Пропащие люди

Кто он такой? Что за незнакомец выдерживает его взгляд?

Не именно ли он психанул на дворовую шпану? Не он ли блевал от собственной помощи наступившему на гвоздь гопнику? Не он ли стоял на крыше, наблюдая за чужой истерикой? Это он просил едва знакомую девушку умереть? Человек, совершивший все это, должен быть плохим. Его должна мучать ебаная совесть. Человек из зеркала не должен плакать от смеха, он должен лить слезы от горя.

Ладонь по ощущениям чугунная. Палец едва касается стекла, под смайликом появляется единственная буква, криво написанная из-за слабости мышц.

«Я».

Он набирает в легкие воздух, скатываясь под воду. Хочется открыть глаза, увидеть мир по ту сторону, что обычно недоступен обычному человеку. Мир, который успели увидеть те девушки.

Кожа покрывается мурашками, хотя вода по-прежнему очень горячая. Внутренности выкручивает, когда счет переваливает за две минуты.

Выныривает. С ресниц капает, но уже без соленых ручьев.

Он обязательно сделает это снова – заглянет за границу возможного, даже если потребуется пожертвовать кем-то. И снова. И снова. И снова.

Девушка, подолгу засиживающаяся в здании университета и почему-то не идущая домой.

Преподавательница, одинокая, но чрезвычайно умная и образованная, постоянно заглушающая душевную боль крепким алкоголем.

Соседка, попросившая о помощи с помывкой окон из-за физического недуга.

Он не понимал, почему все эти люди встречались ему на пути. Сама судьба вела их к концу, и будь они удачливее, то их дороги повернули бы в другую сторону, подальше от него. Зато молодой человек прекрасно видел чужую изоляцию, уединение. Все они будто светились особым светом, общество обходило каждого, не утягивая за собой. Сиротливые – либо по причине, либо в виду осознанного выбора. Те, о ком никто не будет беспокоиться, кого не спохватятся, на ком поставили крест, как когда-то на нем.

Они сами шли к нему в руки, а он не был в силах упустить очередной момент. Он их не убивал, он ставил запятую, после которой окончательную точку ставили они сами.

Он не считал себя выше или ниже других, не тешился эгоизмом и силой, шел исключительно на поводу у нестерпимой скуки и любопытства. Еще. Хочу еще. Когда в очередной паре глаз навсегда гасла жизнь, временами, он мог искренне сочувствовать, но никогда не позволял этому ощущению поселиться в себе слишком надолго.

Пожалуй, тяжелее всего он перенес потерю преподавателя. В конце концов, молодой человек действительно дорожил ее талантом, заслушивался лекциями, в последствие выученными наизусть, и в момент смерти плакал, чего раньше с ним не происходило. Она забавляла и развеивала серость будней дольше всех.

Она его любила.

– Ты слышала, что говорят? Анна Федоровна умерла.

Другая одногруппница поднимает голову, шокированным взглядом рассматривая подругу. Ручка падает из ее руки, летит на пол, тем самым срывая накатившееся на мышцы оцепенение.

– Да быть не может! Ты гонишь, что ли…

– Если бы…

– Чего-чего? Кто умер?

Сеня занимает место между девчонками, расталкивая огромной задницей чужие сумки и портфели.

– Мы про Анну Федоровну.

– Это кто?

– Ты чего? Проблематику управления у нас ведет! Вела, точнее. Такая… высокая…

– А, ну. И? – безучастно продолжает он.

Коля поворачивает голову, показывая остальным, что тоже включен в беседу. Аленка, местная новостная радиостанция, дожидаясь всех внемлющих ей, продолжает:

– Отец позавчера с вызова вернулся ночью, а потом сказал, что нашли ее дома в ванной. Уснула, пока душ принимала, и захлебнулась. Не хотел сразу говорить, пока экспертиза готова не будет. А сегодня уже почти весь корпус на ушах от этого стоит.

