Звоны Второго Иерусалима

Я сразу же попросился к ним в компанию. Василий был не против. Сергей колебался. А Вова сказал:

– Это право надо еще будет заслужить.

Тут же начались проверки. Володя стал просить мобильник, чтоб позвонить своей маме в Краснодарский край…

Я не стал заслуживать. Я знал, что мне и до этого еще никогда не удавалось заслужить права быть своим в одной шайке. Я был абсолютно другим человеком. Не способный жить в том же режиме.

…Эта троица руководила здесь всем. Устанавливая такие отношения между людьми, которые были похожи на отношения между людьми во всех закрытых заведениях типа тюрем. Или армейской казармы советского образца, в которой мне и раньше приходилось жить. Там всегда появлялась кучка паразитов, которые жировали на других. При мне они начали распределять гуманитарную помощь. Какие-то совершенно новые неношеные вещи. Вначале перебрали всю эту кучу сами втроем. Отобрали все, что лучшее. На заколоченные в стенку гвозди, возле их кроватей, уже не куда было вешать очередные тряпки. Потом они вызывали всех по заслугам. Перед ними? Скоро я заметил, что все здесь было расписано по каким-то тюремным понятиям…

Последними, свои тряпки получили некто Болек и Лёлек. Помните такой польский мультфильм, который крутили еще по советскому телевидению?

Один из этих недомерков – был простым колхозником, прячущимся за высокими лаврскими стенами за эти крошечные деньги от безделья. В их колхозе теперь, собственно, и таких не заработаешь.

В другого, тоже не все было в порядке с головой; хотя, говорит, что он бывший шахтер с восьмилетним стажем, приехал в Киев за регрессом. На вокзале, похоже, у него тут же отобрали деньги и документы. Теперь он здесь зарабатывает себе на обратную дорогу. Оба они усердно собирают и сдают пустые бутылки. Тем и живут здесь. Настоящие бомжи!

Вообще-то из старых знакомых здесь осталось не так уж много людей.

Тот же Саня «Рашпиль» – сирота из Крыма – поступил таки в Духовную семинарию.

Тот Слава с мокрыми губами, который хотел быть охранником, – нашел себе место возле лаврских роз и флокс. Пристроился, таким образом, возле садовника…

Остальные – были новые люди. В основном они прибились сюда с России.

Рядом, с моей койкой, стояла такая же скрипучая – Романа.

Это был очень молчаливый человек. С россиянами это часто случается. Особенно, если жизнь их выбросила из привычной колеи. Я как-то попытался его разговорить. Но очень скоро понял, что это определенный человек. Как и многие россияне, он не очень любил Украину, считал ее окраиной своей России.

– Украина – это окраина, – заявил он авторитетно.

– Уж не вашей ли Золотой орды? – Не на шутку рассердился я. – Россия вначале прогнулась под Орду и не одно столетие жила с нею душа в душу одним организмом. Московские князья участвовали во всех разборках в Золотой Орде. Вспомнить хотя б так называемую «Куликовскую битву». А потом в силу сложившихся исторических причин, когда Орду попеременно уничтожили литовцы вместе с Тимуром, Москва присвоила себе власть в ней, а еще лет… этак… через 300 по дешевке достала себе и новое название! Которое, без зазрения совести, таскает до сих пор. Да, и не было никакого монголо-татарского ига. Это иго 300 лет было на Украине. Теперь Украина стала свободной. И с этим надо, наконец-то, смирится и россиянам.

Все это выпалил я со зла, и посмотрел на его реакцию.

Смотрит на меня с недоверием: «– Откуда ты, – мол, – знаешь? Меня учили иному…»

В первую же ночь, – шофер Вова, – «поймал на плечо белочку». Допился до чертиков; до белой горячки… Он приехал уже сильно заделанным. Потом они добавляли в келье. Ночью он встал, и полез растворять окно. Сергей успел поймать его за ногу.

– Что ты делаешь? – Подозрительно спросил он упрямо дерущегося к окну Володю.

– Поссу, – коротко и ясно, сказал ему «кореш».

– Так вон же дверь!

Тот с недоверием посмотрел на него, потом в направлении двери. Его взгляд выражал крайнее напряжение мысли.

– Нет, я сюда хочу! – Настойчиво, сказал Вова.

– Ну, ссы! – Дал добро Серега.

