Заоблачный остров. Фантастическая история из реальной жизни

– Не твоё дело! Четыре!

– А семьсот девяносто два на пятьдесят шесть?!

– Сорок четыре тысячи триста пятьдесят два! Сам считать поучись, халявщик!

– А четыреста триста семьдесят восемь на тридцать два квинтильярда?!

– Чего?!

– Что, цифры кончились?! Так заткнись и слушай, когда с тобой интеллигентный человек разговаривает! Я тебя не боюсь – не надейся! Ни тебя, ни всю вашу олигархическую шоблу. Недолго вам всех мучить осталось! Знаешь, зачем я ночами не спал, недоедал и при лучине писал этот труд?! – Яблочков постучал пальцем по лежавшей на столе книге.

– Знаю! – взвизгнул Профессор, вскакивая. – Вот зачем!

Он обеими руками схватил книгу и с размаху стукнул ей Яблочкова по голове. Заметив, что Профессор собирается повторить удар, Яблочков резко развернулся и бросился бежать, а Профессор, подняв книгу над собой, мчался за ним. Они носились вокруг стола, осыпая друг друга неразборчивыми политическими, экономическими и нецензурными обвинениями. Невероятно, что в этих двух вовсе не молодых людях оказалось столько энергии. Мы едва успевали поворачивать головы, следя за их бешеной гонкой.

Я понял, почему политики так любят вести переговоры именно за круглым столом: вокруг него можно с воплями носиться, не рискуя расшибиться об углы.

– Детский сад! – не веря своим глазам, пробормотал я.

– Аксолотль, – сказал Коля Зверев, – всю жизнь головастик.

Между тем двое великовозрастных аксолотлей носились всё быстрее. Казалось, ещё немного, и они начнут излучать электромагнитные волны.

– Ну, допустим, Яблочков действительно типичный аксолотль, – ответил я, – но Профессор-то… Серьёзный человек, бизнесмен, в летающие острова не верит…

– Профессор-то? Аксолотль. Самый настоящий. Только скрытный. Так старательно корчит из себя взрослого, что иногда безбожно переигрывает. Но тут нашла коса на камень. Яблочков – этот кого угодно выведет на чистую воду. Даже меня!

При этих словах Коля Зверев резко выставил вперёд ногу и тут же спрятал её обратно под стул. Яблочков, описав дугу, совершил жёсткую посадку в метре от того места, где предательская нога прервала его бег. К счастью, на полу был постелен мягкий ковёр. Профессор, не успев затормозить, споткнулся об Яблочкова и повалился на него.

– Ты что! – поразился я.

– Ну, я ведь немножко тоже… – смущённо ответил Коля Зверев.

Профессор между тем зашевелился и приподнялся, осознавая, что с ним произошло.

– Они так убиться могли, – сказал я. – Не дети всё ж таки.

– Кто не дети? – спросил Коля Зверев.

Он прыгнул к Профессору и вырвал у него из рук книгу, которой тот совсем было собрался вновь стукнуть противника. Профессор вскочил.

– А чего он первый обзываться полез! – завопил он, пытаясь дотянуться до книги.

– А ты всё равно провластный олигарх! – продолжал обзываться сидевший на полу Яблочков.

Коля Зверев был на голову выше Профессора. Он держал книгу в вытянутой руке, и Профессор никак не мог до неё допрыгнуть.

– Сделаешь расчёты? – спросил Коля Зверев.

– Да летите вы хоть в Большую Медведицу! Сделаю!

– Честное пионерское?

– Честное пионерское, и чтоб вас там в чёрную дыру засосало!

– Под салютом?

– Моё до вас какое дело?! – кричал Профессор, поднимая над головой руку. – Воспитательница я вам что ли?! Гробьтесь, если вам охота!

– Ладно, – сказал Коля Зверев, отдавая книгу. – Но только один раз.

Профессор шмякнул Яблочкова по голове, внезапно успокоился, положил книгу, тяжело дыша, опустился на стул, порылся в кармане, достал упаковку валидола и сунул таблетку под язык.

– Озверевшее быдло! – хныкал Яблочков, явно не ожидавший от Коли Зверева таких предательских действий. – Вам что, удовольствие доставляет измываться над тем, кто интеллектуально выше вас?

– Доставляет, – ответил Коля Зверев. – Ты даже представить себе не можешь, какое это удовольствие.

Он взял с кресла подушку и со всего размаха хлопнул ей Яблочкова по голове.

