Под южными небесами. Юмористическое описание поездки супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых в Биарриц и Мадрид

– А вы здесь, доктор, уже давно? – спросил Николай Иванович.

– С неделю уже мотаюсь. Я приехал сюда с одним больным московским фабрикантом. За большие деньги приехал, – прибавил доктор. – Фабрикант этот, впрочем, не болен, а просто блажит. Ну, да мне-то что за дело! Я сам отдохну и надышусь морским воздухом. Вы гуляете? – задал он вопрос супругам.

– Да, только что вышли и обозреваем.

– Ну, давайте ходить.

Доктор присоединился к супругам Ивановым, и они медленным шагом двинулись по набережной, называемой здесь русскими пляжем.

11

– Скажите, доктор, отчего же мы не видим купающихся? – спросила Потрашова Глафира Семеновна.

– Рано еще. Здесь принято это делать перед завтраком, приблизительно за полчаса перед завтраком. Вот в начале двенадцатого часа и начнут… А теперь модницы наши еще дома и одеваются.

– Здесь купаются? С этого берега? – спросил Николай Иванович.

– Здесь, здесь… Вот направо в этом здании под арками находятся кабинеты для раздевания. Вот это женские кабины, как их здесь называют, а дальше мужские, – рассказывал Потрашов. – Там в кабинах разденутся, облекутся в купальные костюмы, а затем выходят и идут в воду. Женщины в большинстве купаются всегда с беньерами, то есть с купальщиками, которые их вводят в воду и держат за руки. Здесь в Биаррице прибой велик и нужно быть очень сильным, чтоб волны не сбили с ног. Вот беньеры стоят. Они уже ожидают своих клиентов. Посмотрите, какие геркулесы!

Действительно, на галерее кабинок вытянулись в шеренгу семь или восемь бравых, загорелых молодцов, по большей части в усах, в ухарски надетых набекрень шляпах, из-под которых выбились пряди черных, как вороново крыло, волос. Только один из них был старик с седыми усами и бородой, но старик мощный, крепкий, статный. Все беньеры были босые, голоногие, в черных суконных штанах до колен и в черных виксатиновых или кожаных куртках, без рубах. В распахнутые от горла куртки виднелась загорелая волосатая грудь. Беньеры стояли и рисовались своей статностью и красотой перед гуляющей по пляжу публикой. Они то подбоченивались, то выставляли правую или левую ногу вперед, стреляли, как говорится, глазами и ухарски крутили ус. Проходившие дамы почти все косились в их сторону, а некоторые из дам так буквально любовались ими и, останавливаясь, пожирали глазами.

– Красавцы… – заметила Глафира Семеновна, взглянув на шеренгу беньеров.

– Еще бы, – откликнулся доктор. – Есть дамы, которые влюбляются в них как кошки. Рассказывают, что третьего года одна приезжая русская вдова увезла одного такого молодца с собой в Москву. Он обобрал ее, разумеется, вернулся сюда и теперь в Сан-Жане держит гостиницу. Сан-Жан – это в десяти верстах отсюда и считается тоже купальным местом, – прибавил доктор.

– Совсем красавцы… – повторила Глафира Семеновна.

Николая Ивановича покоробило, и в отместку жене он сказал:

– А мне, доктор, покажите потом здешних хорошеньких женщин. Я слышал, что здешняя местность славится ими.

– Вздор. Их нет или очень мало, – отвечал доктор. – Ну да вот доживете до воскресенья, так сами увидите. Надо вам сказать, что по воскресеньям, после завтрака, здесь на пляже публика меняется. Все приезжие отправляются по трамваю в Байону. Это верст восемь отсюда. Там они сидят на площади в кофейнях, пьют шоколад и слушают военную музыку, которая играет на площади каждое воскресенье. А сюда, на пляж, приходят погулять здешние горожанки, дамочки и девушки из соседних деревень, так как в будни они все заняты, а по воскресеньям свободны. Наплыв такой, что вот здесь на пляже бывает тесно. И исключительно почти дамы и девушки, так как местные мужчины по воскресеньям собираются где-нибудь отдельно для своей излюбленной игры в мяч. Эта игра в мяч какая-то особенная, и здесь вся местность упражняется в эту игру по воскресеньям.

– Посмотрим в воскресенье, поглядим… – сказал Николай Иванович.

Теперь супруга в свою очередь гневно стрельнула в него глазами, но ничего не сказала.

