День похищения

– И долго еще ты собираешься так жить?

Вот так они со своей бывшей женой Хеын и встретились после долгой разлуки – спустя три года после того, как она бросила их с Хиэ. С ее уходом в жизни Мёнчжуна многое поменялось. Деньги, которые он клал на счет со своей зарплаты, дом, который тоже считал своим, – все растаяло, оказавшись иллюзией, миражом. На счете было не то что пусто – баланс ушел в минус. Дом к этому моменту уже тоже оказался заложен. Вместе с женой исчезло все: и радостное время, когда у него была своя крыша над головой, и деньги, которые он так кропотливо копил на обучение дочери. Стоило жене уйти, как к нему день за днем стали вламываться коллекторы из кредитных контор. И дом был снесен. Хотя даже если б и не снесли, то, возможно, он сам рассыпался бы в труху и без них. Не надо было ему так упрямиться – может, тогда бы к нему на фирму не пришли. Хотя отжималы-коллекторы не были официальными приставами и действовали не вполне законно, но начальство в детали вникать не стало, и в его положение входить тоже не собиралось – его попросту уволили. А выходное пособие прямо из банка ушло кредиторам.

Жизнь, где нет ни кола ни двора… Где, казалось, только рассвело – глядь, а солнце уже село за скалы… Так жить ему не хотелось. И если б не дочь, он, наверное, не побоялся бы сделать окончательный выбор и шагнуть за край. Но после того дня, когда ей поставили диагноз, Мёнчжун начал цепляться за жизнь. Он нашел в горах заброшенный дом и перебрался туда. Теперь в мире для него больше не существовало никого, остались только он и Хиэ. И так было до тех пор, пока ей не исполнилось девять. До тех пор, пока не появилась его бывшая жена – так же резко и неожиданно, как и исчезла. До тех пор, пока не предложила похитить ребенка: «Заберем девчонку – и родители заплатят сколько нужно».

* * *

Как только такси остановилось у клиники университета Йонин, Мёнчжун тут же выскочил из машины и на всех парах помчался ко входу. Он мотался по площадке лифта туда-сюда, все время с раздражением поглядывая на табло индикатора, где не спешили меняться этажи. Постоянное движение выдавало его нервозность снаружи, пересохшее горло – внутри. Казалось, что он вот-вот расплачется. Сердце разрывалось на части, как только Мёнчжун вспоминал, что его Хиэ лежит сейчас совсем одна, а к ее горлу подсоединены шланги толщиной с руку. Да, возможно, он жил неправильно, но почему за его грехи приходится расплачиваться дочери? Ведь даже в суде дети за преступления родителей уже давно не отвечают… Так почему же бог так жесток?

Мёнчжун зашел в лифт, нажал на восьмой этаж. Глубоко вдохнул-выдохнул, грудь его поднялась-опустилась, и в этот момент с его лица исчезло выражение заботливого папашки, трясущегося над своей ненаглядной дочуркой. Взгляд стал безразличным, ничего не выражающим. Мёнчжун достал заткнутую за пояс кепку, натянул поглубже. А через несколько секунд вышел из лифта и вел себя так спокойно, что никому и в голову не пришло бы, что это тот самый человек, который только что сломя голову забежал в клинику. Выйдя из кабины, он прижался к стене и осторожно вытянул шею. Сестринский пост находился не прямо напротив лифта, а чуть в стороне. Сейчас там дежурила старшая медсестра – она как раз говорила по телефону. У сестры была выдающаяся квадратная челюсть, которую она во время разговора сильно задирала вверх – градусов на 30. Ну почему сегодня именно ее смена? Стоило только представить, как она дико орет и яростно щурит глаза, – и у него по коже пробегал мороз.

– Прошу прощения…

Мёнчжун повернулся на оклик, раздавшийся у него за спиной, – женщина лет пятидесяти в медицинской маске катила перед собой тележку с огромным ворохом больничных пижам. Глаза Мёнчжуна заблестели.