Потом этот Серега держал его сзади, чтоб он не свалился с окна. А тот писал на крыльцо первого этажа. Было слышно, как тяжелые капли бьют об железный козырек. Здесь, я только порадовался, что не попал в такую компанию. Я б так никогда не смог бы прислуживаться, как этот Сергей…

Потом этого Вову на два дня закрыли в кельи. Сказали послушнику, что он болен. Когда я случайно зашел туда в рабочее время, выпросив у Василия ключи, тот полез по кроватям «рвал в келье какую-то калину». Он говорил мне:

– Ты посмотри какая «красная калина»? Давай, нарвем ее! Какие большие гроздья висят. – Он начал хватать руками воздух, очевидно, обрывать калину.

Я постарался поскорее ретироваться с кельи. Кто его знает, как на его болезни отразилась его ненависть ко мне.

…Василий хоть и тоже притворился, что не узнал меня. Но, тем не менее – это не помешало ему на другой раз сделать что-то, наподобие литературного вечера, пригласив на него своих знакомых занимающихся писательством, после чего начал читать там свои стихи. В расчете, наверное, на то, что и я примкну к ним. Вначале они рассказывали о каких-то лаврских чудесах. Я так понял, что такие чудеса нужны некоторым монахам и послушникам, как глюки; как наркота. Без них они уже не могли жить. Им постоянно нужно подтверждение для своей веры; разные там «оживления» и «обновления». Другая часть этой братии, казалась мне, более прагматичной, чем и не похожей на этих религиозных фанатиков. Таких, как и везде, было гораздо меньше, – но они были. Как правило, это трезвомыслящие люди, занимающие определенное место в лаврской иерархии, принимающие веские решения. На мой взгляд…

Почитав свои стихи, они принялись слушать записанные на кассеты песнопения.

Я оставался безучастным ко всему этому. А что я им мог сказать? Что роль литературы давно уже низведена до роли какой-то профессорской забавы? Стала для многих депутатов уже просто неким интеллектуальным развлечением? Для многих неленивых журналистов надежным уделом показать себя? С ее высоким назначением все больше теперь путают альковные откровения разных поп-див или досужие разглагольствования вышедших в тираж вип-персон. Транжирили слова на этой почве: и футболисты, и актеры… В общем, все люди не бедные, раскрученные, в которых были вбуханы продюсерами немалые деньги. За писанием деф…, пардон, детективов замечены грамотные домработницы, с высшим образованием. Руки до ее талантливых пасынков вряд ли когда-нибудь дело вообще дойдет. Зачем им травить душу?

Что-то похожее мне уже пришлось пережить, когда я начинал писать. Вроде бы и напечатают, – но что-то там подправят, что-то изменят…

В литературе живет много людей, которые давно уже списались; в них нет свежих идей. Им нужны были только разработанные сюжеты. Они там в своем кругу потом выдают, все напечатанное под именем автора «за свое». Везде правит бал мафия: свой клан; своя клика, свои люди. Даже «в творчестве» прут «свиньей», как немецкие псы-рыцари под музыку Шостаковича в известном советском боевике «Александр Невский». Не – пробьешься…

Все это я уже давно пережил. Все рукописи я сжег. Четыре часа пылал огонь в печи. Нагрел на этом огне большой таз с водою, помылся в дорогу, и отправился в далекий путь. Этот путь и привел меня сюда: в Киево-Печерскую лавру.

А они пусть пишут для себя и своих друзей свои правдивые стихи. Пусть читают их. И в этом будут чисты перед Богом.

Так, что я даже не подавал вида.

Василий обиделся на меня. Новая партия гуманитарной помощи проплыла мимо меня, как мираж в пустыне. Всем дали, а мне – нет!

…Мы много работали, в основном – грузили разный мусор. Красили. Скалывали лед за галереей ведущей от Ближних пещер к Дальним…

На другой день, Толик, проходя мимо, без всяких слов толкнул меня в грязь. Сделал он это, как я понял, специально. За ним я забил «косяк»…

Потом мы работали в самой Галерее. Толик хвастался, как он толкнул меня в грязь, а я даже не огрызнулся. При этом он смотрел на меня, и на лице у него играло ехидство. В этот момент, он, очевидно, был настоящим, ощущая в себе то мелкое наслаждения от унижения других. «Какой уж тут «монах» с него получится?», – думал я.

