Встречная-поперечная

И Маше она кивнула как-то по-деловому, произнеся приличествующие случаю слова:

– Мария Петровна, добро пожаловать в «Тихие версты». Как доехали от станции?

Маше сразу полегчало. Она понятия не имела, что бы делала, набросься на нее тетушка с лобзаниями и объятьями. Тетушка же демонстрировала, что выполняет свой долг, и родичаться до хруста костей с новоявленной наследницей не собирается.

При этом она была вежливой и даже приветливой, пока разговор шел в пределах нейтральных тем. Такое положение дел Марью Петровну более чем устраивало.

Она заверила Маргариту Романовну, что доехала отлично, по хорошей дороге и быстро.

– Повезло, – одобрительно кивнула тетя. – Дождем тянет. У нас так часто: весь день ведро, а к вечеру – как из ведра. Скоро закат. Не будем ждать, поедем в «Осинки». Я заранее послала слуг, как только Федор Терентьевич телеграмму отбил, – просушить перины и подушки. Дом уже два года стоит нежилой.

– Но Федор Терентьевич сказал, что… – слово «бабушка» Маше произнести было сложно, – Татьяна Варфоломеевна скончалась четыре месяца назад.

– Все правильно, – помедлив, ответила Маргарита Романовна. Смуглая девица в строгой форме подала ей капор и накидку. – После смерти отца мама жила у меня.

Маша кивнула. Почему-то тревожно кольнуло сердце.

Они сели в двуколку. В дороге Маргарита Романовна говорила мало. Спрашивала о путешествии в поезде, кивала на проплывавшие мимо пейзажи:

– Вереева поляна, Датские луга, Мельников овраг. Дальше дом Возгонцевых, брошенный. Не ходите туда. Вон то – поместье Абрамцевых, там нынче гостят брат и сестра Абрамцевы, Сергей и Елизавета, племянники Софьи Сергеевны. Представлю вас. Лизонька весьма охоча до гостей. Вон там начинаются земли вдольских князей Левецких, сами они давно в Петербург перебрались, однако имение поддерживают в порядке.

От красоты видов у Маши кружилась голова. Пахло то яблоками, то речным илом, то прелой листвой. Рощицы нарядились в желтое и красное, вдоль дороги алели ягоды боярышника. Горизонт застлало розовой дымкой, и долина смотрелась акварельной чашею.

Колеса двуколки застучали по каменному мосту над широкой, плавной рекой.

– Велеша, – бросила Маргарита Романовна. – Неглубока, но омутами опасна.

– Значит, и водяницы в ней живут? – оживилась Маша.

– Живут, – покривившись, подтвердила тетя. – Давно пора управу на них найти, спасу от поперечной нечисти нет.

Маша кашлянула в кулачок и остаток дороги молчала, только смотрела по сторонам.

***

– Не видать? – лениво спросил Сергей, оторвавшись от книги.

– О ком ты? – фальшиво удивилась Лиза, продолжая глядеть в окно на пыльную дорогу, ведущую от поместья на холмы.

– О младом вдольском князе Иване Левецком, бессовестно не ответившем на твое… третье?… приглашение.

Лиза сбросила маску томности, в сердцах смяла пригласительную карточку Абрамцевых, дорогую, с золотым тиснением и вензелями. Бросила ее на пол. И после посмотрела с сожалением – денег на новые приглашения уже не было. И в этом была вся Лиза – гнев временами затмевал практичность и благоразумие.

Напоминание о неподвластности собственного характера еще больше разозлила Лизоньку и она направила свой гнев на господина Левецкого.

– Каков невежа, а! А еще князь! Так презреть внимание местного общества! И с кем он кроме нас и Лопушкиных планирует тут общаться? После этакой игнорации никто с ним и не заговорит даже! Прибыть тайком, с визитами соседей не объехать… Если бы не фон Лингены, я бы до сих пор не узнала, что наследник вернулся на родовые земли!

– Может, он вообще ни с кем тут общаться не собирается? Распоряжения отдаст – и в Петербург.

– Ну знаешь! Долг любого вдольского аристократа – быть в связи со своим народом. И исполнять приличествующий этикет!

– Этикету Левецкий не соблюдает, эт да, – усмехнулся Сергей. – Это я о нем слышал. Эт с ним бывает. Так ему можно-с, он вдольского рода, с Великой княгиней в родстве. Батюшка его в Парламенте заседали-с, пока живы были…

– Что еще о нем знаешь? – жадно спросила Лиза, пересев на диван к брату. – И чего молчал-то? Я тут бегаю, сплетни собираю, а ты, значит, в курсе?

