Аромат смерти

Каждый раз, когда я ее вижу, происходит одно и то же. Вот она слезает с мотоцикла, снимает шлем, трясет головой. Пальцами расчесывает волосы и собирает их в узел. Пожимает плечами, трет ладонь о ладонь, ее взгляд скользит между мобильным телефоном и почтовым ящиком. Она проверяет адрес, а потом отступает на несколько шагов, чтобы присмотреться получше – на этот раз к террасе с белыми перилами.

Выражение лица у нее мрачное. Широкая куртка скрывает фигуру, но по запавшим щекам ясно, насколько она похудела. Убирает мобильный, возвращается к мотоциклу, поднимает ящик с инструментами так, будто там перья, и отцепляет ключи от кольца на поясе.

Я зачарованно смотрю на нее. Продолжаю смотреть, даже когда она исчезает, – пока не развеется ее запах.

Расставаться с ней невыносимо.

4

Двери лифта, звякнув, распахнулись. Прежде чем Иви успела проверить таблички с номерами, ее взгляду предстала железная дверь, прислоненная к стене. Умей она говорить, пожаловалась бы на то, как пострадало ее достоинство, когда дверь бесцеремонно сорвали с петель. Следом со стены упал газовый счетчик, и на его месте осталось розовое пятно. На подставке возле двери расположились две пары грубых ботинок и пара шлепанцев, а еще резиновые перчатки, бахилы и свернутый в трубку резиновый мешок для трупов.

Иви поставила ящик с инструментами на пол и начала готовиться.

«Повезло, – думала она, – никаких соседей, снующих по коридору».

На предыдущей неделе «Следующая остановка» выехала полным составом на срочную уборку. У них было три дня, чтобы устранить последствия пожара в лавке традиционной медицины на углу оживленной улицы. Они привлекали массу внимания. Толпа зевак с каждым днем росла.

На третий день женщина лет пятидесяти попыталась пройти внутрь, чтобы посмотреть на процесс работы. В одной руке она держала коробку для завтраков, а в другой – связку ключей. Когда Твиг вежливо попросил ее удалиться, она постаралась завязать беседу. А когда начала говорить, заткнуть ей рот было уже невозможно.

– …Ой, да я знаю владельцев, продавала тофу-пудинг перед их лавкой лет, наверное, двадцать и никогда не поднимала цену, так и беру тридцать пять долларов[8] за миску, каждый раз заглядывала к ним, когда проходила мимо, ну, знаете, выпить чаю и поболтать. А кто заказал у вас уборку, если не секрет? Сколько это стоит?

«Не твое чертово дело».

Иви сдернула маску и перчатки, присела на кромку тротуара, чтобы передохнуть, и одним глотком наполовину опустошила бутылку минеральной воды. Несколько капель сорвались с ее нижней губы на «костюм зайчика». Белые одноразовые комбинезоны защищали от опасных веществ, бактерий и микробов, но в них было до ужаса жарко. Практически все коллеги Иви страдали от расстройства температурной чувствительности – плохо различали, тепло им или холодно – и от разнообразных кожных заболеваний. У нее самой постоянно выступала на шее сыпь, к которой периодически добавлялись еще и царапины, похожие на багровые меридианы.

Твиг никак не мог избавиться от оба-сан[9].

– …Я слышала, Ай Фей до сих пор в коме. Вы, наверное, его не знаете, а я – да. Мы давным-давно знакомы. Собиралась навестить его, но потом подумала, что это может быть плохо для бизнеса – ну, знаете, принесет неудачу или что-то в этом роде… Вы зажигали благовония в его честь? Храм Фу-ан сразу за углом, знаете его? Были там? Могу вас проводить, я знаю настоятеля, тоже с малых лет. Вместе учились в начальной школе. Наверное, не стоит вам это говорить, но с их сыном всегда были проблемы, и учился он кое-как, знаете, бывают такие люди… Ему уже двадцать, а он ни дня в своей жизни не работал, даже в лавке не помогал. Зато все время жаловался! Вы бы только слышали, какие между ними случались скандалы. – Она подалась вперед, словно подчеркивая, что это только между ними, но ее визгливый голос делал все попытки придать разговору интимность смехотворными. – Я вот думаю, уж не он ли все это подстроил. С него станется, знаете ли. Такого уж сына они вырастили…

Иви сплюнула на горячий асфальт, заставив сплетницу наконец заткнуться. Потом поднялась на ноги. Она уже собиралась перейти в атаку, когда босс высунулся на улицу. Он стянул с лица маску и улыбнулся.