Тогда я подошел к нему вплотную. Толик все, сразу же, уразумел, и попытался, было, первым ударить меня ногою! Но, я, тут же, перехватил, и крутанул ее со всей силы. Его поддержали, и он устоял на ногах. После этого Толик ударил меня кулаком, желая рассечь губу. Но я выдержал удар, и ответил ему: сильным ударом кулака в челюсть… Его защитили от добивания.

– Дураков, и в Лавре бьют! – Сказал я, подытоживая результаты стычки.

И он не спорил со мною. Но для начала, все же, он только рассказал об этом послушнику. После этого случая он уже избегал открытых конфликтов со мною. Все больше действовал из под тишка, как любой негодяй в миру. Говорил своим последователям, что я «провокатор», и провоцирую его «хорошего» на дурные поступки. Да, я спровоцировал его своим независимым даже здесь положением, – но это только проявило в нем то, что в нем жило, что он должен был давно уже истребить в себе, если он поставил себе высокую цель: стать монахом. Безобидный агнец, например, всегда «провоцирует» волка.

…Я не переставал в то же время каждый день искать работу в городе. Я уже знал, наверное, что мне вот-вот должно повезти. Город просыпался от зимней спячки. Везде уже требовались рабочие руки.

По вечерам, перед самим ужином, я еще отправлялся к Дальним пещерам.

Возле самой Духовной Семинарии, на покрытом брусчаткой возвышении часто ставили свои мольберты совсем еще юные художницы. У них были совершенно открытые и одухотворенные лица. В глазах их горел живой, не поддельный огонёк настоящего творчества. Мне это по-человечески нравилось; они были своими людьми для меня.

Я на некоторое время задерживался возле них. Смотрел, как они переносят на свои холсты эту длинную дорогу, ведущую к Верхней Лавре; стоящие по обе стороны ее деревья и фонари. На дворе был март-месяц. Поэтому на холстах этих юных дев было еще так много фиолетовой и черной красок. Только виднеющиеся за древними стенами роскошные купола Свято-Успенского собора и громадный купол Трапезной церкви отливали золотом на фоне меркнущего вечернего неба. А на самом небе еще цвели золотые краски солнца, заходящего за синеву облаков…

Добравшись до своей любимой скамейки, я садился на неё. Теперь, по одну руку у меня: находился киворий и вход в Дальние пещеры, – а по другую: красивое здание Метрополии, со ступеньками к церкви Рождества Богородицы и прекрасной звоннице Ковнира. После этого мои глаза могли любоваться прекрасной по своему совершенству аркадой, подпирающей гору, на которой и высилась сама церковь Рождества Богородицы. Церковь была построенная в стиле украинского барокко. А для этого стиля присуща округленность и пышность форм.

С открытых окон трапезной за моей спиной прекращающимися волнами накатывали ароматы от приготовленной монахам пищи.

Несколько лаврских котов загнали под роскошную иномарку кошку и теперь вожделенно следили за всеми ее перемещениями. Коты были в отличной форме. Шерсть на них лоснилась от жира. Утром я видел, как они уплетали возле дверей монашеской трапезной потроха с огромной щуки. Из кошки исходит устрашающее утробное урчанье. Она не подпускает к себе котов.

Запахи, доносящиеся с монашеской трапезной, дразнят мои рецепторы в носу. Скоро и мне уже идти на ужин.

Но, я еще успею сходить по ступенькам наверх, к церкви, поблуждать там немного по кладбищу, на котором покоятся какие-то российские генералы. Только потом буду возвращаться назад.

Знакомую кошку уже кормила какая-то высокая женщина, вся в черном. Кто она была такая? Паломница? Мне это уже не узнать никогда… Сидят серые лаврские коты, образовав уходящий от женщины полукруг.

– Ишь, какие, наглые, – говорит женщина, когда я прохожу мимо. В ее глазах зажегся живой озорной огонек.

На следующий день я нашел работу. И тут же подошел к послушнику Геннадию. Я сказал ему, что нашел работу и жилье и должен уйти.

– Если можно, я переночую одну ночь?

– Может, останешься? Скоро пасха. У меня много работы. А ты умеешь трудиться, – были его слова.

– Не могу, – сказал я.

– Тогда уходи, и чтоб духу твоего не осталось. И кто пустит его переночевать здесь – будет иметь дело со мною! – Грозно сказал послушник.

