Болото пепла

– Это тебе, раз мы теперь друзья, – произнесла она, протягивая ее Твиле.

Твила быстро завернула ее в чистую тряпку и спрятала.

– Я вышью ею платок, – пообещала она, а потом проделала то же самое со своей прядкой и отдала ее новой подруге.

– Я не умею вышивать, поэтому просто буду носить как амулет, – кивнула Дитя.

– Ты идешь со мной?

– Ступай, а я еще немного посижу тут.

Твила подобрала подол и побежала наверх. Через минуту она уже летела по дороге в деревню. Она так спешила, что заляпала грязью весь подол, но это не такая большая беда, когда ты прачка.

Глава 7. О важности свечных огарков и розах с шипами

Мастер ждал ее на крыльце с фонарем в руках. Нахмуренное лицо немного разгладилось.

– Я уже собирался идти тебя искать, – сурово заметил он, и Ланцет гавкнул в подтверждение. – Вдова Уош еще пару часов назад прошла к себе и сказала, что отпустила тебя.

– Извините, мастер Блэк, я относила белье, а потом заблудилась.

– Заходи в дом, – смягчился он и распахнул перед ней дверь.

Твила замялась на пороге, вспомнив про Валета.

– Мастер, моя плата, полмонеты в день… – Она не знала, как сказать, что не сможет отдать ему заработок, потому что вместо еды и ночлега купила балладу.

– Оплатишь ею свою обувь, – нетерпеливо отмахнулся он. – Башмачник согласился поработать в долг. А теперь заходи, если не хочешь, чтобы ветер разметал золу по всему дому.

Твила радостно кивнула и поспешила внутрь. Снизу доносился шум и громыхание чего-то железного обо что-то глиняное, стоящее на чем-то деревянном. Она обернулась и подождала, пока мастер запрет ворота и тоже зайдет.

– Охра еще не ушла?

– Она хотела дождаться твоего возвращения. Разве я не говорил, что у нас тут уже несколько женщин пропало? Так что сходи и сообщи ей, что тебя не растерзали дикие звери, не зарезали бандиты с большой дороги и не сварила вдова Уош, спрятав тело в корзине с бельем.

Твила пристыженно кивнула и поспешила вниз. В первую секунду ей показалось, что она вернулась в подвал прачечной: в кухне была такая же парильня, как и там, и даже пахло так же – кипятящимся бельем. Юбка Охры мелькала так быстро, что можно было подумать, кухарка всюду одновременно, а из клубов пара то и дело высовывались ее руки, чтобы что-то достать, размешать или нарезать.

Охра, видимо, услышала ее шаги, потому что неожиданно вынырнула ей навстречу прямо из клубящегося марева, совершенно целая.

– Пришла!

– Да, – подтвердила Твила, – со мной все хорошо.

Она не стала передавать слова мастера, поскольку смысл был тот же.

– Это вряд ли, – заметила Охра и вернулась к своему занятию. В котелке, завернутый в салфетку, варился рисовый пудинг – он-то и был источником запаха. Под тонкой тканью просвечивали мясистые изюмины. – Уморилась небось?

– Устала, – призналась Твила, усаживаясь на сундук.

Ей нравилось наблюдать за тем, как работа спорилась в ловких руках кухарки.

– Ничего, перетерпишь немного, пообвыкнешься и станет легче, – успокоила та.

Твила от души понадеялась, что так и будет.

Они еще немного поболтали о том о сем, пока Охра заканчивала с ужином. Твила помогала, вовремя подавая приправы и нужные ингредиенты. Для этого ей приходилось вставать на табуретку и доставать их в буквальном смысле с потолка: над их головами протянулась паутина бечевок, с которых свисали пучки ароматных трав, сушеных ягод, красные языки перцев, нанизанные грибы и луковичные косы. В общем, там было все то, что Охра называла «жизненно важными ингредиентами, могущими понадобиться в любую секундочку».

Ужин вышел до неприличия обильным: ожидая ее возвращения, кухарка старалась отогнать беспокойные мысли, а ее излюбленным средством изгнания тревожного беса была стряпня. В итоге до горячих булочек со свиной грудинкой дело так и не дошло.

После ужина Твила потихоньку выскользнула наружу и оставила под крыльцом свою обычную дань.

– Надеюсь, вы пьете херес, – прошептала она в темноту, – молоко закончилось.

И быстро вернулась в дом.

