Портфель капитана Румба

Это только так говорилось – «вперед!». А на самом деле тропинка по камням и гранитным уступам повела вниз. А потом потянулась по карнизу над морем. Теперь сверху были скалы, а внизу обрыв. Под ним ворочались и ворчали невидимые за снегом волны. И пришлось еще долго идти вот так, в снежной мгле, над опасной пустотой, хватаясь за скальную стену и осторожно ставя ноги между каменными осколками.

Гвоздик двигался впереди. Шкипер Джордж объяснил:

– Если ты поскользнешься, я успею схватить тебя за шиворот… А вы, папаша Юферс, держитесь за хлястик моей куртки… Осторожнее, скоро поворот.

Гвоздик первым обогнул скалу. И… увидел в обрывках лунного света неподвижного человека. Резким движением человек откинул плащ, и разлетелся ярко-лимонный свет фонаря. Гвоздик шарахнулся назад. Он узнал незнакомца.

Это был учитель Шпицназе.

Вернее, бывший учитель. А сейчас – агент сыскного бюро.

– А-а! – весело сказал сыщик Нус. – Наконец-то! Я продрог, ожидаючи вас на этой тропинке… Ай-ай-ай, мальчик совсем озяб! Ну ничего… – Он точным движением поставил фонарь на выступ скалы и достал из-за пазухи длинный пистолет. – Руки вверх, господа! И не надо делать глупостей. Если вы вздумаете бежать или сопротивляться, я могу нечаянно выстрелить в мальчика. Это будет крайне печально для всех нас. Вы ведь очень любите вашего племянника, папаша Юферс? Что касается меня, то я обожаю своего бывшего ученика, хотя между нами и были некоторые недоразумения…

Левой рукой сыщик Нус вытащил из кармана наручники. Они качались на цепочке и звенели, как шлюпочные уключины, когда гребцы несут их к пристани.

– Господин Седерпауэл, весьма сожалею, но эти браслетики мне придется надеть на вас… Не надо движений, капитан! А то я и правда могу нажать на спуск! – И господин Шпицназе сунул пистолет прямо под нос Гвоздику. От ствола пахло сгоревшим порохом и холодным железом.

Обрывки перепуганных мыслей прыгали в голове у Гвоздика. Хоть снова кричи «мама»… Но вы же знаете, что он был находчивый мальчик. И одну спасительную мысль ухватил за хвост!

– Как же вы сможете выстрелить, если в дуле торчит морковка?!

– Что? – Нус повернул ствол к себе, чтобы разглядеть морковку.

Бах! – Гвоздик головой ударил сыщика в тощий живот.

– А-а-а!! – Нус, пытаясь задержаться на тропинке, замахал над обрывом руками.

Трах! Это он то ли нарочно, то ли с перепугу нажал спусковой крючок, и на голову Гвоздика посыпались со скалы каменные крошки. Выстрел сослужил плохую службу господину Шпицназе. Отдача пистолета толкнула его в руку, и равновесие окончательно нарушилось. Жалобно вопя, сыщик Нус полетел в темную кашу из метели и волн…

И словно не было господина Шпицназе. Если бы не фонарь.

Шкипер Джордж взял фонарь с уступа.

– Пригодится… Хорошо, что этот шпион ждал нас один. Частные сыщики любят работать в одиночку – это их ошибка… Мальчик, ты герой!

Но Гвоздик совсем не чувствовал себя героем.

– Я не хотел… Он теперь потонул, да?

– Ох какие неприятности!.. – постанывал папаша Юферс и прижимал к груди свою рукописную книгу, завернутую в грубую кожу от кресла.

– Хм… Возможно, что и не потонул, а выбрался внизу на скалы, – с ненатуральной бодростью сказал шкипер Джордж. – И не переживай так, юнга. Ведь этот негодяй чуть не пристрелил тебя!

– Все равно… – зябко вздохнул Гвоздик.

– Вперед! – велел шкипер Джордж и взял его за руку.