3

…Летом я еще захожу в Свято-Успенскую Киево-Печерскую лавру.

Я начал писать этот рассказ и захожу, чтоб уточнить некоторые его детали.

Все в Лавре утопает в зелени. Возле корпуса, где жил настоятель Лавры архимандрит Павел распустилось много бутонов алых роз. Много роз цвело возле Метрополии. А особенно много красивых роз посажено внизу вдоль дороги к источникам преподобных Антония и Феодосия. Словно срисовано с картинок, изображающих небесную юдоль.

Монахи в Лавре умеют наладить свой быт. Денег на это не жалеют. Труда трудников – тоже.

К кельям монахов и к Семинарии ведут ровные, ухоженные дорожки. Растут разные бегонии и флоксы. С высоких стен спадали густые косы дикого винограда. Очень красиво, как, наверное, и должно быть в одном раю.

Уродовало лишь это наклеенные на столбы воззвания: принять участие в очередном крестном ходу… "Крестовом" – как выразилась недавно одна моя знакомая, неизменная их участница. «Везде торчат уши российского ФСБ…»! – Эти крики моей души разрывают мысли о земном рае. Я начинаю еще с большим энтузиазмом подозревать всех здешних монахов в том, что они и есть та навязшая на зубах «пятая колона» на Украине: переодетые офицеры спецслужб соседнего государства.

…На дороге ведущей к Дальним пещерам, возле каких-то мусорных баков, я вижу Василия. Тот жжет какую-то церковную макулатуру. Поздоровались. Он говорит:

– Вот монахи послали жечь, чтоб мы не ходили с ними в туалет. А сами они такое здесь творят, что ни в какие ворота не лезет. Я мог бы тебе еще много чего рассказать.

– Я и так о многом знаю. Мне монахи, например, многим напоминают своих жирных лаврских котов.

Немножко помолчали. В образовавшуюся небольшую паузу, мутным потоком хлынули воспоминания о том, как мне жилось здесь и работалось…

– Ты же не знаешь? – Неожиданно оживился Василий. – Многие теперь уже в миру. Ушел туда: и Мудрый… А так хотел стать монахом…

– Тогда б точно на вратах святой обители надо бы повесить было большой замок, – сказал я. И тут же, словно исправляя оскорбление, нанесенное своими нелестными словами о недостойном, в моем понимании, человеке этому прекрасному месту и хорошему, летнему дню, – я посчитал нужным, еще добавить:

– Живущие здесь, хоть содержат эту святую обитель в надлежащем виде. И за это им, большое спасибо будет сказано от меня и от наших потомков.

– Спаси Бог, – сказал Василий.

И ни церковь, ни кабак –

Ничего не свято!

Нет, ребята, все не так!

Все не так, ребята…

(В.С. Высоцкий «Моя цыганская)

12 – 17 сентября 2006 года.

КОПАЯ ЦЕЛЕБНУЮ ГЛИНУ

…И вот я снова покидаю святую обитель – Свято-Успенскую Киево-Печерскую лавру. Оставляю ее, надо полагать, навсегда, имея твердую уверенность в том, что населяющая ее кельи монашеская братия, в подавляющем большинстве своем, больше руководствуется в помыслах своих не столько благочестивыми деяниями апостолов и канонами святой веры, сколько уставами специальной службы соседнего государства. Очистив свою совесть от посягательств на нее людей, дико ненавидящих мою страну, ее святую веру и давнюю культуру, призванных сюда сеять семена разбрата и неверия – я навсегда, думаю что, возвращаюсь в этот многогрешный мир…

Предшествовало этому событию краткое событие, которое произошло накануне.

…Как-то возвращаясь вечером в Лавру, после безуспешных поисков работы, я, почему-то, задержался на каком-то валу перед ее стенами. Откуда я невольно наблюдал внизу уходящих от строительных вагончиков рабочих. «Строители?.. не строители?.. – размышлял я, глядя им в спины, – но все же стоит подойти к ним, и спросить в них на счет работы…»

Догнав их, я поинтересовался: нельзя ли в них найти работу?..

По дороге они рассказали, что работают здесь, – а живут на Выдубичах. Что у них есть работа для каждого желающего, и я могу подойти к ним уже в понедельник…

Была пятница, конец рабочего дня.