Мастер сидел в кресле перед очагом и бегло просматривал письма, записки и заметки, наскоро нацарапанные на клочках. Одни бумаги он откладывал в стопку слева от себя, а другие, ненужные, отдавал сидевшей подле него Розе. Она свивала из них жгутики для зажигания свечей.

– Можно и я помогу?

– Вроде люди не без рук, – буркнула Роза, не поднимая головы. – Раньше как-то сами справлялись.

Мастер на секунду оторвался от своего занятия и рассеянно взглянул на Твилу.

– Спасибо, Твила, но уже поздно, – заметил он. – Тебе лучше подняться к себе.

– Хорошо, доброй ночи, мастер Блэк, и тебе доброй ночи, Роза.

– Да-да, – задумчиво отозвался мастер и снова уткнулся в бумаги.

Роза ничего не ответила, и Твила, постояв, ушла. Но прежде чем подняться к себе, юркнула в кабинет мастера. Там она пробыла меньше минуты, и когда уходила, по воздуху расплывался восхитительный пряный аромат от оставленного на столе апельсина: внутрь выскобленного плода она поместила зажженный свечной огарок, а шкурку утыкала гвоздикой. Самодельная лампа дивно благоухала.

Это должно хоть немного разгладить лоб хозяина дома и прогнать мрачные думы. Улыбаясь этой мысли, она поднялась к себе.

Вскоре внизу послышался шум, а потом раздались шаги на лестнице. Значит, мастер и Роза покончили с делами и теперь поднимаются к себе. Хлопнула дверь, а затем ступени снова просели под башмаками. Они прошествовали прямо к ее каморке. Не успела Твила подумать, кому и зачем она могла понадобиться, как дверь резко без стука распахнулась. На пороге стояла Роза, и по ее лицу стало ясно, что пришла она вовсе не благодарить. Твила приподнялась на локте, но встать с тюфяка так и не успела.

– Что это ты удумала, мерзавка! – прошипела Роза и, размахнувшись, кинула в нее чем-то горячим.

Висок тут же обожгло. Отскочив, предмет упал в темноту. Что это было, Твила догадалась по запаху.

– И не вздумай больше такого выкидывать, – выплюнула служанка. – Гляньте-ка: сыскалась богачка, свечи за так жжет! И дела ей нет, что люди каждый Божий день надрываются, всякий медяк считают. Видать, госпожой прежде жила.

– Прости, Роза, я не хотела…

– Ты и не должна хотеть, – перебила та. – Не имеешь права хотеть. Ты здесь никто, приблудная дворняга. А знаешь, что делают с дворняжками? Пинком отправляют туда, где им и место, – на улицу. – Сказав это, Роза вышла, оставив дверь нараспашку.

Дождавшись, пока она спустится к себе, Твила встала и тихонько притворила дверь. А потом вернулась к тюфяку и трясущимися пальцами нашарила в темноте злополучную апельсиновую корку.

– Я хотела как лучше, – сказала она комочку, запачканному свечным салом, – правда, просто хотела как лучше…

В глаза будто кто-то закапал кипящую ртуть, а потом дал хороший подзатыльник, и теперь она медленно стекала по щекам.

* * *

Розу всю просто трясло от негодования. Маленькая дрянь: не успела поселиться в их доме, а уже вовсю хозяйку из себя корчит, имуществом распоряжается. А как попала-то сюда, как попала, прости Господи! Кабы знал кто из соседей, не спешили бы перед девчонкой так расшаркиваться. А сейчас только и разговору в деревне, что о ней, эка невидаль! Не видели они, что в подоле-то принесла, маленькая бродяжка. И личико какое невинное строит. Мастера легко обмануть, да и Охра, видать, дуреет на старости лет, но Розу так просто не проведешь! Нет, будьте уверены: она видит, как та мышиными глазками-то по сторонам постреливает, и ничуть не удивится, если девчонка из какой-нибудь шайки окажется. Втирается в доверие к простакам, высматривает, где бы что стащить, а потом зовет подельников, и добрые люди с перерезанным горлом на том свете просыпаются.

И почему только она все видит как есть! Вот кабы и другие знали… но она дала слово мастеру. Тут Роза задумалась: а коли не от нее, а от кого другого узнают… так, скажем, совершенно случайно? С нее-то какой тогда спрос? Она за других не в ответе…

С этой мыслью Роза повернулась на другой бок и сладко проспала до самого утра. Проснулась она в той же позе, что и заснула.

* * *

А тем временем этажом выше Твила ворочалась, скидывала одеяло, снова им накрывалась, клала ногу поверх, убирала, натягивала его до самой макушки, а потом повторяла все заново.