– Спасибо, что так беспокоитесь – прямо как старшая сестра… Прошу, дайте нам завершить нашу работу. Как только закончим, я вам обо всем подробно отчитаюсь.

Уловка сработала. Чун Кайи умел деликатно избавиться от человека и неоднократно повторял, что нужно проявлять смекалку, но у Иви это не получалось. «Это не по мне», – объясняла она. Ну или просто пожимала плечами.

«Отговорки! – сказал босс как-то. – Когда у тебя есть причины что-то сделать, ты ведешь себя по-другому». Возможно, так оно и было…

Иви сняла верхнюю одежду и сунула в полиэтиленовый мешок. Потом нацепила защитный костюм и бахилы. Надела две пары нитриловых перчаток и прицепила поясную сумку. Вытащила маску, осмотрела и медленно натянула на голову. Толкнула вторую, внутреннюю дверь, которую тоже взломали, сложила ладони лодочкой, поклонилась и медленно вошла.

…Внутри царил хаос.

Потолочный вентилятор продолжал вращаться, поскрипывая с каждым оборотом, но свисал на голом проводе. В трещинах потолка виднелись и другие: красные, желтые и синие.

В квартире горел свет и работал телевизор. Он показывал дневное политическое ток-шоу, но звук был приглушен, и Иви не могла разобрать, о чем болтают говорящие головы. Казалось, это просто фоновый шум. По экрану пробежал и скрылся жирный таракан. В гостиной особого беспорядка не наблюдалось, разве что на полу лежало несколько пустых бумажных коробочек от еды и жестяных банок из-под напитков, кишевших мухами. Иви всегда поражало, как органическая жизнь захватывает пространство квартиры после смерти хозяина. Она не просто продолжается, а расцветает пышным цветом.

Из спальни через гостиную к дверям вела кровавая дорожка. Крупные отпечатки форменных ботинок шли в обоих направлениях – наверное, их оставили полицейские, увозившие труп. Иви осмотрела липкое пятно, облюбованное личинками и тараканами. Они пировали – с оттопыренными усиками и ощеренными мандибулами[10].

На журнальном столике лежало несколько конвертов и рекламных листовок: новогоднее предложение из гипермаркета, счет по кредитке и штраф за превышение скорости.

Иви оглядела одежду, брошенную небрежной кучкой на подлокотнике дивана. Таракан махнул ей своими антеннами и спешно укрылся в расселине между диванных подушек. Кто-то не стал заморачиваться и разбирать грязные вещи перед стиркой; Иви сделала это за него.

Парень работал санитаром. Иви взяла верх от хирургического костюма, стряхнула на пол тараканьи крылышки и мелкий мусор, прикрыла глаза и сделала глубокий вдох. Вообразила себе запах. Гнилостный, кислый, рыбный. Острый, всепроникающий, насыщенный. Он должен был ударить ей в нос даже через маску. Обычный человек от него бросился бы к двери, как она сама три года назад, когда от такого же запаха у нее щипало в глазах. Раньше от него кружилась голова и тошнота подкатывала к горлу.

Если вы бывали в подобных местах, то знаете – зрелище еще ладно, но запах! Он превращает комнату в чистилище, обонятельную камеру пыток, в которую вы вступаете по собственной воле. Иви дорого заплатила за это. В самом начале она блевала – каждый раз. Остаток дня проводила с привкусом желчи во рту и запахом желудочной кислоты в ноздрях. Вместо того чтобы сразу ехать домой, возвращалась в офис и принимала душ. Промывала нос, вычищала ногти проволочной щеткой. Наконец обнюхивала себя – с макушки до пяток. Она могла быть вся красная и опухшая от мучительных попыток избавиться от запаха, но обонятельная память продолжала мучить ее. И приходилось повторять весь процесс.

Вытершись досуха, Иви втирала в кожу масло лемонграсса, а в нос совала толстые ватные тампоны с крепким горячим чаем. Ложась в постель, протирала шею спиртовым раствором, а на волосы надевала шапочку для душа. Но даже после этого могла поклясться, что до сих пор ощущает вонь разлагающейся плоти.

– Я занимаюсь этим уже много лет и все равно не могу его терпеть, – говорил босс. – Твой нос чувствительней моего, нет, даже собачьего, поэтому тебе еще хуже, я понимаю.