– Фантастика какая-то… Как так можно уснуть? – разом подхватывают остальные.

– У нее в крови почти две бутылки водки было, если не больше…

– Уверена, что нам можно это знать?

– Папа сам виноват, что растрепал. Да и вы свои, вроде как. Просто… хотелось с вами поделиться, что ли. Все-таки не чужой человек была. Два года с ней отучились…

– В голове не укладывается, – шепчет Лена, подружка Алены.

– Допила! Вот и все! Сколько раз на семинары с перегара приходила? Да пальцев рук не хватит, чтобы сосчитать! – добивает третья.

– Грубая ты, Насть… Нельзя же так. Ну, пила, значит, причины были. Меня лично больше ее профессиональный опыт интересовал, а не то, как она проводила свободное время.

– Зато вы, я смотрю, дохера сочувствующие. Плевать, какие причины. Если бы сила воли позволяла, не докатилась бы до такого. К тому же сама вроде мозги имела, должна была понимать, к чему идет.

– Еще мне отец сказал…

– Ты чего замолчала-то? – толкнул в бок Сеня.

– Да я слова подобрать пытаюсь. В общем, у следствия еще есть версия, что ее могли утопить. Что не сама… ну вы поняли.

– Чего?! Да ну!

Коля напряг слух, продолжая сидеть молча, а поняв, что ведет себя подозрительно, заинтересованно спросил:

– Стоп, а разве вскрытие не должно было установить причину смерти?

– В том-то и дело, – шумно выдохнула девушка. – Непонятно ничего. Признаков насильственной смерти на теле нет: ни синяков, ни отметин. Количество алкоголя подтверждает версию случайной гибели, мол, уснула и даже понять ничего не успела. Но один папин коллега поставил вопрос об убийстве как вторую основную версию. Пока что с ней работают.

– И как? – на мгновение собственный голос Коли дрогнул.

– Не знаю. Могу только предположить, что этого человека теперь весь отдел ненавидит – не дает дело закрыть, да и отдать тело на похороны не разрешают.

– Кто хоронить-то будет? У нее же ни детей, ни мужа, – спросила Лена. – Родители разве что.

– Может, они. Не знаю.

– Брехня это. Даже если логически подумать, кому она сдалась?

– Да много ты знаешь?

– Я, может, и не знаю. Но Коля не даст соврать, что наша Аннушка одинокой старой девой была.

Все повернулись на Колю. Молодой человек, втянув в плечи голову, уставился в пустой лист тетрадки перед собой. Версия тронутого трагедией паренька шла ему на руку.

– Отстань ты от него! – крикнула Алена. – Он и так белый сидит. А тебе бы с подобными умозаключениями надо не в управленцы, а в ментовку. Ценного кадра теряют!

– А то!

– Коль, все хорошо? – Лена коснулась его руки.

– Да.

– Не обращай на нее внима…

– Все хорошо. Я понял. Ален? – позвал он.

– М?

– Если догадка с убийцей подтвердится, скажи мне, кто это сделал.

Не задавая ни одного вопроса в ответ, сочувствующе поджав губы, девушка кивнула.

В аудиторию вошел преподаватель. Все встали.

– Присаживайтесь, – прогремел высокий грузный мужчина с бородой батюшки. Все сели, кроме Сени. – Что-то хотите спросить, Арсений?

– Правда, что Анна Федоровна умерла?

Тишина. Ладонь, выкладывающая из портфеля канцелярские принадлежности, замерла над столом.

– Как это относится к моему предмету?

– По-человечески нам ответьте. Мы же все равно рано или поздно узнаем.

В кабинет вошла заведующая учебной частью, прерывая диалог.

– Николай здесь? – молодой человек поднял взгляд и инстинктивно приподнялся. – Пойдем со мной. Олег Александрович, это ненадолго.

В кабинете директора не было директора, но сидел человек в форме.