* * *

– Нет, пока не можем дозвониться… Да… Уфф, хорошо, я схожу.

Положив трубку, старшая сестра недовольно поджала рот. Она никак не могла связаться с опекуном малолетней Ким Хиэ, который уже несколько месяцев не оплачивал больничные счета, и теперь сумма задолженности достигла двадцати миллионов вон. Выдворить девочку из больницы они не могут – их бы за это с грязью смешали, мол, «а как же гуманность? а как же права человека?». Так что, можно сказать, в этом плане ему повезло. Но был еще один момент: им надо было сообщить отцу ребенка очень важную информацию, а с ним никакой связи… «Ну что за человек! Ему бы в такой ситуации самому за нами бегать, извиняться, просить подождать и обещать все выплатить, а этот даже трубку брать не изволит!» Сестра поцокала языком и автоматически проверила, кто там идет по коридору: то была женщина из частной прачечной, везущая пижамы.

– Добрый день!

– Да-да. – Кивнув прачке, медсестра вернулась на пост, взяла табель со стола и тяжко вздохнула: начальство поручило ей самой сходить в палату и проверить, вдруг опекун девочки сейчас там…

* * *

Пристроившись за тележкой с пижамами, Мёнчжун ухитрился не попасться на глаза медсестре. Конечно, женщина из прачечной смотрела на него с изумлением, ну и пусть – он отвернулся от нее и прошел в нужное крыло. Вот она, палата № 803: двухместная, с аппаратом ИВЛ. Понятно, что обычная палата на шестерых стоила бы гораздо дешевле, тут и сравнивать глупо, – но Хиэ самостоятельно дышать не могла и без ИВЛ ей было не обойтись. Мёнчжун каждый день вставал ни свет ни заря, шел на биржу поденщиков, всю неделю работал как проклятый, и все, что зарабатывал, уходило на то, чтобы посуточно оплачивать пребывание дочки в больнице. Но отрицательный баланс на его счете все рос и рос.

Он осторожно приоткрыл дверь. В одной палате с Хиэ лежала 70-летняя бабка, но сейчас ее что-то не было видно. Видимо, повезли на обследование – там, где раньше стояла кровать, сейчас было пусто. Бабка эта практически не приходила в сознание, и тут всякому было понятно, что ее смерть уже маячит где-то неподалеку. Обычно в соседи Хиэ доставались именно такие: повезет – протягивали месяц, нет – уходили через пару дней, так что текучка была высокой. А его дочь все держалась и держалась. «Она выберется, она выберется», – как мантру, повторял Мёнчжун.

Увидев Хиэ, рядом с которой никого нет, он чуть не разрыдался, но все-таки взял себя в руки, вспомнив ее слова: «Мужчины не плачут, нужно терпеть», – ей частенько приходилось это повторять, ведь он, по сути, был очень слабовольный человек.

– Хиэ…

Свисавший с кровати мочеприемник давно не опорожняли – мешок был заполнен настолько, что аж раздулся. Поскольку не с его финансовым положением было нанимать сиделку, Мёнчжун поручил бывшей жене ухаживать за дочерью, пока сам он будет заниматься задуманным ими похищением. А она вот как ухаживала… И ведь ничего особенного не требовалось: в коме человек не капризничает, не ноет. Мыть, кормить, дезинфицировать палату тоже не надо – все это делали санитарки. Хеын оставалось просто немного присмотреть за своим же ребенком. Но мать у Хиэ была именно такая: другие люди и их проблемы ее нисколько не волновали. Пусть даже если эти «другие» – ее собственная дочь.

Мёнчжун оглядел палату – под кроватью стояла продолговатая мужская утка. Нужно перелить мочу в нее, а потом отнести в туалет. Он отсоединил катетер, открыл клапан и поднес к утке. Жидкость, будто едва дотерпев, тугой струей ударила в судно.

