Роковой год цесаревича Николая

А еще был шикарный бал в отеле германского посольства на Большой Морской. У Вердера собрался весь Петербург! Даже Папа согласился приехать. Ники до двух часов ночи танцевал с самыми красивыми дамами: графиней Шуваловой в платье трудно уловимого цвета «электрик» с голубой перевязью; графиней Родигер в платье из белого газа, отделанного лентами «омбре», и бриллиантами в прическе; графиней Гейден в платье из шелка светлой стали с античными кружевами, дополненными цветами фиалки… Папа, конечно, не танцевал, играл в соседней комнате в винт со своими занудными министрами, а Мама исполнила кадриль с германским послом, мазурку – с австрийским, а потом Ники так увлекся своими нарядными партнершами, что про родителей совершенно забыл.

Но самый лучший бал этого сезона – костюмированный! – дал граф Шереметев двадцать первого февраля.

– Ребята, ребята, – твердил Ники за пару недель до этого грандиозного события, – я в полном отчаянии! Как? Как нарядиться? Вот вопрос, который не дает мне спать по ночам! Идеи есть?

Ксения и Сандро сидели у цесаревича в кабинете, призванные на особо важное совещание. Эти трое всегда были дружны, но после недавней помолвки стали и вовсе неразлучны.

В кабинете было четыре удобных стула – тяжелых, резных, крытых зеленым сафьяном. Рабочее кресло цесаревича удивляло невиданной конструкцией – мебельный мастер Стремборг спрятал в толстой дубовой ножке винт-стержень и рессоры из пары стальных полос, благодаря чему Ники мог крутиться на сиденье и задорно раскачиваться туда-сюда.

Однако молодежь, вместо того чтобы восседать на византийской мебели, устроилась на полу возле уютного камина. Сандро нежно обнимал Ксению, влюбленные то и дело принимались целоваться, не стесняясь брата, да Ники был только рад за них и снисходительно улыбался, глядя на эту счастливую парочку.

Однако проблема грядущего костюмированного бала требовала решения!

Ники, ловко управляясь с кочергой, закопал поглубже в угли три картофелины и принялся перечислять, загибая пальцы:

– Мушкетером я был в восемьдесят восьмом, Онегиным – в девяностом. Сейчас можно было бы представиться Дюрером, мы с ним похожи, как две капли воды, вы видели его автопортреты? Но Костя уже зарезервировал для себя Борджиа, значит, европейское средневековье отпадает… Разве что в греческом стиле что-нибудь? Пойдет мне туника? Подумываю нарядиться Аполлоном, покровителем искусств. Я читал, что у него тоже зеленые глаза, как у меня. Осталось только раздобыть где-то кифару, серебряный лук и золотые стрелы… Ах да, и еще обязательно сандалии со шнуровкой. И лавровый венок, конечно…

– Почему бы тебе не стать фараоном? – предложил Сандро, кивая на двух миниатюрных нефритовых сфинксов, стороживших рабочий стол цесаревича. – Ты же любишь все восточное.

– Громадный золотой воротник и набедренная повязка? – задумался Ники. – Интересно!

– Нет, мальчики, все ваши предложения просто глупые, – вмешалась Ксения, подкалывая прическу. – Во-первых, картошку пора доставать из камина, а то останемся голодными. Во-вторых, Ники, ты что, всерьез хочешь щеголять перед всеми голыми коленками? Русской зимой! Ну, знаете… У меня есть идея получше. Я сейчас!

Пока Ники с Сандро, обжигая пальцы, вытаскивали из огня картофель и раскладывали добычу на изумительном серебряном блюде в форме чайного листа, которое цесаревичу подарили в китайском Ханькоу при осмотре фабрики кирпичного чая, Ксения сбегала в свои комнаты и вернулась с солидным фолиантом в темно-синем кожаном переплете:

– Вот, Ники, твое спасение! Признайтесь, мальчишки, вы ведь не следите за модными тенденциями, правда? Утром и вечером – в мундире, как вот эта картошка. А я не так давно побывала на одной замечательной выставке в Николаевском дворце – оттуда и этот каталог. Перед вами, господа, сто страниц потрясающих идей для костюмированного бала!

