не делось. Ослабело – определенно, но не пропало окончательно. Кольский по-прежнему испытывал влечение к научному сотруднику Касаткиной. И еще он точно знал, что и Павленко испытывает к Варваре Сергеевне те же чувства. Капитана бесило буквально все – и то, как Павленко смотрит на Касаткину, как говорит с ней, то, как она ему отвечает. Их совместная работа с этим проклятым репликантом, их совместные ужины и даже доклады – буквально все.

Оставалось непонятным лишь одно – какова природа увлечения Павленко Касаткиной. Была ли его увлеченность обусловлена природным фактором, а-ля «молодой мужчина влюбился в молодую женщину» (что, в целом, было нормой), или же чувства Павленко были сродни тем, что испытывал вот уже два месяца кряду сам Кольский. Именно это и сводило с ума капитана. Из-за этой ревности он относился к Павленко предвзято, хотя и допускал, что тот может быть прав насчет мифического «большого шара», тем более что о том же твердил и задержанный репликант.

– Павленко и сам не верит в то, что видел, – наконец ответил Кольский.

– Но он отстаивает свои слова с фанатизмом.

– В том то все и дело – с фанатизмом! – Кольский даже не пытался скрыть своего раздражения. – Ничего не напоминает? Он увидел этот свой огромный шар в самый страшный период нашего полета. Все мы в тот момент были не в себе, всем нам были навязаны ложные иллюзии, ложные мысли. Кто даст гарантию, что его слова не продукт его больного воображения, не галлюцинация? Никто, кроме него, не видел огромный пятидесятикилометровый звездолет. Не зафиксировали его и наши камеры слежения. Так с чего нам ему доверять?

Кольский нарочно сказал «нам», пытаясь увести собеседника от мысли о предвзятости.

– А как же репликант? – Володин словно мысли Кольского прочел.

– А что репликант? – пожал плечами капитан. Ответ на этот ожидаемый вопрос у него был заготовлен заранее. – Репликант говорит только то, на что был запрограммирован. Кто знает, что он видел и пережил на самом деле? Кто знает, кем именно он был запрограммирован? А если это те самые инопланетяне? Не исключено, что Павленко показали ту галлюцинацию они же, и именно потому показали, что эта информация уже была в голове репликанта. А поместили они ее туда, зная, что мы его спасем. Вся эта история с большим инопланетным кораблем больше похожа на дезинформацию, призванную запутать нас, сбить с верного курса, заставить ошибиться.

– Тогда я не понимаю, почему вы еще не отстранили Дмитрия Фроловича от должности, – Володин бросил эту фразу так, между делом, закидывая в рот очередную виноградину, хотя по факту это был его первый прямой выпад в сторону Павленко.

– По той же причине, по которой я не отстранил вас, Серова, Верещагина… По вашей логике, я должен усомниться во всем офицерском составе.

– Есть разница, капитан, – возразил Володин. – Мы не настаиваем на своих бредовых идеях. Да, вы правы, каждый из нас имел «удовольствие» испытать на себе это страшное психотропное оружие. Но, в отличие от Павленко, мы все пришли в норму. И вы, и я, и остальные.

– И я? – Кольский бросил на Володина хитрый взгляд. – Как вы можете говорить за меня? Откуда такая уверенность в других членах экипажа?

Володин смутился.

– Что вы имеете в виду?

Но капитан поспешил успокоить связиста.

– Нет, Евгений Павлович, не переживайте. Я не имел в виду, что по-прежнему испытываю нечто подобное, – Кольский всеми силами пытался увести Володина от мысли, что его командир все еще недееспособен, а потому решил напустить в свои слова туману. Володин, по его мнению, был тем еще «сапогом» и мыслил прямолинейно, хоть и слыл профессионалом в своей области. – Я просто хочу донести до вас простую мысль: после того, что мы все пережили, никто не может быть уверенным в себе. В себе самом, вы понимаете? Я уж молчу о том, чтобы быть полностью уверенным в других людях. Нас всех окунули с головой в наше же дерьмо, в самые темные глубины нашего подсознания. Мы все испытывали стресс, галлюцинации, бред, навязчивость. Мы все видели то, чего быть не могло. И наоборот, не замечали того, что перед носом. Так вот, моя задача как капитана – отделить одно от другого. И поскольку вся ответственность за миссию лежит на мне, я должен сделать это в отношении себя самого и в отношении каждого из вас. Да, Павленко может ошибаться, более того, я, как и все вы, уверен в этом, но это никак не умаляет его заслуг как профессионала в своем деле. Не забывайте, нам все еще нужны реакторы. Кому, как не Павленко, с этим разбираться?