– Вот же как хорошо пописала…

Мёнчжун всегда так говорил, когда видел, что она облегчилась: ведь если есть продукты жизнедеятельности, то, значит, пока есть и жизнь.

– Ох ты ж…

Моча, заполнив все судно, полилась через край. Он посмотрел на пакет – там оставалось еще много. Надо быстрей закрыть клапан, но обе руки были заняты: одной он держал катетер, другой – утку, поэтому все, что ему оставалось, это просто созерцать, как желтая жидкость растекается по полу. Не выпуская утку из рук, Мёнчжун еще раз оглядел палату – может, найдется чем вытереть лужу…

И надо же – именно в этот момент он услышал звук приближающихся шагов. Звук становился все громче и громче, пока не замер ровно напротив их палаты. Вместе с ними замерло и дыхание Мёнчжуна. А заодно и пульс. Вытаращенными глазами, чуть не выкатывающимися из орбит, он смотрел на маленькое окошко в верхней части двери – там, за непрозрачным стеклом показалась знакомая квадратная челюсть.

– А, вы, наверное, пришли вещи забрать?

– Да, мы хотели перенести их в траурный зал.

– Крепитесь. Мы скорбим и молимся о том, чтобы ее душа покоилась с миром.

Так… судя по всему, та бабка по соседству с Хиэ все-таки приказала долго жить. Но Мёнчжуну сейчас было точно не до скорби и переживаний – ему бы спрятаться самое время… В который раз он оглядел палату. В туалет? Опасно, там его точно застукают. На полу же пролитая моча, захотят ее вытереть – обязательно в туалет зайдут. От стресса он ухитрился расслышать, как кто-то уже прикасается к ручке двери: нервы натянулись до предела, в горле встал сухой ком. Если его увидят, то обязательно заставят подписать документы на выписку Хиэ, поэтому его тело привычно распласталось в полете как раз в ту секунду, когда дверь открылась и в палату вошла старшая медсестра с еще одной женщиной, судя по всему – дочерью почившей бабки.

– Это что еще такое?!

Лужа на полу, отсоединенный катетер… Медсестру аж перекосило. Кто-то криворукий отсоединил сборный мешок и не закрыл клапан. И ладно еще мочу разлили, но открытый клапан – это серьезное нарушение, ведь через него может проникнуть вирусная инфекция… Сестра покачала головой.

– Это кто-то из посторонних, наш персонал такого допустить не мог. Сейчас уберем.

Она наклонилась, чтобы закрыть клапан, – и напоролась на взгляд Мёнчжуна, скорчившегося под кроватью.

– Ай-я-а-а!

Обгоняя вопль медсестры, Мёнчжун выскочил из своего укрытия и со всех ног бросился вон из палаты. Обернувшись, он увидел, что медсестра что есть мочи бежит за ним. «Поймать хочет!» – догадался он и припустил еще сильнее.

– Мужчина, мы донора нашли!

Мёнчжун застыл на месте. Потом медленно развернулся. Его ресницы мелко подрагивали. Он подошел к запыхавшейся медсестре.

– Есть материал для пересадки костного мозга, его тип подходит Хиэ.

Ему, наверное, полагалось захлопотать, засыпать сестру вопросами типа «Ах, неужели это правда?», «А когда будут делать?», «Теперь она выживет, да?». Но он смог выдавить из себя только одно:

– Стоимость операции?

– Около тридцати миллионов вон. – На лице медсестры отобразилось что-то вроде сочувствия. – Но ее смогут назначить только после выплаты текущей задолженности…

Мёнчжун как в забытьи волочил ноги по больничному коридору. То, что нашли донора для дочки, – это, конечно, хорошо. Но 30 миллионов вон… От горя он еще крепче сжал губы. Теперь хочешь не хочешь, а дело с выкупом придется доводить до конца – ничего другого ему не остается…

И тут его словно током шибануло: «Рохи!» Он же совсем забыл про нее! Тем же стремительным аллюром, каким забегал в больницу, Мёнчжун теперь во всю прыть понесся обратно. «Ребенок дома один!»