Под хныканье и суицидальные угрозы интеллектуального исполина Профессор отдышался, рассосал таблетку и сказал:

– У меня внизу стоит модель железной дороги. Большая. Одних только стрелок под сотню. Сам собрал. Её ещё никто не видел. Хотите, покажу?

Железная дорога была грандиозная. Она занимала целую комнату, которую Профессор запирал на ключ – сюда он не пускал даже своих домашних. Он не знал, что играть в железную дорогу гораздо интереснее в компании.

Забыв о времени, мы собирали составы, гоняли их от станции к станции и устраивали аварии. Только донёсшееся с террасы громкое зевание динозавра – единственного из нас, кого не заинтересовала железная дорога – напомнило нам, что уже начался понедельник и нам пора по домам.

Была уже поздняя ночь. Мы не торопились. Динозавр слегка шевелил осиными крыльями. Сверху спальный район со своими прямыми улицами и прямоугольниками домов напоминал электронную печатную плату. Укрытый темнотой, местами нарушавшейся неярким светом фонарей и фар случайных машин, он казался таинственным и полным загадок.

– Надеюсь, теперь Яблочков бросит писать так многословно, – сказал Коля Зверев. – Чем толще книга, тем больше читателю хочется стукнуть ей автора по голове.

– Думаешь, теперь Профессор сделает расчёты? – спросил я.

– Точно сделает, – отвечал Коля Зверев. – Он человек слова. Раз обещал, значит сделает.

– Мне показалось, что он за нас беспокоится. Случится с нами что – он себя потом виноватым будет чувствовать.

Коля Зверев еле заметно дёрнул плечами:

– Вряд ли он такой сентиментальный – как-никак в девяностые богатым стал. Да и что с нами по его вине может случиться? Он ведь ошибок не делает.

– Что же он именно сейчас стал отказываться? Раньше ведь рассчитал для Дурабума и магнит, и летающий остров.

На этот раз Коля Зверев пожал плечами уже заметно:

– Не знаю. Человек не машина, при одних и тех же обстоятельствах может повести себя по-разному. Может, он с тех пор кому-то проболтался, его на смех подняли, а он мнительный и очень дорожит своей тайной аксолотля: хочет, чтобы его все считали взрослым и солидным. Вот и упёрся так, что без Яблочкова с места не сдвинешь.

– С Яблочковым нехорошо получилось, – сказал я. – Теперь мы от него не отделаемся – придётся с собой брать.

– Ну уж в этом ты тоже виноват! – ответил Коля Зверев. – Мы и не хотели. Думали, что ты какой-нибудь свежий довод найдёшь, а ты? Машину на магните и остров на аэростате показывать стал! Думал, Профессор всего этого раньше не видел? Никто своим глазам не верит, когда ему показывают то, чего быть не может.

– Ну, ты тоже не лучше придумал, – возразил я. – Что за чушь такая про CNN и про Илона Маска? Ты думал, что он в это поверит?

– Мог поверить, – неохотно ответил Коля Зверев. – Ты не представляешь, в чём можно убедить людей, если сослаться на авторитеты и на международный опыт. Совсем недавно наша фирма, например, пустила в интернете слух, что весь мир отказывается от подземных переходов и заменяет их на зебру со светофорами. Научно, дескать, доказано, что так удобнее и безопаснее. И что думаешь? Ещё как поверили! Сразу и эксперты нашлись, которые доказали, что подземные переходы и права человека нарушают, и мешают дорожному движению, выяснилось, каким злодеям выгодно скрывать от народа правду. Убедить людей можно в чём угодно. Докажем, например, что никчёмный сарай, мешающий строительству дороги, – бесценный шедевр архитектуры, и за него вступятся даже те, кому эта дорога позарез нужна. А уж в таких делах, как, скажем, наука, природа или здоровье…

– Но на Профессора это не очень-то подействовало, – перебил я.

– Не подействовало, – согласился Коля Зверев. – Убедить всех проще, чем кого-то одного. На самом деле всегда остаются такие, кого убедить не удалось, но стоит им подать голос, как на них сразу накидываются все убеждённые, так что их голос никто не слышит. А Профессор – умный человек, его так просто не убедить. Аристотель учил, что убедить кого-то можно с помощью логики, примеров или личности убеждающего. Первые два способа не помогли, вот и пришлось Яблочкова подключать. Не было другого выбора. Если бы мы Профессора не переубедили, пришлось бы Дурабуму самому всё рассчитывать, а он если что-то делает руками, всё всегда получается, но если считать возьмётся, то обязательно где-нибудь плюс с минусом перепутает, и мы вместо Луны полетим к центру Земли, а нам туда не надо.