Через минуту они оказались на берегу тесной бухточки с обрывистыми берегами. По выбитым в скале ступеням спустились на галечный пляж. Здесь не было волн, и темная вода лишь слабо лизнула ботинки Гвоздика. За метелью Гвоздик разглядел обрисованные снегом снасти небольшого парусника, без огней, тот стоял на якоре в палукабельтове от берега.

Шкипер Джордж помахал фонарем и лихо засвистел.

– Это вы, капитан? – донесся со шхуны зычный голос.

– А кто же еще?! Может быть, господин премьер Кроуксворд решил самолично нанести вам праздничный визит? Спускайте ялик, бездельники, и поскорее, со мной гости! Готовьтесь поднять грота-стаксель и кливер да поработать на шпиле! Сейчас мы потихоньку выползем из бухты, а потом я за праздничным столом кое-что расскажу вам!..

Часть вторая. Шхуна «Милый Дюк»

1. Пробуждение. – В океане. – Педро Охохито и шкипер Джордж. – Гвоздика учат морским наукам. – Остров Тенериф.

Снег летел так стремительно и густо, что забивал открытый для крика рот. В этой жуткой метели опять возник сыщик Нус. Поднял пистолет. Было ясно, что на этот раз он промаха не сделает. И бежать некуда. Гвоздик безнадежно зажмурился. Выстрела не было… Гвоздик опять открыл глаза.

Над ним, под выгнутой балкой, качался стеклянный шар с медным донышком и проволочными кольцами. Вокруг были тесные дощатые стены. Гвоздик лежал под шерстяным одеялом на узкой деревянной койке, раздетый. Койку и все вокруг медленно поднимало и опускало… Гвоздик понял наконец, что балка держит на себе палубу и называется «бимс». А шар под ней – корабельный фонарь. Огня в фонаре не было, на стекле горела солнечная точка. Потому что в прозрачный люк пробивался луч.

Снег и сыщик Нус отодвинулись далеко, спрятались в дальнем уголке памяти. Потому что (ура!) Гвоздик был, без сомнения, на шхуне «Милый Дюк», а шхуна шла в океане.

Вторая койка, напротив, была пуста. Одежда Гвоздика лежала на прибитом к переборке стуле. Гвоздик натянул штаны и рубашку, сунул ноги в заскорузлые высохшие ботинки, чуть не упал от нового плавного качка и полез по крутому трапу к люку. Поднял, отвалил тяжелую крышку с квадратным иллюминатором.

Он увидел высокое бледно-синее небо с клочьями серых и желтых облаков. Увидел мачты с круто выгнутыми гафельными парусами, с густой сеткой снастей. На передней мачте, над косым фока-триселем, надувалась и слегка дрожала тугая ткань поставленных на реях (как у бригов и фрегатов!) прямых парусов. Марсель и брамсель! На утреннем солнце ткань казалась желтоватой, с золотистым отливом. Над верхним реем, подрагивая крыльями в потоках воздуха и не отставая от шхуны, неслись две громадные чайки… Гвоздик задохнулся от тихого восторга.

Стукнувшись коленками о комингс люка, он выбрался на палубу.

За кормой виднелась туманная, далекая уже земля. Впереди и вокруг была серовато-синяя Атлантика. Она мягко, словно великанскими ладонями, поднимала и опускала шхуну на пологих волнах. Эти складки океана – без гребней, гладкие, длиной чуть ли не в кабельтов – были почти незаметны, и только ритмичные ощущения медленных взлетов и падений давали почувствовать, как дышит океан.

Резкая свежесть охватила Гвоздика, ветер забрался под рубашку. Ведь как-никак время-то было зимнее. Но он только обнял себя за плечи и не ушел с палубы.

Неподалеку стоял у штурвала синеглазый бородач в широченной вязаной фуфайке. Он подмигнул Гвоздику.

