Всё, чего ты хотела

– Хм-м, не знаю.

– Взгляни на Землю, чувак. Взгляни на Британию, на США, на Ближний Восток. Да хоть на нашего Эдди. Мы тут типа сидим разговариваем, а он залип в твиттере.

Эдди виновато поднял глаза от мобильника:

– Да я просто сестре эсэмэску послал.

– Там нет истории. Все начинается с нуля.

– Я бы лучше перебралась типа за город или что-то в этом роде, – не сдавалась Дженни.

– Ну конечно, перебралась бы, как пить дать.

– Послушать Рича, звучит довольно привлекательно, – сказала Айрис. – Не надо беспокоиться о будущем. Не надо мучиться выбором. Не надо искать хорошую работу. За тебя обо всем позаботятся другие. А планета и вправду красивая, как мне кажется.

– Да вы просто извращенцы! – возмутилась Дженни. – У какого нормального человека может возникнуть желание покинуть Землю?

– Я и не говорю, что пошел бы на такое, – повторил Рич. – Просто я понимаю этих людей.

– Оглянись вокруг, – обведя руками помещение, сказала Дженни. В паб по окончании рабочего дня успело набиться немало народу: клерки из Сити в костюмах, технари в повседневной одежде, несколько женщин. С десяток столпились в очереди у бара. – Да мы, можно сказать, самые большие везунчики на всей Земле.

– Почему? – спросила Айрис. – Потому что мы в пабе?

– Да, именно. Мы свободны.

Эдди взглянул на Айрис:

– Жизнь – тяжелая штука. Разве иногда не хочется от всего этого убежать?

– У нас жизнь нетрудная, – возразила Дженни. – Перестаньте.

От жалости к себе у Айрис защипало в глазах. Она чувствовала, что буквально задыхается в спертом воздухе паба, и несколько раз моргнула, прогоняя это чувство. Оно и правда прошло. Никто ничего не заметил, никто ничего не понял. Притворяться оказалось до смешного легко. Болезненно, но легко. Это был ее величайший дар. Она и сама не знала, кто она на самом деле: общительная и компетентная коллега или отвратительная психопатка, умело скрывающая свое безумие. На этот вопрос не было точного ответа; не существовало никакой золотой середины. Она чувствовала себя одновременно и здравомыслящей и помешанной, и веселой и несчастной, и профессионалом и убожеством.

Дженни взяла со стола принадлежащую Ричу упаковку табака и принялась скручивать сигарету.

– Можешь взять одну, – сказал он.

– Я знала, что ты мне не откажешь, – подмигнула ему Дженни.

Они вышли покурить. Айрис и Эдди остались за столом. В пабе становилось шумно. В насыщенном человеческими испарениями воздухе все расплывалось. Чтобы расслышать собеседника, каждому приходилось близко наклоняться друг к другу, хотя чаще они просто делали вид, что слышат. Им уже порядком надоело постоянно переспрашивать: «Что? А? Извини, что? А?»

Но одну реплику Эдди Айрис все-таки уловила.

– Спасибо за сегодня!

– Испытательный срок?

– Ну да. – Он заискивающе улыбался.

– Не за что.

«Это и есть единственная причина его хорошего отношения ко мне? – подумала она. – То, что я его непосредственный начальник? Наверное». Тогда все вставало на свои места. Если уж на то пошло, она сама только поэтому любезничала с Элисон. Скорее всего, Эдди воспринимал ее так же – как зануду, по какой-то нелепости поставленную им руководить.

– Я понимаю, такие вещи даются нелегко, – сказал он. – Особенно когда…

Остаток фразы потонул в шуме. Посетители кричали, чокались, пили…

– Прости, что?

Возле них стояли в обнимку два парня – без пиджаков, галстуки набекрень – счастливые, что почти закончилась еще одна неделя. Наступает уикэнд, когда они ненадолго будут принадлежать себе. До определенной степени, поскольку обязанность регулярно проверять почту никто не отменял. «Не надо переносить на них собственные эмоции, – одернула себя Айрис. – Возможно, они любят свою работу. Не то что я».

– Особенно когда…

Теплое дыхание Эдди ласкало ее ухо. Она подумала, что могла бы его поцеловать. Как непрофессионально. Но как просто: поверни голову и ощути прикосновение его губ на своих губах.

– Прости, я не слышу, – сказала она.

– Ну и ладно. – Он поморщился. – Может, выйдем на воздух?