– Только сильно его не мучайте. Сами понимаете, – попросила заведующая и удалилась. Лязг двери резонировал в ушах неприятным звоном.

– Присаживайся, – сказал человек.

– Я постою, спасибо.

– Ну как хочешь.

Он представился капитаном какого-то там отдела, протянул руку, которую пришлось пожать через силу. Дважды предложил сесть, и на этот раз Коля согласился.

– Знаешь, почему ты здесь?

– Потому что Анна Федоровна умерла?

– Да, утонула в ванной. Ты не волнуйся, задам пару вопросов и отпущу, стандартная процедура. Она, как выяснилась, имела не так много знакомых, так что, сам понимаешь, – каждый человек на счету.

Юноша кивнул.

– То есть в тот вечер вы с ней не виделись? – спросил полицейский спустя пять минут разговора.

– Подозреваете?

– А есть в чем?

– Нет, не виделись. Ко мне родители на выходные приехали, могу их номера телефонов оставить.

– Да, оставь, пожалуйста.

Ему протянули карандаш и листок. Некоторое время их разглядывая, он все-таки взял карандаш в руку и написал оба номера.

– Все?

– Да, спасибо. Последний вопрос… Скажи честно, без лишних глаз и ушей. Ты с ней спал?

Коля нахмурился, искривляя в негодовании лицо.

– Не, парень, ты не подумай. Студент-препод – всякое бывает, не первый год живем, как говорится. Сам в твои годы не прочь был…

– Не знаю, в каком мире жили вы, – перебил Коля. – вот только я слишком сильно ее уважал и ценил, чтобы думать о чем-то подобном. Да, вы правы, мы общались ближе, чем того требовали нормы субординации учебного заведения. Но границу никогда не переходили. Вы оскорбили ее память этим вопросом. Теперь я могу идти?

– Надо же как… Ну иди.

Ночью он все никак не мог уснуть.

Не потому что переживал из-за следствия, а потому что до чесотки в горле хотелось рассказать этому тупому мужику, насколько высоки были их отношения, и что одноклеточному животному, коим он естественно является, никогда в жизни не понять, что не все в этом мире крутится вокруг постели.

Он вспоминал жар ее тела, исходившего от кожи – распаренная, она становилась приятнее шелка. Алкоголь расширил сосуды, она покраснела, на щеках выскочил румянец. Пот скатывался по виску, тек по шее, становясь в итоге частью океана, в котором ей было суждено сегодня оставить свою жизнь.

Женщина уже лежала без сознания и так слабо и редко дышала, что молодой человек успел испугаться, не случилось ли чего такого раньше времени. Когда очередная попытка вдохнуть всколыхнула грудью воду, он успокоенно выдохнул сам. Сел на пол, кладя голову на фаянсовый бортик ванны. Молча смотрел, вспоминая с какой живостью эти закрытые и помраченные глаза рассказывали ему о чем-то, вспоминал звуки голоса, тревожно колышущиеся в трубке после очередного срыва.

Она заслужила покой. Нам никогда не познать таких, какой была она, – рожденных словно с дефектом, обреченных на скитания и обладающих великой способностью к знаниям, отчего становились еще более недоступными и чужими. Впервые за долгое время кто-то смог его понять. И в плату за доброту он отпустит ее, чуть надавливая на макушку, погружая голову под воду.

Песочного цвета волосы плавали на поверхности. Тонкие – они растворялись, как краска.

Она не издавала никаких звуков. Не проснулась. Не билась в конвульсиях, как показывают в кино.

Тихо испустила дух, пузырьками выпуская наружу воздух. Через несколько минут всплыла уже сама, и грудь ее оставалась неподвижной.

Горячее тело. Еще мгновение назад – живое. Он гладил женщину по лицу, убирая со щёк налипшие волосы. Непривычно, что она никак не реагирует на прикосновения. Словно осознав происходящее, молодой человек схватил чужую ладонь, поднося к губам.

