На два голоса

Ника Созонова

На два голоса

Пролог

– Теперь ты меня никогда не оставишь.

– Теперь не смогу. Но ведь и ты не сможешь уйти. Даже если захочешь.

– Не захочу.

– Глупышка. Нам теперь самое место в психушке. Нас ждет ледяная вода на бритую голову и костоломы-санитары.

– (Смеется) Ты отстал от жизни. Теперь там не так мрачно.

– Я пошутил, я ведь знаю точно, как там. Не мрачно? Как сказать. Укольчики трижды в день и въедливые доктора, убеждающие тебя, что меня не существует.

– Положим, укольчики тебе всегда нравились. А убедить меня в чем-то не просто, так что им придется сильно постараться.

– Пусть так. Но психлечебница до скончания дней меня все равно не прельщает.

– Значит, мы будем тихими. Аутичными и тихими психами, и нас не заметят.

– Не психами – психом.

– Да, как-то так. Сложно привыкнуть, правда?

– Мне легче. Меня ведь уже нет.

– Ты всегда выбирал более простые решения. Трусил?

– Неправда. Хочешь, вспомним, как все начиналось? Я буду рассказывать, а ты поправишь в случае чего.

– И как продолжалось? Пережить все сначала? Заманчиво.

– Ты бы хотела пройти наш путь еще раз?

– Только с тобой на пару. Начинай, я поддержу.

1

День выдался отвратительно ясным и солнечным. Когда внешнее так дисгармонирует с внутренним, становится совсем паршиво. Я разлепил веки с ощущением, что по черепу колотят кувалдой, а в нем самом так пусто и просторно, что каждый удар звенит царь-колоколом. Солнечный луч, пробившийся сквозь разводы грязи на стекле, ощупывал правый глаз. Медленно его поджаривал и щипал.

Я отодвинулся и уперся спиной во что-то живое и, даже на ощупь, противное. Судорожно сглотнув, стал медленно поворачиваться, стараясь при этом в деталях вспомнить прошедший вечер.

Как обычно, мы пересеклись с Клоуном и Скобой. Была очередь последнего, и бабла у него оказалось прилично: видимо, опять увел и загнал одну из материнских побрякушек. Представив сытое ухоженное лицо, перекосившееся от злости: «Вор, изверг, убийца, наркош проклятый!!!», я внутренне усмехнулся. Сам я никогда не таскал ни денег, ни вещей у родни – да и не у кого было особо таскать: в живых осталась одна тетка, пребывавшая в полном неведении относительно моего образа жизни. Я приезжал к ней раз в год на день рождения, стриженый, выбритый и отглаженный (каких бы усилий мне это ни стоило), и уверял, что у меня все отлично. («Похудел? Тени под глазами? На двух работах вкалываю, тетечка. Зато все есть!») Впрочем, я отвлекся.

– Нет, рассказывай все, это интересно. Можешь еще добавить о своих друзьях, для полноты картины.

– Всему свое время. Я ведь поведал тебе о них значительно позднее, так что давай не отступать с дороги.

Промелькнули лица в памяти: одно круглое и красное, другое узкое и землистое. Мы достали три дозы, как всегда, и шырнулись в ближайшем подъезде. У нас был давний уговор: как бы ни ломало, колемся только вместе и раз в день, чтобы протянуть подольше. Но в последнее время я нередко нарушал оба правила. Думаю, они тоже. Взаимно щадя самолюбие, мы не акцентировали на том, что выглядим все хуже и опускаемся все ниже. Мы ведь крайне долго держались: начали в восемнадцать, а в этом году мне должно было стукнуть двадцать восемь. Почти десять лет для героинщика – огромный стаж.

Вмазавшись, мы разошлись – тоже как обычно. Делать было особо нечего, и я направил стопы назад к Бормотухе – в притон, где обитал последние два месяца. Бормотуха – старая алкоголичка, готовая за пузырь портвейна приютить у себя хоть роту солдат. (Странно, как она до сих пор не пропила свою хату.)