Как мало надо на Земле, чтобы расстроить человека: не разобрать его слов в шумном полумраке паба. Неудивительно, что люди всегда делают вид, что слышат друг друга. Это прекрасная ложь во спасение, подтверждение того, что вам сосредоточенно внимают. Айрис и Эдди оставили пальто в нише, чтобы их места не заняли, и двинулись к выходу, протискиваясь сквозь толпу. Пусть они замерзнут, но лишиться сидячих мест было бы еще хуже. На улице Дженни с Ричем скручивали еще по сигарете. Они были в пальто, от чего Айрис стало еще холоднее. Эдди тоже зябко ежился. Айрис теперь табак не покупала, потому что официально бросила курить. Эдди это знал и, не дожидаясь просьбы, протянул ей свою пачку.

– Дженни мне тут странную историю рассказала, – сообщил Рич.

– О боже! – Дженни закрыла лицо руками. – Я держала рот на замке с тех пор, как пришла во «Фридом». Вы уж извините.

– О чем речь? – спросил Эдди.

– Жуть какая-то. Не хотелось бы всем вам портить настроение.

Ей было несвойственно что-либо скрывать. Айрис обуяло острое любопытство.

– Нет, правда, это даже никакая не история. Просто раньше я работала с человеком, которого звали так же, как Рича.

– Ты знала человека по имени Рич? – усмехнулся Эдди. – Классная история, старуха.

– Да нет же. Он его полный тезка. В моем прежнем агентстве был парень по имени Ричард Вольфсон.

– Это ведь еврейская фамилия, Вольфсон? – спросила Айрис, которой это только сейчас пришло в голову.

– Ну да, кажется, мой прадед был еврей. В общем, кто-то из предков.

– Так чем знаменит тот другой Ричард Вольфсон? – спросил Эдди.

– Он покончил жизнь самоубийством, – сказала Дженни.

– Блин.

Айрис нужны были детали.

– Какой ужас. Это случилось недавно?

Дженни, закусив свои ярко-красные губы, кивнула. В ее глазах стояли слезы. Айрис обняла ее за плечи. Ей самой жест показался странным и неестественным, но Дженни приняла его спокойно.

– Я потому и уволилась. – Она выпустила серое кольцо дыма. – Многие из-за этого ушли. Осталось только начальство, больше никто не мог там дальше работать. Атмосфера в фирме изменилась. Все решили бежать оттуда куда глаза глядят.

– Жуть какая, – сказала Айрис. Она не совершала попыток самоубийства с шестнадцати лет, но не проходило почти ни дня, чтобы она об этом не думала. Когда она слышала о самоубийстве, ей хотелось узнать все: возраст человека, достиг ли он в чем-то успеха, что было в его посмертной записке, как именно он свел счеты с жизнью. Но она научилась скрывать эту нездоровую одержимость, потому что окружающие пугались ее вопросов. – Ты близко его знала?

– Да нет, не очень. Это и было странно. Он ни с кем не сблизился, и мы все ужасно переживали, типа винили себя, что ничем ему не помогли.

– Ты и не смогла бы ничего сделать. Ты же его почти не знала.

– Кошмар какой, да еще и на работе, – заметил Эдди.

– Может, вернемся? – приняв безразличный вид, чтобы не выдать волнения, предложил Рич. – Еще по стаканчику?

Эдди вскоре ушел встретиться с сестрой, а остальные просидели до закрытия. В пабе можно было нормально поесть, но они не заказывали еды – за выпивкой и разговорами голод отступал на второй план и не давал о себе знать. Зато они уничтожили несколько пачек чипсов со всеми возможными вкусами, так что во рту щипало от соли. Когда заведение закрылось, Рич и Дженни отправились за кебабами, но Айрис к этому времени уже наскучила их компания. Она зашла в другой фастфуд, купила коробку горячей картошки фри и, заправив солью, уксусом и кетчупом, съела в автобусе по пути в Клэптон. «Завтра пятница, – размышляла она. – Не слишком ли я стара для таких развлечений? Напиваться в четверг вечером, уплетать в автобусе картошку?» Когда она была моложе, то думала, что к своему нынешнему возрасту достигнет счастья и состоится как личность: будет заниматься чем-то значимым, жить в уютном доме с добрым и симпатичным мужчиной. Наверное, все об этом мечтают. Но Дженни права: ей повезло, даже если сама она так не считает.