Ба-бах! – раздался двойной выстрел. Гвоздик подскочил и оглянулся. Горбоносый дядька в шляпе, похожей на ведро, стоял у фальшборта и продувал двухствольный пистолет. А в воздухе переливались и сыпались в воду стеклянные осколки.

Стрелок посмотрел на Гвоздика. И обрадовался:

– Салюд, мучачо![5] Иди сюда!

Гвоздик, покачнувшись на ушедшей опять из-под ног палубе, подошел.

– Здрасте…

– Салюд! – вновь обрадовался стрелок. – Я про тебя все знаю! Ты – Гвоздик, и я буду звать тебя Клавито! Потому что я испанец! Меня зовут Педро Охохито, что означает, разумеется, «меткий глаз»! Но, чтобы оправдывать это славное имя, мне приходится упражняться каждое утро… Подсоби мне, Клавито! Сейчас я перезаряжу пистолет, а ты подбросишь две бутылки! Договорились?

– Конечно! – радостно согласился Гвоздик.

С десяток пустых бутылок разной формы стояли у ног Охохито. Он шомполом забил в стволы заряды. Двухствольный пистолет был музейного вида, с кремнями в клювах курков.

– Это старое, но прекрасное оружие, – гордо пояснил Охохито. – Оно досталось мне от прадедушки дона Альфонсо Карлоса Хосе Марии де Кастаньетто де ла Кабанья. Дон Альфонсо был знаменитый человек в Антильских водах, ему грозил отрубить голову сам губернатор Ямайки сеньор Лопес Квадрига, но не успел… Ты готов? Бросай!.. Нет, постой! Скажи, куда стрелять? Расшибить у каждой бутылки дно или отбить горлышко?

– Горлышко! – воскликнул Гвоздик, не веря, что Охохито и правда выстрелит столь метко. И, присев, швырнул вверх две тяжелые бутылки.

Ба-бах! – горлышки у обеих бутылок отлетели, словно срезанные ударом сабли.

– Ну что? – горделиво сказал Охохито.

– С ума сойти! – искрение восхитился Гвоздик.

– Вот видишь!.. А теперь смотри: на грот-мачте, вон там, ниже салинга, сидит муха. Сейчас я…

– Охохито! – раздался звонкий знакомый голос. Над люком у грот-мачты возникла голова шкипера Джорджа. – Что тебе сделала несчастная муха, которая так же, как все, хочет жить, радоваться и кушать свою долю земной пищи! Опять ты дырявишь пулями рангоут вместо того, чтобы идти на камбуз и… я уж не говорю – приготовить вовремя завтрак, но хотя бы помыть посуду после вчерашнего ужина!

– Капитан! – с достоинством отвечал Педро Охохито. – Посуда вымыта, а что касается завтрака, то его взялся готовить папаша Юферс. Он сказал, что берет камбузное хозяйство на себя! Отныне вы не будете обвинять меня, потомственного кабальеро, что я использую для котлет стоптанные подошвы ваших старых башмаков!.. Клавито, не верь, когда про Педро Охохито рассказывают небылицы. Это от зависти, мучачо! Никто из этих болтунов не может попасть на лету дикому гусю прямо в глаз. Но эти люди думают, что если меткий Педро умеет без промаха настрелять дичи, то он должен так же умело жарить ее! Они выбрали меня коком, но разве я просился на эту должность? Я имею звание подшкипера по категории испанского коммерческого флота и мог бы даже стать вторым помощником капитана!..

– Ну и будь им, если хочешь, только не проси прибавки к жалованью. Или можешь считать себя начальником судовой артиллерии. Правда, у нас нет пушек, но бывают же адмиралы без флота и министры без портфеля… Смотри, мальчик совсем продрог, слушая нашу несерьезную беседу! Гвоздик, иди в кубрик, тебе дадут горячего бразильского кофе и без лишних формальностей зачислят в дружный экипаж нашего «Милого Дюка»… Эй, старина Питер, увались-ка малость под ветер, а то сейчас брамсель начнет полоскать, как полковое знамя!..

