Гниющие во тьме

Эмили Редлер

Гниющие во тьме

Пролог

Капли дождя барабанят по окнам и подоконнику. Порыв ветра врывается в комнату, подкидывая занавески и напоминая о том, что я не закрыла окно. Через пять минут вода побежит тонкой струйкой вниз, образовывая лужу на полу. А через полчаса соседка взорвётся визгом, проклиная меня за невнимательность, хотя прекрасно знает, что мне абсолютно плевать на неё и эту вшивую академию.

Самый большой самообман считать это место элитным заведением для избранных семей, а её выпускников опорой общества и чёрным кардиналом государства. Кто мы? Шпионы Ирминта, диверсанты, убийцы, властители судеб или жалкие марионетки в чужих руках?

Нас учат хладнокровию, жестокости. Я знаю, куда вонзить кинжал, чтобы противник умер быстро, не успев вскрикнуть. Стиснув зубы, терплю удары, не вздрогнув от вонзённого ножа под рёбра, продолжаю вести бой, потому что проигрыш равен смерти. Одни с восхищением называют нас «чёрными тенями», другие боятся найти наш взгляд в толпе. Мы могли бы гордиться такой славой, да только наша жизнь принадлежит академии и президиуму.

Родители отдают отпрысков учиться, нахваливают статус и возможности семейства, но в действительности они избавляются от нас. В тринадцатилетнем возрасте мы поступаем в академию, обучаемся на протяжении восьми лет, одиннадцать месяцев в году. А по окончанию отправляемся на задания без возможности связаться с родными. И в конце умираем, отдав долг государству – никто не возвращается домой живым. Да нас и не ждут. Кто станет ждать смертника? Поступают ли так любящие родители?

Я своих ненавидела с детства. «Сиди прямо, Эмирия», «Не улыбайся», «Сдерживай эмоции», «Ты такая страшная, Эмирия, за что тебя держат в академии?». Каждый год вижу отвращение на их лицах, когда возвращаюсь домой, а мой отъезд приносит им облегчение.

Ногти впиваются в плоть собственной руки, причиняя боль, а на лице появляется натянутая улыбка. Вот причина моих бед – улыбка. Какие бы эмоции я не ощущала – всегда получается ухмылка. Кому интересно слушать историю девочки с ассиметричным ртом, когда можно навесить ярлык «странная» и отбросить в сторону подобно отрепью. Меня заклейми за то, что изменить нельзя. Этот дефект не шрам, полученный от падения, не ожог от огня. Так в чём же моя вина? За что меня ненавидят родители и общество? Я устала жить, не имея возможности изменить судьбу. Старания рассыпаются пухом по ветру из-за малейших ошибок.

Единственная причина, по которой я здесь – Герет, мой брат. Какой бы паршивой занозой он не был – я дорожу им и не намерена оставлять одного. Только смерть способна нас разлучить, а гнусным людишкам это не под силу. И у меня только один шанс остаться с ним – стать лучшей в выпуске. Тогда смогу выбрать место будущего задания и поселиться рядом. Пусть нам нельзя будет общаться – это против правил, чтобы случайно не выдать других. Но я смогу видеть его, буду знать, что он в безопасности. А в случае обратного – вмешаюсь и спасу его. Пусть меня убьют за это, зато он останется жив. Моя жизнь давно не имеет смысла и мне не принадлежит.

А что до родителей? Я хочу увидеть, как они корчатся от боли в луже собственной крови. Они сделали нас рабами гнусной системы. Внушили ложные идеалы и заставили беспрекословно подчиняться людям, личности которых никому не известны. Кто правит президиумом? Откуда они и что им нужно? Никто не знает. Даже не известно сколько их. Один? Трое? Десять? Они спрятались, руководят из тени, чтобы их не нашли и не покарали за содеянное. И никакая революция их не уничтожит, зато умрут другие – пешки.

Кровавые реки польются по коридорам академии и потопят былое величие, а костями «идеалистов» будет выстелена дорога в Пустошь, на остров забытых и брошенных. Но даже тогда справедливость не восторжествует. Их место займут новые «освободители», что будут тиранить народ не хуже прежних. Вливая в головы народа очередную чушь про свободу, равенство и лучшую жизнь. Нужно только потерпеть пару лет, и люди не заметят, как эти годы станут десятилетиями и всё будет как прежде.