Она слушала на телефоне попсу – эта музыка нравилась ей, когда она бывала в подпитии. Автобус ехал по Хакни-роуд, а она, прислонив голову к стеклу, беззвучно повторяла слова песни Скай Феррейры «I Blame Myself»[1]. На улицах было много пьяных: они орали, смеялись, куда-то бежали, обнимались, курили. Неужели никому из них завтра не надо на работу? Или им все равно? Автобус потряхивало. Голова у Айрис гудела. Ее мутило. Черт, черт, черт. С ней рядом кто-то сел, и она подумала, что теперь, если что, быстро не выскочишь. Придется блевать себе на колени. Мне двадцать семь лет, черт побери. Почти двадцать восемь. Почти тридцать. В тридцать меня тоже будет выворачивать прямо в автобусе? Она сделала глубокий вдох и задышала прерывисто, не зная, какой способ лучше поможет сдержать рвотный позыв.

Неподалеку от Мэр-стрит Айрис заметила на другой стороне улицы еще один двухэтажный автобус, который ехал в противоположном направлении. На верхнем ярусе, на переднем сиденье, спал какой-то мужчина. В середине салона собралась компания молодых хипстеров восторженного вида: они явно были в Лондоне первый раз. Еще один мужчина сидел сзади. Постой-ка… По всему телу Айрис прокатилась волна тошноты, голова закружилась, ноги онемели. Это был ортодоксальный еврей: черный костюм, черная шляпа, седая борода – и было в нем что-то неуловимо знакомое. Его взгляд в пустоту, его полные щеки.

– Нет, не может быть. Минутку, погодите, – бормотала Айрис себе под нос, пробираясь мимо сидящего рядом парня и быстро спускаясь по ступенькам на нижний ярус.

Автобус остановился. Айрис выскочила, но другой автобус уехал и уже почти исчез из вида, и она осталась одна в темноте. Пьяная и растерянная. Ее отец умер, его похоронили. Или кремировали? Она не знала. Это был не он. Они все похожи друг на друга – одинаковые бороды, одинаковая черная одежда. «Я ведь не расистка, если так думаю?» Она была почти еврейка. Вообще-то гойка, спасибо гойской матери, но она унаследовала фамилию отца, Коэн. Приходилось очень долго всем объяснять: «Вообще-то я не еврейка».

Айрис с топотом ввалилась в квартиру и плюхнулась на кровать – ее не покидало ощущение, что она катится с горы. Чтобы привести мысли в порядок, она стала листать приложения на телефоне: в одном – плохие новости, люди орут друг на друга; в другом – еще одна школьная подружка забеременела от своего мужа-юриста. Поздравляю! Она поставила лайк, но про себя подумала, что у подруги поехала крыша: ринопластика, безупречный блонд и муж, который через пару лет станет толстым и лысым – тут было все ясно. Айрис даже начала набирать: «Надеюсь, ребенок родится с твоим первозданным носом», но, не дописав, удалила комментарий и переключилась на другое приложение.

Она стала искать в гугле Ричарда Вольфсона. Не Рича с работы, а бывшего коллегу Дженни – того, что покончил с собой. Оказалось, на свете полно людей с таким именем. Вот ее коллега – умница и профессионал на своей странице. Вот какой-то бездарный писатель. В Лос-Анджелесе нашлись ассистент режиссера, психиатр, онколог и пластический хирург. Но того погибшего не было. Тогда она запустила поиск по словам «Ричард Вольфсон самоубийство» и обнаружила то, что нужно. Заметку в местных новостях. Тридцать лет. Управляющий делами. Страдал депрессией. Повесился. Так. Она хотела узнать больше – гораздо больше. Она хотела узнать, что он чувствовал; стоило оно того или нет; поставил бы Ричард Вольфсон своей затее пять баллов (во! – поднятый вверх большой палец, всем рекомендую) – или в последний момент пожалел о ней; была ли боль, которую он испытал, сильнее, чем та, что мучила его при жизни.

Что я делаю, что же я делаю?

Сердце у нее так колотилось, что она испугалась: вдруг ее вот-вот настигнет инфаркт. Тук-а-тук-а-тук-а-тук. Стоило ей обратить внимание на свое сердце, этот бестолковый шмат мяса, как оно начинало биться с бешеной скоростью, будто обидевшись. Я тебе покажу, как бы говорило сердце. Тяжело дыша, Айрис шарила на тумбочке в поисках снотворного. Достала таблетку, разжевала – вкус был противный, металлический – и почувствовала, как ее волной накрывает покой. Она уснула прямо в одежде, даже не разуваясь.