– То, что я знаю, тебя ничем не порадует, – Сергей сел и с зевком отбросил книгу на софу. – Впрочем, слушай. Иван Леонидович молод, хорошо собой, потому избалован вниманием дам. Однако балов и вечеринок сей господин не посещают, много по заграницам разъезжают, нашей светской жизни сторонятся. Родители князя погибли во время крестьянских бунтов. Имеется сестра. Великая княгиня, говорят, прочит Левецкому в жены фрейлину Ягумскую. Так что ловить тут тебе, сестренка, нечего. Еще слухи ходят, связан он с Тайной магической инспекцией, но, думаю, это враки, – неуверенно добавил Сергей.

– Откуда ты столько знаешь о Левецком? – изумилась Лиза.

– Один друг рассказывал, – уклончиво пояснил брат. – Он принадлежит к обществу… так, к собраньицу небольшому… по интересам, так в нем князем интересовались… немного.

Но Лизонька не дослушала, взвилась с места, и голос ее донесся уже из библиотеки:

– Серж, а где наш альбом с бала в Новгородском Кремле с позапрошлого года?

– Понятия не имею, – ворчливо отозвался брат. – Так ты еще и альбом с собой притащила?

– А как же! Должна же я иногда смотреть… вспоминать свой триумф… плакать украдкой… лица соперниц изучать… Ага! Вот и Ягумская!

Лиза еще немного пошуршала в библиотеке и вернулась в гостиную с видом победительницы:

– Ягумская – тощая жердь! Я гораздо ее красивее!

– Но ты не фрейлина со ста тысячами рублей годового доходу и титулом.

– Но и не мещанка какая-нибудь! Титул! – Лиза фыркнула. – Что сейчас решает титул?

– Все! Так же, как и прежде, – брат поморщился и с пафосом продолжил, словно зачитывая строки из памфлета. – И не только в России, а и в просвещенных Европах. Так называемые революционные силы Русь Вдольную не только из тьмы не вытянули, но еще и глубже в болото затолкали. А ведь с первого взгляда ясно было – не готова Россия-матушка.

– Ой, только не надо про политику! – Лизонька дурашливо прикрыла уши ладошками. – Не могу слышать твоих агитаций! Это тетушка еще не знает, что ты политикой увлекся. Иначе вышвырнула бы тебя вон.

– Не сомневаюсь. По пяти раз на дню вспоминает, как бунтовщики у нее сарай с яблоками дотла сожгли.

– А ты с ней не спорь! Не зли ее! Нам больше деваться некуда! И про игры свои политические забудь! Не в том мы положении.

– Знаю, – буркнул Сергей. – Однако существенно исправить сие положение посредством господина Левецкого не особо рассчитывай. Если господин Левецкий с головой дружит, осядет при дворе.

– Посмотрим. Князь тоже мужчина. Ты же сам знаешь, Сереженька, страсть не в голове рождается, иначе все высокородные женились бы на равных. Наука статистика другие цифры приводит. Мне бы только князя к себе заманить. Ну помоги, братец! Сделай что-нибудь! Съезди к Левецкому с визитом, что ли!

– Повременю, – проворчал Сергей, возвратившись к книге. – Мне этот тип заочно не нравится, а коли он сотрудник Избы(*), даже руки ему не подам. А ты езжай в Петербург… или в Великий, если так князя хочется.

(*альтерн. – разговорное прозвище Тайной инспекции)

– Ага! В позапрошлогодних туалетах щеголять. Да и что я там смогу, на чужом пастбище? В содержанки не пойду! – Лизонька насупилась. – Левецкий – мой последний шанс.

– Мне твоя затея не нравится, – Сергей вздохнул и вытянулся на диване. – Милое общество одиноких дам до сегодняшнего дня меня вполне устраивало. Было тихо и скучно, фроляйн фон Линген разливала чай, мадам Лопушкина приносила печенье, Мэри Лопушкина, правда, иногда пела, но ради пирогов их кухарки я готов был терпеть. И вот тебе, здрасьте!

– Мы бедны, – наклонившись к брату, жестко напомнила ему Лиза. – Разорены. Ты должен помочь мне… выбраться из жалкого положения.

– Ладно, ладно! Что-нибудь придумаю, – помрачневший Сергей вдруг оживился: – Вспомнил, что забыл рассказать. Утром, когда ты гуляла, заезжала Мрачная дама.