Доктор Потрашов продолжал:

– Я был-с… Два воскресенья уже был здесь. Женщинами запружен весь пляж… Кажись, цветник уж огромный, а между тем, представьте себе, я едва-едва встретил два-три личика поистине красивых. Так себе, свеженьких и недурненьких много. Но красавиц – ни боже мой! А ведь между тем, в самом деле, здесь стоит молва, что здесь много красавиц. Вот в Сан-Себастьяно… Это уж переезжая испанскую границу, но очень недалеко отсюда… Вот Сан-Себастьяно – там, говорят, красивых женщин много. Но там уж испанки. А здесь простые женщины – баски, баски…

– Съездим и в Себастьяне… – проговорил Николай Иванович.

Глафира Семеновна снова стрельнула в мужа гневно глазами.

– Съездим, съездим… – отвечал доктор. – Я сам еще не бывал там и охотно составлю вам компанию. Эту прогулку можно в один день сделать. Рано утром туда поедем и ночью вернемся. Эта прогулка бывает всегда преддверием для путешествия по всей Испании. Так все делают. Съездят в Сан-Себастьяно, разлакомятся, а по окончании купального сезона в Биаррице катают уж прямо в Мадрид, а затем и дальше.

Доктор умолк. На пляже делалось все многолюднее и многолюднее. Появились гуляющие с ящиками для моментальных фотографий. Они держали их на груди, перекинутыми на ремнях через шею.

– Сейчас купаться начнут, – прервал молчание доктор. – А вот эти фотографы-любители начнут снимать с них фотографии. Здесь этот спорт чрезвычайно распространен. Кроме купающихся снимают что попало: плачущих ребят, дерущихся собак. Тут как-то поссорился один из приезжих русских с своей птит-фам, с которой познакомился здесь в казино. И поссорился-то в самом уединенном месте, где-то в кустах на скамейке. Она замахнулась на него зонтиком и сшибла с него шляпу. Им казалось, что никого ни вокруг, ни около их не было, а между тем с них сняли фотографию, и теперь она ходит здесь по рукам.

– Да что вы! – удивился Николай Иванович. – Глаша, слышишь? – отнесся он к жене.

– Верно, верно… – подтвердил доктор. – Я сам видел. Этот приезжий мой знакомый. Фотография удивительно схожая. Поразительно удачно вышло. Здесь фотографический спорт до того распространен, – продолжал он, – до того распространен, особенно между приезжими англичанами, что во многих гостиницах есть уже темные комнаты для проявления фотографий. Этими темными комнатами заманивают к себе в гостиницу путешественников, раскидывая и развешивая объявления по станциям железных дорог.

Глафира Семеновна слушала и сказала:

– После этого, что вы рассказываете, здесь не безопасно купаться.

– Отчего? – спросил доктор.

– Да вдруг снимут фотографию.

– Так что же? Здесь даже добиваются этого многие дамы. Нарочно одеваются в шикарные купальные костюмы, распускают себе волосы а-ля русалка, купаются с привязными косами, в ожерельях, в браслетах. Тут одна купается в браслетах не только на руках, но даже и на ногах. Ну, да вы сейчас сами увидите.

– Тогда, если так, я не стану купаться здесь… Помилуйте… что это такое! – проговорила Глафира Семеновна.

– Да на первых порах я вам даже не советую купаться прямо в море. Вам прежде нужно привыкнуть и к соленой воде, и к температуре. Вы прежде возьмите две-три теплые ванны в закрытом помещении. Здесь все так делают. Возьмите первую в двадцать восемь градусов и понижайте температуру. А потом и в открытое море идите, – давал советы доктор. – Готово! Начали купаться. Смотрите. Вон бежит барынька в купальном костюме, а за ней гонится беньер, – указал он.

По песку, выскочив из галереи, действительно стремилась купальщица в плаще из мохнатой бумажной материи. Достигнув воды, она сбросила с себя плащ на песок, сделала несколько поз, очутившись в нарядном купальном костюме, плотно прилегавшем к ее телу и обрисовывавшем все ее формы, подала руку бравому беньеру и пошла в воду. Налетевшая пенистая волна тотчас же покрыла их с головами.

12

Завидя купающуюся женщину, гуляющие тотчас же начали сосредоточиваться против самого места купания. Направились туда же и супруги Ивановы. На галерее женских купальных кабин публика тотчас же начала занимать стулья, отдающиеся по десяти сантимов за посиденье.

– И мы можем присесть, – сказал супругам доктор Потрашов. – Что стоять-то и жариться на солнце! А стулья в тени.

Супруги сели.