У кого-то выдалась днюха, и народу набилось немеряно. Полуголые девки, мужики – в большинстве незнакомые. Обычно под дозой я не пью, но тут наливали слишком настойчиво. Как следствие – быстрый провал. В нем зыбко колыхалось женское лицо – черт не разобрать, которое я целую, почти грызу… Получается, вчера я с кем-то переспал. Это плохо. У меня СПИД, и заражать им кого-то, пусть и последнюю шлюшку, в мои планы не входит.

Преисполненный самых дурных мыслей, развернулся наконец к сопящему рядом туловищу. Окатила волна облегчения: Крыська! Зараза еще та. Именно от нее подхватил когда-то эту смертельную дрянь. Вечно лезет ко мне, когда напьюсь – знает, что трезвым я ее близко не подпущу. Сейчас я был искренне рад, что это она, а не кто-то другой. Но даже радость не пересиливала отвращение, поэтому, не слушая сопротивлявшееся тело, привел себя в вертикальное положение и пополз на кухню.

Под раковиной, свернувшись калачиком и распространяя вокруг себя характерное амбре, спала хозяйка притона. Тощая, как после Освенцима, всегда в рванье, Бормотуха могла пребывать лишь в двух состояниях: пьющей и спящей. Не видел, чтобы она ела, умывалась, причесывалась или что-то в этом вроде. Нет, вру: еще участвовала в разборках, дико визжа, царапаясь и пинаясь.

Няя, одна из постоянных «жилиц», меланхолично ковырялась в тарелке с чем-то рыхлым и грязно-желтым.

– Утро, Найт! – она приветливо улыбнулась.

Самая юная из здешних обитателей – всего семнадцать. И самая вменяемая: из наркоты употребляет лишь травку и галлюциногены. Приехала летом поступать в художественно-промышленный вуз, притащила свои поделки – феньки из бисера, игрушки из войлока, гобелены – не догадавшись вместо этого запастись деньгами. А вернее, их не имелось – семья нищая. Естественно, не поступила, да так и зависла здесь, в этом гадюшнике, куда ее притащил один конченый мерзавец. Сам он быстро свинтил, а девчонка осталась, и падает со свистом, сама того не ведая. Скоро до опиумных дойдет, уверен.

– Утро, – собственный голос наждаком драл гортань. – Что вчера было – не напомнишь?

– Как обычно: пьянь, ор и драка.

– Я участвовал?

– Нет, в тот момент ты был уже Крыськой занят.

Меня передернуло.

– А дальше что было?

– Не знаю, я ушла гулять. Здесь невозможно было оставаться. Зато ночью с таким мальчиком познакомилась… – Она мечтательно повела глазами.

Глаза у нее сельские – светло-голубые, водянистые. И нос сельский, с бледными веснушками на переносице. Длинные пшеничные волосы все в мелких косичках, с вплетенными бусинами, колокольчиками и кусочками цветного войлока. Это мудро – не нужно тратиться на мыло или шампунь. Пальцы крепкие, рабочие, с квадратными ногтями без маникюра.

– Не встречайся с ним – он мудак.

– Почему?

– Кто еще разгуливает ночами по городу и знакомится с такими, как ты?

– Сам ты мудак.

– Я и не спорю.

Я шагнул к раковине, наступив по пути на Бормотуху. Чертыхнулся. Она на миг очнулась, пробормотала что-то – но не матерное, а дружелюбное. Давно заметил, что хозяйка хаты отчего-то питает ко мне теплые чувства. Раз даже попробовала назвать «сыночком», но я так ответил, что повторять уже не решилась.

– По-моему, ты слишком затянул вступление. Может, ближе к делу? Стоит ли так подробно все и всех вспоминать?

– То тебе нужно подробно, то нет. Определилась бы? Бурчалка. Можно, я хоть свое отражение подробно опишу? В то утро оно было достойно кистей мастеров древности. Я был прекрасен…

– Ты всегда был прекрасен.

– Но в тот день особенно.

– Ладно, уговорил. Вспоминай со всеми подробностями.

Глаза, когда-то казавшиеся мне – и девушкам – блестящими, зеркально-карими и выразительными, превратились в мутные бутылочные осколки, спрятавшиеся под набрякшими веками. Красные от полопавшихся сосудов белки тоже не добавляли шарма. Волосы сбились в колотун мышиного цвета, щеки украшала рыжеватая, словно свиной бок, щетина, а губы покрывала белесая корка. Картину дополнял отколовшийся кусочек верхнего резца (я поцарапал о него язык, пытаясь определить размеры ущерба).