– Маргарита Романовна? – нахмурилась Лиза. – Без предупреждения?

– Да, на нее не похоже, но и повод был. Вот, держи сенсацию: в «Тонкие осинки» приезжает наследница. Молодая. Зовут Марией. Вроде дочь сына покойной Татьяны Варфоломеевны.

– У Осининых есть сын?

– Был. Сгинул. Подробностей не знаю. Мрачная дама так и выразилась: «сгинул». Семья долго искала эту самую Марию, а потом еще и уговаривала приехать. Вот, их поверенный телеграммой сообщил, что уговорил.

– Уговаривали, значит, она богата? – задумчиво предположила Лиза.

– Не угадала. Она учительница. Живет в Великом, причислена к мещанам.

– Молода?

– Лет двадцать. Про внешность не спрашивай. Дурна ли, хороша ли, Осинина не упоминала. Мадам просила всячески гостью опекать, не дать заскучать и убедить принять наследство. Мол, остатки местной цивилизации весьма заинтересованы, чтобы цивилизация сия не погибла. Не пойму только, про «не дать заскучать» это она съязвила?

– Я конечно, против Маргариты Романовны не пойду, – задумчиво проговорила Лиза. – Родственницу ее к себе приглашу и вниманием не обделю. Только не знаю пока, радоваться, что обществу прибавится, или тревожиться, что придется общаться с тем, кто ниже нас по положению.

– Например, с молодой незамужней дамой, – съязвил Сергей. – Образованной. Наследницей именья, что совсем близко к усадьбе Левецких. Что там наука статистика о мезальянсах говорит?

Лиза снова отошла к окну и устремила застывший взгляд на аллею.

– Поживем увидим, – процедила она.

Глава 3

Над «Тонкими осинками» разливалось золотое облако. Солнце садилось за леса, за осиновой рощицей что-то сияло, переливалось отражениями.

– Пруд, – коротко пояснила Маргарита Романовна на вопрос Маши. – Черноводный. Замертвел пару лет назад. Идемте.

Пахло яблоками, сад весь прогнулся под тяжестью плодов.

– Колокольчик, – пояснила тетя по дороге. – Сорт такой, местный, поздний, под заморозки зреет. Гниет на ветвях прямо. Раньше весь урожай в Родовейске подчистую продавали, сейчас разве что на сидр в Клементьевку свезти.

– А как далеко отсюда Родовейск? – поинтересовалась Марья Петровна, не уставая восхищаться аллеей и садом.

Кое-где угадывалось нечастое вмешательство садовника, иначе все это буйство зелени приняло бы куда большие размеры.

– Двадцать верст. Небольшой городок, но шумный, – Осинина поморщилась. – На Помеже-реке есть причал, на пароходике полтора часа. Но ежели со всяким людом не желаете брызги глотать, скажите мне. Моторов и мотоциклеток новомодных не держу, а экипаж заложить велю.

– Спасибо.

–Клементьевка, помещика Лопушкина деревня, за холмами, отсюда не видно, а вон то – земли Левецких, вдольских князей. Абрамовка виднеется… нынче уж Абрамцевым не принадлежит, господа часть земли в крестьянскую общину продали. Вот и все соседи.

– Здесь и вдольские князья живут? – удивилась Маша.

– Не живут, наведываются. Левецкие блюдут старинные законы. Их сюда посадили для Равновесия триста лет назад – они и сидят. Злые языки болтают, – Маргарита Романовна остановилась, невидяще глядя вдаль, – что законы Поперечья в этих землях равны людским и даже выше их. Это не так. Не слушайте никого, Мария Петровна, но и в леса без надобности не ходите. Обещаете?

Маша неопределенно наклонила голову. Обещать не делать того, ради чего она, собственно, и приехала, было бы нетактично.

– Со слугами только все крайне печально. Деревенские в «Осинках» служить не хотят, дескать, больно дом долго пустой стоит. Но мы же с вами не верим в глупые суеверия, верно?

Тетушка явно противоречила самой себе. Если уж и признавать тутошние обычаи, так вместе с Поперечьем и крестьянскими поверьями. Будь сила Поперечья здесь даже вдвое меньше той, что властвовала в старой деревеньке, где Маша родилась и росла до десяти лет, местное население имело полное право на мнительность.