Во сне она шла к насосу на площади, а по бокам струился туман. Вокруг была безлунная ночь, окна в домах не горели, но туман подсвечивал узенькую тропинку, поэтому она не сбивалась с пути. Мутная жемчужная дымка стелилась по низу, колыхалась в проулках между домами и плыла рядом, а позади, стоило пройти, с треском и стоном смыкались дремучие многовековые деревья, отрезая обратный путь. Хоть вокруг не было ни души, Твила постоянно с кем-то говорила и даже спорила. Собеседник – судя по голосу, мужчина – в чем-то ее убеждал.

Наконец она пришла на площадь и взялась за ручку насоса, но тут вдруг заметила, что вместо ведра принесла корзину. Она похолодела – ведь вернуться за ведром она уже не могла, за ней теперь простиралась дремучая чаща. В этот миг мужской голос снова заговорил, и Твила покрылась липким потом, сообразив, что доносится он из принесенной ею корзины. Там на простыне лежал какой-то темный округлый предмет.

Она испугалась, безумно, до судорог, и что было сил надавила на ручку насоса – ей хотелось, чтобы он замолчал. Из носика прямо в корзину брызнула темно-вишневая струя. Твила нажимала на ручку до тех пор, пока голос не затих. А поток меж тем начал прерываться и выбрасываться толчками, с чавканьем, как будто внутри что-то застряло. Она нажала в последний раз, посильнее, подставила руки… и все вокруг закрыла тьма.

Глава 8. Об утонченных манерах, купидончиках и пропавших женщинах

Плюм спешил через дорогу. Его разрывало от противоречивого желания: с одной стороны, ему хотелось, чтоб как можно больше народу увидели его костюм (так чертовски он был сегодня хорош!), с другой – было бы лучше, чтоб как можно меньше народа видели, куда он идет. Вернее, даже никто. Ибо в данный момент он торопился, с зажатой под мышкой банкой варенья из потрошков, к жилищу Эмеральды Бэж.

Тут мысли Плюма обратились к ней, и он блаженно зажмурился, из-за чего едва не вляпался в лошадиную кучу посреди улицы. Выругавшись так, как не снилось ни одному извозчику (по правде говоря, изобретение ругательств было его излюбленным досугом, и извозчики хорошо ему платили за то, чтобы выдумал для них тройку-другую новых – щегольнуть перед товарищами), он продолжил путь и снова мысленно вернулся к этой прелестнице. Ох, ну что за плутовка! Чертовка, так ее разэдак!

Сердце екало всякий раз при виде этой финтюльки, выходящей на улицу: такая вся беленькая, чистенькая, в панталончиках (Плюм как-то раз нарочно выплеснул перед ней ведро помоев, чтоб на них поглядеть, – она тогда подобрала юбку). И подол-то юбочки (с тех пор) пришпиленный, чтоб не извазюкать, не то что его Сангрия – эта баба и по свиной куче пройдет, не поморщившись. В общем, чего сравнивать: Эмеральда – настоящая леди.

Вообще-то Плюм уже давно хотел нанести ей визит, а тут и случай удобный подвернулся (у Сангрии руки какой-то бородавчатой дрянью покрылись, так что она носу из трактирной кухни не казала, только стряпала). Ну а если кто из этих мозгляков, что навстречу идут, вздумает проболтаться, уж он-то их! Плюм от злости даже схватил за грудки какого-то пробегавшего мимо мальчишку. Дал затрещину и отпустил.

Наконец, оказавшись перед дверью аккуратного двухэтажного домика Эмеральды, Плюм пригладил волосы (полчаса назад он натер их по моде салом, а потому рука осталась чуть липкой), поудобнее перехватил банку и постучал. Дверь ему открыла компаньонка, она же камеристка и служанка. Девчонка уже давно была им подкуплена. От нее-то он и узнал, что дуры-сестры Крим таскают Эмеральде варенье. Проведав про эту ее слабость, он чрезвычайно обрадовался: девицу-сладкоежку ничего не стоит соблазнить, и опыт у него уже имелся (правда, Сангрия когда-то пала в его объятия всего-то после двух апельсинов и одного лакричного бисквита, но один черт!). Плюм сунул девчонке монету и велел сообщить хозяйке о его прибытии.