В ту ночь ей снилось собрание в «Лаборатории мыслей», конференц-зале «Фридом энд Ко». Присутствовали Элисон, Рич, Эдди, Дженни и еще какие-то люди. Все что-то горячо обсуждали, жестикулировали и смеялись, но она не слышала, что они говорят. Голоса доносились как будто из-под воды – смазанные и нечеткие. Элисон отпустила какую-то шутку. Все покатились со смеху. Ха-ха-ха. Постепенно, один за другим, они заметили, что Айрис не участвует в разговоре.

– Как вы думаете, Ай? – спросила Элисон. Это было первое, что разобрала Айрис.

Все уставились на нее. Никто больше не смеялся.

– Да, как вы думаете? – повторила Дженни, которая казалась намного серьезнее, чем в реальной жизни.

Во сне Айрис вспомнилось самоубийство молодой талантливой гимнастки по имени Элла Уильямс, которое произвело на нее неизгладимое впечатление. Ранней весной в субботу вечером Элла была на вечеринке в западном Лондоне. Она смеялась и танцевала, но, по словам друзей, не пила, так как была трезвенницей. Вдруг она исчезла. Все подумали, что она ушла домой, а она поднялась на крышу, стояла там и смотрела вниз. Уже наступило утро воскресенья: ледяной холод, светлеющее небо и почти безлюдные улицы, если не считать пожилой женщины с собакой, которая увидела на крыше Эллу. (Эти собачники вечно становятся свидетелями чего-то плохого.) Женщина с собакой остановилась и взглянула вверх, раздумывая, не следует ли окликнуть девушку, но решила, что та просто наслаждается видом с крыши. В следующий миг она увидела, как Элла отступила на несколько шагов, разбежалась, прыгнула вниз, сделав в воздухе сальто – «точь-в-точь прыгун в воду на Олимпийских играх», как сказала женщина полицейским, – и рухнула на землю. Айрис часто думала об Элле, о ее милом детском личике, увиденном на сайте BBC, и смерти в стиле барокко. Какой живой она, должно быть, ощущала себя в полете.

– Как вы думаете? – во сне спросил ее Рич.

– Думаю о чем?

Элисон не сводила с нее глаз:

– Ай, это очень важно. Вы что, не слушали?

Айрис поднялась, напружинила ноги, как Элла Уильямс, и бросила взгляд на окно в другом конце комнаты. Розовели закатные облака. Она разбежалась и, разбив стекло, прыгнула в пространство и полетела сквозь черное небо; вокруг нее, словно подтверждая реальность происходящего, сияли звезды.

Вдруг оказалось, что она уже не летит, а лежит в одном белье на песке на планете Никта. Песок был чудесного розового оттенка, как маршмэллоу. Лучи инопланетного солнца согревали кожу, насыщали ее теплом. В какую сторону ни посмотри, пейзаж не менялся. Розовый песок и голубое небо, розовый песок и голубое небо, розовый песок и голубое небо… Какое облегчение! В каком направлении ни пойди, разницы никакой.

Айрис проснулась. Во рту у нее пересохло, к горлу подступала тошнота, но на сердце – в кои-то веки! – снизошел покой. Какая прекрасная идея… Решение всех проблем. Не совсем самоубийство, скорее полусмерть. Умирать она не хотела. Она просто хотела убежать от себя – от своей жизни, от своей работы, от планеты Земля. Наверное, часть ее останется здесь, на этой планете. Плохая часть. И она прославится.

Она открыла ноутбук и набрала в поисковой строке «никта».

3

Собеседование #1

Собеседование проходило в районе Канада-Уотер, на третьем этаже офисного здания, по виду аварийного. Лифт не работал. Поднимаясь по лестнице, Айрис с беспокойством думала, что все это окажется злым розыгрышем и сейчас кто-то выскочит из-за угла и нападет на нее. Но никого не было. Следуя указаниям в электронном письме, она без стука вошла в комнату 303. Это было небольшое квадратное помещение с черными стенами и лампочкой, висевшей над кожаным офисным стулом. Айрис села и стала ждать. Было начало мая, пятница перед Банковскими каникулами.

– Добро пожаловать на программу по набору участников в проект «Жизнь на Никте», – произнес бестелесный жизнерадостный женский голос с американским акцентом.

От неожиданности Айрис вздрогнула.

– Поздравляю вас с успешным завершением первой фазы программы.

– Здравствуйте, – сказала Айрис. – Благодарю.