– Есть вещи и похуже, – возразил я. – Психологическая совместимость в космической экспедиции – это же очень важно. А там, где Яблочков, никакой психологической совместимости быть не может.

– Ну это уж ты загнул: «космическая экспедиция»! Там десяток институтов участвует, тысячи людей – они серьёзным делом занимаются: многолетними научными исследованиями. А мы просто слетаем на Луну, сделаем селфи и обратно. У нас на большее и времени ни у кого нет. А Яблочков пусть ищет свою «нормальную планету» – ему не до нас будет. И если вдруг на нас враги нападут – пообщаются с Яблочковым и побегут с поднятыми руками к космическому прокурору проситься в тюрьму с самыми толстыми стенами и самыми крепкими решётками, чтобы Яблочков не смог до них добраться. Он из нас всех самый боевой.

Слушая Колю Зверева, я удивлялся тому, что ещё утром я не верил в наш космический проект, а сейчас говорил о нём как о решённом деле. Неужели это тоже из-за Яблочкова?

Пожалуй, тут стоит описать его судьбу после школы, как он сам мне рассказывал.

В институт его долго не принимали. Совершенно секретная директива, запрещавшая принимать Яблочкова во все вузы страны, была подписана на самом верху, и о ней знали все приёмные комиссии. На экзаменах ему всегда подсовывали билеты, к которым он не готовился, и задавали вопросы, ответы на которые он не знал. Наконец, благодаря родителям, «путём взяток и подлогов – по-другому это у нас не делается» он угодил в какой-то захудалый институт, где полные идиоты учили его не тому и неправильно, а Яблочков из-за своего инакомыслия не смог сдать ни один экзамен. По команде из Москвы его отчислили якобы за неуспеваемость.

Незаконченное высшее образование позволило устроиться на работу в какой-то НИИ, где он ничего не делал, получая за это оскорбительно низкую зарплату.

Во время Перестройки Яблочков бросил решительный вызов власти: он читал оппозиционные газеты, смотрел демократические телепередачи, рисовал плакаты и ходил на митинги. В результате власть пала, НИИ закрылся, работы не стало, а найти новую Яблочкову не дали.

Он несколько раз женился. Но встретить женщину, в полной мере отвечавшую его интеллектуальным потребностям, так и не смог. Он был идеальным мужем: уважал право жены на труд и считал в порядке вещей, если в семье зарабатывает жена, но жёны ему попадались отсталые, меркантильные, взгляды Яблочкова они не разделяли и все чего-то от него хотели.

После очередного развода он решил, «взяв в руки единственный чемодан, отряхнуть с ног прах» и уехал за границу. Там он не чурался никакой работы: «лучше мыть полы и посуду в цивилизованной стране, чем зарабатывать миллионы в России». Миллионы он, правда, никогда не зарабатывал, но и полы с посудой мыть не умел, и через пару лет Яблочкова одолела такая ностальгия, что пришлось вернуться. Его, конечно, умоляли остаться, предлагали большие деньги и высокую должность, но он всё равно вернулся с четырьмя чемоданами, набитыми всяким добром, которого, как оказалось, и в России было с избытком, так что всё пришлось выбросить.

Вернувшись, он ушёл во внутреннюю эмиграцию. Там его и застало сообщение от Коли Зверева, что мы собираемся снова лететь в космос, надо только уговорить Профессора, и Яблочков, прервав вынужденное одиночество, все силы положил на то, чтобы открыть нам путь к свободе, подальше от этой постылой и безнадёжной планеты.

Что было дальше – вы уже знаете.

Я попрощался с Колей Зверевым на подоконнике моей квартиры, когда уже начинало рассветать. Воскресенье, сделавшее меня другим человеком, закончилось, и скоро надо было вставать. Но перспектива пойти на работу невыспавшимся меня не пугала.

Человека, у которого есть мечта, вообще ничто не пугает.

Магнит внутреннего сгорания

Ранним воскресным утром мы пили кофе с булочками на террасе профессорской квартиры и любовались просыпающимся городом.

– Странно, что ты только сейчас решил полететь на Луну, – сказал я Дурабуму. – Мы ведь об этом ещё в детстве мечтали.