– Нет… – вопил он, не сдерживая ни слез, ни крика, задушено-исходящего из самых глубин сердца. – Нет! Нет, почему! Нет!

Потом Коля пришел в себя. Прибрался. Не сказав «прощай», вышел.

В кафе толпа.

Будний день не остановил горожан побаловать себя чашечкой ароматного кофе, а он слишком устал, чтобы реагировать и возмущаться шумом вокруг него.

Не снимая куртки и еще не занимая оставшийся в первом зале свободным столик, подошел к кассе – над ней как раз обновили меню, сменив новогодне-праздничные напитки на обычные, зимние. Здесь же, по правую руку за витриной, выставлялась вся выпечка, бисквиты и торты.

За соседней кассой кто-то делал заказ.

– Можно большой капучино, – попросил молодой человек.

– Здесь или с собой?

– Здесь.

– Что-нибудь еще? У нас вышел новый бисквитный торт «Радуга», – принялся рассказывать сотрудник заведения. – Посмотрите. Вся его прослойка выполнена из нежнейшего крема, а сами коржи…

Коля увидел этот торт. Что-то беснующе-яркое, разноцветное, с посыпкой предстало перед его глазами.

– О нет, спасибо. Я такое не ем… Кто в здравом уме его закажет? – Коля уже доставал из кошелька карту. Какое-то черное пятно возле него широко улыбнулось.

– Здравствуйте! Мне фруктовый чай, пожалуйста, и…

– Попробуйте наш новый бисквитный торт «Радуга», – повторил второй кассир другому покупателю.

– Ничего себе! Выглядит классно! – восхитилась девушка. – Давайте, да, я возьму его!

Коля повернул голову обратно, когда сотрудник, почти не скрывая ухмылки, произнес, словно упрекая:

– Ну вот. Кто-то же берет. С вас триста двадцать рублей. В бонусной программе участвуете?

Сначала он увидел ее профиль. Услышал голос.

А потом понеслось.

Глава 2

– Почему ты ненавидишь людей?

Коля ждал ответ на интересующий его вопрос. Девушка, не поднимая глаз от пола, пренебрежительно усмехнулась и ответила:

– А за что их любить?

Спросила она. Вопрос логичный, но в то же время неуместный, и он на мгновение растерялся, ощущая себя рядом с ней идиотом. И потому молчал.

– Знаешь, откуда берется эмпатия? – Коля отрицательно мотнул головой. – Из первого и самого важного инстинкта человека – из чувства самосохранения. Необходимость анализировать окружающую тебя обстановку, подстраиваться под любую существующую ситуацию повышает шансы на выживание. Каждый день с самого детства я училась анализировать поведение своих надоедливых теть и поганых одноклассников. Считывала чужое настроение по силе стуков каблуков о пол, по ухмылкам, по тону голоса. Чтобы понимать, отхвачу сегодня или нет. Я не собиралась становиться эмпатом. Необходимость сделала меня такой. Либо приспосабливаешься, либо дохнешь. Я выбрала первое, хотя в данной категории слово «выбор» звучит весьма уморительно.

– Ты не ответила на вопрос.

– Я не ненавижу людей, но я от всей души не понимаю, за что их можно любить.

– Просто пытаюсь тебя понять.

Чужие мысли скакали и перемешивались. Молодому человеку едва удавалось уцепиться за что-то, как кончик ниточки снова уходил прямо у него из-под ног и терялся в тумане.

– Чтобы ненавидеть кого-то, нужно иметь на это мотивы и чувства. Силы, чтобы поддерживать внутри себя эту ненависть. Я же ничего не чувствую и не хочу чувствовать.

Пол, неприятно холодящий голые ступни, служил ей кроватью. Опрокинув голову ему на колени, Яра изредка хлопала ресницами, уставившись в стену, и ничего не говорила. Ладонь перебирала густые волосы, слегка натягивая их у корней, и, когда девушка от наслаждения прикрыла глаза, он успокоился.