– Ну как? Доволен собой? – ехидно поинтересовалась Няя.

Покончив с бурдой (и как только не вытошнило?), она закурила. А чтобы не терять времени даром, принялась прямо на себе ставить очередную вышивку-заплатку на единственные джины. Она всегда что-то мастерила – не феньки, так лоскутные юбки немыслимых фасонов и расцветок.

– Красавчик! И посмей только сказать, что нет.

Я плюхнулся на табуретку и налил в стакан выдохшегося пива из полторашки, закатившейся под батарею. Няя поморщилась.

– От тебя запах такой…

– Грязный и смрадный, без тебя знаю. Угости сигаретой!

– Обломишься.

Она ответила вяло, без огонька, и, расценив это как разрешение, я цапнул одну из ее пачки и с наслаждением прикурил.

– А жизнь-то налаживается…

– Это пока тебя ломать не начало. Потом начнется ползание на брюхе и уговоры: «Ну, Няечка, ну, пожалуйста, дай денег… – Она запищала, изображая мои просящие интонации. – Я все верну, в самый-самый последний раз…»

– Кстати, всегда было интересно: откуда ты берешь бабло?

– Чтобы спонсировать тебя?

– Чтобы существовать самой.

– Работаю. В отличие от тебя. Мои прибамбашечки берут в сувенирную лавку. И на базаре тоже.

«Прибамбашечками» она называет феньки, игрушки, лоскутные картинки и коврики. Подозреваю, что она феерически одарена – из любого мусора может сделать маленький шедевр.

– И что же тогда до сих пор на обратный билет не заработала?

Спрашивая, знаю ответ, и оттого чуток стыдно: заработанное Няей бабло тут же вытрясают из нее обитатели притона, вроде меня. К тому же творить изделия здесь невозможно, она занимается этим в соседнем скверике, а сейчас зарядили дожди.

– Послушай, Найт, – она только взглядом дает понять, какое же я лицемерное дерьмо, – ты ведь самый вменяемой из здешней тусни. Неужели никогда не пробовал выбраться из этой помойки? Бросить наркоту, устроиться куда-нибудь…

– Завести жену и пяток ребятишек, тачку, собаку и мебель Икея?.. Ты забываешь: во-первых, у меня СПИД, а «значит, мы умрем». Во-вторых, каждый проматывает жизнь по-своему, на свой вкус. Кто-то зарабатывает себе геморрой в офисе, елозя задницей по стулу и пресмыкаясь перед начальством, а кто-то методично гробит свой организм бухлом или наркотой. И тот и другой конец – один. Так зачем растягивать то, что не в кайф? Дольше – не значит счастливее.

– Что-то я не наблюдаю в твоей жизни особого счастья, – протянула Няя, с удовлетворением разглаживая свежевышитый лепесток цветика-семицветика на коленке. – Одно саморазрушение.

Джины в цветочках и птичках были хороши. Даже грязные. Но ей мало украшать себя – вот и на окне в кухне веселенькие лоскутные занавесочки (о которые жильцы и гости вытирают руки, а то и сморкаются), и вокруг лампочки плетеный абажурчик.

– Тебе милее самосовершенствование? Которое есть онанизм, как сказал герой Чака Паланика в «Бойцовском клубе». Так что аутодеструкция рулит.

– В институте ты вроде не доучился, где же таких умных слов накопал?

– Читаю много.

– И когда только время находишь? Вроде перерывов между пьянками-ширянием-траханьем-ломками-грабежами у тебя не замечается.

– А я как Цезарь, все успеваю.

– Да? Что-то не шибко вы с ним похожи. Внешне, во всяком случае. Жалко мне тебя, Найт, – она протянула руку и потрепала меня по грязным волосам. Вышло неловко, и Няя порозовела – там, где веснушки. – Может, все-таки выкарабкаешься еще, а?

– На хер мне твоя жалость. У меня все отлично, себя пожалей. Рассуждаешь о помойке, а сама в ней по уши. Живешь в клоаке, дождешься, что на иглу посадят или по кругу пустят. – Настроение стремительно падало. Начало подташнивать и знобить – верные признаки приближающейся ломки. – Ладно, забей. Как у тебя с баблом?