– Слуг я вам пришлю, – продолжила Осинина. – Есть у меня Марфуша, выписала ее из Петербурга. Городские девки посмелее тутошних, главное, накинуть рублей восемь-десять к жалованию. Кухарку надобно, пару горничных, чернорабочих, конюха, если конюшни восстановить пожелаете, садовника с помощником. Остальным займется управляющий Аким Фалантьевич. Вся земля, пашни и луга, в аренде, за лесом, небольшой он, но на порубку кое-что собирается, лесники следят. Вам лично беспокоится не о чем. Но ежели захотите остаться, – тетушка сохраняла нейтральный, даже равнодушный тон, – заботу о доходах с именья придется взять на себя, документацию вести, налог платить: на вырубку, сплав и бортничество. Впрочем, по завещанию в течение трех лет поместье и земли останутся под моей опекой, а вам надлежит постепенно в дело входить. В тот срок причитается вам триста пятьдесят рублей пятью чеками в месяц на личные расходы и содержание прислуги. А пока выдам сто пятьдесят рублей ассигнациями и серебром, на две недели, как вы и хотели…

Маша, увлеченная разглядыванием дома, выросшего в конце дорожки, удивленно ахнула. Сто пятьдесят рублей! Зачем так много? Даже если вычесть на жалование слугам, все равно в избытке!

Да и не решила пока Маша, останется ли.

Но женщины уже входили в дом с парадного крыльца, пройдя вдоль выбежавших навстречу горничных с метелками и нескольких деревенских баб, видимо, приглашенными для масштабной уборки.

До ушей заросший бородой мужичок поволок в дом Машины чемоданы.

Там, где Маша родилась, такие дома назывались манорами. От ворот вокруг цветника, некогда роскошного, а теперь неухоженного, к нему вела укатанная аллея.

Кухня и людские покои традиционно располагались в правом флигеле, а парадные комнаты – в центральном, «большом» доме.

Слева от холла разместились уютная гостиная с английским, библиотека и буфет. На втором этаже «большого» Маша осмотрела четыре спальни и будуар. Верхний же этаж левого, гостевого флигеля, по словам тети, был закрыт еще при жизни супруг Осининых.

Ветхости в особняке не наблюдалось, хотя дух нежилой присутствовал. Мебель была прикрыта чехлами, пахло влагой от тряпок уборщиков.

– На нужды поместья средства идут из другого фонда, – пояснила Маргарита Романовна тем же деловитым сухим тоном. – Вот вроде и все пока. Нам пора возвращаться.

– А я, пожалуй, останусь уже, – храбро решилась Маша. – Отпуску у меня немного, всего две недели, начну знакомиться прямо сегодня.

В глазах тети промелькнуло странное выражение.

– Однако из слуг с вами остаться никто не захочет, – возразила она.

– Так и не надо. Я привыкла сама о себе заботиться.

– Как пожелаете, дорогая. Все необходимое вы найдете наверху и в кухне, в шкафах и кладовках, – выразительно помолчав, сказала Маргарита Романовна. – Аким Фалантьевич прикупил снеди в деревне и положил в холодильный шкаф. Утром я пришлю к вам Марфушу.

Маша улыбнулась и кивнула. Она уже предвкушала, как будет осматривать огромный дом, представляя его своим, но разумом понимая, что здесь ей не место. А сердцем же… на сердце было разное.

… Маша догадывалась, почему среди слуг Маргариты Романовны не нашлось желающих провести ночь в доме Осининых. В особняке давно и основательно поселилось Поперечье.

Деревенские знали: хорошее место недолго пустым стоит. Нет хозяев – лес рано или поздно к рукам приберет. И не каждый после того с подселенцами договориться сможет. Маша сможет… наверное.

После Реформы и освобождения крестьян многие поместья разорились, а то и были брошены. Там, где человек не живет, дом быстро ветшает и осыпается. Ближе к югу нечисть тогда особенно расплодилась.

Потребовались годы, чтобы вдольские князья с ведунами и ведуньями навели на пустующих землях порядок. Отец Маши, помнится, и сорок лет спустя по срочным вызовам в ночь срывался. В одной такой экспедиции и погиб в наводнении, селян спасая…

Марья Петровна обошла дом и нашла как несколько явных признаков присутствия нечисти – остатки гнезда куковицы, следы луговика на потолке кладовой над коробами с зерном, склад домовика (сухари, сушеные яблоки и орехи), так и неявных – запах ила и свежескошенной травы на задней террасе, побеги цветущего кремень-чая под крыльцом.

Поперечье испокон веков тянулось к человеческому жилью, впитывало эманации людские подобные тем, что пока хранил дом: эмоции, остатки снов, воспоминаний и мыслей.