Он опустил глаза, дуя в чашку, и смущённо сказал:

– Ну, ты понимаешь, я же взрослый стал, а летать на Луну – это не серьёзно, никто из взрослых так не делал. Потом ещё и семья, работа, повседневка заедала. И всё казалось, успеется, времени много, вся жизнь впереди. А теперь вот всё больше понимаю, что жизнь впереди не вся и успеется только то, на что хватит времени, а времени не так уж много – надо сейчас браться за дело, чтобы когда-то успеть.

– Уходит время, – согласился я. – На днях еду в метро, держусь за поручень, а передо мной девушка сидит – молодая такая, красивая. И всё на меня косится, будто сказать что-то хочет. Ну, понятное, думаю, дело: не первый раз девушки на меня засматриваются. Надо, думаю, познакомиться, пригласить куда-нибудь. Пока я об этом думал, проехали пару остановок, она всё это время на меня украдкой взглядывала и сразу глаза отводила. Вдруг автобус тряхнуло – я едва на ногах устоял, но всё-таки не упал. И тут девушка встаёт и говорит мне: «Садитесь, дедушка». Я-то считал себя таким же молодым, каким всегда был, а вдруг оказывается, что и у меня тоже возраст.

– Дело не в возрасте, – утешил меня Профессор. – Я своим возрастом доволен и моложе быть не хочу. Не хватало мне только заново всего добиваться и доказывать, что я не сопляк какой-нибудь, тоже заслуживаю уважения, и со мной нужно считаться. А девушка тебя не из-за возраста пожалела: просто стыдно уже, дожив до седин, ездить на метро.

– Ну, это ты брось, – ленивым голосом не согласился Коля Зверев. – Метро – дело удобное, если не набито. Сидишь себе, читаешь книжку и не надо баранку крутить и за светофорами следить или детьми, что на дорогу выбегают. Это как машина с собственным шофёром, и машина эта побольше твоей будет. Если бы у меня не было динозавра, я бы тоже только на метро ездил.

Мы все посмотрели на лежавшего рядом с Колей Зверевым динозавра. Тот поджал хвост и лапы, смущённый таким вниманием. Профессор скептически хмыкнул: он всё ещё не мог относиться к доисторическому птицеящеру с осиными крыльями как к чему-то настоящему, достойному взгляда. Почувствовав это, динозавр сжался ещё больше.

– Человек, которому не повезло иметь совесть, талант и интеллект, никогда не сможет заработать на машину, – печально произнёс Яблочков и, выдержав трагическую паузу, добавил: – На этой планете.

– Всё-таки я хотел полететь в космос, – вдруг вспомнил Дурабум. – Но думал, что все туда и так летать будут. А теперь вижу, что не доживу до этого. Надо, значит, самому.

Профессор насмешливо взглянул на погрустневшего Дурабума и сказал:

– Всё ещё веришь в яблони на Марсе? Брось! Ни на что негодных мест и на Земле хватает. Ничего мы в космосе не потеряли, и искать там нечего.

– Если не будем искать, то ничего и не найдём, – ответил Дурабум. – А потеряли мы там свою детскую мечту. Ну, ты понимаешь, когда-то мы хотели стать космонавтами, радоваться новым открытиям, летать в города, построенные на других планетах, и искать там на ночном небе далёкую Землю. И яблоки с Марса поесть мечтали. А теперь о чём мечтать? О новом смартфоне? А про что я буду по нему разговаривать, если вокруг ничего не происходит?

– Так уж и ничего? – усмехнулся Профессор. – Уж за наш-то век в мире много всего случилось.

– Ничего, – настойчиво повторил Дурабум. – Ну, ты понимаешь, Профессор, полетел первый спутник, четырёх лет не прошло, а в космос уже полетел человек, а всего через восемь лет люди высадились на Луну. Если бы так продолжали, то сейчас бы уж точно на Марс школьные экскурсии летали и привозили обратно марсианские яблоки. Но тогда на этом всё закончилось, и мы зря мечтали о продолжении. Мы забыли про космос, он снова стал далёким и недоступным. Люди ходили по Луне ещё до нашего рождения. А при нашей жизни никогда.

– Тебя это удивляет? – с иронической усмешкой сказал Яблочков. – Если б всем можно было улетать в космос, то кто бы после этого на Земле остался?! Наверху об этом подумали и прикрыли это дело.

Профессор с раздражением посмотрел на Яблочкова, заглянул в пустую кофейную чашечку, хлопнул руками по коленям и встал из-за стола.