5

Ему повезло сразу же поймать такси. В машине он несколько раз порывался крикнуть шоферу, чтобы тот ехал быстрее, но все же ему удалось сдержаться: глупо попадаться полиции на такой ерунде. «Максимальный контроль и самообладание», – об этом Мёнчжун даже сейчас не забывал. А потому хотя торопиться он, конечно, и торопился, но прямо к дому подъезжать не стал – на всякий случай попросил водителя остановиться на подъезде к месту, где поселился. Только лишь когда такси с зажженной надписью «Свободно» развернулось и скрылось из виду, он бегом бросился к себе. Дыхание рвало гортань, сердце, похоже, намерилось вырваться из горла вслед за дыханием, с зашкаливающей скоростью выстукивая «что ж ты со мной делаешь?». Но Мёнчжун уже не мог остановиться. Он не переживал за то, что Рохи может сбежать, или что к ней может вернуться память, или она обратится в полицию. Нет, таких мыслей у него не было. Ему было невыносимо, что ребенок, который только что потерял память, брошен совсем один в темном незнакомом доме где-то посреди гор – вот от этого душа у него действительно была не на месте. Когда он добежал до дома, во рту появился явственный металлический привкус – Мёнчжун знал его с детства, когда однажды лизнул старый ржавый засов. Сейчас он ощутил его снова – цена за то, что все время бежал вверх по склону, ни разу не передохнув.

Рохи сидела на крылечке и смотрела на небо. Ребенок перед домом в лучах света, идущего из комнаты, смотрел на него ясным взглядом – картинка была безмятежной. От переживаний у него начали подкашиваться ноги: он уселся рядом с Рохи, чуть не выплевывая легкие от одышки. Ему показалось, что к металлическому вкусу дыхания теперь добавился и металлический скрежет хрипов и сипов.

– Ох… одна… столько времени… извини… голодная… ох… еда… сделаю… уфф… сейчас…

Он думал, что Рохи снова на него разозлится, но в этот раз было не так – она смотрела на него, как на самое жалкое существо в мире. С трудом восстанавливая сбитое дыхание, Мёнчжун попытался ей улыбнуться. Самое главное, что девочка не испугалась и с ней ничего не произошло. Теперь у него во рту был вкус какой-то гари, но Мёнчжун по-прежнему улыбался. Вот под его широкую улыбку как раз и заехала чесалка – снова, хотя уже совсем не так, как раньше: в этот раз удар был нанесен не спереди, а тактически грамотно: из засады, сбоку.

– Если суп из требухи готовить не будешь, то воздух словами не гоняй – побереги дыхание.

– В каком смысле? – Мёнчжун недоуменно захлопал глазами.

– В таком, что тебя сейчас со всем ливером наизнанку вывернет.

Фыркнув, Рохи убрала чесалку. Покачав головой, посмотрела на замершего с раскрытым ртом Мёнчжуна, потом забрала у него пакет и пошла на кухню. Мёнчжун был весь мокрый от пота – силы покинули его. «Да пошло оно все…» Он с облегчением откинулся на спину и растянулся на крыльце. Немного так полежал, отдохнул – и металлический привкус во рту исчез. А за ним и сипы в дыхании тоже ушли. Эх, вот спортом давно не занимался, и пожалуйста – результат… Нет, за здоровьем надо следить – хотя бы для того, чтобы о Хиэ было кому заботиться.

«Ладно, всё, встаем – еду для Рохи нужно готовить. Кстати, как там она сказала? “Побереги дыхание”? Волновалась обо мне, что ли?»

– Поднимайся быстрее. Или, думаешь, еда до ночи потерпит?

Мёнчжун подскочил как ошпаренный, словно его самого бросили на горячую сковородку:

– Всё-всё-всё, уже бегу, мэм.

* * *

– Переделать!