Но я отвлеклась. Раз Вы здесь значит, Вам интересна история моей смерти. Присаживайтесь поудобнее, я расскажу, как прогнило общество, как внимая сладким речам про свободу и равенство, мы отправились на войну. Как борьба за собственное выживание сделала нас злодеями.

Был ли у нас выбор? Я не знаю. Ирония человеческой жизни в том, что нам доступен только один вариант судьбы, а все альтернативы – домыслы, что не имеют ничего общего с реальностью.

Глава 1. Академия

В тренировочном классе тридцать три студента, включая меня. Трое не доживут до начала пятого курса – кто-то убьёт себя сам, кому-то помогут родители после отчисления. Каждый год мы теряем пятерых, таковы правила, пока нас не останется десять человек. Только десятерым будет позволено покинуть академию и отправиться на священную миссию по удержанию мира в Эмнезии. Именно такую чушь вливает нам в головы президиум, считая чёрных теней элитой и опорой галактики. В действительности они упиваются собственной властью, контролируя другие государства. А наша роль – послушно выполнять приказы.

Для этого нас тренируют, для этого каждый день Норвил Джингс входит в кабинет и испытывает наши тела на прочность. А мы, как воспитанные щенки, внимаем всем его командам.

Он внимательно рассматривает присутствующих, планирует кого поставить в круг. Опять будет внушать нам, что «размер противника не имеет значения, если правильно распределить силу». Но в пример поставит неповоротливого Боба и шуструю Британи. Она загоняет его и, воспользовавшись усталостью, уложит на лопатки. Равноценный выбор, мистер Джингс. Боб может колотить только боксерскую грушу, что не способна двигаться. Перед каждым ударом он напрягает всё тело – предсказать его действия может любой полоумный.

– Мисс Силити, выйдите вперёд. – Норвил сверлит меня карими глазами. Он сжимает челюсть, из-за чего скулы становятся острее. Бровь ползёт вверх, добавляя морщин на лбу. Ему чуть больше пятидесяти, но благодаря подтянутой фигуре, выглядит моложе. Если уберёт седину, сможет притворяться тридцатилетним. На нём преподавательская форма: бордовый костюм пошит из плотной, матовой ткани, на манжетах и стоячем воротнике, что застёгивается внахлёст, вышивка из нитей золотого цвета. На одежде нет карманов, клёпки и молнии скрыты планками – простота и строгость в одном флаконе отличительная черта формы.

Делаю шаг вперёд, проведя рукой по гладкой ткани комбинезона, что спереди застёгивается на молнию. Белокурые волосы собраны в тугой хвост, чтобы не лезли в глаза во время боя. На мне нет украшений, любимые портупеи остались в спальне, чтобы за них нельзя было ухватиться. Я максимально готова к поединку, не считая роста и хрупкого телосложения. Сложно биться с тем, кто вдвое больше тебя.

– Мистер Дригли, Вы тоже.

Он указывает на парня, что на голову выше меня, плотного телосложения. У него крючковатый нос, кончик которого завален вправо – следствие частых переломов. Тёмные волосы густыми прядями свисают на глаза, из-за чего он часто дёргает головой.

– Но мистер Джингс она мне не противник – я уложу её в два счёта. – Юноша морщит нос, выпячивая губы.

– Если Вы не боитесь возмездия. – На лице наставника мелькает ухмылка, а в его глазах блеснул озорной огонёк, словно он задумал что-то коварное.

Уголок моих губ дёргается и ползёт вверх, пытаюсь вернуть его на место, но нервная улыбка пробивается наружу, лишая меня хладнокровия. Мне не нравятся выглядеть слабой, когда к моим достижениям пририсовывают Герета, обесценивая мой вклад. По словам Норвила – я выигрываю только из-за того, что остальные боятся брата и поддаются. А как же тренировки после занятий и в выходные дни? Полученные синяки, стёртые в кровь ступни? Я делаю больше, чем остальные.

– Чего ухмыляешься, Силити? – Энтони шмыгает носом, разминая костяшки пальцев. – Когда за тебя перестанут заступаться – станешь девочкой для битья.

– Не раньше тебя. – Сжимаю кулаки, выставив их перед собой.

– Начинайте, – произносит мистер Джингс, складывая руки на груди.