Все, кто ходил под парусами, знают, что судно при хорошем ветре сродни музыкальному инструменту. Гудит на мачтах тугое полотно, и струнно поют натянутые тросы, бьют в звонкий борт пенные гребешки, и звуки певуче отдаются в гулком корпусе, как в скрипке или гитаре. Эта музыка отзывается и в душе у всякого прирожденного моряка. А если тебе десять лет и ты первый раз в океане, и если нет ни штилей, ни грозных бурь, а шхуна при ровном зюйд-осте в пять баллов бежит к юго-западу курсом то галфинд, то крутой бакштаг, а старый голландский лаг, брошенный с кормы, мотает ровную скорость в четырнадцать узлов… В общем, вы поверите, что каждое утро Гвоздик просыпался в состоянии тихого ликования, а дни за днями летели стремительно, как встречные чайки.

Совершенно некогда было скучать. С утра он помогал дядюшке Юферсу на камбузе, потом все по очереди учили юнгу матросским наукам. Боцман Том Бензель, добродушно ворча (не на Гвоздика, а на белый свет и на свой ревматизм), показывал морские узлы. Причем такие хитрые, каких не было и в Такелажном атласе Адмиралтейства. Научил даже, как вязать и (главное!) как развязывать «кукиш сатаны». При этом сказал только: «Смотри, чтобы не узнал наш храбрый Беппо…»

Здесь сразу надо сказать про Беппо. По-настоящему его звали Боб Мак-Каррон, он был шотландец. Но смуглый, с глазами как маслины, он очень походил на южанина. Вот и прозвали его Беппо Макарони, говорили, что итальянец. В ту пору существовало мнение, что итальянцы среди моряков – самые суеверные. А уж суевернее, чем Беппо, наверно, вообще было никого не сыскать. Он боялся поглядеть через левое плечо на пролетающего альбатроса; утверждал, что на трап надо ступать только с правой ноги; начиная заплетать такелажный конец, обязательно обвязывал запястье шерстяной ниткой – от нечистой силы; ужасно боялся историй о мертвецах и всегда отходил в сторонку, если на баке затягивали песню:

Отчего так ёкнуло в печенкеИ ползут (ох!) по спине мурашки?Это кто же там сидит в бочонке,Весь такой мохнатенький и страшный?

Но зато Макарони подарил Гвоздику кожаный морской пояс с пряжкой в виде скрещенных якорей…

Братья-близнецы Джим и Джон, по прозвищу Два Сапога Пара, учили Гвоздика стоять у штурвала и держать курс по компасу. И это дело он усвоил раньше, чем наловчился отличать Джима и Джона друг от друга…

Бородатый старина Питер объяснял Гвоздику, как разбирать морские сигналы…

Короче говоря, все старались и приласкать Гвоздика, и обучить его чему-нибудь полезному – и Харро Бланко (большущий одноухий негр с Антильских островов), и вежливый японец Сакисаки, и Боб Кривая Пятка (который любил плясать, но обязательно падал в конце танца), и даже всегда надутый Чинче (что означает «кнопка»). Чинче за свой короткий рост был обижен на всех в мире и только на Гвоздика никогда не сердился. Играл с ним в чехарду. Потому что хорошо мальчишке быть единственным ребенком среди взрослых – все тебя любят и балуют, – но ведь хочется порой с кем-нибудь поиграть по-ребячьи.

Надо сказать, что Гвоздик не очень позволял себе роль балованного мальчика. Ясно же, что он хотел стать настоящим моряком и понимал: надо корабельную науку изучать всерьез. Поэтому старательно повторял названия снастей и очень охотно слушал капитанского помощника Сэмюэля Сэмюэльсона, когда тот объяснял про карты и штурманские инструменты.