– Тут соглашусь. В конце концов, это он обнаружил то вещество на «Осирисе».

– И предположил, что сбои в работе наших реакторов и главного компьютера происходят по причине их заражения неким вирусом, – добавил Кольский.

Речь шла о странном веществе, которым были пропитаны буквально все системы пропавшего «Осириса-3». Павленко обнаружил это вещество при первой же вылазке на мертвый корабль, там оно было буквально повсюду. Странная субстанция, в жидком состоянии напоминающая ртуть, а в твердом похожая на отполированное серебро, была обнаружена на платах центрального процессора «Осириса», в его серверной, в системах связи, в проводке. Другими словами, это вещество присутствовало во всех ключевых узлах многострадального звездолета. Самым же странным открытием того дня было обнаружение своеобразного саркофага над крышкой реактора «Осириса». И саркофаг этот был отлит все из того же вещества.

Несмотря на поразительную твердость серебристого металла, Павленко все же удалось получить его образцы и изучить их в лабораториях «Прорыва». После своих изысканий Дмитрий высказал свое мнение: «Осирис-3» потерял ход, а затем и реактор именно из-за этого вещества.

– И да, кстати, насчет Дмитрия Фроловича… – Володин словно того и ждал, чтобы разговор окончательно перешел к Павленко. Капитан сразу заметил это, но вида не подал. Кольскому было известно, что кап-три Володин недолюбливает кап-три Павленко, причем капитан частенько пользовался этим обстоятельством, стравливая своих подчиненных. Из их перепалок (если пикировки двух офицеров можно было так назвать) Кольский часто извлекал собственную выгоду. Зачастую она заключалась в доносах, которые Володин практиковал с завидной регулярностью.

– Поступили данные, – продолжил меж тем Володин, – о том, что капитан третьего ранга Павленко планирует провести ряд исследований с участием задержанного репликанта. Вам что-нибудь известно об этом?

Кольский пожал плечами. Он знал, что Варвара Касаткина работает с задержанным и что себе в помощники она выбрала именно Павленко. Дмитрий первым обнаружил связь между сбоями на корабле и тем странным веществом, первым приступил к его изучению и пришел к выводу, что без помощи репликанта обойтись не получится. Именно поэтому он присоединился к работе Касаткиной. Хотя была вероятность и того, что Павленко просто высосал из пальца повод сблизиться с Варварой Сергеевной. По его словам, нужно было вывести упрямого репликанта на откровенность, выпытать все, что он знает об этом веществе. Кольский знал обо всем этом, поскольку лично дал добро Павленко на работу с Романом – именно так себя называл репликант.

К слову, эта работа уже дала определенные результаты. От репликанта стало известно, что вещество называется амальгит, что оно является краеугольным камнем в технике инопланетян (их, кстати, Роман назвал странным словом «ваэрры»). Информацией репликант делился неохотно (видимо, безопасники все же перестарались, допрашивая задержанного), но даже то, что уже удалось от него узнать Павленко и Касаткиной, сильно приблизило экипаж «Прорыва» к пониманию сути происходящего на борту. К примеру, совсем недавно стало известно о том, что оболочка малого шара, или, как его называл Павленко, маяка состояла именно из амальгита. Из этого же вещества была оболочка и большого шара, существование которого подтвердил Роман. Разумеется, верить потенциальному серийному убийце никто на «Прорыве» не спешил. Кроме, разве что, Варвары Касаткиной, которую Кольский попросил поиграть в доброго копа, и самого Павленко, заинтересованного в том, чтобы его слова были подтверждены хоть кем-то.