После этого разговора, я три дня не мог успокоиться. Ждал с нетерпением понедельника. «Неужели они так не разглядели во мне «гнилого» интеллигента? – Роились в моем мозгу все это время тревожные мысли. – Это я так хорошо научился прикидываться! – Успокаивал я сам себя. – Начало, как будто бы, положено неплохое… Я нашел работу всего лишь в нескольких шагах от Лавры, тогда как еще неделю искал ее по всему Киеву!… Мне обязательно должно было так рано или поздно так крупно повезти…»

В этом я узрел что-то символическое. Какой-то знак, поданный мне с небеси!

Боясь спугнуть удачу, я постучал по дереву. Каждой клеткой своего организма, предвкушая будущую встречу в новом рабочем коллективе. Эта встреча обещала мне: как надежную крышу над головою, так и работу, – а с нею и нормальный заработок. Получив, таким образом, независимость материальную, я снова мог мечтать о своей творческой судьбе. Только в служении литературе я видел в то время свое будущее. Случилось так, что долгое время я ничего не писал, после того, как все сжег. С тех пор прошел уже целый год…

К восьми часам понедельника, я был, как штык, под строительными вагончиками. Я облачился в рабочую одежду, в которой трудился все эти дни в Лавре. В толпе собирающихся возле вагончиков рабочих, я старался выглядеть настоящим рабочим.

Но кто-то уже сумел разглядеть во мне белую ворону. Когда подошел мастер, он безапелляционным тоном, объявил:

– Ничего у него не выйдет! Надо ехать устраиваться у Бердычев. У нас там отдел кадров.

В его тоне угадывалась привычная классовая ненависть. Во мне, кажется, снова приметили «гнилого» интеллигента. Впрочем, тут же отыскался и «адвокат».

– А ты что? – Задает резонный вопрос: – Заменил тут собою мастера?

– Пусть идет, работает, если ему так хочется, – примирительно, сказал мастер.

Молодой человек тут же набросал мне на бумаге схему: как лучше найти офис этой фирмы.

В офисе меня встретили почти с распростертыми объятьями. Радуясь, словно я был первой ласточкой после долгой зимы. Тут же выписывали мне направление на медкомиссию…

…За те три дня, что я проходил медицинскую комиссию на Петровке, многое что изменилось. На эту фирму в одночасье был наплыв сезонных рабочих с отдаленных сел. Теперь во мне увидели то, что трудно было скрывать. В отделе кадров меня уже просили зайти в другой раз. Это прозвучало, как скрытый отказ. Строки таких «приходов», теперь я знаю, могли варьироваться там бесконечно долго. Скорее, – это «завтра» б не наступило б никогда. Тогда я сказал, что из-за их обещания потерял свое жилье, – что было верно, – ведь я ушел с Лавры и все эти три дня жил в племянника, в студенческом общежитии на Шулявке…

– Пусть идет, работает, – сказал начальник, отвечающий за технику безопасности.

– Не знаю, – ворчала начальница кадров, – зачем такие люди идут к нам на лопату?

Только после этого меня приняли электромонтажником 3-го разряда, на первый участок; выдав мне направление на поселение в общежитие на Выдубичах…

…Работая потом на канаве, я все время перетираю в жерновах мыслей свои первые, и, как правило, самые яркие впечатления; постоянно делаю из них муку воспоминаний, чтоб потом спечь с нее какой-то сдобный литературный пирог… Литературный процесс во мне не прерывается ни на минуту. Я стараюсь сохранить свои чувства в виде начинки, заготовить побольше изюминок эпитетов и иных литературных приправ. Так уже устроен мой мозг.

Приобретя снова возможность заработать себе на жизнь тяжелым, физическим трудом, я не забываю наполнять свою жизнь новым литературным смыслом, плотно укладывая в своей памяти надежные строчки своих будущих повестей. В такие минуты я всегда ощущаю в себе приплыв духа, какой-то энергетический подъем, наполняющий меня внутри эмоциями. Я тщательно и очень скрупулезно закрепляю в памяти будущие ключевые фразы, с которых можно было б начать свои повествования. За каждой из них должно что-то стоять. Внешне, – и я это отчетливо понимаю, – я выгляжу совсем, как какая-то бесформенная, аморфная масса. В творческом состоянии такие люди всегда выглядят очень некрасиво для простых парней с колхозных полей. Это так легко читается на их грубых, неотесанных физиономиях. К этому же недопониманию надо добавлять эту естественную, реликтовую ненависть человека труда ко всему непонятному, к тому же еще и вступившему с ним в открытую конкуренцию за рабочее место…

Ну, что ж… Искусство, как известно, требует своих жертв…

На Выдубычах меня поселили вечером, 5 апреля.