Та гнула из себя высокородную девицу, раз прислуживала такой госпоже, и отправилась наверх с выводящей из терпения неспешностью. Века спустя на втором этаже хлопнула дверь. Плюм не вытерпел и, не дожидаясь приглашения, взлетел по лестнице. Из гостиной как раз послышался небесный голосок:

– Что?! Этот ужасный человек? Скажи ему, что меня нет. Нет, постой, что я переехала в другой город! Нет, лучше…

– Это я, сударыня, – громогласно возвестил он, врываясь в комнату. Служанку он при этом очень ловко отпихнул, одновременно заткнув ей рот. – Вот, вышел я, значит, из лавки портного, глядь, а у меня с собой банка варенья! Ну, думаю, раз уж так все одно к одному, чтоб и костюм, и варенье, надобно тогда нанести визит первой леди Бузинной Пустоши, уж она-то оценит.

Он покрутился, чтобы Эмеральда могла хорошенько рассмотреть его наряд: атласный жилет в сиренево-белую, как у карамельки, полосочку, фиолетовый пиджак, щегольские лиловые панталоны и огромные часы-луковица, выпирающие из нагрудного кармана (он нарочно поместил их в левый, над сердцем, чтоб намекнуть, так сказать). Его особой гордостью был шейный платок, заколотый гранатовой булавкой.

– Я оценила, господин Плюм, – быстро отозвалась та. – И у меня просто нет слов, чтобы выразить мое впечатление…

Плюм едва слушал – такая она сейчас была раскрасотка: глазища сверкают, платочек прижат к груди, а губы кривятся, как для поцелуя… Увидев последнее обстоятельство, Плюм аж замер… неужели?

– …но сейчас не самое удобное время для нанесения визитов. Время приемов не подошло. К тому же я сегодня и не собиралась никого принимать. Мне, видите ли, нездоровится.

И тут она ему подмигнула, ей-богу подмигнула! Когда до Плюма дошло, он мысленно дал себе оплеуху: вот ведь старый олух, она ж ему прозрачно намекает! Он подмигнул ей в ответ, мол, понял, щас все устрою в лучшем виде.

– Чего стоишь? – рявкнул он прилипшей к стене служанке. – Не слышала, что госпожу мутит? Да на ней же лица нет, бледнехонькая вся. Голодом ты ее моришь, что ли? Принеси-ка нам сюда чего-нибудь пож… вкусить то есть, да побыстрее!

Он повернулся к хозяйке и подмигнул ей, мол, ну, не ловко ли я вывернул, а? Та повернулась к девчонке и натянуто кивнула:

– Габриэлла, будь любезна, сходи на кухню и принеси нам с господином Плюмом легких закусок, таких, какие подают на званых ужинах, – с нажимом подчеркнула она.

Плюму это очень понравилось: не абы что велела подать, а как на званных ужинах, вон ведь оно как!

Когда девчонка вышла, Эмеральда указала на чайный столик:

– Не угодно ли вам будет присесть и извинить меня на пару минут? Ваш визит стал, гм…

– Приятной неожиданностью? – подсказал он.

– Полной неожиданностью. Поэтому мне необходимо привести себя в порядок.

Плюм, крайне довольный, прошествовал к означенному столику и плюхнулся на стул с высокой спинкой, обитой бархатом. Там он закинул ногу на ногу как можно непринужденнее и принялся ждать.

Эмеральда, у которой от произошедшего начался нервный тик, зашла за стоящую тут же ширму, размышляя над наиболее приличествующим для леди способом избавиться от такого отталкивающего, нет, омерзительного типа, как этот Плюм. Даже передник не снял! А вульгарная булавка на шейном платке напоминает напившегося кровью клеща.

Когда он так непрошено ворвался в ее жилище, презрев все правила хорошего тона, предписывающие наносить визиты сугубо в отведенные для этого часы – с двенадцати до трех пополудни, – они с Габриэллой как раз разыгрывали партию в криббедж[9] (на самом деле компаньонку звали Гадя, но леди не подобает пользоваться услугами девушек с подобными именами, поэтому первое, что Эмеральда сделала, наняв ее, – это переименовала). Все дальнейшее произошло так быстро, что она даже не успела сменить карточную скатерть. При мысли о том, что ей придется обедать на зеленом сукне с субъектом, от которого несет мокрой псиной и подгоревшим жиром, Эмеральда стиснула зубы. Но затем, как и подобает истинной леди, взяла себя в руки, сменила домашний воротничок и чепец на предназначенные для приема гостей, нацепила любезную улыбку (но холодную, как забытый на леднике угорь) и выпорхнула из-за ширмы.

Мысленно она поздравила себя с тем, что велела приберечь для собак остатки вчерашнего званого ужина.