Из ворот кабин вышли уже две купальщицы. Одна в плаще – пожилая, толстая, краснолицая, в чепчике с красной отделкой, другая без плаща и без чепца – молоденькая брюнетка в туго обтянутом по телу розовом купальном костюме. На них тотчас же направились лорнеты и бинокли. Сзади супругов Ивановых кто-то спрашивал по-французски:

– Кто это такие? Вы не знаете?

– Это жена и дочь одного разбогатевшего на шоколаде кондитера, – был ответ. – Они из Лиона. Я забыл их фамилию. Дочке ищут богатого жениха – вот маменька и привезла ее сюда на показ. Маменька напоминает совсем гиппопотама, но дочка недурна. Говорят, что ее нынче летом только что взяли из монастыря.

Купальщицы сбежали по каменным ступеням с набережной на песок. За ними шел голоногий беньер в куртке с короткими рукавами. Они сделали шагов тридцать по песку, лавируя между играющими ребятишками. Маменька шепнула что-то дочке. Та остановилась, подняла ногу и стала поправлять парусинный башмак, привязанный к ноге переплетом из черных лент, доходящим до колена. Сделано это было грациозно. Вышла красивая поза.

– Видите, сама барышня останавливается, сама напрашивается, чтобы с нее сняли фотографию, – сказал доктор супругам, кивая на девушку.

И точно, рядом с супругами тотчас же щелкнула пружинка ящичка моментальной фотографии, находившегося в руках седого англичанина, облеченного в палевую крупными клетками фланель. Сняв фотографию и опустив висевший на ремне через плечо фотографический ящичек, он быстро встал с своего стула, направился к самому краю набережной, расставил длинные ноги с завернутыми у щиколок панталонами и стал направлять на удаляющихся к воде маменьку и дочку большой морской бинокль, висевший у него до сего времени на ремне, перекинутом через плечо.

Вот и еще купальщица, полная, красивая женщина лет под тридцать. Эта шла медленно, закутанная в полосатый белый с красным плащ, и имела на голове повитый тоже из белого с красным тюрбан.

– Вот и наша русская, – проговорил доктор.

– Кто такая? – спросил Николай Иванович.

– Она из Москвы. Происхождение купеческого. Дочь не то крупного бакалейщика, не то дровяника. Вышла замуж за полковника, но с мужем не живет. Она каждый вечер играет здесь в казино в лошадки. Игра такая здесь есть, вроде рулетки. Играет в лошадки и проигралась уже изрядно.

– Как фамилия?

– Статинская, Ховинская, Сатинская – вот так как-то. Забыл. Приехала сюда с компаньонкой.

Мадам Статинская или Ховинская шла медленно и два раза кивнула встречным знакомым мужчинам. Вот она и на песке. Остановилась около какого-то белокурого ребенка, одетого матросом, приласкала его и пошла дальше. Вот она у самой воды. У ног ее разбилась громадная волна и обдала ее брызгами. Купальщица, не торопясь, скинула с себя плащ и передала его сопровождавшему ее беньеру. Тот принял плащ и в свою очередь передал его караулящей плащи женщине в полосатой тиковой юбке, затем подал руку купальщице, и они побежали навстречу волнам.

Еще купальщица, еще и еще…

– А эта блондинка кто такая? – задала вопрос доктору Глафира Семеновна.

– Генералыпа-с… Муж ее генерал и тоже здесь, но на пляж он редко ходит, а предпочитает стрелять в здешнем тире голубей. Она здесь всегда с племянником, прикомандированным к какому-то губернатору для ничегонеделания.

– Русская?

– Самая что ни на есть… Из Петербурга… Занимается живописью. После завтрака вы ее всегда можете встретить против La roche de Viei'ge на складном стуле с палитрой и кистями перед начатой картинкой…

– Сколько здесь русских! – удивленно проговорила Глафира Семеновна.

– Русский сезон теперь, – отвечал доктор. – Теперь в Биаррице приезжих русских больше всех национальностей. Стали, правда, наезжать англичане, но английский сезон еще не начался. Английский сезон начнется с конца октября. Русские уедут, и начнется английский сезон. А теперь сплошь русские. Русская речь так и звенит на пляже. Да вот даже сзади нас разговаривают по-русски, – шепнул доктор, наклонившись к Глафире Семеновне.

И действительно, сзади супругов Ивановых разговаривали по-русски. Двое мужчин – один в серой фетровой шляпе, а другой в испанской фуражке с дном, нависшим на лоб, смотрели на удалявшуюся к воде генеральшу и обсуждали стати ее телосложения.