Дригли пристально смотрит мне в глаза. Замечаю, как сжимается его челюсть, а взгляд наполняется нескрываемой ненавистью. Он медленно переступает с ноги на ногу, и когда левая уходит вперёд – понимаю: он готовится наносить удар. Резко разворачиваюсь на девяносто градусов и бью с левой ноги в корпус ровно в тот момент, когда он летит на меня. С его губ срывается хриплый выдох, он сгибается пополам. Добиваю ударом в голову и отскакиваю назад, но моих сил едва хватает чтобы пошатнуть его.

– Дрянь, – хрипло выдавливает он и бросается вперёд, хватая меня за ноги. Теряю равновесие, пытаюсь уцепиться за его футболку, но руки соскальзывают, и я оказываюсь на полу. Удар в живот жгучей болью скручивает меня, хочется прижаться головой к коленям, закрыться, чтобы всё это прекратилось. Но натасканное тренировками тело реагирует быстрее мозга – перекатываюсь в противоположную сторону, минуя ещё один пинок, и вскакиваю на ноги.

– Ты не выпустишься из академии. – Агрессия сочится с его губ, а лицо покрывается красными пятнами. Он привык отправлять в нокаут соперников с первого удара, а когда не получалось – злился и начинал махать руками, открывая лицо и грудь.

– Я – шестая, и скоро займу твоё место. – Мои слова подобны тротилу, брошенному в огонь. Дригли взрывается и летит на меня, размахивая кулаками. Успешно уворачиваюсь от первых ударов, бью ногой в корпус, но он хватает меня за голень и отбрасывает в сторону. Падаю на пол и не успеваю подняться, когда он настигает меня и пинает в грудь.

Тяжёлый кашель, спирает дыхание, рёбра ноют, норовя рассыпаться. Нужно вставать и продолжать, но сил хватает только на перекат, что спасет мою голову от очередного пинка.

– Хватит. – Голос мистера Джингса звучит едва уловимо, словно нас разделяет стена. – Отвратительно, мисс Силити. А Вы, мистер Дригли, как могли пропустить такие простые удары? – Он делает несколько шагов в нашу сторону и останавливается возле меня. – Хватит лежать, здесь не комната отдыха.

Поднимаюсь на ноги, опираясь одной рукой о пол, второй держусь за солнечное сплетение. И первое, что замечаю, это полный ненависти взгляд Энтони – его оскорбило моё сопротивление и нежелание отключиться после первого удара. Теперь он будет искать способ уничтожить меня. Не волнуйся, милый, сопротивление ты получишь. Мне хочется плюнуть ему в рожу, но от этого будет только хуже. Я не в состоянии сейчас постоять за себя, а просить помощи у Герета – подтвердить статус ничтожности.

– Следующая пара мистер Вергли и мистер Харбиди. – Наставник вызывает для боя двух рослых парней, и мне приходится отступить в сторону, уступая место, но мой взгляд продолжает впиваться в Дригли. Он уже о чём-то говорит со своими дружками, искоса поглядывая на меня.

Чувствую, как во мне закипает злость, смешиваясь с ненавистью, как разрывается голова от оскорблений и самоуничижения. До итоговых экзаменов остался месяц – мне необходимо победить всех, чтобы подняться в рейтинге и войти в тройку лучших. Мне нужно одержать победу над грёбанным Дригли, а вместо этого я валюсь на полу, как несчастная слабачка.

Выдохни. Эмоции – худший враг. Они делают нас беззащитными и слабыми. Они обнажают уязвимые места, так и крича врагам «Бей сюда». Мне нужно их контролировать, подавлять, чтобы они не разрушили оболочку моей защиты.

Время тянется мучительно медленно. Мой взгляд скользит по пространству комнаты. На кирпичных стенах видны сколы, трещины, яркие пятна, что вызывающие выделяются на общем фоне – новые кирпичи. Они были установлены взамен разбитых и рассыпавшихся. Каждый из нас представляет собой кусок красного камня – неугодных выбросят и заменят новыми. А семья опозорившегося будет годами искупать предательство.

История знает случаи, когда изменников отслеживали, пытали, а после голову отправляли семье в назидание. Для получения прощения она помещалась в специальный сосуд с хрустальными стенками и ставилась на обеденный стол, чтобы каждый член семьи помнил – президиум не прощает предательства. И только спустя семь лет её можно было убрать. За это время кожа слазила с лица, глазницы становились пустыми, а череп покрывался трупными личинками.