Он никогда не встречал человека с таким тонким обонянием. Пытался отговорить ее от этой работы, но Иви ничего не хотела слушать. Она выходила на работу, вдыхала запах, блевала, блевала и вдыхала опять. Она не собиралась бросать. Наоборот, постоянно требовала новых заказов. Никто не мог ее переубедить. Босс много раз пытался, и Ховард тоже, и ее друзья, даже научный руководитель.

– Почему именно эта работа – из всех возможных?

Иви училась на последнем курсе в престижном университете, на программе по медиакоммуникациям. Была утонченной красивой девушкой. Научный руководитель хмурил брови, друзья вздыхали, и никто ничего не понимал.

«Бабло!»

Вот каким был честный ответ. Ей надо было скорей заработать денег, чтобы перевезти младшего брата Ханса к себе в Тайбэй.

В то время Иви была готова пожертвовать своим временем, своим телом, своими инстинктами ради крупной суммы. С превеликим удовольствием.

* * *

С этой мыслью Иви пришла в себя. Требовалась более интенсивная стимуляция, и она знала, что вскоре ее получит: легкий запах, тошнотворно сладкий, пробивался из-под двери в спальню.

За этой дверью было лекарство. Держа верх от хирургического костюма в левой руке, правой Иви нажала на ручку.

Рой голубых мясных мух взвился в воздух с оглушительным гулом. Следующим мимо потек поток тараканов. Девушка привычно наступила прямо на них. А потом увидела это. Река крови и жира, казалось, текла, хоть и прилипла намертво к полу. Словно красный клей или страшное и чарующее произведение искусства, она простиралась от кровати до двери. Казалось, река пульсирует, как живая. Как густая комковатая масса.

Иви осторожно шагнула в комнату. Что, если она поскользнется и упадет? Или увязнет в ней?

Оказавшись внутри, девушка обратила внимание на багровый контур, обрисовывавший человеческую фигуру на розовом матрасе. На нем копошилась плотная масса личинок, словно пытавшаяся оживить эту бесплотную тень. Зато у тараканов были другие планы. Вокруг дыры в матрасе они образовали своим пометом и отложениями плотное кольцо. В нем лежали их яйца – блестящие черные цилиндрики – в строгом геометрическом порядке.

Не обращая внимания на тараканов-разведчиков, которые уже обшаривали усиками ее ботинки, Иви изучала комнату. Ноздри ее дрожали, непроизвольно и неукротимо. Она унюхала подгнившие морепродукты, пасту из ферментированных бобов и дохлую крысу. От этой отвратительной вони обычный человек подавился бы и выбежал вон. Часть ее мечтала подчиниться инстинкту и сбежать. Но другая часть только возбуждалась. Ликовала.

Запах обрел форму. Перед ней встал образ парня, каким он был при жизни.

Если не считать трех комплектов хирургической формы, его гардероб изобилием не отличался. Голубые джинсы, рубашка в клетку, однотонная футболка, куртка, бежевые хлопковые трусы-боксеры. На дне шкафа обнаружились ярко-желтый шелковый шарф и пара кожаных перчаток. Перчатки были чистые, очень мягкие на ощупь, не новые, но в отличном состоянии. Внутренний и внешний мир погибшего не совпадали между собой. Был в его вселенной какой-то уголок, который он таил от самого себя. Он стремился к приключениям, хотел быть любимым и любить в ответ, но многого побаивался и терялся в сложных ситуациях.

Он купил в ИКЕА самую дешевую комбинацию письменного стола с книжным шкафом из березовой фанеры. В углу стола поставил растение в горшке, по центру – ноутбук, все еще подключенный к зарядке, и простой пластмассовый ящичек. Там лежали ластики, фломастеры и набор карандашей, а еще два квадратика самоклеящихся листков для записей. Иви откинулась на спинку офисного кресла, повертелась из стороны в сторону. И вспомнила свой первый выезд.

…Ее желудок подкатился к горлу, стоило боссу открыть дверь. Она кинулась в холл, сбежала по лестнице вниз. На улице упала на колени, сорвала с лица маску, привалилась к стене, и из нее хлынули вперемешку слезы, сопли, слюна и полупереваренный сэндвич с тунцом. Она не могла остановить этот поток – особенно слезы. Ей хотелось закричать, вскочить, убежать.

«А как же Ханс? Сделай это ради него, – мысленно приказала она себе. – Тебе нужны деньги, Иви. Все будет хорошо, если ты их заработаешь».

