Ведьмин рассвет

Кора теплая.

И под нею чуется сила. Такая… не такая, как там.

Я прижалась к этой коре щекой и застыла. Надолго? Кто его знает. Сила потянулась ко мне, сила обняла меня, теплая, как старое пуховое одеяло. Ласковая.

Странно так…

Лесной народ? Но я человек. Во мне нет ничего иного, отличного… ладно я, я к собственному отражению в зеркале давно привыкла. Но ведь другие-то почувствовали бы? В детском доме. В университете? В конце концов, как-то оно бы проявилось.

Кроме того, что мне в лесу спокойно.

– Семя этого древа мой прапрадед привез с собой, – этот голос вывел меня из задумчивости. И заставил открыть глаза, правда, получилось с трудом.

Я заснула?

Или почти?

– Он взял его с разрешения королевы, которой было проще отпустить его, нежели начинать новую войну, когда эхо старой еще тревожило молодые сердца.

Женщина.

Такая… такая обыкновенная, что я даже разочарование чувствую. Невысокая. Полноватая. Далеко не юная, да и прекрасной её не назовешь. Скорее уж со следами былой красоты.

А про фэйри говорят…

Она усмехнулась и провела ладонью перед лицом, стирая маску.

Говорят.

Пожалуй… правду говорят.

Теперь она стала моложе… или нет? Сложно сказать. Такое вот идеальное лицо, которое пугает этой вот идеальностью. Фарфоровая кожа. Легкий румянец. Четкая линия губ, только цвет их слишком ярок.

– Так лучше?

– Нет, – честно ответила я. – Это ведь тоже маска?

Она пожала плечами. И вернула прежний облик. А вот он как раз настоящий… пожалуй?

– Мой прапрадед принадлежал к королевскому роду и имел право примерить корону из чертополоха. Но он понял, что новая война погубит весь народ. А потому предпочел отступить. Он взял с собой семя дуба. А еще чашу, меч и фиал с кровью той, которая дала начало роду Дану. И отправился за море. А с ним – все те, кто не желал признавать власть Неблагой Королевы.

Ничего не понимаю.

Но слушаю внимательно. Потом разберусь.

– Здесь он заключил договор, обменяв силу и умение свои на эти земли. И они были отданы ему в вечное владение. Тогда-то он и полил землю кровью той, которая дала начало роду Дану, а еще своей. И принес жертву богам, дабы не гневались они на чужаков. А затем вырыл яму, положил в нее семя и врага своего.

Добрые были времена.

Специфические.

– И дар был принят. Три дня прошло, и поднялся священный дуб. А еще через трижды три мой прапрадед снял с него первые листья, чтобы сделать корону. Она до сих пор венчает чело моего сына.

– Я… очень за него рада.

Спросить про имя? Или подождать, пока дама представится? Или вовсе извиниться и уйти? Или не уходить, но поинтересоваться, не знает ли она совершенно случайно моих родственников?

– Ты на него не похожа.

– На кого?

– На моего сына.

– А должна быть? – что-то она мне не нравится. Не внешне, нет, скорее вот ощущение такое, что она меня разглядывает, как…

– Но ты нашла дорогу, и это что-то да значит. Идем, – и развернулась, нисколько не сомневаясь, что я последую за ней.

Я поглядела на дуб.

На красные листья, на кору, по которой пробегали искорки. На Люта.

– Прошу прощения, уважаемая дана, – произнес он и протянул мне руку. А я подошла и взяла, потому что… что-то не хотелось мне идти за этой вот уважаемой даной в неизведаные дали и одной. – Боюсь, я не могу позволить вам…

– Я твоего позволения не спрашиваю, – обернуться она не соизволила. – Оно мне и не нужно.

– Ошибаетесь, – Лют потянул меня. И встал так, что очутился на самой границе круга, а я – за его спиной. – Яна находится под покровительством моей семьи. И я отвечаю за её безопасность.

– Она сама пришла.

– Ей было интересно и только.

– Тропа открылась. Священный дуб признал её.

– И вновь же, это ничего не значит.

Что-то мне чем дальше, тем меньше нравится все это вот.

– Это значит, что в ней кровь моего внука.

– Возможно, – Лют не выпустил моей руки. А я сама вцепилась в его пальцы. – Но вы о том и прежде знали. Однако как-то не спешили сохранить эту кровь.

Молчание.

– Дитя не было признано вашим народом, – спокойно и даже равнодушно продолжил княжич. – А потому сейчас Яна свободна в своем выборе. И если ваш сын желает встретиться с ней, то пусть придет.