– Ладно, – сказал он, – хватит трепаться. Займёмся вашими детскими мечтами, раз уж собрались.

Мы перешли в гостиную. Когда Профессор проходил мимо динозавра, он протянул к нему руку, но не наклонился, а динозавр голову не поднял и остался непоглаженным. Возможно, мне это только показалось.

В гостиной всё уже было подготовлено для проведения фантастических расчётов будущего полёта. На круглом столе лежали сложенные в аккуратную стопку листы клетчатой бумаги, рядом из плоской коробки торчали острия готовых к делу разноцветных карандашей, но там не было ни компьютера, ни калькулятора, ни даже счётов или логарифмической линейки. Когда я сказал об этом, Профессор лишь коротко усмехнулся.

– Хожу я пока без костылей, – сказал он, – чтобы думать и считать, мне дополнительные приспособления тоже пока не нужны.

Он сел за стол, вытянул руки и размял пальцы как пианист перед выступлением.

– Ну, – обратился он к Дурабуму, – излагай свою детскую мечту.

Дурабум поспешно подсел к нему, дрожащей от волнения рукой положил перед собой чистый лист и сбивчиво принялся рассказывать, рисуя при этом корявые картинки, суетясь и ломая кончики карандашей:

– Сначала я подниму участок на аэростате на максимально возможную высоту. Там я включу магнит внутреннего сгорания, оттолкнусь от магнитного поля Земли, выйду на орбиту, выключу магнит и стану вращаться по инерции. Повращаюсь, пока Луна не окажется прямо перед нами, снова включу магнит, разовью вторую космическую скорость и полечу к Луне. Пролетая мимо неё, маневровыми двигателями выведу корабль на орбиту. Облечу пару раз, теряя высоту, и прилунюсь.

Профессор взял у Дурабума его чертёж, больше похожий на детский рисунок, повертел его, рассматривая с разных сторон, и сказал мне:

– Вот ты спрашивал про компьютер. А можешь вообразить компьютер, рассчитывающий такую чушь? Это машина рациональная, ей не объяснить, что такое детская мечта, потому что компьютер никогда не был ребёнком и мечтать не может. А я могу рассуждать как Дурабум, хоть и знаю, что это всё чушь. А раз могу рассуждать, то, значит, и рассчитать смогу.

Он положил перед собой рисунок, взял из пачки лист бумаги, проверил пальцем остроту кончика карандаша и приступил к расчёту.

Мы стояли вокруг и наблюдали. Обитатели подводного мира прильнули к стёклам своих аквариумов. Динозавр воспользовался тем, что про него забыли, сперва осторожно высунул голову из-за двери террасы, а потом, осмелев, заполз в гостиную. Все напряжённо следили за невиданным явлением: Профессор производил расчёт детской мечты.

Невозможно описать словами эту вычислительную феерию. Тот, кто не видел, как считает Профессор, никогда не сможет это себе представить. Ошибаются те, кто думает, что математика скучная и не зрелищная наука. Просто мы помним её со школы по унылым задачам из учебника, но разве тот, кто знает музыку по ученическим гаммам, может представить себе игру виртуоза?!

Профессор залихватски чертил, размашисто писал, играл цифрами, колдовал формулами, жонглировал уравнениями. Цифры, переменные, латинские и греческие буквы, косинусы и логарифмы, вылетая из-под его карандаша, неслись в таком вихре, что голова кружилась даже у динозавра.

Даже Яблочков зааплодировал, когда Профессор сходу взял тройной интеграл по замкнутому контуру, который каждый из нас посчитал бы неберущимся. Угри в аквариуме завязались узлом от одного вида системы параболических дифференциальных уравнений в частных производных, которую Профессор за минуту разделал так, что только корни засверкали. Комплексные числа он возводил в такие степени, что космические дали переставали казаться недостижимыми даже для самых водоплавающих скептиков, а Луна показалась не дальше соседнего гастронома, когда квадратные матрицы образовали коммутативное кольцо, изоморфное кольцу эндоморфизмов свободного модуля, а Профессор, нисколько не смутившись, вычислил по обычной формуле их определители и одним махом обратил все матрицы методом Жордана – Гаусса.

Клетчатые листы мелькали один за другим, мы едва успевали точить карандаши. На наших глазах наивная и бесплотная фантазия в сбивчивом исполнении Дурабума превращалась в стройные ряды цифр и формул, надёжных, будто закованных в железо, неколебимых, как фаланга древних воинов.