– Мама в детстве мне даже сказок не читала, чтобы не обманывать. Когда крестная и тети называли ее сумасшедшей, она спокойно отвечала им: «Я не хочу обманывать своего ребенка и запугивать раньше времени. Зачем дурить голову выдуманными лешими и водяными, если она вырастет и поймет, что это все ложь? Что самый ужасный монстр на земле – это человек? Зачем пугать ее, неужели жизнь не сделает это за нас через несколько лет?». Как в воду глядела. Конечно, раньше я сильно обижалась на нее… всем родители читали сказки про принцесс и принцев, спасших их от драконов. А сейчас… пожалуй, это лучшее, что успела дать мне мать за такой короткий период времени.

Пальцы в волосах слабели по мере того, как она засыпала. Глаза девушки оставались сухими, несмотря на всю трогательность истории. Продолжительно всматриваясь в окна дома напротив, Коля переваривал услышанное – его забавляла необыкновенность случившегося, выраженная в их противоположности и одновременной близости.

Он просыпается. Мерзкое колющее чувство, прожигающее висок. Чей-то пристальный взгляд.

Молодой человек разворачивает голову, слегка постанывая от затекших плеч, – у Ярославы неудобный диван-кровать, от которого потом ноют все мышцы спины. Она не спит, а с распахнутыми в безумстве глазами смотрит на него, поджав к животу колени. Скрючившись, девушка зажимает руками рот, и слезы, скатываясь по щеке, теряются между тонких пальцев.

– Яра? Что… что случилось? – он придвигается чуть ближе, но ее взгляд не смещается, оставаясь пронзительно неподвижным. – Ярослава?

Она мычит. Трясет головой, задыхаясь, перекрывает себе кислород. Тяжело дышит – ей явно нужно оторвать от лица ладони, чтобы дышать.

– Ярослава?

Это истерика? Или взрыв, о котором его когда-то предупреждали?

– Убери руки, – просит он. Ярослава сопротивляется и стонет. – Надо. Убери, все будет хорошо.

Он врет. Он без понятия, что делать.

Дальше все происходит за пару мгновений. Она кидается на него и, вгрызаясь в хлопок ткани футболки, кричит. А, может, воет. Запертая в грудной клетке боль выходит наружу хрипами голосовых связок и солью слез.

Это продолжалось пару минут. Крики, периодически прекращающиеся на секунду, чтобы не сорвать голос. Полное опустошение. Коля не помнил, чтобы когда-нибудь слышал подобное. Когда девушка затихает, обмякая на груди, он просто накрывает их обоих одеялом и пытается заснуть снова.

Мокрое от слюней плечо высыхает, громкое сопение сменяется на почти бесшумные вздохи.

Коля правда пытался вернуть сон. Но глаза… ошалевшие от страха и искрящиеся от слез глаза еще несколько часов преследовали его. Что она чувствовала? Насколько сильна была взрывная волна, и хватит ли ее, чтобы сравниться с гранью между жизнью и смертью, за которой молодой человек так упорно гонится?

Что видит перед собой в момент падения в бездну, а самое главное – насколько та глубока?

Пасмурное мартовское утро Коля проводит в одиночестве с немногословной запиской: «Я не стану ни за что извиняться. Увидимся позже». На индукционной плите сиротливо остывал свежесваренный кофе. За что Яра не собиралась извиняться, он так и не понял.

Она не позвонила днем, а вечером не брала трубку. Еще два дня не выходила на связь, исчезла с радаров социальных сетей и словно испарилась. Молодой человек из последних сил сдерживался, чтобы не сорваться к ней домой. Удерживало последнее – он помнил, насколько для нее важно сохранять невмешательство в личное пространство. Но он…

Смартфон в руке разоряется незамысловатым айфоновским рингтоном.