Ники, отряхнув руки, бережно раскрыл книгу. Замелькали перед ним кафтаны, полукафтанчики, сарафаны, сорочки, шубейки, душегрейки, епанечки, кички с сороками и позатыльниками, ленты с подвесом, повойники, девичьи венцы, кокошники, унизанные жемчугом и украшенные перламутром…

– Наталья Леонидовна Шабельская колесит по всей России, собирает коллекцию исторических костюмов – уже четыре тысячи предметов набрала! – с восхищением сообщила Ксения. – В Москве у нее свой «Музей старины». А позируют для каталога ее дочери. Посмотрите, как им идут сарафаны!

– Но тут одни женские наряды, – разочарованно сказал цесаревич, листая иллюстрации, аккуратно раскрашенные акварелью.

– Это же просто для вдохновения! – воскликнула Ксения. – Давайте втроем оденемся в старорусском стиле! Я буду боярышней в кокошнике, Сандро – стрельцом, или даже стрелецким головой, а Ники – может, ты царем Алексеем Михайловичем нарядишься?

– Ни в коем случае! – запротестовал цесаревич. – Не хочу я быть царем. Лучше… О, знаю! Сокольничим, конечно! Обожаю охоту.

И закипела работа во всех петербургских мастерских. Одежду друзья заказали у костюмера Мариинского театра Пипара, головные уборы – у Бруно, перчатки – у Прогге, сапоги – у поставщика императорских театров Левштедта.

Ники буквально разрывался между полком, Матильдой и подготовкой к шереметевскому балу. На рабочем столе цесаревича творился хаос: тактические задания, которые Ники сочинял для своего батальона с целью экзаменовки гвардейцев, перемешались с эскизами костюма сокольничего. Цесаревич, получивший неплохое художественное образование, собственноручно набросал для костюмеров бархатную шапку с меховой опушкой, алый бархатный кафтан со стоячим воротником и двуглавыми орлами на груди и на спине, нарядные нарукавники с бахромой, расшитые золотыми соколами. Уже через несколько дней пошли первые примерки, и наконец, заветный день наступил.

Успех был оглушительным! Остальные гости Шереметева, одетые кто ветхозаветной Юдифью, кто королевой Марго в гофрированном воротнике, кто крестоносцем в белой рясе и кольчуге, в завистью рассматривали славянские костюмы великолепной троицы. Костя был хорош в широкополой шляпе с пером, но даже он сказал, что когда-нибудь нужно устроить общий костюмированный бал в древнерусском стиле – и все живо поддержали это предложение. На следующий день газеты назвали костюмы Ники, Ксении и Сандро «восхитительными» и «живописными». Наряды даже затмили главное событие вечера: эффектную постановку в честь масленицы.

Сначала все ждали прибытия императорской четы, скрашивая ожидание танцами и тончайшими блинами с осетровой икрой, малосольной сельдью, сметаной, грибами, медом, топленым маслом, вареньем из апельсинов, выращенных в личном оранжерее графа… Икру и соленую рыбу Ники терпеть не мог еще со времен своей поездки по Дальнему Востоку, где его только этим и угощали, поэтому налегал в основном на сладкие начинки.

В половину одиннадцатого в Шереметевском дворце раздался трубный глас, распахнулись золоченые двери и в Бальный зал вступили царь с царицей.

Отец был в простом кавалергардском мундире, но казался оживленным и даже румяным. У Ники сжалось сердце – как счастлив он был видеть Папа в добром здравии! Мама в этот раз тоже отказалась наряжаться в карнавальный костюм, поскольку хотела похвастаться перед всеми обновкой – умопомрачительным зимним платьем из темно-красного вельвета со вставками из золотой парчи. Очередной шедевр парижского кудесника Уорта! Императрица Мария Фёдоровна, с ее великолепной фигурой, безупречным вкусом и умением подать себя, была любимой клиенткой капризного кутюрье.

Граф Шереметев ударил тростью в пол, и в те же двери забежали самые настоящие бурые медведи, запряженные в сани. Аристократы ахнули: «Шикарная аллегория масленицы!» – и шумно зааплодировали, приведя медведей в беспокойство. Позади саней шел хор и распевал народные масленичные песни. Ники мгновенно сориентировался – слова ему были хорошо знакомы – и громко подхватил хорошо поставленным баритоном:

Масляница, обманщица;

Обманула, провела,

За заулочек завела,

Дала редьки хвост

На великий пост.

Гости пришли в полный восторг: «Браво! В русском костюме – русские песни!» Цесаревич самодовольно раскланивался на все стороны.

После ужина родители уехали, Ники же остался и плясал до изнеможения, а потом простывал за несколькими стаканами шампанского до половины пятого утра.