У помощника было прозвище Сэм Ошибка. Потому что он отличался деликатностью и каждый разговор начинал так: «Может быть, я ошибаюсь, но…» Однако при прокладке курса он сроду не ошибался. «Милый Дюк» бежал как по ниточке прямо к порту Санта-Крус на Канарских островах. Там решено было сделать запасы для дальнего и уже безостановочного рейса.

Чем ближе к югу спускался «Милый Дюк», тем становилось теплее. Гвоздик уже бегал по шхуне без рубашки и босиком. И с нетерпением смотрел вперед, чтобы первым закричать: «Земля!»

Но, хотя Гвоздик и соскучился по суше за две недели плавания, долго на берегу задерживаться не хотел. С нетерпением ждал, когда кончится погрузка. Город не очень обрадовал его. Конечно, звучит здо́рово: «Санта-Крус, остров Тенериф», но улицы оказались пыльными, жители какими-то скучными, а пальмы походили на большие швабры. И только знаменитый Тенерифский пик радовал Гвоздика в дни стоянки. Его белый конус висел в небе выше облаков как бы без всякой опоры и казался осколком чужой планеты. И он был виден еще целый день после того, когда сам остров и город скрылись за кормой.

2. От острова Тенериф до мыса Горн. – Вечерние истории. – Мама шкипера Джорджа. – Парус на горизонте..

Что еще сказать про это плавание? «Милый Дюк» резво бежал по Атлантике проторенным путем. Этот путь описан во многих сочинениях о кругосветных плаваниях девятнадцатого века. Там есть и про летучих рыб, и про китов, и про светящееся по ночам море, когда по воде разбегаются огненные струи, спирали и шары, и про блеск южных созвездий, и про небывало яркие закаты. Все это видел Гвоздик и был счастлив…

Помощник капитана Сэм Ошибка однажды сказал:

– Какая славная погода! Может быть, я ошибаюсь, но если так пойдет, через три дня будет экватор…

Беппо Макарони трижды плюнул через плечо.

Но зря Беппо боялся: ничего плохого не случилось. И экватор перешли при ровном восточном ветре в три балла и небольшой пологой волне. Дядюшка Юферс, привязав бороду из пеньки и водрузив жестяную корону, исполнил роль Нептуна. Сперва Гвоздика, а потом и всех остальных (в том числе и самого папашу Юферса, с короной) окатили морской водой, после чего был устроен праздничный обед, который оказался не хуже, чем в «Долбленой тыкве».

Южнее экватора началась опасная зона, где мореплавателей подстерегают изнурительные штили. Но судьба оказалась благосклонной к «Милому Дюку»: небольшой, но нестихающий ветерок сдвинул шхуну по громадному земному глобусу еще ниже – в полосу пассатных ветров. С неделю шли к западу, блаженствуя в спокойном теплом воздушном потоке, потом опять круто взяли к зюйду, чтобы пересечь известные своим скандальным характером южные сороковые широты. Здесь шхуну потрепало, но вполне терпимо, и Гвоздик почти не боялся. Видимо, бог морей Нептун симпатизировал шкиперу Седерпауэлу. Или Гвоздику?

Делалось все холоднее, хотя в этом полушарии было лето. И вот однажды рано утром, в середине февраля, шкипер Джордж разбудил Гвоздика и папашу Юферса в их тесной двухместной каютке, похожей на дощатый ящик. Позвал на палубу. Было пасмурно и зябко, с юга ветер гнал небольшую волну. Реяли громадные альбатросы. Справа в тумане возвышалась темная скала.

– Мыс Горн, – сказал шкипер Джордж с таким удовольствием, словно сам поставил этот мыс тут, на южном кончике Америки. – Нет, господа, это невероятно! Обойти кап-Горн в тихую погоду! Такое случается раз в сто лет! А?..

– Мы ведь еще не обошли, – осторожно заметил Макарони и на всякий случай поскреб ногтем по деревянному планширу.

Но он зря опасался. Все кончилось благополучно, и «Милый Дюк» взял курс на норд-вест, опять в тропические воды.