Голова дядюшки появилась на нашем столе, когда мне было пять. Я не знала его, но этот образ прочными нитями вшился в память. Когда я отводила взгляд от колбы, матушка заставляла смотреть. Её ногти впились в щеки, оставляя алые вмятины. Плачь и молитвы отпустить, злили её и выводили из себя. Тогда она хватала меня за волосы и тащила через весь стол, чтобы я могла рассмотреть детали – морщины на лбу, синеющую кожу, как она опускалась, оголяя череп. После третьего раза я взбунтовалась и срезала волосы под корень. Остановило это её? О, нет. Страдать стала моя шея – пару раз она чуть не свернула её, а при сопротивлении – она била меня лицом об стол, причитая о моей непокорности.

У меня много причин ненавидеть родителей. И эта одна из немногих.

После занятия спешу вернуться в комнату, чтобы смыть следы позора и привести мысли в порядок. Сейчас они хаотично носятся на полной скорости, втаптывая мою гордость в склизкую и воняющую жижу, накидывая сверху оскорблений. Я сделала недостаточно, надо было игнорировать боль, подниматься на ноги и вести бой до победы. Дригли не самый сложный соперник на моём пути – у него нет техники, скорости, только сила. Как я могла ему проиграть?

По дороге сталкиваюсь с Кристофером Мелроу – другом брата. Они учатся на одном курсе и много времени проводят вместе. По характеру и внешности они больше похожи на родственников, чем я с Геретом. Тёмные волосы, массивная челюсть, высокий рост. Ответственные, серьёзные, целеустремлённые, слишком умные. Своей дотошностью могут нокаутировать противника не хуже, чем физически. А вот отличий между ними мало: Герет кудрявый и предпочитает молчать, когда Кристофер не затыкается и носит прямые, зализанные назад волосы.

– Выглядишь помятой. – Самодовольная улыбка растекается по его лицу, он вальяжно шагает рядом, пружиня на каждом шаге.

– Смотри, как бы тебя не помяли.

– Да, не злись ты. – Он толкает меня локтём в плечо. Задорность на его лице сменяется серьёзность. – Что случилось?

– Не делай вид, что тебя это волнует. – Мне не нравится, когда он проявляет заботу, выполняя функции старшего брата. Он делает это слишком навязчиво и напористо, не принимая отказов и игнорируя советы отправиться в Пустошь. Зачем Герет натравил его на меня?

– Эмирия, один проигрыш не имеет значения – у тебя прекрасный результат, о котором мечтают многие.

– Я – не многие, – стиснув зубы, ускоряю шаг, желая избавиться от Мелроу.

– Злючка. – Брошенное слово в спину, приносит облегчение. Он не собирается идти за мной и вынимать душу, не придётся тратить двадцать минут на споры и пререкания, после которых разойдёмся в разные стороны, оставшись ни с чем.

Зайдя в комнату, понимаю, что злости стало больше. Она каскадами обрушивается на мои мысли со всех сторон, заставляя бултыхаться. Но вместо попыток выбраться отчаянно гребу в эпицентр.

Как я могла проиграть? Столько времени и сил уходит на тренировки, а результата – нет. Как одолеть того, кто сильнее и больше? Мои удары точные, быстрые, но слабые. С таким же успехом я могла погладить Дригли по голове и пожелать приятного вечера.

Руки сжимаются в кулаки, натягивая кожу на костяшках. Хочется перевернуть стол, разбить чашку, наорать на кровать – сделать хоть что-нибудь, чтобы злость вышла наружу и уничтожила кого-то другого, а не меня. Но вместо погрома выдыхаю, подавляя эмоции, пряча их в очередной ящик.

– Успокойся, Эмирия, мы просто будет больше тренироваться и всё получится.

– Говоришь сама с собой, сумасшедшая? – За спиной колокольчиком трещит голос соседки – Кристалл Кэрол. Она проходит в спальню, толкая меня плечом, самодовольно виляя бёдрами. Присаживается на кровать, закидывая ногу на ногу, и отбрасывает чёрные локоны назад, обнажая ключицы. Сегодня на ней фиолетовое атласное платье на тонких бретелях, которое она надет ещё пару раз и отправит пылиться в шкаф к остальным обожаемым тряпкам.

– Лучше с собой, чем углубляться в твоё скудоумие.

– Как твои успехи с элиассами? – Её голос звучит приторно сладко, проявляя дружелюбие, но губы расплываются в ехидной улыбке, а взгляд наполнен высокомерием. Она знает, как я ненавижу свои провалы, а тот факт, что мне не подчинилось ни одно оружие – пробуждает во мне жгучую ненависть к самой себе. Можно быть первым в рейтинге, но если за два года не обзавёлся артефактом – отчислят.