Веселые февральские дни сгорали один за другим, как бенгальские огни, и лишь однажды эта радостная карусель на мгновение остановилась. В конце месяца в Петербург прибыл дядя Сергей – муж Эллы, московский генерал-губернатор и младший брат Папа. С Ники великий князь перекинулся буквально парой слов – передал приветы от тетеньки и, с многозначительной улыбкой, от «милой Пелли», из-за чего настроение у цесаревича резко испортилось, – а потом надолго закрылся в кабинете с императором.

Ники, конечно, не собирался подслушивать, но Папа так кричал на дядю Сергея, что отзвуки его разгневанного баса доносились даже до спальни цесаревича: «Перестань разыгрывать царя! Устроил себе великое княжество московское! Мне все на тебя жалуются – что это ты удумал, отдельно взятый феодализм в моем государстве хочешь устроить? Ты не удельный князь, заруби себе это на носу, братец!» Дядя слабо возражал, но Папа его не слушал, продолжал бушевать: «Может, ты еще и валюту свою в Москве введешь, со своим красивым профилем на монетках? Может, посла к тебе в Кремль от моей империи отправить? Заигрался, Сергей, заигрался!»

Потом отец немного успокоился, крики прекратились и Ники заснул.

Зимний сезон канул в вечность.

Март

1 МАРТА

Петербург

Смутное беспокойство охватило всю семью с самого утра.

Ники, пытаясь отвлечься от гнетущей тревоги, запустил было на эольене «Лунную сонату», но почти сразу выключил. Сердце и без того разрывалось на части – как от бомбы террориста…

Первое марта тысяча восемьсот восемьдесят первого. Тринадцать лет назад. Ники бежал по мраморным ступеням Зимнего, стараясь не наступать в большие пятна черной крови.

Дедушка лежал в кабинете, на диване у окна. Смотреть на него было невозможно. Любимый, добрый, ласковый Анпапа умирал в тяжелой агонии от бесчисленных ран. Вокруг толпились люди. Все что-то говорили и плакали. Княгиня Юрьевская упала на колени возле Анпапа и исступленно целовала его окровавленные пальцы, крича: «Саша! Саша!» Отец стоял у окна, закрыв лицо руками.

У Ники кружилась голова от ужаса, духоты и тошнотворных запахов. Сандро, которого тоже привели попрощаться с дедушкой, взял кузена за руку. Ники крепко вцепился в узкую ладонь друга. Стало чуть полегче.

Через сорок пять минут лейб-хирург, слушавший пульс Анпапа, поднял голову и объявил:

– Государь Император скончался!

Княгиня Юрьевская вскрикнула и потеряла сознание. Ее розовый с белым рисунком пеньюар был весь пропитан кровью.

Сандро потянул Ники вниз. Все присутствующие в комнате опустились на колени перед новым государем. Отец расправил широкие плечи. В его глазах плескались боль и жажда возмездия. Перед Ники стоял истинный Монарх – могучий, мужественный и бесстрашный, как древний викинг.

Народовольцев быстро схватили и казнили. Император перевез жену детей в укрепленный Гатчинский замок, где даже мошка не могла пролететь незамеченной. Но никогда с тех пор Романовы не чувствовали себя в полной безопасности.

С годами чувство страха притупилось, Ники стал кататься по городу без всякой охраны, но каждый раз с наступлением первого дня весны страшные воспоминания оживали.

В этом году большая семья, как всегда, собралась на заупокойную обедню в мрачной Петропавловской крепости. Потом был печальный завтрак в Аничковом, после которого Папа позвал всех мальчишек на улицу – развеяться и повозиться в снегу.

Миша и Сандро сразу выскочили во двор, а Ники забежал на конюшню за Вороном. Лохматый черный колли встретил своего хозяина чрезвычайно радостно и мгновенно вылизал Ники все лицо, изрядно подняв цесаревичу настроение. «Ну-ну, соскучился», – смеялся Ники. Порой он брал пса к себе во дворец, но чаще оставлял слугам – слишком суматошную жизнь вел молодой наследник, как тут еще и за питомцем следить! Впрочем, на конюшне Ворона любили и так старательно откармливали, что цесаревич только за голову хватался: «Это уже не собака, а бочка какая-то! А ну, пойдем растрясем жирок!»