Снова светилось море. Снова небывало яркими гроздьями горели в черном небе южные созвездия. А когда вставала круглая луна и разматывала через весь океан свою серебряную дорогу, можно было задохнуться от изумления такой красотой.

Порой казалось Гвоздику, что не осталось никого на планете, кроме экипажа «Дюка». И земли никакой нет, а только океан. Прежняя жизнь, Гульстаун, таверна, твердые берега и каменные улицы вспоминались смутно и без сожаления. Пожалуй, только о Джекки Тимсоне думал Гвоздик с легкой грустью. Хоть и ссорились иногда, а все-таки были приятелями…

Лишь одно черное воспоминание портило временами радость плавания: как закричал и ухнул со скалы бывший учитель Шпицназе. Но думал об этом Гвоздик все реже и реже. Прошлые, «сухопутные» дни казались удивительно далекими.

И еще плохо, что почти не было на «Дюке» книжек. Только навигационные справочники и Библия на испанском языке. Библию читал Макарони, а Гвоздик почти не понимал по-испански. Оставалось одно: слушать по вечерам истории из книги дядюшки. Гвоздик, правда, их знал почти наизусть, но все равно усаживался вместе со всеми по вечерам на баке. Зажигали пузатый фонарь, и папаша Юферс читал рассказ за рассказом о таинственных или смешных случаях, о всяких приключениях.

Случалось, что истории рассказывал и кто-то из матросов – еще неизвестные папаше Юферсу. Тогда дядюшка хватался за карандаш…

– Ох и славный был рулевой наш Генри Дрок, по прозвищу Восьмерка, – говорил, почесываясь, Боб Кривая Пятка. – Это, значит, когда я плавал на «Серебряной курице» с капитаном Кнопом… При ровном ветре и на спокойной воде Генри мог крутить такие вензеля, что пенным следом выписывал свое имя. Будто конькобежец где-нибудь на застывшем канале в Голландии.

– Ну, выписать восьмерку – нехитрое дело, если, конечно, команда не зевает на парусах, – ревниво замечал негр Харро Бланко, тоже отличный рулевой.

– Да не восьмерку, а слово «Генри»! – доказывал Кривая Пятка. – Я же объясняю вам!..

– Однако вы немножко врете, Пятка-сан. Извините… – не верил Сакисаки. – Так, простите, не бывает.

– Ха! «Не бывает»! Он мог еще и не такое! Однажды он поспорил на пять золотых с боцманом Дудкой, что отточенным, как карандаш, бушпритом въедет в окно таможенной конторы и выбьет им стальной зуб в пасти старшего инспектора Друмма, которого все терпеть не могли (он был взяточник). Этот Друмм имел привычку торчать у окна за своим письменным столом и пялить глаза на рейд. А контора была у самого берега…

– И выбил? – удивлялся простодушный старина Питер.

– А как же! Подкатил к пирсу круто-круто в бейдевинд, привелся до мордотыка[6], въехал по инерции бушпритом сквозь стекло – и готово… Но боцман Дудка золотые не отдал, заспорил. «Ты, – говорит, – попал не в стальной зуб, а в тот, что рядом». Уточнять же было некогда, потому что, само собой, пришлось уносить ноги с рейда. Хорошо, что был отвальный ветер… Да эту историю знают все в порту Сан-Кармазо.

– Кстати, недалеко от Сан-Кармазо есть островок с заброшенным маяком, – вступил в беседу боцман Бензель. – Слышал ли кто-нибудь из вас, как Билли Большой Карман однажды нашел там черную непрозрачную бутылку, и когда откупорил…

Ну и так далее. Иногда – такие истории, что живот болит от смеха. А иногда – озноб по коже. Только о капитане Румбе почти не говорили вслух. Беппо Макарони утверждал, что, возможно, дух Ботончито летает здесь, неподалеку, и лучше его не раздражать праздной болтовней.

– Может быть, я ошибаюсь, но, по-моему, дух, если он и вправду есть, должен обитать на острове Акулья Челюсть, – возражал Сэм Ошибка.