Она еще немного пострадала, пока никто ее не видел, а потом собралась – опять никто не смотрел, – спокойно встала на ноги и вернулась в сердце ада.

Губы и брови скорчились одновременно. Нос и глаза защипало. Она готова была разрыдаться снова.

«Дыши, Иви. Дыши ртом».

Она знала, что стоит дать слабину, и все усилия пойдут прахом. Она снова рассыплется на части. Это было по-настоящему страшно. Как будто она приняла немыслимый удар и все ее силы сосредоточились в колотящемся сердце и пылающем мозгу, пока она едва дышала от ужаса.

«Держись, – молила она себя. – Ты не такая слабая!»

– С тобой всё в порядке? – спросил босс, когда она вернулась.

– Всё отлично, – ответила Иви, пытаясь подавить всхлипы.

…Она снова развернулась в кресле, чтобы оказаться лицом к столу, и увидела фото санитара с друзьями: они праздновали день рождения. Снимок был аккуратно приклеен к стене.

Он улыбался. Он был совсем молодым. Лет восемнадцати с виду, с короткими темными волосами, худой и высокий, гибкий.

К крышке ноутбука под причудливыми углами были прилеплены записки. Он что-то нацарапал на них корявым почерком; местами буквы были смазаны. Иви разобрала: «Встретиться с… Пятница… что я решил, сделать дома…»

А еще: «Из больницы в…»

На соединенном со столом стеллаже стояли преимущественно комиксы, за исключением верхней полки, выделенной для коллекционных фигурок. Иви узнала не всех, но поняла, что это, возможно, самые ценные вещи в квартире. Она перевела взгляд на желтый аспарагус, потрогала его пальцем. Листики осыпались и распались в пыль.

Иви составила мысленную опись. Счета, письма, фигурки, блокноты, поздравительные открытки… Повертела пачку сигарет, постучала ею по столешнице. Умный, застенчивый, со склонностью к рефлексии. Храбрый в душе, но болезненно стеснительный. Не отличался красноречием. Стремился к общению, но держал людей на расстоянии – чтобы сохранить индивидуальность, а не из страха отвержения. Доверял другим не сразу. Но, благодаря природной доброте и щедрости, все-таки имел нескольких друзей.

Она отыскала в выдвижном ящике его бумажник и перебрала документы: студенческий билет, удостоверение интерна, несколько карточек из магазинов в Симендине и в торговом центре Чжонсян, водительские права, где были указаны его имя и дата рождения: «Уэйн Чэн, 8 июня 2002».

…Таракан подкрался к пятнышку крови у нее на лодыжке. Иви стряхнула его, но в следующий момент он уже карабкался по ее руке.

Раньше она работала исключительно ради денег, но теперь ради кое-чего другого. И пора было браться за дело.

Иви наклонилась и через маску понюхала матрас. Ей удалось уловить запах! Гнилостную вонь разлагающегося мяса. Она едва не запела от радости. Дрожь пробежала по спине, спустилась по позвоночнику, распространилась на все тело. Иви застонала. Это был ее наркотик. Путь к наивысшему наслаждению.

Дрожащими руками она запустила таймер. 0 часов, 29 минут, 59 секунд.

У нее полчаса на то, чтобы насладиться в полной мере.

Она потянула с лица маску.

Этот запах был ее лекарством от аносмии – потери обоняния, – каким не располагал ни один врач.

Иви зажмурила глаза и поднесла к лицу хирургический костюм. На нем сохранились запахи скорой помощи, кондиционированного воздуха, соляной кислоты, амниотической[11] жидкости, йода, гипса, отбеливателя, вина, пота… Десятки запахов плюс смягчитель для белья. Путаная смесь. Иви наморщила нос и сосредоточилась, постаралась сфокусироваться на парне.

От частого мытья руки у него стали сухими, и он справлялся с сухостью при помощи вазелина и крема с маслом гардении. Справиться с остальным помогали сигареты «Семь звезд» и сладкий чай с молоком, пятно которого осталось на вороте.

…Иви погружалась глубже, и образ парня становился отчетливее. Вот легкий аромат его волос. Мята, кажется? Сладкий, чуть цветочный запах – роза? Что это – лосьон после бритья или парфюм? Она не была уверена.

Все запахи были заперты в этих стенах. А она, словно губка, впитывала их раскрытыми порами, пока не насытилась до предела – пока каждая клеточка не начала протестовать и одновременно трепетать в экстазе.