– А как твои? Будешь ждать, когда тебя домой отправят или убьёшь себя сама?

Улыбка сползает с лица, сменяясь опустошением, будто все эмоции покинули её, а на душе воцарилась, сводящая с ума, тишина.

– Скоро ты окажешься на моём месте.

Как она смеет сравнивать нас? Я трачу время на тренировки, учусь, а она заводит сомнительные связи и забивает шкаф ненужными тряпками. Если бы за пропуски не ломали пальцы – она бы не посещала занятия. Мы – разные, и исход наших историй будет разным.

Решив удержаться от комментария, достаю полотенце из шкафа и чистую одежду. Проверяю, что кинжал лежит на месте в дальнем углу под грудой вещей. Но Кристалл не отступает, хочет блеснуть своим умом, надавить на больное:

– Ты высокомерная выскочка – в тебе нет ничего хорошего, и элиассы это чувствуют. Они никогда не выберут тебя. Через год ты сдохнешь, как все остальные. – Каждое слово острой иглой вонзается в сердце, затмевая разум. Жгучие желание заткнуть её на считанные секунду овладевает мной, но этого времени достаточно, чтобы выхватить кинжал и метнуть его в Кэрол. Лезвие вонзается в стену, пролетев в паре миллиметров от её лица.

– Ты больная. – Она вскакивает с кровати, сжимая кулаки. Её голос пронзительным криком наполняет комнату. – Ты могла убить меня.

– Могла, – бесцветным тоном отвечаю я. – И до сих пор могу. Так, что закрой рот и оставь меня в покое.

Её глаза мечутся, а губы дрожат, словно она хотела сказать что-то ещё. Делает шаг на встречу, но замирает с вытянутой рукой, после чего срывается на бег и покидает комнату, хлопнув дверью. Мне требуется пара минут, чтобы успокоиться – ненавижу себя за импульсивность, когда эмоции управляют телом, а разум предательски прячется.

Вытащив кинжал из стены, осторожно протираю его тканью, проверяя целостность лезвия. Мне нравится наблюдать за тем, как металл переливается в солнечных лучах, бросая на стену пятна света. Каждая грань заточена и имеет острое ребро, а рукоять обтянута чёрным, кожаным шнурком. Он нравится мне своей простой и смертельной угрозой, что несёт в себе. Это не витиеватый ножечек для писем, украшенный бессмысленными камня, а оружие для вскрытия глоток.

Убрав кинжал на место, достаю из шкафа полотенце и чистую одежду. Перерыв между занятиями тридцать минут, Кристофер и Кристалл украли у меня половину этого времени, нужно шевелиться, если не хочу опоздать.

Спешно принимаю душ, натягиваю чёрные штаны с высокой талией, в них же заправляю топ на тонких бретелях. Поверх надеваю укороченную толстовку, что прячет только плечи и руки, имеет два ремня, застёгивающихся на талии внахлёст. Высокий ворот прячет шею. Мокрые волосы расчёсываю и убираю в пучок.

Захватив с собой учебник, отправляюсь на занятие, стараясь не думать о том, что произошло на тренировке, но живот продолжает ныть, напоминая о провале. Я не имею права себя жалеть, так мне говорили родители и правила академии, и в какой-то момент их голоса заменил мой собственный. Эта фраза стала частью меня, парадигмой, правилом номер один. Её вдолбили настолько глубоко, что я не в состоянии отыскать истинных своих чувств и порывов. Где настоящая я, а где то, что хотело сделать из меня общество? Меня учили жить с болью, не обращать внимания на синяки, раны, сломанные пальцы, двигаться вперёд и выкладываться на максимум физических возможностей. Беги, пока не потеряешь сознание, дерись, пока не разобьют лицо и не сломают рёбра.

Родители внушили, что жестокость к себе – это нормально, а академия учила быть жестокой с другими. По этой причине здесь разрешены драки, можно избить своего сокурсника до полусмерти и за это ничего не будет. Но если он скончается – тебя отправят следом за ним.

У нас множество законов и правил, за нарушение которых предусмотрена смерть или позорное изгнание семьи в Пустошь, на парящий остров для узников и провинившихся. На него можно сойти, но покинуть – никогда. Его границы окутаны туманом, что сбивает с пути, лишает видимости, и если ты не сорвёшься вниз, то порыв ветра прикончит тебя камнем.