Выяснилось, что отдельную часть общежития, на так званной Мазутке, наша фирма арендует в того же «Киевэнерго». Найти это пятиэтажное здание среди деревьев и куч всевозможного мусора в Промышленной зоне довольно-таки мудрено. Если не знать, конечно же, пути от метро станции «Выдубичи» вдоль Надднепрянского шоссе курсом на Малую Теличку. Минуя Лысую гору по той стороне трассы, и пройдя по грязной тропинке через настоящий лес – по партизанской тропинке обогнув в густых кустах под высоковольтной опорой угол какого-то гаражного кооператива, – взору неожиданно открывается вид: на что-то вроде островка цивилизации…

По пути еще встретится стена какого-то производственного цеха. С раскрытых настежь окон, в жаркую пору, всегда несутся навстречу звуки каких-то мелодий…

Пара панельных домов, заканчивающихся невнятной гостиничкой под высокими пирамидальными тополями…

Еще пара магазинчиков с неизменной уже «наливайкой»…

Дальше, трубы перекинутых через дорогу теплотрасс…

Приблудные псы под стенами… Многочисленная стая черных ворон, кружащаяся над деревьями (С детства не видел такого количества таких крикливых птиц, как встретил их снова, здесь, на Выдубичах).

Вдоль всего моего пути лежат, нетронутым мусором, пивные бутылки. Это обстоятельство вызвало во мне ответные мысли: «Сюда даже бомжи боятся соваться, чтоб забрать свой надежный, и обильный капитал. Чего же еще можно было ожидать от такого места? Разве, что Соловья-разбойника в кустах…»

…Общежитие населяли в основном вчерашние колхозники со всеми, как говорится, вытекающими оттуда последствиями. Они приезжали с сел, как правило, всем кагалом, получая за свою работу отнюдь не те золотые горы, как было обещано им в рекламных посулах.

С учетом их привычек, на которых я не стану акцентировать внимание в данном месте, жизнь представлялась мне уже не такой безоблачной. А еще предстояло как-то налаживать здесь свой литературный быт? Что на то время мне уже представлялось почти нереальной перспективой. Ко всем моим бедам добавилось то обстоятельство, что у меня заканчивались деньги, а зарплату здесь обещали только к июню месяцу. По редким выходным теперь предстояло искать работу, выходить на так называемый «пятак», к станции метро «Вокзальная», чтоб заработать в день по каких-то 50 гривен, на которые и предстояло научиться выживать на первых порах в этом огромном городе…

…Смирительной рубашкой для этих бывших колхозников здесь, я так понял, выступал комендант П. Б. Очевидно, бывший мент, который имел довольно-таки интеллигентную внешность, которую ему придавали блестящие очки в золоченой, металлической оправе. Потом ему их разбили, вместе с физиономией, очевидно озлобившись на него за то, что он выбросил за борт этого ковчега какого-то очередного запойного алкаша. Приезжал комендант к вверенному ему зданию на своей иномарке. И как опытный капитан, не давал спуску своей команде на судне.

На каждом этаже он посадил по дежурной, что присматривали там за порядком. За грубое нарушение режима нарушители молниеносно вылетали за борт общежития, а потом и фирмы. Обычно такие отчисления организовывали дежурные, поскольку знали все и про всех. Особенно тех, кто пил запоями…

На меня это произвело сильное впечатление.

Поговорив с дежурными, я пришел к выводу, что все они люди определенные. В каждой из них были свои дети. Та же Захаровна крутилась сразу на нескольких работах; по старой еще советской привычке, что-то постоянно крутила на спицах. Две толстые сестры, которые мне откровенно не нравились. Обе они дружили с кастеляншей. Той самой породистой женщиной, которая терпеть меня не могла. Она считалась любовницей П. Б., не пропустила не одного случая, чтоб хоть как-то уязвить мое самолюбие. Там, возле грязного постельного белья, образовался как бы «высший свет» работающих здесь женщин, задающий тон поведения в общежитии.