– Ваше полное имя.

– Айрис Сара Коэн.

– Спасибо. Имена ваших родителей.

– Мою мать зовут Элеанор Уайт, а моего биологического отца звали Роберт Коэн.

– Почему вы сказали «биологического»?

– Он ушел от семьи, когда мне было пять лет, а год спустя умер. В общем, так себе отец.

– Почему он ушел?

Айрис фыркнула.

– Ну, почему вообще бросают детей? Потому что от них одни проблемы.

Голос ничего не ответил.

– У него пробудился интерес к религии, – пояснила Айрис. – Вот он нас и бросил. Стал ортодоксальным евреем. Не знаю, что на него нашло. Он и так был евреем, но не религиозным.

– Вас это огорчило?

– Это ведь очень личный вопрос.

– Мы зададим вам много вопросов, касающихся вашей частной жизни. Такова часть процедуры при наборе участников. Надеюсь, Айрис, вы не возражаете.

– Нет, конечно, все нормально. Как вас зовут?

– Меня зовут Тара. Я не человек, а программа для проведения собеседования с кандидатами в «Жизнь на Никте». Пожалуйста, не могли бы вы ответить на мой вопрос? – сказала она по-прежнему любезным, но твердым тоном. – Вас огорчил уход отца?

– Мне было пять лет, я не помню. У меня довольно смутные воспоминания о том времени. Я даже не помню его похорон. – Она пожала плечами. – Я привыкла. Это просто добавило грусти в мою жизнь. Все мы ей подвержены, не правда ли? Ну, то есть вы, разумеется, нет. Вы же как бы что-то вроде искусственного интеллекта?

– Да, именно. Как он умер?

– У него был инфаркт. – Она нервно сглотнула. – Ах да, у меня еще есть отчим, которого зовут Джек Уайт.

– Как рок-звезду?

– Ну да. Когда я была подростком, чтобы его позлить, напевала гитарный рифф из «Seven Nation Army».

– Забавно. Кто ваши родители по профессии?

– Мама раньше работала учительницей. Сейчас не работает. Отчим занимается недвижимостью. Точно не знаю, чем именно.

– А ваш отец?

– Он был юристом.

– Какова ваша сексуальная ориентация?

– Гетеросексуал.

– У вас есть бойфренд?

– Нет.

– Где вы выросли?

– В Лондоне. Тафнелл-парк, а до этого – Темпл-форчун.

– У вас есть братья и сестры?

– Да, сводная сестра Мона.

– Сколько ей лет?

– Э-э-э… – Айрис принялась загибать пальцы. – Ей двенадцать. В этом году будет тринадцать.

– А вам двадцать восемь – большая разница в возрасте. У вас хорошие отношения?

– Да, пожалуй. Хотя иногда я за нее волнуюсь.

– О чем вы волнуетесь?

– Она такая тихая и прилежная. По-моему, у нее мало друзей. Она учится в той же школе, где училась я. Требования там очень высокие. Ей приходится довольно трудно.

– Судя по вашей заявке, вы учились в школе Святого Петра для девочек.

– Да, семь лет.

– Сейчас она занимает третье место среди школ Великобритании. Очень солидно.

– Отец оставил мне деньги на оплату обучения в хорошей школе.

– Вы весело проводили время в подростковом возрасте?

– Да. Я хорошо училась, но часто бегала по вечеринкам. Играла в школьных постановках. Со сверстниками ладила. И сейчас в хороших отношениях со своими знакомыми. Вот почему я подхожу для Никты.

– А со школьными друзьями вы общаетесь?

– Да, кое с кем.

Айрис поймала себя на том, что начала ерзать на стуле и переступать с ноги на ногу. Осознав это, она заставила себя прекратить.

– Их немного? – предположила Тара.

– С некоторыми из них наши пути разошлись.

Они не разошлись. Просто после того ужасного поступка с ней перестали общаться.

– Вы считаете себя человеком, который легко рвет с людьми?

– Да нет, я тогда была подростком. В ранней юности это нормально, так ведь? – Айрис сообразила, что Тара никогда не была подростком, и рассмеялась.

– Вы изучали в Бристольском университете английскую филологию – верно?

– Да.

– Вам нравилось учиться?

– Да. У меня было много друзей. Окончила с отличием.

– Кто ваша лучшая подруга?

– Киран. Мы живем в одной квартире. В университете познакомились.

– Как ее фамилия?

– Вирк. В-И-Р-К.

– Чем занимается Киран?