– Что вы, помилуйте… Вот уж кого не нахожу-то хорошо сложенной! – говорил усач в шляпе. – Это пристрастие с вашей стороны к ней и больше ничего. Что вы у ней хорошего находите? Скажите. Бедра у ней плоские, талия необычайно низка…

– Но бюст, бюст, – перебивал его бородач в испанской фуражке.

– Полноте… и бюст ничего не стоит. Во-первых, она ожирела… Я два раза стоял на песке у самых волн и видел, как она выходила из воды, накидывая на себя пеньюар, но, право, ничего, кроме икр, не находил хорошего.

– А! За икры вы сами стоите. Но разве этого мало? – вскрикивал бородач в испанской фуражке. – Наконец, лицо, шея…

– По-моему, уж губернаторша-то куда статнее, нужды нет, что она некрасива лицом.

Глафира Семеновна слушала и удивлялась.

– Что они говорят! Боже мой, что они говорят! – прошептала Глафира Семеновна, обратясь к мужу и доктору, и покрутила головой. – Разбирать по частям женщину, как лошадь!

– Здесь это обычное явление… – тихо отвечал ей доктор. – Сюда за этим приезжают. Здесь все так.

А сзади Глафиры Семеновны уже слышалось:

– Во-первых, у этой гречанки гусиная шея, во-вторых, у ней лошадиное лицо. Да я не понимаю, кто это и выдумал, что гречанки могут быть статны. Вот итальянки – те наоборот.

– Нет, я, кажется, ни за что не решусь здесь купаться, – проговорила Глафира Семеновна. – Уж одно, что нужно пройти мимо тысячи глаз… Мимо сотни биноклей…

– Совсем как сквозь строй… – поддакнул Николай Иванович.

– А все эти пересуды!.. У кого гусиная шея, у кого бычьи ноги.

– Мода, что вы поделаете! – сказал доктор. – Но ведь здесь есть места, где вы можете купаться так, что на вас никто и не взглянет. Около Port des Peclieurs, например. Там можно купаться даже без беньеров, потому что там бухточка, и даже без прибоя волн. Плавать даже можно, тогда как здесь ведь никакой пловец не проплывет. Но там, в этой спокойной бухточке, почти никто не купается.

– Сраму хотят, – закончил Николай Иванович.

– Именно сраму… Ведь это ужас что такое! – прибавила Глафира Семеновна.

Купальщицы начали выскакивать из кабин все чаще и чаще. Беньеры были все разобраны. Свободным стоял только один беньер – коренастый старичок с седой бородой клином. Глафира Семеновна тотчас же это заметила и сказала:

– Смотрите, старичка-то беньера никто не берет. Молодые беньеры разобраны, а этот без дела.

– Никто, никто. Он совсем без дамской практики. Вот разве детей приведут купать, так его возьмут, – отвечал доктор. – Помилуйте, зачем старика брать, если есть статные молодые красавцы! Здесь поклонение пластике.

А купальщицы все прибывали и прибывали. Некоторые выскакивали из кабин на пляж, как кафешантанные певицы на сцену к рампе, припрыгивали и бежали навстречу волнам.

Степенно шли бородатые и усатые мужчины к воде. Эти были, по большей части, без плащей и все без головных уборов и без купальной обуви. Некоторые докуривали на ходу окурки папирос и сигар. Они шли туда же, где купались и женщины, по дороге останавливались, давали дорогу вышедшим уже из воды женщинам, направлявшимся в кабины одеваться. На мужчин публика как-то мало обращала внимания. Об них совсем и не разговаривали, хотя кое-кто из сидевших на галерее лам и направлял на них бинокли. Впрочем, когда показался один красивый прихрамывающий усач в черном фланелевом купальном костюме, одна дама, влево от Глафиры Семеновны, сказала своей собеседнице по-французски:

– Это испанский капитан. Он недавно дрался на дуэли из-за какой-то наездницы, был ранен и вот теперь хромает. Смотрите, какой красавец!

Слышал или не слышал испанский капитан эти слова, но остановился и сейчас же начал позировать и крутил свой черный ус.

Вышла из воды какая-то черноглазая купальщица с красивыми глазами и распущенной черной косой. Она переходила набережную и направлялась в кабины одеваться, ловко и кокетливо отбрасывая рукой назад пряди своих волос. Двое мужчин, очевидно ожидавшие ее выхода из воды, посторонились и зааплодировали ей. Она поклонилась, весело улыбаясь, и побежала одеваться.