Рохи с грохотом пихнула ему миску из нержавейки, в которой лежал паровой омлет. До этого она постоянно подгоняла Мёнчжуна, жаловалась, что проголодалась, вот он и сделал омлет на скорую руку – просто из яиц. Да, без лука, без моркови, но зато вон каким пышным получился! Однако девчонка скривилась, будто ей специально аппетит испортили. Растерянный Мёнчжун зачерпнул ложкой омлет:

– Вполне съедобно…

– Недосолил.

– Да достаточно вроде.

– Ты точно мне отец?

От одной фразы насупившейся Рохи у него перехватило дыхание. В голове билось лишь одно: «Скажи хоть что-то, не медли с ответом!» – но вместо этого почему-то получалось только пучить глаза. Если б его сейчас видела бывшая, не преминула бы уточнить: «Неужто ты настолько тормоз?»

Рохи пристукнула ложкой по краю миски:

– Повторяю: мне не нравится.

«Ффух, кажется, пронесло, ничего не заподозрила…» От облегчения Мёнчжун чуть не произнес это вслух.

– Я что, всегда такое ела? Что-то не верится…

– Н-н-нет. Просто ты же папе пообещала соленого не есть. Неужто не помнишь?

Мёнчжун попытался издать благодушный смешок, но Рохи на это не повелась – напротив, стала пристально вглядываться в его лицо. Лоб у него покрылся испариной, и это тоже не ускользнуло от ее внимательных глаз. Потом она уткнулась взглядом вниз.

«Молчит… Сейчас, наверное, извиняться будет. А я ей тогда жестко скажу: “Давай ешь без лишних слов”».

– Переделать, – повторила Рохи.

И пришлось Мёнчжуну снова все переделывать. Если ей и в третий раз не понравится, то он тогда точно сам закудахчет, и гадить будет исключительно куриным пометом. Потому что, пока готовил, он того омлета уже напробовался – чисто чтобы перестраховаться: а ну как не получится? На этот раз Рохи выбрала ложку побольше и засунула ее в рот; Мёнчжун с замиранием сердца наблюдал за процессом. Наконец, тщательно пережевав, она проглотила еду. Мёнчжун в этот момент тоже напряженно сглотнул слюну. Рохи наморщила лобик, а он в уме автоматически пересчитал оставшиеся яйца: сколько он их там купил?

– Слишком сладко. Откуда такие убогие стереотипы, что детям нравится сладкое?

Он и вправду подумал, что уж лучше будет сладкое, чем соленое, поэтому добавил чуть-чуть сахара. Вот же, все просекает…

– Я переделаю… – Покачиваясь от усталости, он обреченно поднялся с места.

– Сойдет. – Вопреки жалобам, Рохи задвигала ложкой по миске.

Всякий раз, прежде чем положить омлет в рот, она ковырялась в миске ложкой и непременно хмурила лоб. В общем, всячески делала вид, что ест через силу. Хотя, так или иначе, но еду внутрь себя все-таки пропихивала. Измученный Мёнчжун рухнул на стул, облокотился на стену: ноги совсем не держали его.

– Вот спасибо, благодетельница, порадовала аж до слез…

– Много текста.

Ложка пару раз мотнулась челноком туда-сюда и вдруг внезапно остановилась на полпути: Рохи зачем-то уставилась на край стола, словно задумавшись о чем-то. Понятно, что смущал ее не стол; мысли ее были где-то далеко – даже взгляд замер.

– А где мама?

От этого вопроса Мёнчжун побледнел. Если б пожелтевшая от старости галогенная лампа на кухне не излучала тусклый желтоватый свет, то девчонка могла бы догадаться, что с ним что-то не так. Он замешкался, подбирая слова, но тут Рохи, не спускавшая с него глаз, вдруг опустила взгляд.

– Она… умерла?