– Что такое для духа несколько сотен миль! Дух летает быстрее звука, – объяснял Макарони и, ежась, оглядывался.

Шкипер Джордж назидательно предупреждал:

– Беппо, ты плохо кончишь, если не перестанешь верить во всякую чепуху. Моя мама уж на что суеверный человек, но и то говорит иногда: «Приметы надо уважать, но самая плохая примета, если ты дурак. Тут, сколько ни плюй через плечо, все равно будешь иметь неприятности».

– Значит, у вас есть мама? – однажды осторожно спросил Гвоздик.

– Есть… – вздохнул шкипер Джордж. – По крайней мере, я надеюсь… Последнее письмо я получил от мамы полгода назад в Марселе. Мама пишет, что стала часто болеть и не может одна ходить к воскресной службе. Кто ей поможет? Разве что добрая соседка тетя Рива, с которой они играли, когда еще были девочками. Тетя Рива сама не ходит в церковь, но всегда ждет маму на лавочке, пока не кончится обедня… Ах, когда я вспоминаю свою старенькую маму, то прямо-таки вижу, как она сидит в своей комнатке с канарейкой и смотрит на стену, где висит картинка с надписью: «Мамочке от Жоры в день ангела». Это я нарисовал ей, когда был такой же, как ты, Гвоздик… На картинке большой корабль, на палубе стоит мальчик и машет матросской шляпой маме, которая осталась на берегу… Кто мог подумать, что все так печально кончится в жизни…

– Но ведь вы можете приплыть домой и повидаться с мамой!

– Да, конечно… Только сначала я должен подождать, когда забудется небольшой шум, который я устроил у берегов моего родного города. Мы помогали уйти за границу двум очень порядочным людям, и пришлось немножко пострелять над головами пограничной стражи…

Дни бежали за днями, и конец пути был уже недалеко. Всем хотелось поскорее на землю. Хотелось увидеть зелень и отведать свежей пищи и ключевой воды. Надоела еда из оскудевших трюмных запасов. Конечно, дядюшка Юферс был отличный повар, но что можно приготовить из консервов и залежалой крупы на воде, пахнущей разбухшими бочками?.. Впрочем, никто не жаловался и не болел. А Гвоздик – тот вообще чувствовал себя великолепно. Кожа его несколько раз обгорела на солнце и облезла и наконец стала шоколадной, как у туземца южных островов, а волосы сделались почти белыми. Он стал заправским юнгой, и дядюшка уже не вздрагивал и не кричал жалобно: «вернись немедленно!», когда видел племянника высоко на салинге.

Вот оттуда, с высоты, Гвоздик и закричал однажды:

– Парус за кормой! Кажется, опять тот самый!

3. Таинственный парус. – Старый знакомый! – Догадка Сэма Ошибки. – Обмен любезностями. – Дуплет. – Новая опасность.

Здесь пора сказать, что от самого Тенерифа за «Милым Дюком» следовало какое-то суденышко. Оно всегда держалось в нескольких милях за кормой. Иногда оно исчезало, а потом опять над горизонтом белело крылышко. В трубу можно было разглядеть, что это одномачтовый кораблик с большим гафельным гротом и рейковым топселем. Сперва на «Дюке» удивлялись. Потом привыкли. Решили, что кругосветные путешественники. В то время как раз пошла мода на плавания вокруг света в одиночку и маленькими экипажами на крепких и хорошо оснащенных яхтах.

– Скучновато небось одним-то, – рассуждал боцман Бензель. – Вот и держатся за нами, как на длинном буксире. А близко не подходят, потому что они деликатные…

– Да просто догнать не могут, – горделиво говорил шкипер Джордж. – За «Дюком» угонится не всякий.

Когда «деликатный попутчик» исчезал с горизонта, о нем даже тревожились. И скучали. И только Макарони намекал, что это, возможно, преследует «Дюка» призрак капитана Румба…