– Она рекламный агент.

– В агентстве «Бланкет Криэйтив»?

– Да. Вы только что навели о ней справки?

– Да. Кем вы мечтали стать после окончания школы?

– Я… Если меня возьмут, это интервью покажут по телевидению?

– Разве вы не читали условия договора?

– Читала, но не помню. Там очень много всего.

– Это не будет использовано для телевидения. Собеседование проводится исключительно для набора участников, но я бы посоветовала вам перечитать условия договора. «Жизнь на Никте», Айрис, налагает очень серьезные обязательства.

– Хорошо, Тара, перечитаю.

– Ответьте, пожалуйста, на вопрос.

– Стыдно сказать, но я хотела стать актрисой. Мне всегда говорили, что у меня отлично получается. В школе мне доставались все главные роли.

– И что же вам помешало?

– Я… э-э… не знаю. Стало неинтересно. Не думаю, что у меня хватило бы способностей. – У Айрис взмокли ладони и от подмышек едва заметно запахло потом. Хоть бы это укрылось от искусственного интеллекта.

– Вы ведущий или ведомый?

– Думаю, что на самом деле я ведомый. Умею выполнять приказы. Вот почему мне кажется, что я гожусь для этой программы.

– Вы разработчик архитектуры цифровых инноваций во «Фридом энд Ко», правильно?

– Да.

– Звучит интересно. Чем вам приходится заниматься?

– Я занимаюсь цифровыми стратегиями для брендов. Интернет-разработки, контент, социальные сети и все такое прочее.

– Как давно вы там работаете?

– Почти год. До этого работала в двух других агентствах.

– Вам нравится ваша работа?

– Ну да.

– Если вам нравится работа, почему вы хотите попасть в «Жизнь на Никте»?

– Ой, извините, на самом деле мне не очень нравится моя работа. Не знаю, почему дала такой ответ. Само вырвалось. Ведь положено любить свою работу, да?

– Отвечайте, пожалуйста, честно. – В голосе Тары прозвучал намек на досаду, как у живого человека. – Что вы на самом деле думаете о своей работе?

– Думаю, что она ни в коей мере не делает этот мир лучше. Я просто помогаю фирмам продавать товар.

– Почему бы вам тогда не найти работу по душе?

– Я не представляю себе, чем еще могла бы заниматься, а бросить не могу из-за денег. А так – да, я хотела бы делать что-то другое. Что-то преследующее более важную цель. – Айрис нервно рассмеялась собственным словам.

– А «Жизнь на Никте» преследует более важную цель?

– Безусловно. Жить на другой планете – ух! Для меня было бы огромной честью участвовать в этом.

– Что вы сказали начальству, отпрашиваясь сегодня с работы?

– Что я записана на прием к врачу.

– Вы легко идете на обман?

– Это ведь безобидная ложь. В выходные у вас собеседования не проводятся, а это был мой единственный шанс. Думаю, почти всем вашим кандидатам приходится врать на работе.

– Как вы относитесь к тому, что вас будут до конца жизни постоянно снимать на видео?

– Думаю, что через какое-то время просто перестану обращать на это внимание. Я люблю сцену. Наверное, это похожие ощущения.

– Но с этой сцены вы никогда не сможете спуститься.

– Никогда?

– Почти. Правда, мы приняли решение не снимать участников в спальне и в ванной комнате.

– Тогда все будет о’кей.

– Вы станете знаменитой. Как вы относитесь к такой перспективе?

– Нормально. Понимаете, я буду слишком далеко, чтобы почувствовать, что знаменита. Мне же не придется волноваться, что кто-нибудь сфоткает, как я покупаю молоко.

– Вы больше никогда не сможете покупать молоко – и все остальное. Вы никогда не вернетесь на Землю. Вы никогда больше не увидите родных и друзей и не сможете с ними поговорить.

– Хм. Не знаю, как ответить, чтобы не показаться монстром. Будет нелегко, но я думаю, что справлюсь.

– Вам будет очень трудно: эмоционально, ментально и физически. Вы действительно хотите посвятить этому свою жизнь?

– Да. А можно мне спросить?

– Конечно.

– Почему нельзя будет связаться с Землей? Ну, то есть скорее всего это возможно, раз передачу будут транслировать через интернет, ведь так?

– Это тоже объясняется в условиях договора.

– Я знаю, но…

– Актеры не будут иметь возможности связаться с оставшимися на Земле друзьями и родными в силу технических и финансовых ограничений.