– Да это купание совсем что-то вроде сцены, вроде представления! Здесь даже и аплодируют купальщицам, как актрисам! – воскликнула Глафира Семеновна.

– Зрелище… – отвечал доктор. – И согласитесь сами, зрелище очень занимательное.

13

Часовая стрелка на здании городского казино, выходящего своим фасадом на пляж, где сидели супруги и где в настоящее время было сосредоточено все общество Биаррица, перешла уже цифру двенадцать. Головы и туловища купающихся, виднеющиеся среди обдающих их волн, начали редеть. Женщины спешили выходить из воды и одеваться к завтраку. В воду вбегали теперь только запоздавшие мужчины, чтоб наскоро окунуться перед завтраком в морскую пену. В воле долго они не засиживались и тотчас же выхолили вон. В выходящих на пляж отелях слышались звонки, призывающие обитателей их к завтраку. Доктор Потрашов стал раскланиваться с супругами Ивановыми.

– Пора идти червяка морить, – проговорил он. – Мой больной патрон, я думаю, уже вернулся из теплых ванн и ожидает меня за самоваром.

– Как, у вас есть самовар? – удивился Николай Иванович.

– С собой привезли. Настоящий тульский. Это мой патрон, фабрикант… И бочонок квасу ведер в пять с нами сюда приехал из Москвы.

– Да что вы! – воскликнула Глафира Семеновна.

– Верно, мадам… – улыбнулся доктор. – Это опять-таки мой патрон… Он не может без квасу… И если бы вы знали, чего ему стоит сохранить этот бочонок с квасом во льду! Здесь лед чуть не на вес золота. Ну, да и то сказать, у денег глаз нет.

– Блажит ваш пациент, блажит, как женщина, – сказала Глафира Семеновна. – И самовар, и квас.

– А что за блажь самовар? – возразил супруг. – Про квас я скажу, что это лишнее, ну, а что касается до самовара, то не худо бы и нам его с собой захватывать из России и возить в путешествии. Маленький самовар. Место он немного бы занял в багаже, а иметь его приятно. Ведь вот для меня, например: какое это лишение во время всего заграничного путешествие не пить чая, заваренного по-русски, а тянуть английское прокипяченое варево из чая, напоминающее запаренные веники своим запахом, густое, как вакса. Фу!

– Да вы и здесь можете себе маленький самовар купить за двадцать франков, – сообщил доктор.

– Неужели есть? Неужели здесь продаются русские самовары? – удивленно спросил Николай Иванович.

– Даже два из них на окнах выставлены в магазине русских изделий.

– Да разве есть такой магазин здесь?

– Есть. Вы где остановились?

– В Готель-де-Франс.

– Ну так это около вас. Спуститесь только в улицу за мэрию и вы увидите этот магазин. Там увидите наши нижегородские лукошки, лукутинские ящички и портсигары с изображением на них троек, мчащихся во весь опор, и мужиков, наигрывающих на балалайке. Увидите долбленые из осины табуреты с красной и желтой поливой, увидите наши русские уполовники из дерева.

– Глаша! Слышишь? Непременно надо будет зайти в этот магазин, – отнесся супруг к Глафире Семеновне.

– И знаете, для какого употребление служат здесь эти деревянные русские уполовники? – продолжал доктор.

– Нет.

– А вот взгляните на детей на песке. Этими уполовниками играют дети. Они заменяют им лопаточки. Да вот-вот… смотрите…

Николай Иванович и Глафира Семеновна взглянули на двух проходивших под конвоем бонны хорошеньких и нарядно одетых ребятишек и увидели в их руках по уполовнику. Николай Иванович пожал плечами и произнес:

– Думали ли наши русские кустари, что их произведения найдут себе такое применение!

– До свидания! – еще раз поклонился доктор супругам. – Надеюсь, что перед обедом здесь на пляже опять увидимся?

– Всенепременно. Пойдем осматривать город после завтрака, а потом сюда.

– Город нечего осматривать. Биарриц состоит почти из одной улицы и прилегающих к ней маленьких проулков, совсем коротеньких и спускающихся к морю.

Доктор поклонился и тронулся в путь.

– Счастливец! – кивнул ему Николай Иванович. – Через час будете сидеть за самоваром и вспоминать нашу матушку-Россию.

– Болыпе-с… – ответил доктор, снова останавливаясь. – Сегодня за обедом у моего патрона повар будет угощать нас ботвиньей с тюрбо, из нашего кваса.