К слову, об этом амальгите… С самого начала исследований стало ясно, что это вещество уникально и на Земле ему аналогов нет. В зависимости от своего агрегатного состояния, которое, по мнению Павленко, произвольно программировалось инопланетянами, оно могло приобретать ряд особых свойств, таких как прочность, тугоплавкость, минимальная теплопроводность, пластичность, текучесть и так далее. В твердом состоянии оно не магнитилось, не проводило электрический ток и ничего сквозь себя не пропускало – ни волны, ни частицы. В то же время это вещество одинаково хорошо взаимодействовало как с живыми организмами, подчиняясь их воле, так и с электроникой. О способности «понимать» намерения живых организмов Павленко догадался в первый же день работы с этим материалом. Поначалу он даже поцарапать это вещество не мог, не то что взять образцы. Но стоило ему, как он выразился, захотеть это сделать пинцетом, как металл послушно изменил свое агрегатное состояние с твердого на жидкое и перекочевал в виде ртутной капли сперва на пинцет, а затем и в пробирку. В пробирке вещество вновь превратилось в металл и в следующий раз стало жидкостью, лишь когда Павленко загрузил его в спектрограф. Павленко хотел изучить состав амальгита, однако результатов это исследование не дало. Вернее, результат был, но не тот, на который рассчитывал Дмитрий. В самом начале исследования прибор попросту вырубился, а само вещество из камеры анализатора пропало. Ни сам Павленко, ни его лаборанты объяснить исчезновение амальгита не смогли, однако после детального изучения самого спектрографа стало ясно: никуда амальгит не делся, он попросту перекочевал на микросхемы прибора, загубив его. Павленко попытался подключить к сложному прибору свой ноутбук и провести диагностику, но уже совсем скоро пожалел и об этом. Амальгит проявлял себя, как истинный хищник. Ноутбук, как до него спектрограф, приказал долго жить и вырубился. Вскрыв его, Павленко обнаружил на контактах материнской платы и процессоре все тот же амальгит. Всего одной капли этого вещества было достаточно, чтобы дорогостоящая сложная электроника, работавшая на полупроводниках, прекратилась в груду мусора.

Спектрограф и ноутбук Павленко от греха подальше изолировал, однако на этом не успокоился. Неудачный эксперимент, испортивший земную электронику, навел его на одну мысль – что, если «Прорыв» подвергся атаке амальгитом? Что, если реакторы и главный компьютер крейсера сходят с ума именно из-за него? Своими первыми выводами Павленко поделился на летучке с капитаном и другими офицерами, чем сильно всех озадачил. То, о чем говорил Дмитрий, просто в голове не укладывалось. Однако его версия, хоть и была фантастической, все же имела под собой основания. Выведенные из строя приборы красноречиво доказывали теорию Павленко, однако скептиков на мостике хватало. Кольский хорошо помнил тот роковой брифинг двухмесячной давности, на котором кап-три открыл всему экипажу страшную правду.

– Погодите, Дмитрий Фролович, – задал тогда вопрос Серов, – но проблемы на корабле начались задолго до того, как мы посетили «Осирис».

– Я ждал этого вопроса и подготовился, – спокойно ответил Павленко. – Помните то ЧП, когда наш носовой шлюзовой отсек был полностью разгерметизирован? – все переглянулись. – Тогда мы не разобрались в причинах повреждения шлюза, – продолжил Павленко, – рабочей версией так и остался метеорит или другой космический мусор. Но меня насторожило тогда два факта: во-первых, на момент поражения Виктор Сергеевич успел выставить носовые щиты на шестьдесят процентов, а этого более чем достаточно для защиты от любого метеорита. Поправьте меня, если я не прав.

Серов утвердительно кивнул.

– Все именно так. Стандартная защита от космических объектов работает уже на двадцати процентах от мощности щитов.

– Спасибо, Виктор Сергеевич, – Павленко сделал паузу и посмотрел на старпома. – И во-вторых, Владимир Ильич, вспомните, что произошло после того инцидента.

Старший помощник Сорокин, замещавший Кольского в тот день, прекрасно помнил, как после устранения разгерметизации на «Прорыве» полностью вышла из строя вся энергосистема.

– Мы два часа были без связи и энергии, – ответил Сорокин.

– Именно так, Владимир Ильич, – кивнул старпому Павленко и продолжил. – Да, после мы восстановили и связь, и всю энергосистему крейсера, однако причин сбоя такого масштаба до сих пор не установили. Кроме того, похожая ситуация была и на «Ксинь Джи», они даже выражали свой протест в открытом эфире. Все помнят этот неприятный разговор с капитаном Ли Ксяокином, когда он обвинил нас в нападении на их корабль.