Шепчутся, что там нет растений, животных и единственная пища –родственники. Если повезёт можно найти выживших и съесть их, но пленники бывают редко – вряд ли кто-то дожил.

Вокруг Пустоши ходит много легенд: про старика, что разгоняет туман взмахом руки; про чудовище, рот которого усыпан тремя сотнями острых клыков, расположенных в три ряда. Есть и логичные версии про тайные лаборатории и опыты над пленными, про то, что острова не существует, а заключенных выбрасывают в открытый космос.

Президиум играет нашим воображением, запугивает неизвестностью. Они строят иллюзии вокруг острова, внушая нам, что оказаться на нём страшнее смерти. А люди сами придумывают это «страшнее» и разносят в массы, заражая друг друга страхом, затягивая ошейник беспрекословной верности. Свобода наступит с приходом правды, она подобно свежему ветру, разгонит затхлость лжи, вдохнёт новую надежду и отправит сотни тысяч граждан на встречу со смертью. Когда матери похоронят мужей и детей – никто не найдёт в себе сил осознать, что правда оказалась очередной ложью.

Поэтому я не верю в благость намерений президиума, не верю в то, что наша жизнь может измениться к лучшему. А жертвовать Геретом ради мнимой свободы слишком высокая цена. Хватит и того, что нами уже пожертвовали родители, оставив себе первенцев для продолжения рода.

В детстве я часто мечтала о чуде: как всплывёт факт ошибки и окажется, что я – первая девочка. Меня заберут в другой дом, начнут любить, холить и лелеять, а ухмылка перестанет быть клеймом и предметом ненависти. Представляла, как заведу друзей, как мы будем ходить вместе по красивому саду и разговаривать обо всём. Но время шло, стирая мечту в глупую затею, лишая меня шанса стать счастливой.

Старших брата и сестру не знаю, никогда их не видела. Они жили в другом доме, о них заботились слуги, а родители поочередно навещали их. Возможно, что они уже выросли и завели свои семьи. Будут ли они также относиться к младшим детям или проявят больше милосердия? Нет сомнений в одном: двоих они точно отправят на смерть, а академия продолжит своё существование.

Устроившись в кабинете, бросаю взгляд на стену. Окон здесь нет, как и во всех обучающих классах. Раз в неделю мы выходим во двор, чтобы насладиться природой и солнцем. Это единственный день, когда нет занятий, и есть время на отдых.

– Сегодня мы будем говорить о религии в других государствах. – Тория Фрэбети поднялась со стула, внимательно осматривая студентов. Она была одета в форму, соответствующую своему статусу. Мистер Джингс относился к наставникам, о чём свидетельствовали бордовый цвет и золотистые вышивки. Средними по престижности считались направляющие – они носили сиреневую форму с серебристой вышивкой. А тёмно-серая выдавалась информаторам, подчеркивая низшее положение. Статус преподавателя определялся исходя из важности предметов, которые он вёл. Поэтому на Тории Фрэбети были тёмно-серые брюки и пиджак. Лицо у неё было бледное, худое с ярко выраженными скулами и тёмными кругами под глазами. Рыжие волосы убраны в пучок. Ей не больше двадцати пяти, но надменная строгость делает её старше. – Через полтора месяца состоится экзамен по пройденному материалу. В некоторых государствах религия выступает на одном уровне с аппаратом правления. И если вы не будете в ней разбираться, то вас быстро рассекретят.

– Если мы не будем разбираться – нас не отправят на задание. – Дригли вытянулся на стуле, почти занимая положение лёжа, нагло ухмыляясь, подбадриваемым смехом своих прихвостней. Он всегда таскался с Брэстори и Кермити. Первый был низкого роста с тучным телосложением. Стригся на лысо и придурковато улыбался, обнажая кривые зубы. Второй имел длинные рыжие волосы, что собирал в хвост. И казался таким худым, словно всю еду отдавал дружкам.

– Может быть Вы, мистер, хотите продолжить вместо меня?

– Нет, информатор. – Дригли стушевался под взглядом Фрэбети, выпрямился, пододвинувшись ближе к столу, и уткнулся в учебник.

Усмешка отразилась на моём лице, вырвавшись громким придыханием.

– Или Вы, мисс Силити? – Её взгляд переключился на меня. – Что Вы знаете о религии?