– Да ведь здешние французские повара не умеют, я думаю, приготовлять ботвинью.

– А зачем нам повар-француз? Мой патрон-фабрикант привез с собой из Москвы русского кухонного мужика, который и ботвинью делает, и дутые пироги печет. Собираемся даже блины с икрой есть, но забыли захватить с собой из Москвы блинные сковородки, а здесь не можем таких разыскать по посудным лавкам. Впрочем, у моего патрона деньги шальные, он их не жалеет и сковородки собирается заказать на чугунолитейном заводе.

Последние слова доктор досказал уже на ходу и ускорил свой шаг.

– Каков магнат-то! – обратился Николай Иванович к жене. – Русский самовар, квас и даже кухонного мужика с собой из Москвы привез. Да, фабриканты теперь сила! Говорят, какой-то московский фабрикант себе свой собственный парадный вагон построил и уж разъезжает в нем по России, прицепляя его к курьерским поездам, платя дорогам по соглашению. Ну что ж, – сказал он, – надо и нам идти адмиральский час справить.

– Это что же такое? Насчет водки и коньяку? – воскликнула Глафира Семеновна. – Не дам я тебе здесь, в Биаррице, пить крепких напитков. Ведь ты приехал сюда, чтобы убавить свою толщину.

– Да вовсе не насчет водки, а надо позавтракать.

– А, это другое дело. Есть мне давно хочется. Но куда мы пойдем завтракать?

– Да пойдем к себе в Готель-де-Франс. Ведь там предлагают нам пансион. Посмотрим, как и чем кормят, и если хорошо, то можно торговаться и насчет пансиона.

– Только чтобы они не мудрили насчет кушанья, – отвечала супруга. – Самые простые блюда – я и буду довольна. А как начнут давать змеиной породы рыб, омаров, улиток, голубей – ну, я и не могу.

– А ты им поясни. «Пур муа, мол, сельман суп, бифштекс, пуле, – то есть курицу, и гляс или компот».

– Я и курицу не люблю.

– Ну, яичницу.

– И яичницу не люблю.

– Ну, макароны с сыром.

– Что же макароны! Макароны – тесто.

– Ну, дичь: куропатки, дупеля.

– Терпеть не могу.

– Тогда что же тебе? Я уж и не знаю.

– Рябчики – это я ем.

– Ну, рябчиков здесь на вес золота не достанешь.

– Окрошки, ботвиньи поела бы, но только ботвиньи с лососиной.

– Тогда уж постарайся познакомиться с фабрикантом доктора Пограшова, и пусть он тебя ботвиньей угостит.

– Да ведь доктор сейчас сказал, что у фабриканта ботвинья с тюрбо, а я тюрбо в рот не беру.

Разговаривая таким манером, супруги поднимались по крутому берегу и направлялись к своей гостинице.

14

Супруги Ивановы возвращались домой. Хозяин гостиницы уже ждал их. Он распахнул перед ними дверь, низко им поклонился, улыбаясь, и опять заговорил о пансионе. Услыша слово «пансион», Николай Иванович даже плюнул.

– Да дайте прежде поесть-то! – воскликнул он. – Лайте посмотреть, чем вы кормите! Глаша, переведи ему, – обратился он к жене.

– Апре, апре, мосье. Иль фо дежене, иль фо вуар… е апре, – сказала хозяину Глафира Семеновна.

Тот поклонился еще раз и повел супругов в «саль а манже», то есть в столовую.

– Если к столу будут выходить англичане во фраках и белых галстуках, ни за что не останусь здесь жить с пансионом, – сказал супруг. – А то придешь в пиджаке к столу, и смотрят.

– Полно тебе. Не такая здесь гостиница. Это уж сейчас видно. Сам хозяин здесь и за швейцара, и за кого угодно, – отвечала супруга. – А вот надо испытать, чем кормят.

И точно, в столовой уже завтракали человек десять за маленькими столиками, по двое и по трое, но никто парадными костюмами не отличался. Столовая была небольшая, блеском зеркал не отличалась, и прислуга, служившая у столиков, была смешанная: кушанья подавали две горничные в черных платьях и лакей, хотя и во фраке и белом галстуке, но имевший такой вид, что он больше привык к синей блузе и к пиджаку.

– Видишь, – сказала мужу Глафира Семеновна. – Даже табльдота нет, завтракают отдельно за маленькими столиками и служат вместе с лакеем горничные. Рад?

– Еще бы. Главное, мне уж то приятно, что он без капуля на лбу и без карандаша за ухом. Я про лакея…