– Надеюсь, я не заставила вас ждать, господин Плюм, – сказала она тоном, исключающим положительный ответ.

Плюм помотал головой: ширма Эмеральды стояла у окна, как раз против света, так что он отнюдь не скучал, глядя, как она охорашивается.

– Ничуть, сударыня, – честно признался он.

Последнее слово он произнес с ловкостью, особенно похвальной, учитывая, что он не знал, где в нем ставить ударение. Но само его звучание, казалось, возносило его на вершины аристократического Олимпа. Прежде чем прийти сюда, Плюм даже потренировался перед начищенной до блеска медной кастрюлей, то произнося «сударыня» с небрежной усмешкой светского льва и целуя воображаемую ручку прелестницы (во время репетиции ее заменила ручка кастрюли), то отчеканивая каждый слог и почтительно вытягиваясь, то равнодушно отводя взор долу.

Эмеральда проплыла к чайному столику и заняла место напротив. О чем говорить с таким, как этот Плюм? Вернее всего, его мозг и развивается как-то по-другому. Ломать голову не пришлось, потому что трактирщик первым завязал беседу.

– Отчего вы в последнее время не захаживаете в «Зубастого угря», сударыня? – осведомился он.

– Я никогда и не захаживала в «Зубастого угря», сударь.

– Так не настал ли момент это исправить?

– Куда же запропастилась Габриэлла? – забеспокоилась Эмеральда. – Не удивлюсь, если она провозится внизу еще с добрых полчаса. Ах, господин Плюм, в наше время так непросто найти служанку, которую прежде не пришлось бы отучивать от лени.

Плюм в который раз подивился поразительно тонкой способности леди делать намеки. Вот Сангрия в их вторую встречу так прямо и сказала, что ей помощь на сеновале требуется. Ей бы поучиться у Эмеральды – вон как ловко дала понять, что у него в запасе еще целых полчаса до возвращения служанки. Ободренный таким решительным поощрением с ее стороны, Плюм вскочил и бросился перед ней на колени:

– Любезная Эмеральда! – воскликнул он, пытаясь нащупать в бесконечных складках и рюшечках платья ее руку (из-за растреклятых кружавчиков ему это никак не удавалось, пришлось схватить ее за локоть). – Позвольте теперь называть вас так!

Эмеральда едва удержалась от крика, когда это чудовище оказалось в такой непосредственной близости от нее.

– Нет! – взвизгнула она. – Этого я решительно не могу вам позволить!

– Правильно: «милая» куда лучше, – с жаром согласился Плюм, – и язык так корежить не придется!

Каким-то чудом Эмеральда ухитрилась дотянуться до сонетки и резко дернула ее. В гостиную тут же ввалилась Габриэлла с подносом, накрытым колпаком. Ее брови взлетели вверх при виде ползающего на коленях Плюма.

Эмеральда пришла на выручку.

– Ах, сколько раз я тебе говорила, Габриэлла, чтобы ты следила за ковром: вечно на нем образуется эта складка! Господин Плюм, надеюсь, вы не ушиблись?

Раздосадованный, Плюм, кряхтя и отдуваясь, поднялся и вернулся на свое место. Он был совершенно сбит с толку. Все-таки у всех женщин, будь они бабы или леди, есть одна общая черта: хрен поймешь, что у них на уме. То Эмеральда его так откровенно, прямо скажем – даже настойчиво – поощряет, то столь внезапное охлаждение. Плюм крепко задумался, наблюдая, как девчонка расставляет перед ними все положенные ножички, ложечки, щипчики и вилочки разной степени зубастости. Внезапно ему в голову пришло единственное здравое объяснение. Это было прям как озарение: сегодня он повстречался с новым для себя явлением – женским кокетством. Эта мысль вернула ему хорошее расположение духа.

Что ж, сударыня, будем играть по вашим правилам!

Когда Габриэла, налив чаю, удалилась (Эмеральда громко и четко велела ей далеко не уходить), они принялись за трапезу. Вернее, Плюм принялся за трапезу, а Эмеральда только успела взять в руки крохотный бисквит – не со званого ужина, – и начала наносить на него элегантным тонюсеньким слоем масло, как к горлу подступила тошнота: трактирщик расправлялся с блюдом, которое она вчера не без гордости подала одному небезызвестному высокопоставленному лицу. При этом он чавкал, брызжа слюной и орошая все вокруг подливой. Глядя на то, как вымоченные в коньяке макарончики исчезают в зловонной пасти с жалобным шмяканьем, она содрогнулась.