Папа и Миша с Сандро уже вовсю трудились над снежной крепостью. Погода была скверная, с Невы дул сильный ветер, но бравым зодчим все было нипочем. Миша скатывал как можно более огромные шары, Сандро, кряхтя, устанавливал их друг на друга, а Папа руководил строительством, кидаясь снежками в бестолковых исполнителей. Раньше отец сам поднимал тяжеленные ледяные блоки, с грустью вспомнил Ники.

Ворон, ворвавшись во двор с оглушительным лаем, внес изрядную сумятицу в отлаженный процесс. Папа, обожавший собак, отвлекся на Ворона, принялся его теребить и кормить снегом, что псу ужасно понравилось. Сандро с Мишей тем временем быстро и халтурно наваяли парочку безнадежно кривых снежных «кирпичей» и зачем-то стали закладывать ими предполагаемое крепостное окно. Императорский нагоняй последовал немедленно. Миша начал горячо доказывать, что из окна будет дуть, и приставал с этим к отцу, пока тот не согласился заузить окно до маленького иллюминатора.

С помощью Ники и Ворона, вертевшегося у всех под ногами, фундамент башни за пару часов вырос до уровня груди, а внутри крепости появилась широкая снежная лавка. Решено было сделать перерыв. Миша, Сандро и взволнованный Ворон затеяли битву снежками на другом конце двора, а Папа устало опустился на снежную лавку. Ники устроился рядом.

– Хорошо здесь, правда? – сказал отец, обводя взглядом сверкающие белизной стены. – Уютно. Ветра нет. Спокойно.

– Мой дом – моя снежная крепость, – задумчиво отозвался Ники, перефразируя известную поговорку. – С тобой и с Мама мне всегда спокойно и хорошо… Хочу, чтобы вы никогда не старели.

– Все-таки ты еще маленький, – улыбнулся Папа. Вокруг глаз собрались веселые морщинки. – А еще наследник называется… Взрослеть-то собираешься, сынок?

– Вообще-то я как раз хотел с тобой об этом поговорить, – вдруг решился Ники. Обстановка была самая подходящая. Вселенная сжалась до этого маленького белого пространства. Время словно остановилось, милостиво давая передышку вечно спешащим куда-то людям. – Папа, как ты думаешь… Возможно ли мне, когда-нибудь, не прямо сейчас… Есть ли у меня шанс – просто подумай, сразу не отвечай! – могу ли я надеяться когда-нибудь перестать быть наследником? – с трудом вымолвил Ники. Щеки у цесаревича горели так, что на них можно было плавить жженый пунш, его любимый зимний напиток.

Папа в недоумении переспросил:

– Хочешь, чтобы я передал тебе корону прямо сейчас? Я бы рад, сынок, но ты пока не готов, как мне представляется…

– Наоборот! – с жаром воскликнул Ники. – Я вообще ее не хочу, эту дурацкую корону! Думаю, я никогда не буду к ней готов. Я больше всего хочу жить обычной, частной жизнью, путешествовать по всему миру с любимой женщиной, а она, к великому сожалению, не графиня, точнее, графиня, но не может это доказать… – Он смешался. Стыдно было говорить сейчас о Матильде. – Папа, я умоляю тебя, пусть наследником будет кто-нибудь другой – только не я.

Император молчал. Ники, боясь поднять глаза, ковырял носком офицерского сапога утоптанный снег. Папа непросто было вывести из себя, но в гневе он был крут – метал молнии, как Зевс.

Наконец цесаревич услышал:

– Понимаю тебя, как никто другой, сынок.

Ники вздернул голову. Удивительно, но Папа совсем не сердился и даже казался довольным.

– Знаешь, милый Ники, я рад, что ты это сказал, – сообщил отец. – Хорошо, что ты и сам ищешь себе другую судьбу. Ты слишком добрый, мягкий и сентиментальный мальчик, чтобы править государством. Особенно таким сложным, как Российская империя. Я слишком люблю тебя и слишком люблю страну, чтобы сводить вас вместе. Твое венчание с Россией вряд ли будет счастливым.

У Ники перехватило дыхание.

Папа стряхнул льдинки с бороды и объявил:

– Потерпи еще немного – года три максимум. Смотря что будет раньше: или Джоржи выздоровеет, или Мише исполнится восемнадцать. Мама в конце весны к Джоржи поедет, посмотрит, как он там… Верю, при нем Россия расцветет – братец твой любит науки…

– Ни дня не может без телескопа! – подтвердил Ники. – Джоржи со звездами на ты.