«Ну вот зачем она это спросила?» Мёнчжун отрицательно помотал головой. Это было чревато – она же захочет с ней встретиться, – но и наносить психологическую травму ребенку он не мог. К счастью, после его ответа напряженные уголки глаз у девочки немного расслабились. Рохи понимающе ухмыльнулась.

– Изменяла?

– Характерами не сошлись! – Он крикнул так, словно его кто-то кулаком в сплетение двинул.

Рохи с видом «ну-ну, конечно» как ни в чем не бывало закинула в рот еще ложку омлета. А у него боль так и не прошла. Потому что причиной такого внезапного ухода его жены, очевидно, была измена. Не то чтобы Мёнчжун это наверняка знал, просто смутно подозревал: «Уж не из-за этого ли?» В принципе, Хеын с самого начала не была прямо такой уж преданной женой, да и по отношению к дочери не была «сумасшедшей мамашей», души в ребенке не чаявшей. С другой стороны, она не стала уделять больше внимания внешнему виду – одежде или украшениям, – не шлялась где-то по ночам и не отталкивала Мёнчжуна, когда его к ней тянуло. Но незадолго до того, как уйти, стала избегать физического контакта с ним.

«Если она когда-нибудь вернется, то я, так и быть, ее прощу и приму» – так он сам себе нафантазировал. Но действительность оказалась несколько иной: через месяц после ее ухода по почте пришло заказное письмо с документами на развод. Он их подписал, в назначенный день они встретились в суде – и всё, больше ничего. Ни что станет с деньгами, ни каково будет ребенку – на этом внимание не заострялось: Мёнчжун всегда жил настоящим. Он тогда спросил: «Хиэ ты тоже бросишь?», и жена ответила: «Да». На этом процедура развода завершилась. Тогда он еще подумал: «Да, между нами все кончено».

Рохи, не шибко переживая о душевных терзаниях Мёнчжуна и не думая, обидела она его или нет, подъела все подчистую до последней крошки, отложила ложку и сказала:

– Спать.

* * *

Бах! Глаза у Мёнчжуна слипались, и очередной клевок носом совпал с падением тарелки в раковину. От грохота он моментально пришел в себя, втянул обратно вытекшую изо рта струйку слюны и огляделся вокруг. Как так получилось, что за сегодня он устал больше, чем когда с утра до ночи работал поденщиком? «Так, нужно быстрей очухаться и заканчивать с этим. А то опять чесалкой прилетит…» Не успел он это пробубнить, как немедленно сбылось по его слову: дверь распахнулась, и то ли от испуга, то ли от того, что сустав защемило, Мёнчжун тут же почувствовал прострел в плече. Скривившись от боли, он тем не менее спросил:

– Ты чего?

– Долго еще эту посуду мыть будешь?

– Э… А что такое?

Ему показалось, что она сейчас опять будет его доставать, поэтому внутренне настроился на решительный отпор.

– Зайди ко мне, папа.

– Хорошо, – привычно ответил он и тут же застыл. «Папа…» В глубине души у него шевельнулось что-то вроде угрызений совести. Надо же, стыдно перед похищенной – до чего же жалкий он похититель!

Наскоро закончив с посудой, Мёнчжун зашел в комнату. Там царил розовый рай: это Рохи вытащила из шкафа всю одежду и побросала на пол. Розовый цвет очень нравился Хиэ, особенно вон то платьишко с широким подолом. Дочка никогда не клянчила что-нибудь вкусненькое, но если на платье были оборки или рюшечки – хоть на груди, хоть на рукавах или на юбке, – ее глаза всегда начинали блестеть. И вот теперь ее вещи считает своими чужая девочка, которую он похитил, чтобы спасти дочь… Мёнчжун не смел поднять головы.

Из всего розового гардероба Рохи выбрала такую же розовую пижамку.

– Это что, мое?

Стараясь не смотреть ей в глаза, Мёнчжун кивнул. Узница недовольно покачала головой и брезгливо, двумя пальцами подцепила очередные розовые рюши.

– И это тоже?

Избегая ее взгляда, Мёнчжун начал собирать разбросанные по полу вещи. Последним забрал яркое платье, которое Рохи держала кончиками пальцев. Говорить с ней на эту тему ему было очень нелегко.

– С чего вдруг ты одеждой занялась?

– А что, мне вот в этом надо было спать?

Рохи с видом «у самого глаз нет?» подняла валявшиеся на полу джинсы и майку – это была одежда, в которой он ее сюда привез. До Мёнчжуна наконец дошло: джинсы были узкими, майка тоже в обтяжку. Понятно, что в таком она спать не могла. Рохи снова двумя пальцами оттянула на себе розовую пижаму:

– Так я в этом спала?

Не в силах вымолвить ни слова, он просто молча кивнул. Рохи осмотрела себя со всех сторон и покачала головой – мол, «ничего не понимаю». Из всех имеющихся пижам эта была самая скромная по расцветке: белые сердечки, разбросанные на розовом фоне, напоминали звездное небо над деревенским домом. Пижама смотрелась просто ужасно на высокой, худощавой, короткостриженой Рохи – словно какой-то незадачливый паренек решил на Хэллоуин скосплеить Пьеро. Девочка взглянула на Мёнчжуна. То, что одежда ей не понравилась, он уже понял. Но то, что она сказала потом, он точно не ожидал услышать:

– Эм-м-м… Папа, а ты меня бил?

– Что-о-о?!

Рохи поднесла к его округлившимся от удивления глазам свою руку – та была вся покрыта синяками. Где-то они уже расплылись и стали сходить, но где-то были совсем свежие – еще с кровоподтеками. А на внутренней стороне руки остались следы будто от иглы, причем столько, что и не сосчитать. Только сейчас Мёнчжун вспомнил: Хеын ему вроде как говорила, что с девочкой дома жестоко обращаются, – вот оно и подтвердилось. Теперь ему стало понятно, почему Рохи в разгар жаркого лета носит майку с длинными рукавами. Но правду сказать он не решился:

– А, да нет… Это тебя пчелы покусали.

– Что? – Рохи эта версия явно не зашла.

– Н-у-у, ты их гнездо зацепила, а они как накинутся на тебя – прямо сотнями…

– Сотнями – и все только в руку жалили?

– Ну да, и что?

– А пчелиные укусы – они разве такие?

– Конечно!

– Хм… – Рохи склонила голову и продолжила изучать собственную руку. – Что-то совсем не распухла…

– Ну так сначала распухла, а потом прошла.

– Да?

– Ну а как же! Ты лучше посмотри, какая красота! – Мёнчжун решил незаметно сменить тему и вновь перевести разговор на ее пижаму.

Лицо Рохи тут же побагровело так, будто его в красную краску окунули.

– Что? Ты издеваешься?

Дерзкая, самоуверенная девчонка исчезла и больше не появлялась. Рохи была полностью растеряна, ее лицо покраснело, и, чтобы не расплакаться, она постоянно двигала зрачками.

– Если это прикол, то уже можно смеяться?.. Нет, реально, пап, ты ж видел, в чем я хожу. Зачем ты меня в такое одел?

Только сейчас Мёнчжун понял, какой она на самом деле ребенок и как по-детски себя ведет. Ведь именно в таком возрасте максимально переживаешь из-за своей внешности – например, что приходится носить то, что тебе не идет… Мёнчжун раскрыл шкаф, потянулся к дальнему углу и достал оттуда небольшую коробочку. Там были заколки, которыми пользовалась Хиэ: резиночки и цветочки. Понятное дело, всё исключительно розового цвета, но Рохи, наверное, подойдет. Он выбрал бело-розовую резинку и подозвал девочку рукой. Та бросила на него недоверчивый взгляд, но все-таки опасливо подошла. Она была настороже, но любопытство победило. Мёнчжун убрал ей волосы со лба наверх и закрепил резинкой. Получилось очень миленько.