– А ничего, можно куснуть, – одобрил Плюм, рыгая и тыча в тарелку пальцем. – Может, и в «Угре» такие заведу. Как называются?

– Купидончики, – процедила Эмеральда.

– Хороши, засранцы!

В этот момент Эмеральда пожалела, что макароны не снабжены крохотными арбалетами, которые могли бы застрять у него в глотке.

– Прошу меня извинить, – сказала она и, покачиваясь, вышла в коридор, где ее почти стошнило в платочек (к счастью, не из брабантского, а из обычного кружева). Она протянула его компаньонке, наказав отнести в прачечную, и вернулась в комнату, чтобы мужественно выдержать пытку до самого конца.

От Эмеральды Плюм вышел, порхая сущим мотыльком. Без сомнения, поход выдался удачным и продвинул его на мили вперед.

Когда он ушел, Эмеральда обернула салфеткой принесенную им банку варенья с потрошками и велела Габриэлле избавиться от нее. Как именно это произойдет, она не желала знать. Главное, чтобы этой гадости в ее доме не было. Эмеральде хватало сестер Крим, которые усердно снабжали ее аналогичными подношениями, не в силах уразуметь, что истинной леди подобает растягивать миниатюрную баночку на целый год. Но перед их врожденным пороком плебейства она была бессильна: сколько ни делай переливания чернил, как практиковали сестры, голубей от этого кровь не станет.

Когда Габриэлла вернулась, Эмеральда попросила ее почитать вслух газету. Разумеется, речь шла не о газете – просто так меж ними было принято обозначать, что хозяйка готова выслушать местные сплетни.

– Ох, ну что произошло, скажу я вам! – начала Габриэлла страшным шепотом.

– Ну, не тяни же! – воскликнула Эмеральда. – Неужели опять?

– Да! Еще одна девушка пропала!

Эмеральда подавила возбужденный возглас.

– Как это было? На сей раз ну хоть что-то нашли? – с жадным любопытством накинулась она.

Габриэлла сделала торжественную паузу и выпалила:

– Ничегошеньки! Как и прежде: ни единого клочка, ни пятнышка крови, ни мизинчика. – И с особым смаком добавила: – Как в воду канула!

Слушая компаньонку с самым горячим любопытством, Эмеральда даже не подозревала, что в этот самый момент безжалостная рука судьбы уже сомкнулась на горле первой леди Бузинной Пустоши.

Глава 9, в которой сестра оказывается права

Мастера Блэка Фуксия увидела в окошко кухни – она как раз обвязывала банки с вареньем из лепестков розы (варенье из шиповника, ирисов, наперстянки, первоцвета и самшита она уже успела отнести в погреб). Каждая из них, во избежание образования плесени, прежде накрывалась смоченной бренди бумагой, а посему, перейдя к третьему десятку, Фуксия почувствовала тяжесть в области головы и легкость в районе девичьей скромности. Пригласить мастера в дом внезапно показалось ей блестящей идеей. Она воровато обернулась, как если бы ее мысли мог кто-то подслушать, но нет, она знала, что Лаванда сейчас трудится в саду на заднем дворе.

Последнее обстоятельство было немаловажным ввиду некоторых щекотливых и сбивающих с толку обстоятельств. Дело в том, что Фуксия точно знала: сестра бы этого не одобрила. Такое с ними случилось впервые – прежде их вкусы всегда совпадали, и ей еще ни разу не приходилось действовать наперекор Лаванде. Тем не менее все это не заставило ее отказаться от первоначального намерения.

Счет шел на секунды (хирург всегда ходил очень быстро), а потому Фуксия без колебаний метнулась к двери. В этот момент, готовясь тайком протянуть ладошку к налитому плоду, она чувствовала себя немножко преступницей, немножко шалуньей, а еще (после стольких-то банок варенья) озорницей, дерзкой плутовкой, отчаянной сорвиголовой и вообще femme fatale[10].

Итак, отринув сомнения, она поспешно распахнула дверь.

– Мастер! – громко позвала она, но тут же, опомнившись, оглянулась на дом и понизила голос. – Мастер Блэк!

Тот остановился:

– Что такое?

– Идите сюда, – поманила она, распахивая дверь шире и улыбаясь зазывно и в то же время прелестно (легкое икание лишь добавляло ей шарма).

– Что-то случилось? Вам плохо?

– Нет…

– Тогда зачем я вам?

Фуксия растерялась: ей не приходило в голову, что для приглашения потребуется причина, и потому не успела ее придумать.