– Да и Миша молодец, – воодушевлено продолжил отец. – Нравится он мне – на все имеет свое мнение, и уже если что придумал, так будет держаться до последнего; в меня парень пошел… Словом, кто-нибудь из братьев подхватит «эстафетную палочку» – ненавистный тебе скипетр. А потом уже женись на любой графине или балерине и отправляйся в плавание. Договорились?

Ники, совершенно ошеломленный отцовской мудростью, активно закивал.

Тут в снежную крепость влетел Ворон и с таким энтузиазмом кинулся на цесаревича, что тот свалился с лавки наподобие куля с мукой.

– Даже и с собакой управиться не можешь, куда уж тебе империей командовать, – усмехнулся отец. – Ну что, пойдем к Мама, чайку горячего попьем?

17 МАРТА

Лес у деревни Ручьи – Петербург

Бах! Ба-бах! Бах!

– Вперед, братцы! – орал Ники сорванным голосом, падая на льду и сразу вскакивая обратно. – Врешь, не возьмешь! В атаку!

– Ура-а-а! – ревели бойцы, бросаясь на укрепления противника. И цесаревич с ними – весь мокрый, облепленный снегом, глаза горят, шашка в руках пляшет, такому на пути лучше не попадаться.

– Сдавайтесь, господа саперы, вы окружены! – торжествующе объявил Ники, врываясь в снежный редут и отгоняя противника от орудий. Вслед за командиром в редут набились остальные преображенцы и лейб-казаки. Все очень шумели, смеялись над побежденными саперами, и Ники из последних сил напряг горло: – Братцы, примите поздравления: наш отряд выиграл эту битву! – Он немного перевел дух: – А теперь прошу всех к столу – в сельской школе нас ждет завтрак.

Победители и проигравшие с энтузиазмом накинулись на огненные щи со свежим, только из печи, хлебом. За столом только и разговоров было, что об успешно проведенных учениях, первых в этом году. Костя очень хвалил цесаревича за бесстрашие, но отметил и ошибку – незачем командиру лезть под самые пули. В редут нужно было отправить подчиненных, а не соваться туда первому. Жизнь наследника слишком дорога, подытожил Костя.

– Да-да, ты прав, конечно, – согласился цесаревич, лишь бы только не спорить с дядей. А мысленно усмехнулся: «Недолго мне осталось таскать терновый венец наследника».

Обратная дорога была чудовищной: брели по колено в снегу, ледяной ветер дул в лоб, мешал переставлять ноги. К шести вечера все-таки доковыляли до казарм на Миллионной, мокрые, грязные и очень довольные.

Закусив с Папа и Мама в Аничковом, Ники заглянул во французский театр – давали отличную комедию «Трое бакалейщиков», про старых дураков, которые следят за молодыми женами друг друга, подозревая их в измене; на сцене все время творится сплошная путаница и неразбериха – чистый восторг, балаган страшный! Впрочем, французы никогда не подводил, Ники знал наизусть все их оперетки: от «Бесстыжих» до «Блистательного Ахилла», от «Жиголеток» до «Первого супруга Франции». Умора!

День казался идеальным… До тех пор, пока усталый герой не приехал к любимой.

Сначала все было просто восхитительно: мерцающие свечи, ледяное шампанское, летящий шифоновый пеньюар с голубыми перьями, жемчужное ожерелье на обнаженной груди, бессвязные горячие слова… Какое блаженство – после тяжелого дня утонуть в мягких подушках, зарыться в накрахмаленные швейцарские простыни с белоснежно-альпийской вышивкой, слушать потрескивание дров в камине и целовать любимую, как в последний раз…

Но потом Ники вспомнил о пакете, который он принес с собой и в пылу страсти бросил где-то в прихожей.

– Моя маленькая пани, а у меня для тебя сюрприз, – промурлыкал Ники и позвонил слугам, чтобы поскорее доставили пакет в спальню. Горничная торжественно внесла на серебряном подносе эффектный подарок, упакованный в тончайшую сиамскую бумагу красных и золотых оттенков и перевязанный золотой же лентой.

Матильда, облачившись в простыню на манер греческой богини, схватила хрустящий пакет, нетерпеливо развернула бумагу – и растерялась:

– Это… вафли?

Балерина озадаченно крутила в руках жестяную коробку с надписью «Французские фруктовые вафли. С. Сиу и Ко. Москва», украшенную приятными рисунками спелых абрикосов, виноградной лозы и лесных орехов. На одном из первых свиданий Матильда угощала Ники этими вафлями, поэтому коробку от них он решил сохранить навеки.