– Нету. Правда, нету, – она виновато развела руками.

Мог бы и не спрашивать: при бабле не стала бы жевать протухшую кашу.

Мелькнула мысль: а ведь найдись нормальный мужик – не наркош, не уголовник, – возьми ее к себе или сними квартиру, так она бы и себя кормила, и его, и мамочке еще посылала. С ее-то талантищем. А может, она сама на это надеется? Совсем смешно, если на меня рассчитывает – в качестве такого вот мужика. Я хмыкнул.

– Чего смеешься?

– Смешинка в зубах застряла. Нету так нету. Тогда натягиваю смокинг и линяю.

Не люблю выглядеть совсем уж бомжом, потому на приведение себя в порядок потратил рекордно долгое время – аж целых двадцать минут. Даже побрился ржавым станком, найденным в ванной. Итог: колотун наполовину срезан, наполовину расчесан, глаза чуть выползли из спальных мешков век, кожа порозовела. Стал выглядеть не наркоманом в начальной стадии ломки, а перебравшим вчера до свинского состояния студентом. Правда, встать под душ сил уже не было, да и свежего белья, что естественно, в хламнике не завалялось.

– Передай Крыське, когда проснется, чтобы больше сюда не приходила. Еще раз увижу – убью нахрен, – бросил я Няе у порога.

Она закивала. Но я знал, что не скажет – не любит ни с кем ссориться.

– Если улов будет хорошим, принеси что-нибудь пожрать.

– Отвали, а? Оторви задницу от стула, сполосни рожу и топай сама бабло заколачивать.

– И куда же я пойду? Не видишь, осень началась?

– А хоть на панель. Этому осень не помеха.

Мата в свой адрес я уже не расслышал, быстро захлопнув дверь.

– Ты всегда был таким грубым с девушками?

– Не всегда, но часто. Тебя это беспокоит? В тот момент мне было паршиво, и с каждой минутой становилось паршивее. Это не оправдание?

– Наверное, нет. Впрочем, не знаю: мне и раньше было сложно судить твои поступки. А сейчас особенно.

– Ладно. Не перебивай так часто, иначе я никогда не закончу.

Погода, как я уже говорил, выдалась до отвращения солнечной. Сразу заболели глаза. Идти было трудно – штормило после вчерашнего плюс первые звоночки ломки. Сегодня была моя очередь проплачивать дозы (еще один уговор: платим по очереди, вариант «нет денег» не принимается – только если тюрьма, или больница, или морг).

У Клоуна имелась жена, точнее, сожительница, из которой ему удавалось порой вытрясти – в прямом и переносном смысле – немного лавэ. К тому же он работал: что-то сторожил ночь через ночь. Скоба жил с состоятельными родаками, которые его любили и ненавидели. Они периодически укладывали сынка в платные клиники (тогда он, соответственно, пропускал свои очереди), но, выходя, он начинал по новой. Он не хотел бросать, как и мы с Клоуном, а на клиники соглашался, чтобы чуть подправить организм. Мое положение было хуже всех: ни богатеньких папеньки и маменьки, ни супруги, ни даже работы. Я то воровал, то грабил, то занимал (без отдачи) у Няи или кого-нибудь столь же сердобольного. Грабил обычно в подъездах, поджидая жертву на последнем этаже или в лифте.

Сегодня удалось обойтись без гоп-стопа: несмотря на дрожащие пальцы сумел разжиться мобилкой из призывно не застегнутой сумочки. Знакомому барыге отдал Нокию за три дозы, хотя штучка была новенькая и стоила намного дороже.

Все было как всегда, даже парадная та же. И как обычно мы почти не говорили друг с другом. Сидели, прислонясь хребтами к исписанным стенам, рядом с вонючим мусоропроводом. Смаковали кусочек вырванного из здесь и сейчас бытия. Не столько кайф, сколько расслоение реальности. Мозг, привыкший к постоянному стимулированию, только тогда чувствовал себя нормально, когда ему подсовывали такую вот синтетическую иллюзию рая. При этом мыслительные способности замедлялись, буксовали, и отчего-то зудела кожа: ее постоянно хотелось расчесывать. Но даже это было приятным.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.