Но еще год-два, и от них не останется и следа. Тогда Поперечье уйдет, и хорошо, если вместо домовых, игошек и паучьих теневиц не поселится в пустом, ветшающем особняке нечто пострашнее.

Маше пришлось признать: покамест не она хозяйка в доме Осининых. Ничего, подвинуться не беда – беда, если Марию не примут. Тогда плакали две недели отпуску на свежем, сладком воздухе Приречья.

Впрочем, ночь все покажет, по местам расставит.

Маша ходила по дому и больше не удивлялась, почему Поперечье так просто облюбовало Осининский манор. Дом болел. Он скрипел и жаловался на нездоровье и дурные сны. Он был рад любому вниманию и привечал даже нечисть. И еще… в нем жили странные сквозняки. И обычные случались, от щелей в осевших окнах, но были и другие, ни с того ни с сего, ледяной водой по ногам и лицу…

Нет, не мертвый дух скончавшихся в нем людей рождал тревогу – что-то иное.

Маша пообещала себе, что в ближайшие дни побывает на могиле Осининой. Однако она была уверенна, что Татьяна Варфоломеевна упокоилась с миром и всеми полагающимися ритуалами. Что до Романа Александровича, следов его жизни в особняке Маша так и не отыскала. Словно бы и не жил он тут никогда.

Дом жаждал тепла и внимания. Затаив дыхание, следил он за передвижениями… нет, не хозяйки, гостьи. И это несказанно смущало Машу, бередило ее тайные желания: остаться, хозяйской рукой навести порядок, изгнать то мертвое и печальное, что поселилось в маноре.

Кухня поражала своими размерами и количеством невиданной утвари. Очевидно, Осинины были большими поклонниками вкусной еды.

– «Штерн и сыновья», – с удивлением и уважением прочитала Маша на огромном агрегате для взбивания, нарезки и вымешивания. – Германского производства машина. Ого!

Ей к такому даже страшно было подходить, а хозяева дома, надо же, из Германии технику выписывали. На чем же она работала?

Заинтересовавшись источником энергии для кухонной машины, Маша обнаружила подключенный к агрегату толстый электрический провод, а в углу – рычажок общего переключателя. Значит, где-то имелась и электрическая машина.

Маша щелкнула выключателем, лампа над кухонным столом вспыхнула и медленно погасла. Однако сам факт наличия электричества в доме весьма бодрил.

С утра следовало поговорить с управляющим. Раз имеется электрическая машина, значит, удобств получить можно и поболе. Вот и котел в каморке за кухней отыскался. Это сколько же времени Маша сэкономила бы, воспользовавшись электрическим нагревом воды в ванной! А теперь придется с ведрами побегать.

В холодильном шкафу Мария нашла творог, сметану, мед и чесночную колбасу. Она приготовила любимое с детства лакомство: выложила ровным слоем творог и густую сметану поверх, а по сметане полила гречишным медом, нарисовав смешную рожицу.

Кусок колбасы, даром что к сладкому вроде как не подходил, умялся с творогом в пару укусов. Чай Маша выпила на террасе свой, привезенный из Новгорода, английский с апельсиновой цедрой.

Запах яблок из сада примешивался к аромату чая. Где-то ухал сыч.

Маша сидела в плетеном кресле на открытой террасе с видом на мертвый пруд – вот она я. Сижу, чаи попиваю, соловья слушаю, планы строю, жду лесных гостей.

… Сытая и сонная Марья Петровна поднялась наверх.

Спальню она выбрала поближе к лестнице, мало ли что. Окна проверила и закрыла. Дверь внизу тоже не поленилась – спустилась и подергала.

Однако против Поперечья любые основательные меры предосторожности были как солома против огня – лишь привлекут внимание. Нечисти только дай поглумиться над пугливым, осторожным человеком. Но не на ту напали.

Маша могла бы начитать заговоры, запечатать окна и двери тайным словом – просто, чтобы выспаться после хлопотного дня. Однако с Поперечьем так дела не велись. Явился – представься, кто таков, обозначь свое право в чужом доме ночевать. И желательно с церемониями не затягивай, Поперечье ждать не любит.

– И ведь Маргарита Романовна должна была это знать, – пробормотала Маша, лежа в кровати на выбитой и поздним солнцем прогретой пуховой перине под овечьим одеялом. – И про законы Поперечья, и что абы кого нечисть в стоялый дом не пустит. Или не знала?