– Многое себе позволяешь.

– Не больше, чем вы.

Что-то чем дальше, тем больше мне не нравилось ни происходящее, ни эта вот женщина.

Она сделала шаг.

Прищурилась.

– Не стоит, – сказал Лют. – Вы знаете, что я прав.

Загудели деревья, смыкая ветви, словно желая запереть нас здесь, на поляне. Потянуло силой, живой, но не доброй.

– Уходи, – она смотрела в глаза княжича. – Уходи и я отпущу тебя, памятуя о договоре… я скажу, что ты исполнил свой долг, если тебя это волнует.

– Не это, – Лют выдержал её взгляд. И руку мою не отпустил. – Договор и прочее… это вы с дедом разговаривайте. Яна, тебе тут больше ничего не надо?

Ничего.

Пожалуй.

Я посмотрела на дуб, который стоял, равнодушен к тому, что происходит вокруг, и развернулась. Было опасение, что ударят в спину, что…

Шаг.

И ничего.

Сила вокруг гуляет, пусть чужая, но… не опасная.

– Постой, – этот окрик заставил меня замереть. – Ты ведь пришла. Зачем?

– Сама не знаю, – честно ответила я, обернувшись. – Но не стоит переживать. Я не претендую на вашу корону.

– Корона и не примет того, в ком есть проклятая кровь.

Она, эта женщина, снова была иной. Не человеком, но и не той подавляющей красавицей. Нечто среднее. Нечеловеческое совершенно, но и не настолько чуждое, чтобы это пугало.

– Почему проклятая? – спросила я.

– Тебя только это интересует?

– Не только. Но вы ведь все равно не скажете?

– Разговор?

А глаза у нее разные. Как-то я сразу и не заметила. Разные глаза. Один желтый, что цветы ястребинки, другой – синий, как вода в роднике.

– А я, кажется, вас знаю… – я шагнула к ней. – Только… вы выглядели иначе.

Она чуть склонила голову.

И в движениях её есть нечто донельзя знакомое.

– Поговорим? – спросила она.

Мягко-мягко. Даже с горечью.

И я кивнула.

– Поговорим.

Глава 6

Её звали Мёдб.

И в жилах её текла кровь великой Морриган, королевы Воронов и повелительницы Мечей. Она была не так стара, чтобы помнить прежние времена, но она наизусть заучила все три тысячи семьдесят восемь строф Памяти.

А еще она была хорошей дочерью, почитавшей волю родителей.

И когда вступила в возраст девы, то взошла на ложе мужчины, которого выбрали для нее, ибо он был славен, силен и родовит.

Странно было слушать такое…

Она родила сына.

И села подле ног его, когда сын стал достаточно взрослым, чтобы примерить корону из дубовых листьев и чертополоха. Она была примером для всех.

Живой памятью.

И хранительницей традиций. Ибо традиции – все, что у них осталось.

Традиции.

И кровь, чистота которой была священна.

Вот только…

– Я воспитывала сына так, как воспитывали меня, – Мёдб чувствовала себя виноватой, эта женщина, которая присела на ветвь березы. И дерево с радостью приняло тяжесть её. – Мне казалось, что это – единственно верный путь. Сохранить себя. Народ. Память.

– Я бы поспорил…

Лют так и не оставил нас. И я была ему благодарна, потому что… кошка кошкой, память памятью, а вот как-то не хотелось сгинуть вдруг в глубинах местного леса, если Мёдб решит оставить меня погостить.

На годик-другой.

Или не на годик. В легендах про их умение со временем управляться многое сказано.

– Когда мой сын придет в твой дом спрашивать за свою кровь, тогда и поспоришь, – с легкостью согласилась Мёдб.

А волосы у нее на самом деле не золотые, скорее рыжие, но не яркие, как у оборотней, скорее такого вот приглушенного ржавого цвета, какой случается, когда листья дуба начинают утрачивать исконную зелень.

– Поспорю, – буркнул Лют.

Он держался позади.

– Во многом в том, что случилось, есть моя вина… здесь тихое место. Обжитое давным-давно. Сын мой правит, я же… оказалось, что мне совершенно нечем заняться. Тогда еще и интернета не было.

– А сейчас есть? – удивилась я.

– Конечно. Мы же не совсем дикари. Хотя, конечно, сын был не слишком рад. Сперва. Но оказалось, что с интернетом очень удобно дела вести. Заявки составлять и все такое. Потом он и сам втянулся, пусть даже и ворчит, но я-то знаю, где он вечерами просиживает.