Цесаревич улыбнулся:

– А ты загляни внутрь!

– Неужели там драгоценности? – восторженно предположила Матильда. Украшения она любила.

– Лучше, чем драгоценности, – самодовольно заявил цесаревич. – Открывай скорее!

Матильда сняла крышку и ахнула. От разочарования.

– Что это такое?

Коробка была заполнена фотографиями. Десятки снимков, и на всех она – Матильда Кшесинская, императрица балета! Вот она в роли Авроры вальсирует в «Спящей красавице»; а здесь, с цветком в прическе, репетирует партию Флоры для нового балета, премьера которого состоится летом, на свадьбе Сандро и Ксении; а эту фотографию Ники снял совсем недавно – Матильда в костюме Пахиты с помпончиками сидит перед зеркалом в гримерке, лицо уставшее, но удивительно одухотворенное…

– Ты и не замечала, что я тебя снимаю, – радостно признался цесаревич. – А я повсюду брал свой «Кодак»!

– Но Ники… – Матильда внимательно рассматривала фотографии. – Здесь много смазанных снимков…

– У меня новейший аппарат, – обиделся Ники. – Он дает максимально возможное качество. Лучше не снять. Мы с «Кодаком» не виноваты, что носишься по сцене, как угорелая.

– А это что такое? – Матильда сунула ему фотографию из гримерки. – Ты только посмотри, сколько у меня тут морщин, будто мне не двадцать один, а девяносто два!

– Свет неудачно падал, – раздраженно объяснил Ники. – Над уличными фонарями я не властен. Я же не дворник.

– Послушай, Ники, я одного не могу понять, – сказала Матильда, выпуская из рук фотографии и утомленно сжимая виски. – Зачем ты все это снимал?

– Чтобы украсить наше будущее семейное гнездышко, – пожал плечами цесаревич. – Отец вот-вот освободит меня от наследования; мы сразу после этого женимся, покупаем хороший дом и отделываем его по своему вкусу! Я планировал развесить эти фотографии в нашей будущей гостиной. Они будут прекрасно сочетаться со снимками из предстоящих нам кругосветных путешествий…

По мере того, как Ники разглагольствовал, черные брови Матильды поднимались все выше. На фразе про кругосветные путешествия балерина вылетела из постели и принялась вдевать дрожащие руки в шифоновые рукава пеньюара. Голубые перья трепетали.

– Прекрати! – воскликнула она. – Прекрати сейчас же! Я больше не могу это слушать! Хватит рассуждать о том, что никогда не сбудется! Я не верю, что отец освободит тебя от престола, и не поверю, пока не увижу подписанный указ. Я не верю, что мы когда-нибудь сможем пожениться, и, ради всего святого, перестань об этом говорить. Перестань травить душу мне и себе! И знаешь – я даже рада, что я не графиня и не могу выйти за тебя замуж. Потому что я птица, Ники, птица! А ты все мечтаешь посадить меня в клетку. Эти фотографии, твои трофеи, тому доказательство! Застывшее мгновение – так ведь их называют? Ты пытался поймать мой танец, заточить его в этих бумажных прямоугольниках… Но снимки – всего лишь бледное отражение настоящей жизни. Даже если они сделаны наилучшим «Кодаком»… Не хочу видеть эти фотографии. Они меня угнетают.

– Может, ты и меня не хочешь видеть? – с ледяным спокойствием спросил Ники, чувствуя, как внутри обрываются какие-то жизненно важные струны.

– Я люблю тебя, Ники, но иногда ты на меня слишком давишь, – отозвалась Матильда потухшим голосом. – Я могу тебе простить итальянку Леньяни… Я могу простить тебе графиню Потоцкую – да-да, мне рассказали, что ты флиртуешь с ней напропалую с начала февраля, то в гостях у великой княгини Марии Павловны, то на танцах у Шуваловых… Но я не допущу, чтобы ты распоряжался моей судьбой за меня. Я счастлива танцевать, я счастлива быть свободной, мне нравится моя жизнь! Пожалуйста, не мучай меня. Не говори больше про свадьбу.

– Не буду, – согласился цесаревич, застегивая мундир. – Прощайте, мадемуазель Кшесинская.

Он бросил стопку фотографий в камин и покинул уютный особняк на Английском проспекте.

28 МАРТА

Гатчина – Петербург

На Неве зияли большие черные полыньи. Лед, еще совсем недавно казавшийся таким прочным и надежным, разрушался прямо на глазах.