Захваченные математическим вихрем и унесённые им в страну детских грёз, мы не заметили, как прошло время обеда. Листы, исписанные Профессором при свете дня, предстали перед нами в окончательном виде только при электрическом свете вечера.

Под наши аплодисменты Профессор вручил Дурабуму толстую пачку своих трудов. Мы подхватили Профессора и стали качать. Подбросив его несколько раз, мы подвергли той же почести и Дурабума – авансом за то, что он воплотит сегодняшние расчёты в будущий космический полёт.

– И всё-таки занялись бы уж вы лучше делом! – пожурил нас напоследок Профессор.

– Так ведь это настоящее дело и есть, – возразил ему Дурабум. – Видел бы ты себя сейчас со стороны! Разве ты чувствуешь такое вдохновение, когда зарабатываешь деньги?

– Играть весело, – признался Профессор. – Но жизнь не игра.

Всякий знает, что на подготовку космического полёта требуется очень много времени. В детстве мы готовились дня два – для детей это долгий срок, но не для взрослых.

Дети ещё не знают, что возможно, а что нет, что нужно, а что бесполезно – тропинки для них ещё не протоптаны, и они могут пойти по чистому полю куда захотят. Взрослые ходят по известным им дорогам, а других путей для них как бы и не существует.

Представьте себе старый заброшенный дом, в котором лежит древний клад. Дети обязательно заберутся туда и его найдут, но не поймут, что это такое, и родителям не расскажут, чтобы те не заругались. Взрослые бы поняли, но они в этот дом не полезут и клад не найдут – взрослые ведь не занимаются такой ерундой. В результате дом снесут, и сокровище пропадёт. Мир вокруг нас полон таких сокровищ, но взрослые их не замечают, а дети не знают, что с ними делать.

Взрослые всё усложняют: для нас создание космического корабля оказалось таким трудным делом, что даже всего хлама, какой Дурабум носил в карманах и копил в своём глупом заоблачном доме, было недостаточно. Вдруг выяснилось, что нам понадобятся деньги, и немалые – а в детстве мы без них обошлись. Я, Дурабум и Коля Зверев отдали все наши сбережения, но этого оказалось мало. Яблочков сказал, что мы должны быть ему благодарны уже за то, что он с нас не требует компенсации за тысячелетия страданий и унижений, которым такие, как мы, подвергали таких, как он, и нам пришлось с благодарностью отказаться от его помощи.

Дурабум собрался делить наши деньги на ноль, но, когда мы сказали об этом Профессору, тот возмутился и запретил заниматься математическим беспределом. Он основал благотворительный фонд по поддержанию интереса к космическим полётам, выделил нам крупный грант и так ловко списал расходы с налогов, что ещё и остался в выигрыше. Если бы космические исследования велись так же ловко, как финансовые дела Профессора, Марс был бы уже цветущим садом!

Каждые выходные ко мне прилетал Коля Зверев, и мы, оседлав летающего динозавра, мчались на заоблачный участок, которому предстояло стать нашим космическим кораблём.

Мы укрепили и герметизировали купол. Он больше не мог складываться, его форма изменилась: он по-прежнему был похож на яйцо, но теперь оно было повёрнуто не вбок – по ветру, а вверх, что придавало заоблачному острову больше сходства с ракетой. Лёгкий пластик мы заменили на пуленепробиваемые стёкла. Их много скопилось на автосервисе: в девяностые годы они пользовались популярностью, а потом их покупать перестали.

У купола появились герметично закрываемые ворота, за которыми Дурабум обустроил шлюзовую камеру, чтобы можно было выходить из космического корабля и потом возвращаться в него. Пока мы оставались на Земле, ворота шлюза были открыты с обеих сторон – автомобиль Дурабума и динозавр Коли Зверева свободно через них пролетали.

Мы основательно закрепили всё, что могло двигаться. Тряска нам предстояла большая, и то, что не было закреплено, могло разлететься по острову, ломая всё на пути. При разгоне космического корабля все предметы становятся тяжёлыми и летают с такой скоростью, что даже муха может сбить человека с ног. К счастью, мухи не водятся на такой высоте, и на острове их не было, а то и их пришлось бы приколачивать гвоздями. В невесомости не хотелось бы летать среди рассыпавшихся и разлетевшихся по всему кораблю болтов и гаек – их надо было собрать, разложить по коробочкам и коробочки привинтить или приклеить.