Что-то у меня уши покраснели.

Нет.

Это все-таки коронованная особа, да и дед…

– Воевать ему нравится, хоть и виртуально… клан какой-то собрал… – Мёдб махнула рукой. – Мужские глупости…

– Это не глупости, – Лют почему-то тоже смутился.

И он в он-лайн игрушки режется?

– Я вот переводами занялась. Есть один… человек, который эпосом интересуется. Но многое понимает неверно. Мы с ним переписываемся. Весьма занятно… но это теперь. А раньше… раньше я стала гулять. Сперва по своим землям, потом дальше и дальше. Скучно ведь.

Она словно оправдывалась.

И пальцами разбирала косу.

– Её я встретила в лесу… мы людей не слишком любим, уж извините. Вас много. А нас с каждым годом все меньше становится. Да и память… память у тех, кто с младенчества слышит истории великих войн, крепка.

Вздох.

– Но когда я увидела человеческого детеныша, заблудившегося на болоте, я не смогла уйти. Я вывела её к людям. И потом как-то заглянула проверить. Раз. Другой.

– Кошкой?

– И кошкой в том числе.

– Это как…

– Нет, – сказал Лют. – Оборотни имеют одно обличье. А дети Леса могут принимать любое. Зверя. птицы…

– Далеко не все, но те, в чьей крови жива песня праматери Дану. Сейчас нас таких можно сосчитать по пальцам руки… но да, мне нравилось быть кошкой.

Она потянулась.

И плавно сменила обличье.

Кошка. Та самая. Крупная, пожалуй. Теперь я понимаю, что таких больших кошек не бывает. Трехцветная. И с разноцветными глазами. Рука сама потянулась потрогать.

– Я приглядывала за ней. Смотрела, как она росла… она была сиротой, но с даром. И старая ведьма взяла её в ученицы. Девочка старалась. А мне стало интересно. Я… была еще так молода, когда родился сын. И не королевское это дело, младенца нянчить. А когда он подрос, то с сыном занимался муж, ибо мужчина научит мальчика мужским делам. Других детей у меня не появилось. Не подумай, что я считала девочку своей дочерью. Отнюдь. Она была человеком, а я – из детей Дану. Но я тоже могла её кое-чему научить. Я принесла ей кое-каких трав. Потом показала, как ходить по лесу. Она была умной, и догадалась, кто я.

Это ведь не о моей маме речь?

Нет, конечно. Скорее уж о той, кому принадлежал тот дом.

Барвиниха?

Зато понятно, как она сумела договариваться с этими… лесными людьми.

– Мы стали разговаривать. Она приносила мне книги. У нас были свои. Да и не только. В моем доме неплохая библиотека, но больше классика… а она приносила разные. По анатомии. Фармацевтике. И еще журналы, где писали…

Чего только в журналах не пишут. Я кивала.

– Наверное, нас можно было назвать подругами. Она приходила даже тогда, когда люди вновь изменились. Люди часто меняются. Но это не так и важно. Нам казалось. Она жаловалась на жреца, что тот сделался нетерпим и гневлив, что смущает он прочих речами. Я слушала и тоже жаловалась. На сына, который также сделался нетерпим и гневлив без меры…

Две женщины, пусть одна и королевского рода. А разговоры до боли обыкновенные.

– Что слушать не желает моих советов… хотя, быть может, я чересчур уж настойчиво давала их. Не знаю… знаю, что мне нравились эти наши разговоры. И чай из большого серебряного сосуда. Самовара, – она повторила это слово медленно. – И варенье. Я приносила наши сладости. И мы вместе разбирали травы. А еще я смотрела, как она старится, и понимала, что людям отмерян куда меньший срок. Я даже почти решилась привести её сюда, но опасалась, что сын разгневается. А потом произошло то, что произошло.

Вздох.

И мне заранее неудобно, что я вижу тень этой слабости.

– Когда-то мой сын выбрал себе деву не из числа знатных или сильных, нет, он пошел против слова моего и слова мужа, предпочтя услышать голос сердца, но не разума. Но выбор его, как ни странно, был удачен. Дева дома его подобна ивовой лозе, что склоняется пред ветром, чтобы распрямиться, когда ветер этот стихнет. И плющу, обвивающему нерушимые скалы, укрывающему их от холода и снега. И спустя годы глаза его горят, когда он смотрит на нее… о том знали все. Да и сам он не раз и не два говорил о любви. И внук мой, для которого слово отца было истиной, решил, что поступит также.