В Березовке, где Маша жила с мамой до переезда, каждый ребенок ведал, как поладить с лесным народом. Здесь даже вдольские князья имеются. А местные дворяне всю жизнь подле леса прожили и ни сном ни духом?

Что это? Проверка? Чего хочет тетушка: чтобы Маша убралась отсюда побыстрее или чтоб осталась? Три года прожить – и дом ее будет. И земли ее, пусть и немного их осталось после Реформы. И сад.

С приятной мыслью о яблоневом саде Марья Петровна сладко задремала…

… Кикиморы, по мнению Маши, всяко были поумнее своих мелких водных сородичей. Увы, и подличать они умели гораздо изобретательнее.

Потому услышав шлепки влажных лап у двери спальни, Маша тут же проснулась и сосредоточилась. И гости болотные замерли, чувствами своими определив, что она не спит, но назад не повернули – зашлепали губами, словно зачмокали. Будь на месте Марьи Петровны обычная девушка, как пить дать всех святых помянула бы.

Маша же нахмурилась (говорить с поперечными следовало строго, сразу обозначив свои права на пребывание в доме), правильно набрала воздуху и напрягла горло. Забулькала болотными словесами:

– Вы, малое божье племя, попутали что, видать? Зачем явились посреди ночи? Спать не даете.

В рядах кикимор возник небольшой переполох. Кажется, болотницы обрадовались, что человечья гостья сможет с ними объясниться. Вот и хорошо. Говорить всяко лучше, чем воевать.

Маша тоже заволновалась. С непривычки произношение у нее было так себе – сказывалось долгое отсутствие нормальной практики. Когда она последний раз с болотным людом разговаривала? Да в поездке за город с барышнями с Высших курсов, год, почитай, назад. А еще преподаватель, называется.

Маша так и сидела в кровати, приподнявшись на подушках. Смотрела в окно, к двери не поворачивалась.

Поперечье не любит прямых взглядов, праздного любопытства, это Маша усвоила еще в детстве. На личном опыте, так сказать. Потенциалы свои магические она знала, будучи хоть и вдольского роду, но с кровью разбавленной, слабой.

Все, чем владеет Мария – словеса, а слово не руна и не писаница. Власти над Поперечьем у Маши нет.

Кикиморы, как оно у них водится, в переговорщики выставили самую старую болотницу (Маша покосилась-таки), имевшую необычайное сходство с гнилым поленом. Говорила кикимора разборчиво, видно, имела опыт общения с непонятливым человечьим племенем:

– Спасибо, что помянула нас божьими, – вежливо проквакала старуха.

Маша пожала плечами:

– Так ведь все мы Творца дети.

– Ты Петра из этой каменной норы семя? – поинтересовалась кикимора.

– Петр Осинин был моим отцом, – подтвердила Маша, скорее угадав, чем поняв, о чем спрашивает болотница. В болотном языке не имелось полноценного слова для человеческого дома.

– Ведаешь наш язык?

– Ведаю, как видишь.

– Нору себе заберешь?

– Заберу.

Всего-то Марья Петровна хотела, чтобы кикиморы лжи не почувствовали, а прозвучала эта фраза столь уверенно, что Маша сама поверила: заберет, и жить тут будет, яблоки собирать, сидр гнать. Гулять по утрам станет, с удовольствием, чай, луга это тебе не пыльные городские тротуары.

– До зимы живи, – вдруг велела болотница.

– А там? – удивилась Маша.

– А по зиме уходи. Беги. Иначе придут по твою душу. Договор. Договор имеется.

Маша бессознательно потянула на себя край одеяла, поскольку со всех сторон потянуло внезапно холодом. Забились на ледяном ветру занавески, луна скрылась за сизыми облаками, в голове словно голоса зашептали: беги, беги! И через секунду все стихло, будто не было.

– Какой договор? Кто придет? – сбилась на человеческий язык Маша.

Кикимора ее поняла, ответила:

– Мы его не видели. Водяной видел. Мы не скажем. И водяной не скажет, сгинул он. И братья его промолчат. Страшно. Страшно нам. И лениво.

– Услуга! – выпалила Маша веское слово, поняв, что торги начались.

Она что-нибудь сделает для болотниц, а они обязаны отплатить ей добром или советом. Таков закон Равновесия.

Болотницы зашептались. После старуха изложила суть просьбы.

Пруд при усадьбе давно стоит мертвым. С тех самых пор, как нечто злое явилось в дом и говорило с хозяином. Водяной в том пруду сгинул. Кикиморы едва выживают, кормиться ходят в омуты, с русалками вот на сей почве поссорились.