«Ах…»

Пространство было живым, и структура ароматов менялась с каждым мгновением.

Иви подняла глаза и увидела комки использованных салфеток в мусорной корзине. На них должны были остаться слезы парня и выделения из его носа.

Слезы давно растаяли в воздухе, но остался их след в пыли, где обитали клещи. Воздух впитал его чувства: не только одиночество, печаль, страх и чувство вины, но также решимость и уверенность. Каждое из них было ясным и четким.

Он напомнил ей младшего брата.

5

Иви не поехала на церемонию в честь первой годовщины смерти Ханса.

Ее родственники были недовольны, особенно бабушка и дед с отцовской стороны, вылившие это недовольство на ее мать. Иви представляла себе, как она принимает на себя их гнев, со склоненной головой и молчаливыми слезами. Мать всегда подчинялась им, беспрекословно. Теперь, когда Ханса не стало, ей не на кого было выплескивать свои истерики. Не осталось аудитории для слезливых спектаклей, где она играла злобную жену или суровую мать. Никого для ее обычного эмоционального шантажа.

Ховард взял несколько дней отгула, чтобы присутствовать там от лица Иви. Он зачитал отрывок из писаний в честь Ханса и вытерпел гневные вспышки матери своей девушки и молчание ее отца, не говоря уже о нападках и слезах бабушки с дедом. Иви тоже поехала на юг, не сказав ему. Старенький вагон пригородного поезда катился к Синьпу, трясясь и вздрагивая на стыках рельсов. Поезд замедлился, поворачивая к берегу, и она пожалела, что не может открыть все окна и позволить морскому воздуху коснуться ее лица.

Что, если в ветре остались их разговоры, запечатленные в запахах? Что, если в нем остались их образы, их воспоминания… прах Ханса, превращенный в пыль?

Поезд остановился, и Иви вышла на перрон. Она стояла на платформе и вспоминала пение цикад, которое приносило с собой лето.

Они с Хансом были детьми моря – росли в четверти часа езды от берега. До пляжа легко можно было добраться на велосипеде. Вырвавшись из дома, где ссорились родители, брат с сестрой уже никуда не торопились. Не залезали в воду, но наслаждались всем остальным, что мог предложить океан. Однако когда приходило лето, на пляже открывался ресторан с живой музыкой, приезжал фургон, торговавший тако, а под зонтиком начинали продавать пиво. Убежище превращалось в бушующий ад. Как-то раз заезжий серфер задел Ханса доской по голове. Иви увидела, каким беззащитным и жалким выглядел ее брат, и поняла, что надо искать другое место. Новые земли, истекающие молоком и медом. Вот как получилось, что она, в свои тринадцать, села с ним на поезд и поехала на эту самую станцию.

Кроме цикад ей запомнились запахи. Морская соль, гниющая древесина, облезающая краска, собачья моча. Самая сладкая, отдающая фруктами, принадлежала лохматому вожаку стаи. Он был мощный, приземистый и столь же злобный как к людям, так и к другим собакам. Он лаял как сумасшедший, был подозрительным и дерзким, гордым и независимым, но, увидев Ханса, немедленно счел его своей второй половиной. Зафыркал носом, начал тереться об него, облизал ему лицо и руки, ласкаясь. Ханс ответил столь же безграничной любовью. Он назвал пса Капитаном. Встречаясь после долгой разлуки, они вели себя как влюбленные: упирались лбом в лоб, носом к носу, – и стояли так долго-долго.

Иви терпеть не могла Капитана, и он отвечал ей такой же неприязнью. Она ненавидела застарелый дух этой станции, не говоря уже о море. Море было похоже на котел с похлебкой, которую постоянно помешивают властители жизни и смерти. Его запах был слишком сложным, и она от него уставала. Не могла сделать ни вздоха.

Но Хансу там нравилось. Нравилось смотреть на море и заходить в прибой. Нравились виды, нравились цвета. Ради него Иви заставляла себя сидеть на краю кипящего котла, пытаясь дышать пахучим бризом, смотреть, как волны подкатываются к Хансу и его приятелю-псу, который оставляет на пене следы лап, похожие на цветы. Брат подбегал к ней с широкой улыбкой:

– Иви!

– Да?

– Там есть киты? – Он указывал в сторону горизонта.

– А ты как думаешь?

– Думаю, есть. – Он был тогда таким маленьким, таким славным, таким задорным… – Китиха с китенком.