– Вот только выбрал он женщину из рода людей? – это Лют сказал почти шепотом.

– Именно, – Мёдб вытащила из волос бледный цветок. – Люди всегда его влекли. А может дело не в них, но в том, что разум ищет познания. А что познавать в доме, где изучен каждый угол? Он и повадился ходить за мной. Я сперва и сама не замечала, потом-то… только просила не показываться в истинном обличье. Он стал соколом.

Финист, чтоб его, ясный…

И дальше понятно.

Встретил матушку. Проникся… хотя вот гляжу на Мёдб, которая в годы свои сохранила красоту, и думаю, что иные-то из племени Дану не хуже. И чем могла привлечь наследного принца простая… кто? Селянка? Дочь священника?

– В её душе горело пламя, – Мёдб глядела на меня снисходительно. – Люди… разные. Но мы видим не лица, нет. Мы видим то, что тут…

Она положила ладонь на грудь.

– И порой видим уродливое, порой – странное… но та дева и вправду была хороша. Она часто заглядывала к моей подруге. Пряталась, как я понимаю. Там-то внук и увидел…

А ведь она мне даже не бабушка.

Прабабушка.

Вот же… столько родни у меня, оказывается. А радости от обретения семьи не чувствую. Совершенно. Наоборот, бежать от них всех хочется.

– Я сперва я не увидела в том дурного. Мне и в голову не могло прийти, что он решиться связать с ней судьбу. Я думала, что это просто игра. Молодость – это молодость. Кровь кипит. И кровь взывает к жизни. Я знала, что они соединили тела, но чтобы он повел её к дубу… чтобы смешал свою кровь с её кровью… и кровь эта оказалась…

– Проклятой? – подсказала я.

А что? Все только о том и твердят.

– Именно.

– Так что с ней не так-то?! – я не выдержала.

– Все так, девочка. Только… кровь твоей матери несла в себе силу иного бога.

– Да, она была дочерью священника…

Мёдб фыркнула совершенно по-кошачьи.

– У вас много жрецов, но далеко не все они отмечены тем, кому служат, – сказала она. – Да и твоя мать, она не приносила клятв, не преклоняла голову пред знаком Его, доброю волей принимая служение.

– Её крестили.

– Над новорожденными произносят много слов, но далеко не все они имеют силу, особенно, когда дитя вырастает и выходит из-под власти родичей. Это сложно. Но поверь, кровь твоей матери она… это как в нашей крови течет сок Прадрева. Ты стояла под сенью дуба, что несет в себе память об этом Прадереве. И наша кровь тоже. Она дает нам силу. Она делает нас тем, кем мы являемся. Так и в ней было то… – Мёдб задумалась. – Наверное, это похоже на то, что вы называете святостью.

Моя мама святая?

Нет, не то.

Я, кажется, понимаю, что она хочет сказать. Но и у меня нет правильных слов, чтобы описать. Не святость. Скорее сила, которая таится в тиши старых намоленных храмов, в глазах праведниках или невзыскательной скромности вещей, родом оттуда, из прошлого, когда боги были близки людям.

И если так…

Нет, совпадение?

Или…

Совпадение.

– Тот, от кого получила она дар, он даже не враг праматери Дану… это как… смешать воду и масло? – Мёдб до сих пор недоумевала, как подобное случилось.

– И это от того, что сила была? – уточнил Лютобор.

– Была. Но иная. Не та, что у моей подруги. Не та, что у тех дочерей рода человеческого, которые называют себя ведьмами.

У мамы не было дара.

Ни крупицы.

Или…

– Сила разная, дитя, – мягко произнесла Мёдб, и в голосе её прозвучали знакомые мурлычущие ноты. – Одна направлена вовне. Она позволяет подчинить травы или вот…

Ладонь раскрылась и на нее села бабочка. Обычная березовая пяденица. Но…

– Тварей больших и малых. Она дает власть.

– А та? Которая… у мамы?

– Свет, – Мёдб поднесла бабочку к губам и резко вдохнула. Губы её сомкнулись, а щеки дернулись.

Это было… странно.

– Свет, горящий в ночи, – она улыбнулась, а я сумела не вздрогнуть. – Вот чем она была. И пусть свет этот незрим был глазами, но его чуяли… и мой внук в том числе. К этому свету стремились, как путники спешат к огню, дабы защитил он их от тех, кто таится во тьме, согрел, сберег.

– Но…

Если стремились, то почему мама осталась одна? И как…

Мёдб поднесла палец к губам.

– Не спеши, дитя… мой сын, узнав о том, что сотворила кровь от крови его, разгневался. И был его гнев столь силен, что отрек он свое дитя от имени, и отсек ветвь его рода, и велел уходить, не оглядываясь, и не возвращаться.

Странно как.

Мне почему-то другой разговор вспоминается. Люди, нелюди… не так уж мы и различны.

– Внук мой тоже оказался горд. И сказал, что если так, то не нужны ему ни отец, ни род, ни само священное древо. И ушел, не взяв с собой ничего.

Дети.

Повзрослевшие телом, но не разумом. Или это я такая, слишком вдруг уж взрослая, понимающая, что в мире большом одной любви, чтобы выжить, не хватит?

– Они были детьми, – повторила Мёдб. – Я пыталась сказать это сыну, но, боюсь, сделала лишь хуже. Он обвинил во всем меня. Сказал, что это я в своем неуемном любопытстве открыла мальчику путь к людям. Будто он когда-то был заперт или запрещен.

Это уже прозвучало раздраженно.

И я почти увидела, как нервно дернулся кошачий хвост.

– Тогда и я, оскорбившись, ушла, решив, что время и тишина остудят гнев моего сына, а в сердце его проснется любовь. Да и… его жена не оставила бы свое дитя без помощи. Но нужно было время.

А времени не было?

– Они остались у моей подруги.

Странно, что Мёдб избегает называть имя этой женщины.

– Она приняла детей в доме своем. И не потребовала платы. И сказала, что так правильно, а я… я тогда не слишком поняла. Я и теперь многого не понимаю в том, что делают люди. Но рада была. Еще она сказала, что мир вовне велик и сложен, и что они не готовы ко встрече с этим миром. Тогда мне показалось, что все… если не наладилось, то почти.

На кончики пальцев её опустилась еще одна бабочка, на сей раз огромная, с черно-желтым узором на крыльях. Бабочка шевелила ногами, тонкими усиками и переползала с пальца на палец. Мёдб следила за ней, застыв.

– Его убили? – нарушила я тишину. – Моего отца?

А ведь все равно, кто-то бы да должен был заметить во мне иную кровь.

– Да, – Мёдб вздрогнула, и бабочка, сорвавшись с пальцев, улетела. Она затрясла крыльями, роняя хлопья чешуек, а потом вовсе сгинула в высоких травах. – Это случилось осенью, поздней, вскоре после ночи больших костров…

Она прикрыла глаза.

– Они жили. Хорошо. Я заглядывала… порой. Когда внук уходил… он слышал лес. И приносил травы. Моя подруга помогала продавать их. Оказалось, что этого довольно, чтобы жить. Они купили животных. Корову… молоко сладкое, – разноцветные глаза чуть прищурились. – Мне нравилось. Мы подружились с той девочкой. Она угощала меня молоком, и я даже подумывала показаться. Теперь мне кажется, что она знала, кто я… какой крови… но молчала. Внук мой был упрям. Как и его отец. Он даже свою мать в дом не пустил, что уж обо мне говорить. Но я помогала, как умела. Я запретила крысам и мышам тревожить этот дом. Я отвела пути хорьков и лис, когда они привезли кур. Я даже сумела сделать так, чтобы странные эти птицы не болели.

Наверное, это было много.

Но…

– И я почуяла, когда свет её души словно бы погас. Тогда и поняла, что случилось-таки невозможное. Масло и кровь смешались.

В одном ребенке?

Во мне?

Я подняла руку. Обыкновенная. Левая, впрочем, тоже. Кожа вон обветрилась и даже жесткая местами. Мелкие царапинки. И ногти пора бы постричь, не говоря уже о маникюре.

– Скажу честно, я не думала, что сие возможно.

– А о чем думали? О том, что избранница вашего внука состарится, умрет, а он вернется к корням священного древа? – раздраженно произнес Лют.

– Людям отмерян малый срок, – Мёдб нисколько не смутилась. – И да, я и сыну так сказала. Зачем убивать первую любовь, если можно просто подождать, когда она умрет сама?

Жутко звучало.

Честно.

И теперь уже я понимала, что все-таки мы разные. Или… нет?

– Но дитя… дитя, в котором соединились несоединимые силы…

Получилось на диво обыкновенным.

Даже обидно.

– Он тоже понял. И обрадовался, мой мальчик.

А она? Мёдб?

Хотя… чего это я. С чего бы ей радоваться, если мое появление однозначно рушило такой замечательный план? Или… не рушило? В конце концов, мама действительно умерла бы раньше отца. А я… меня можно было бы оставить жить среди людей.

– Но свет её становился глуше. День ото дня. Ты забирала его.

– Полегче, – произнес Лют.

– Я не желаю обидеть, тот, чье место в ночи, – Мёдб отвернулась. – Я лишь говорю, что есть. Две силы сошлись в одном теле. И усмирили друг друга. Свет души её матери погасил кипящую кровь Дану. Но и сам был почти истрачен. Только для них это не имело значения. Глупые счастливые дети…

– Как его убили? – задаю я вопрос, правда, не уверена, что так уж желаю знать ответ.

Глава 7

– Вороны рассказали… вороны – мудрые птицы. Но характер у них скверный. Не хотят служить. Приходится договариваться, обещать… но тогда меня нашли вороны. И сказали, что он лежит у старого дуба. Я и сама ощутила, что оборвалась нить, что кто-то ушел. Нас мало. И все мы – дети Дану, слышим друг друга… и тогда горе мое было велико.

Я представляю.

Или… нет, не представляю.

Боюсь даже представить. И не хочу. Потому что… потому что плакать здесь – не время. Не место.

– Но первыми его нашли люди. Они и принесли тело в дом моей подруги. А она позвала того человека, который служит хозяину всех земель людских и носит знак его.

Участкового, надо полагать.

– Он сказал, что моего внука застрелили охотники. В лесу… здесь много охотников было.

Белые пальцы сжимаются в кулак.

И раскрываются.

– В его груди зияли раны. Такие бывают от вашего оружия. Если стрелять в упор…

– Вы не обращались в… – начал было Лют.

Но Мёдб взмахнула когтистой рукой, обрывая слова.

– Это не вернуло бы нам сына. Заяви мы протест, началось бы дознание. Император вынужден был бы прислать сюда своих людей. Они бы стали задавать вопросы… зачем? Мы и так знали, кто это сделал.

В её глазах сгустилась ненависть.

– Тот человек, в крови которого горела та же сила, что и у твоей матери. Тот человек, который приходил к дому нашей подруги и проклинал её. И не только её. Тот человек, чья ненависть была сильнее разума. Он как-то сумел дотянуться до моего внука. Я много думала о том. Мой мальчик был силен и ловок. И никто из людей не одолел бы его в равном бою. Нет… его позвали. Куда-то… зачем-то… а он отправился на встречу. Ему пообещали мир? Пожалуй. И прощение. И признание родом его жены. Нам сложно жить одним. Это вы, люди, можете спрятаться от других и не тяготиться одиночеством.

А вполне себе версия.

И вправду.

Если мой дед сыграл кающегося старика… он, наверное, был не совсем в своем уме, если решился на подобное. Но… он ведь утратил власть. И мечту его разрушили, о поселении староверов, которым бы он мудро управлял. Сперва дочь ускользнула из-под власти, связавшись с тем, кого старик полагал тварями, лишь смерти заслуживавшими. Потом и сын, надежда рода, сбежал.

Жена…

Она давно была сломлена и не тяготилась тем. Младший сын? Ему он наверняка тоже не верил. И искал виноватых. А кого винить, если не нелюдь?

Вот и…

Придумал, что хочет помириться с дочкой. Позвал на разговор, а там…

– Вы ведь сильнее человека. И быстрее, – Лют не спрашивал, утверждал. И Мёдб согласилась:

– Верно. А потому это был подлый удар. Он использовал нечто… нечто такое, что досталось ему в наследство вместе с силой. Нечто, вобравшее в себя его ярость. Нечто, что принадлежало вашему, человеческому Богу. И потому было опасно для моего мальчика.

Мы с Лютобором переглянулись.

Ответ?

Или новый вопрос. Надо… надо обдумать будет. Потом. Позже.

– А когда тот упал, сраженный, его и застрелили.

Мёдб провела пальцами по лицу.

– Я забрала его тело. И унесла к корням Священного древа, там ему место. Я позволила этой девочке идти рядом, ибо её печаль была подобна свету умирающей звезды. И никто-то, даже мой сын, не посмел сказать, что не имеет она права ступить под сень дуба. Она подарила свои слезы. И ушла бы следом, как велит обычай, но…