– Ты в порядке? – первое, что он спрашивает. Девушка молчит какое-то время.

– Да, в полном, – тон уверенный и мягкий. – Увидимся вечером?

Безмятежность голоса задевает его.

– У тебя?

– Да. На ночевку останешься?

– Сопли на кулак наматывать не будешь? – слегка дергано шутит Коля, отчасти зная, что Ярослава не обидится на подобного рода шутку.

– Не дождешься. Тогда жду.

Неприятный гудок возвращает Колю на землю.

Пешеходный переход и спешащие люди действуют на нервы. Шестьдесят секунд ожидания превращаются в пытку. Толпа разбивается на голоса, в которых явно проявляется скулеж ребенка в коляске, жалобы на нищую зарплату и мужа, что не дарит цветов. Пара девчонок-подростков возле него обсуждают прошедшую вечеринку:

– Вот, короче, я ему и говорю: «Ты мелковат для меня, понимаешь?», – вторая сочувствующе кивнула. – Я как бы… ну… это самое… да? Не на помойке себя нашла как бы.

Пустая речь привлекает, и Коля поворачивает голову, встречаясь с говорящей взглядом. Теряясь, девушка быстро спохватывается и хлопает ресницами, демонстративно отводя глаза. Осматривает.

Загорается зеленый. Хохоча, подружки обгоняют молодого человека, маня к себе громким смехом. И, конечно, получают его. Короткий пуховичок не прячет элегантную талию, перетянутую тугим ремнем джинс. Застенчивые, подведенные подводкой глаза, будто клешни. Остаточные воспоминания голоса оседают пыльцой.

Улыбка скрашивает его лицо.

Девушки оборачиваются еще раз перед тем, как свернуть на другую улицу. И он дает понять, что тоже видит их, не страшась быть обнаруженным.

Теперь только ждать.

Предательски хорошее настроение сулит ему удачу. Давно… в его теле не вскипала кровь.

Ярослава прислала сообщение: «Ты долго?».

Мелкий снег заносил следы прохожих, а день медленно, но верно сменялся длинным и тёмным вечером. Верхняя одежда, как скафандр, обволакивала молодого человека, и он плыл в сторону чужого дома, бороздя улицы и другие жизни, сталкиваясь с ними. Разрушая их. Уничтожая их.

Как огромное подводное чудище. И наваленные бульдозерами снежные сугробы служили ему волнами морскими.

Они обсуждали ее сиротство в один из вечеров. Коля прекрасно помнит, с каким равнодушием Ярослава рассказывала о трагедии, как шутила и смеялась. И злилась – пожалуй, злость стала самым правдивым проявлением за те часы разговора.

– Родители разбились на машине, когда мне было четыре. Мать погибла на месте, отец протянул в коме месяц, но тоже не выкарабкался. Меня сослали к родным сестрам отца – к двум теткам.

– Как спящую красавицу? Три милые заботливые тетушки-наседки? – посмеялся парень, черпая купленное мороженое прямо из контейнера.

– Во-первых, две, во-вторых, не такие уж они и милые, а с заботой явно перегнули. Распорядок дня, режим, ограниченная возможность передвижения. С виду добрые, но в глубине души явные тираны, что отпускали душу на племяннице. Я росла почти в тюрьме. Может, потому такая бесчувственная – эти люди не обнимали, не гладили меня, не целовали на ночь. Я рано научилась читать, чтобы развлекать себя в долгие часы сидения в комнате. Казалось, им вообще было все равно, что перед ними ребенок – ко мне всегда относились как ко взрослой и осознанной девочке, что на деле, конечно же, было совсем не так.

Она говорила об этом словно вела рассказ от третьего лица, будто прожитая ею жизнь никак к ней не относилась. Может, так она пыталась отгородиться от воспоминаний? Или снизить уровень давящей боли внутри? Если бы Яра говорила прямо, Коле было бы гораздо легче ее понять.