– Если ты считаешь, что есть, значит, должны быть.

– А акулы?

– Конечно. – Она хватала хихикающего брата сзади и губами щекотала волосы у него на затылке. – И ты – мой сегодняшний обед.

По пути от станции до берега они проходили мимо пятерых овечек, пасущихся в проволочном загоне. Дальше дорожка вилась между зарослями дикого винограда и кустами гибискуса, через деревянный мостик, мимо пирса. Ханс скользил вниз по стенке, перебирался через гравий, тетраподы и сухие водоросли. Шаг за шагом.

Во время одной такой вылазки, в то лето, когда Хансу исполнилось семь, их как-то застал внезапный ливень. Они спрятались под шатким пластиковым навесом на крыльце хижины с жестяной крышей. Хозяин – с явной страстью к накопительству – свалил вдоль стены груды всякого хлама.

– Мы совсем промокли! – воскликнул Ханс. Нисколько этим не обеспокоенный, он скакал по грязной луже в своих шлепанцах.

Иви неодобрительно глянула на него. Вытерла лицо, нашла в кармане кошелек и осмотрела липкую массу внутри него. Оставалось надеяться, что кассир на станции примет намокшую стодолларовую купюру. Однако дверь за их спинами внезапно открылась. Иви инстинктивно задвинула брата за себя, прямо под дождь, но Ханс тут же запрыгнул назад на крыльцо. Хозяйкой хижины оказалась старушка, заговорившая с ними на хакка[12], с сильным акцентом. Иви почти не понимала слов, но, судя по жестам, старушка приглашала их зайти внутрь. Не самое мудрое решение, однако осмотрительностью Иви не отличалась. В ее стиле было действовать по наитию, повинуясь внезапному импульсу. Опять же, как говорится в пословице, новорожденный теленок тигра не боится. Она взяла брата за руку и вошла. По углам хижины стояли два котелка, куда падали капли, но в остальном внутри было чисто и сухо. А еще тепло и уютно. Старушка оказалась на редкость заботливой: дала им полотенца, налила чаю и выставила на стол сладости, которых Иви ни разу не видела раньше. У нее был длинный нос, а говорила она исключительно ласково. Ее жесты не были ни слишком резкими, ни слишком плавными – в самый раз. Брат с сестрой в шутку прозвали ее Юбаба, как старую колдунью, хозяйку бани, в «Унесенных призраками»[13]. Они заходили к ней всякий раз, как выезжали на море. Ни о чем особом не говорили, просто заглядывали посидеть. Дожидались прихода поезда и убегали.

В последний раз, когда они к ней постучали, была уже осень. Дверь оказалась заперта на замок. Они кричали в окна, но никто не отзывался. Соседка, которой, видимо, надоело слушать этот шум, вышла к ним в тонком плаще и шлепанцах, чтобы сказать, что дочь старушки забрала ее с собой за границу. Хозяйка уехала, и хижина опустела.

Какое-то время Ханс грустил. Иви его понимала. Ему нравилась хижина. То, как тепло и уютно внутри, а прежде всего – сама Юбаба.

Иви же с ранних лет привыкла защищаться, держать дистанцию и с людьми, и с вещами. Пожалуй, если б у нее спросили, что нравится ей больше всего, она назвала бы бег. Ветер, бьющий в щеки и лоб, развевающий волосы. Пот, текущий по спине, и это удивительное чувство, что она одна против всего мира. Возможно, ей нравилось бегать, потому что нравилось побеждать и потому что после победы она могла полюбоваться на проигравших – как они злятся. В беге было все, что делало ее счастливой.

Хансу нравилось море и нравилось улыбаться. В отличие от ее улыбки, широкой и дерзкой, он улыбался лишь уголками рта, и это было похоже на теплый солнечный лучик среди зимы. Он был застенчивый и милый, как коала.

– Коала-коала, слышишь меня? – Иви ерошила ему волосы.

– Я не коала, я кит! – кричал Ханс в ответ, сердясь на сестру.

– Тогда идем, маленький кит! – хохотала она.

Ханс был открытым, невинным и прекрасным. Он любил китов и вообще животных, даже шумных воробьев. Ему нравились даже капризные дети, а что может быть ужаснее? Он собирал коллекцию фильмов, которые стояли на полке у него в комнате. Расклеивал постеры по стенам. Иви пробиралась к нему перед тем, как лечь спать, игнорируя его возмущенные возгласы: