Сказ о походе Чжэн Хэ в Западный океан. Том 2

Государев советник попросил хранителя города позвать к нему святого. Получив приглашение, Чжан Саньфэн тотчас прибыл в храм, одернул одежду, трижды обошел вокруг Государя-Будды и почтительно отвесил восемь больших поклонов. Стоило Бифэну глянуть своими зоркими очами – и он сразу понял, что перед ним не небесный, а земной бессмертный.

– Можно узнать, как вас звать-величать, почтеннейший? Из каких мест будете? – обратился он к нему.

Чжан назвался и рассказал, что он из прибрежного южного уезда, значился в списках свободного населения[59] и монахом стал не с рождения. С ранних лет читал канонические конфуцианские сочинения, мечтал сдать императорские экзамены. Однако в те годы случился сильный неурожай, рис и зерно уродились не крупнее дикого петушьего проса, и ему пришлось связать свой жизненный путь с родным уездом:

– Поначалу занимался крестьянским трудом, но мало-помалу подучился, стал вести судебные дела. Всё бы ничего, только увидел в управе-ямэне несчетно несправедливостей и беззаконий. Тогда и утвердился в намерении оставить пост, ушел в даосский монастырь Чаотянь на горе Сишань.

– Отчего же у вас, даосского монаха, столь неопрятный вид? Отчего не стремитесь к чистоте? – подивился Бифэн.

– Хоть телесная оболочка, как говорите вы, буддисты, – всего лишь вонючий мешок из кожи, но с ней нелегко расстаться.

– Коли так, как вы собираетесь взращивать свою жизненную энергию и достичь прозрения?

– Мы, бессмертные, не признаем пяти земных титулов знати, зато у нас существует пять категорий бессмертных[60]: небожители, святые, земные бессмертные, человеческие пророки и духи. Стать небесным бессмертным труднее всего: необходимо сочетание высочайшего нравственного совершенства и благородных деяний, достижение прозрения – лишь тогда на Небе тебя занесут в реестр небожителей. Но и этого недостаточно – надобно, чтобы владыка земного мира пожаловал тебе почетный титул и внес твое имя в золотую книгу великих даосских мудрецов[61]. Лишь после этого ты становишься полноправным бессмертным небожителем и получаешь приглашение на Персиковый пир к Гуаньинь, а иначе навсегда останешься в ранге земных бессмертных.

Государь-Будда утвердился в мысли, что коли этот человек рассуждает лишь о двух категориях бессмертных, то, верно, сам он, не будучи небожителем, явно относится к земным бессмертным: «Попробую-ка помочь вознести его душу». Бифэн пригласил монаха отправиться вместе с ним в Пекин на аудиенцию к императору – владыке земного мира – и добиться внесения имени отшельника в золотую книгу небожителей. Святой Чжан с благодарностью отвесил большой церемониальный четверной поклон:

– Милость Государя-Будды бесконечна. Поистине редкостная встреча, всё одно как увидеть сказочную птицу раз в десять тысяч лет.

Золотой луч в мгновенье ока доставил их к руинам старинной Золотой башни[62], построенной древним правителем для даосских мудрецов. Об этом сложена ода, и в ней есть такие строки:

Лишь Чжао-ван наследовал престол, Он загорелся, обратился к мудрым.И башню здесь соорудить задумал, на что нашел несчетно денег.Мужей своеобычных пригласил – участием деянье оправдать.[…]Составили умельцы сей проект, отважные свою вложили силу;Накоплены огромные богатства, и воины веселью предавались…

Меж тем стемнело. Государь-Будда спросил монаха, есть ли у того в Пекине знакомцы в Пяти армейских управлениях или в шести министерствах, а может, в шести отделениях и в числе тринадцати инспекторов Цензората[63] или в среде чиновников иных больших и малых ямэней? Чжан Преемник великих признался, что знает всех, но дружит с немногими:

– Тех, с кем просто знаком, перечислять не буду, скажу лишь, что в давние времена близко знавал начальника Ху из Ведомства церемоний. Когда тот был еще ребенком, я передал ему крупицу элексира бессмертия во спасение его души.

Бифэн заметил, что в таком случае именно этот человек может ему посодействовать. А увидев недоумение на лице святого, пояснил, что, согласно мандату светлейшего государя, он отправился с флотилией в Западный океан. Нынче в Царстве простоволосых ему понадобилась подмога, дабы справиться со Златовласым святым:

– Сей маг способен к бесконечным превращениям. Он весьма опасен, ибо у него в руках могущественный стяг, коим он грозит ввергнуть в бездну весь мир.

Государь-Будда объяснил, что четверо повелителей воды и огня, сопровождавшие Златовласого, также буянили, воспользовавшись тем, что Владыка севера временно спустился в мир людей. Чжан высказал мысль, что в таком случае император, как раз и являющийся земным воплощением гуманного и великого Владыки севера, мог бы усмирить Златовласого со всей его свитой. Бифэн испытал глубокое удовлетворение от подобного единодушия:

– Лишь близкий друг услышит стон души, но невозможно передать его чужим. Я побеспокоил бессмертного именно ради встречи с императором.

– Ученик готов исполнить любое приказание Государя-Будды.

– Прошу лишь об одном – с помощью истинной сердечной природы государя усмирить бесчинствующих повелителей воды и огня.

– Готов немедля отправиться к императору. Не понимаю лишь, причем тут мой знакомец из Ведомства церемоний?

– Неужто нe слыхали старинную поговорку – без опытного рыбака не разглядишь волну издалека?

Святой Чжан понимающе закивал, вскочил на благовещее облако и через миг опустился перед зданием Ведомства церемоний. Время близилось к полуночи. Преемник великих внимательно огляделся и увидел, что из двух дюжин ночных стражей у ворот ведомства кто спит крепким сном, кто сидит, кто громко перекрикивается, а кто вышагивает туда-сюда. На святом был травяной плащ, а поверх – накидка с капюшоном[64]. Он прямо за воротами расстелил плащ, под голову положил накидку и тотчас заснул, сладко похрапывая.

Ил. 3. Соломенный плащ-дождевик

Храп был не обычный, а громоподобный, да только исстари учили: спи на кровати, да не смей храпака давати. Можно ли так развлекаться у ворот Ведомства церемоний! Стражники навострили уши – кто храпит, кто тревожит покой вельмож? Стали сваливать один на другого: «это ты» – «нет, это ты» – всяк отнекивался. Наконец, нашелся некто разумный, кой предложил не галдеть, а проверить по спискам и найти храпуна. Искали-проверяли – вроде нет такого. Прислушались повнимательней – а храп-то из-за ворот несется.

Распахнули ворота и увидели спящего даосского монаха, вдобавок источавшего крепкий запах вонючей гаоляновой водки. Язвы на теле и чесоточная сыпь усиливали отвратительное зловоние. Охранники возмутились:

– Ну и даос, напился и дрыхнет прямо у ворот! Не думает о том, что буддийские и даосские монахи Поднебесной обязаны с особым почтением относиться к нашему ведомству с его Отделом жертвоприношений!

Одни кричали:

– Завтра доложим начальству, пусть его вышвырнут за городские ворота, проучат как следует, спросят за преступление и отправят по этапу в родные места.

Нашлись и те, кто вступился за беднягу:

– Братья, ведь наше ведомство – это переправа на пути к совершенствованию. Исстари говорится: император по дороге не замечает пьяного на пороге. Нам ничего не известно об этом монахе – из каких мест прибыл, что заставило его покинуть родных и скитаться на чужбине. Буде его признают виновным и вышвырнут из столицы, нешто тем самым мы не нарушим высокие принципы нашего ведомства? Пожалеем его и оставим в покое!

Кое-кто добавил:

– Как говорится, убивая – до крови дойди, а спасая – не застревай на полпути. Давайте перетащим его на дорогу для императорских экипажей, пусть протрезвеет и катится, куда хочет. А ежели оставить его здесь, то завтра всё одно неприятностей не оберешься.

На том и порешили. Подошел один охранник – не смог поднять монаха, подошел второй – и вместе не подняли, к ним присоединился третий – и втроем не справились; взялась дюжина, а затем и вторая – даже на чуток не сумели приподнять спящего.

Тут охранники и впрямь осерчали:

– Хотим его перенести, а он, бесстыжий, вон что вытворяет!

Кто-то предложил:

– Вытащим засов из ворот и огреем его пару раз, посмотрим, продолжит ли он нагло упираться!

Так и сделали: один из охранников выдернул засов и хватил им Чжана по голове. А тот в душе только посмеивался: «Да что засовы – им не удастся расколошматить и всё мое тело, сей вонючий кожаный мешок». Он легонько, совсем незаметно щелкнул пальцем по засову – глядь, а засов ударил вражину-охранника. Тот не заметил, чтобы задвижка выскользнула из рук, посему не понял, как она могла его ударить. Ему ли догадаться о магических трюках бессмертного Чжана? Он подумал, что кто-то из своих решил под шумок с ним поквитаться. Он снова дернул задвижку, а та вдруг – бам! – и отлетела не меньше чем на двадцать пять ли. Никак не ожидая подобного, охранник не остерегся, и засов шмякнул кого-то из его сотоварищей по руке с такой силой, будто гора Тайшань обрушилась. С воплем «Чего дерешься?» ушибленный применил прием «пьяного ушу»[65] под названием «бессмертный даос уклоняется от промелькнувшей тени». В ответ услышал: «Это я тебя ударил? Да это ты вырвал засов у меня из рук!»

Так-так, двое уже осерчали, да в темноте и не различить, кто с кем ругается. И пошло: один двинул кулаком, используя прием «ласточка охраняет гнездо», другой ударил с позиции «ворон бьет крылом», третий кому-то всю физиономию разукрасил, затем последовал чей-то удар «собираем виноград» в стиле тайцзицюань. В ход пошли основные приемы цюаньшу[66] – удары с позиции «петушиная стойка на одной ноге», а то и в стиле «подчинение тигра». Ух! Один за другим посыпались приемы в технике «четыре равновесия»[67]: высокий, средний, «колодезный сруб», «каменная ступка». Удар – «тигр обхватил голову лапами», и снова удар за ударом: «дракон показал когти», «подражая крылу феникса», «сломать крыло фениксу», «обхватить голову», «удар плетью», «семизвездный кулак», «бес бьет ногой», кулаки молотят «безостановочно, что пушечные ядра»[68], «хватка кулаком снизу», «конный разведчик», «крадущийся по земле тигр». А вот уже используются приемчики тайцзицюань: «нападая, отступать – слабость рождает силу», «отбросить лишнее – восполнить недостающее», «выбросить ногу вверх – нанести удар снизу», «стойка на руках» и всякие ложные выпады – ногой и прочие, а еще приемы «небо, полное звезд», «огонь наполняет сердце», «рассыпавшиеся цветы устилают крышу». Кто-то сумел увернуться (ты увернулся – я бил вхолостую, я увернулся – твой удар мимо), кого-то схватили, на кого-то наступили, и вот уже куча-мала: и ногами пинают, а то и вместе на одного наваливаются. И все думают, что избивают монаха, поэтому приговаривают: «Ох, простите грехи наши». Никто и не сообразил, что монах по-прежнему преспокойно спит, а они колошматят друг друга.

Бузили всю ночь до рассвета, пока трижды не пробило деревянное било, открылся центральный вход ямэня, и во внутреннем дворе появился сам министр Ху. Как сказано поэтом, нашим современником, на рассвете вошел в золотые врата, прислуживал на пиру в императорском дворце. Услыхав шум и гвалт, он тут же приказал привести к нему крикунов – оказалось, это вся смена ночных стражей. Министр зело осерчал от подобных бесчинств перед воротами государственного ведомства. Охранники принялись было оправдываться – это-де даос, напился и дрыхнет тут, но сановник отрезал:

– Гоните взашей бродягу пьянчугу, и все дела.

Охранники признались, что заваруха поднялась из-за того, что они не в силах сдвинуть спящего с места:

– Простите за беспокойство, господин!

Министр понял, что требуется подмога. Подозвали человек семь-восемь носильщиков паланкина. Взялись все вместе, но так и не смогли поднять монаха. Тогда министр распорядился:

– Пусть охранники за ним присмотрят, а я вернусь с утренней аудиенции у императора, тогда и порасспрошу его.

И вельможа собрался выйти за ворота. Тут Чжан Саньфэн встрепенулся: «Упущу господина – не попаду к императору». Вы только взгляните, как он ловко вскочил, быстренько потер лицо, несколько раз встряхнулся всем телом! Охранники изумились: «Гляди-ка – да это вполне симпатичный и благовонный монах, ну и чудеса!» А дело в том, что Чжан Саньфэн снова принял облик святого. Что сие значит? А вот что: святые спят согнувшись, как лук, зато стоят прямо, как сосна, движутся стремительно, как ветер, голос их гудит, словно колокол. Даос в несколько шагов догнал вельможу и обратился к нему:

– Уважаемый Ху, я, Чжан Преемник великих, бью пред вами челом.

Сановник явно не вспомнил его, и даосу пришлось подсказать, что он тот самый монах Чжан Саньфэн, что когда-то приносил ему чудодейственное лекарство. Господин Ху свел воедино всё сказанное монахом и его осенило:

– Так вы и есть высокочтимый Чжан Саньфэн!

Почему он так уважительно назвал монаха? Когда-то в давние времена, еще до того, как господин Ху поступил в учение, у него парализовало половину тела: никакие лекарства не помогали, он был в отчаянии. Ему посчастливилось встретить Чжан Саньфэна, кой тотчас прознал его звезду, а посему преподнес зернышко снадобья бессмертия, и немощный сразу излечился. Тогда юноша воскликнул: «Я ничем не могу отблагодарить тебя за твое удивительное лекарство!» Монах откликнулся: «Нынче мне не нужно вознаграждения. Одначе в будущем, когда вы станете первым вельможей при дворе, призовите меня, и вы сможете сполна удостоить меня вашими милостями». Министр был человеком высоконравным и всю жизнь помнил обещанное.

А Саньфэн меж тем продолжал:

– С тех пор как господин получил высокую должность, прошло много времени, но я никогда не осмелился вас беспокоить. Нынче же специально прибыл в Пекин нижайше молить господина об услуге.

Господин Хэ извинился, сказав, что поутру идет на аудиенцию к императору, и предложил досточтимому даосу подождать его во внутреннем флигеле:

– Вернусь, и мы всё спокойно обсудим.

Но Чжан откровенно признался, что цель его приезда – встреча с императором, посему он просит доложить о нем государю.

– Тотчас же сделаю! – выразил готовность вельможа, приказав подвести даосу коня. И вот уже сановник въезжает в дворцовые врата.

На аудиенции министр Ху дождался, пока остальные вельможи завершат свои доклады трону, и обратился к императору:

– Ваше Величество, за вратами ожидает святой из высших небесных сфер, кой считает для себя весьма желательным лично предстать перед Вами. Я, Ваш верноподданный, не осмеливаюсь вмешиваться впредь до особых указаний. Жду высочайшего решения.

Император уважал министра Ху как человека, который не станет зря болтать, а кроме того – предоставлялась редкая возможность лицезреть святого. Государь вельми обрадовался и повелел немедля пригласить даоса в зал.

И вот Чжан Саньфэн, оправив одежду, предстал пред императором. Стоило тому узреть белые волосы и моложавое лицо монаха, весь его величественный, отрешенный от суетного мира облик бессмертного, его степенную походку – он словно горделиво и величественно парил в воздухе, возвысившись над обыденным, – как сердце Высочайшего наполнилось невыразимым счастьем. Чжан Саньфэн отвесил пять земных поклонов с трехкратным битием челом в пол[69] и трижды прокричал здравицу в честь императора.

А тот – золотые уста и яшмовые речи – обратился к нему, назвав «небесным бессмертным», и монах в знак признательности положил земной поклон. Почему? Да потому, что в канонах сказано: «Слова государя – шелковая нить: будучи произнесенными, сплетаются [людьми] в толстый шнур; слова государя – шелковый шнур: будучи произнесенными, превращаются в бурный поток»[70]. Уж коли сам император поименовал даоса «небесным бессмертным», сие означало, что Чжану пожалован сей почетный титул. И всё благодаря мудрости и провидческому дару Государя-Будды. Чжан Саньфэн был безмерно счастлив.

Император почтительно поинтересовался, отчего бессмертный не занят совершенствованием сердечной природы и взращиванием истинного в каком-либо из знаменитых храмов: какое божественное предначертание привело его нынче в дворцовый зал?

– Я, ничтожный, – ответствовал Чжан Саньфэн, – наслышан о том, что в древности всяк государь заботился о народе так, будто тот испытывал страдание, и искал истинный путь так, будто еще не достиг его. Посему и прибыл во дворец поклониться государю.

Услышав, что мудрец приводит изречение, вошедшее и в даосский, и в конфуцианский каноны, император решил: «Сей даос – воистину последователь единства трех религий». Довольный, он смиренно произнес:

– Мы живем в сокрытых от мира покоях, нам не слышны стоны страждущих от голода и холода в деревнях. Боюсь, нельзя сказать, что мы заботимся о страданиях народа.

– Гуманность древних правителей подобна Небу, их добродетель бесконечна. Есть ли в грядущих поколениях те, кто не отдает им должное?! Ежели ныне отец наш чтит их, то в сем и есть залог благополучия страны и народа, – возразил Чжан Саньфэн.

– Жизнь человеческая проходит меж небом и землей – как людям избежать тягот и страданий?

– Страдания, равно как и удовольствия, имеют и причины, и следствия. В человеческой судьбе они неразрывно связаны.

– А что можно сказать о жизни, кою ведете вы, ушедшие от мира монахи?

– Мы, скромные монахи, следуем причинно-следственной связке удовольствия.

– Поведай нам об этом.

– Сердца наши ничем не замутнены, мы не выставляем напоказ свои деяния. Днем довольствуемся чашкой проса и плошкой люцерны. Набросив утепленную накидку, нараспев читаем вслух даосский «Канон Желтого Двора», изучаем древние каллиграфические стили письма. При этом мы безмятежны, и душа преисполнена счастья. Порой сидим в раздумьях о великой гармонии вселенной, постигаем сумрак небытия. А то, случается, гуляем по сплетенью дорог или запутанных троп полевых, бродим в лесу или вдоль берега, странствуем вольно и блаженно. Иногда просто любуемся всем, на чем глаз остановится, а то выражаем свои чувства вслух или записываем пришедшие в голову строки. Обращение к безыскусному миру природы помогает раскрыть собственные глубинные потайные мысли и чувства. А сопутником нам – свежий ветер и светлая луна. Сие ли не есть удовольствие?

– А теперь поведай о страданиях простых людей.

– О земледельцах и шелководах давно написали поэты: «Во второй луне шелк-сырец продать успевай, в пятой луне – недозрелого риса сбудь урожай»[71]. Это ли не горести? И про книжников сказано: «До поздней ночи при свече читают, их на рассвете будят петухи». Они столь усердны, что могут протереть до дыр железную тушечницу, – сие ли не горести? Ремесленники и мастера всех цехов выбиваются из сил, не жалеют времени, пускаются на всякие хитрости, а всё не могут справиться с голодом и холодом. Сие ли не горести? Коробейники бродят по стране, преодолевая реки и горы, спят, что называется, покрыв главу луной и завернувшись в звезды. Сие ли не горькая судьбина? И чиновников поэты не забыли: вскочив поспешно от ударов гонга на рассвете, боятся к государю опоздать, как в школу дети. Сие ли не горечь судьбы? Отец наш, обремененный государственными заботами, поздно ложится, читает важные труды и рано встает. Сие тоже не сладкая доля!

– Да, ты всё верно изложил. Но как избежать страданий?

– Надобно во всём соблюдать меру, довольствоваться тем, что имеешь. Об этом еще несколько веков назад сказано в стансах нашего великого философа Чжу Си «Невзгоды и тяготы трудовой жизни»:

Ох, эти тяжкие труды земныеКогда еще довольство принесут?Считается, в богатстве, в простоте ли —Лишь дома голову, как черепаха, спрячешь.Всех благ достигнув, дальше не круши,Остерегись непостоянства мира.Не торопись и поучать. Как поседеешь,Ученики к тебе толпой сбегутся.Кто не стремится в золото чертогов?Кому не в радость жирные доходы?Там добродетелей ты всех не сохранишь,И в том закон природы неизменный…

И в других стансах говорится:

Купаются в довольстве толстосумы,А бедным не избыть тоски-печали.Все тайны Неба не дано познать,Взаимосвязаны беда и счастье —Одно в другое плавно переходит.

Посему нашим древним философом сказано: «Кто знает меру, у того не будет неудачи. Кто знает предел, тот не будет подвергаться опасности»[72], – закончил речь Чжан Саньфэн.

– Познать меру непросто, – вздохнул государь.

– Однако ежели ее не соблюдать, императору трудно будет избежать переменчивости и непостоянства[73].

– Неужли сие столь обременительно?

– Нынче, когда отец наш вступил во дворец, тут яств столько, что всего не съешь, парадных облачений столько, что все не наденешь. Привязанность к ним тщетна и ведет к страданиям, в этом и таится толика непостоянства.

От подобной дерзости лицо государя потемнело от гнева, и он приказал тайной службе – стражам в парчовой одежде – вытолкать монаха вон. Сам император встал – только парадные одежды развеваются – сел в экипаж и покинул дворец.

Чжан Саньфэну сего оказалось достаточно, дабы заполучить истинную духовную природу[74] государя. Вернувшись к Бифэну, он вытащил из рукава свою крохотную тыковку – талисман с запрятанным в ней духом императора как Владыки севера – и передал ее Государю-Будде. Тот, не скрыв радости, на золотом луче вернулся на корабль и вновь принял земной облик.

В следующем бою стоило Златовласому даосу поднять семизвездный стяг, Бифэн молча отвинтил крышечку драгоценной тыковки и направил золотой энергетический луч прямо к Северным небесным вратам. В тот же миг Златовласый услыхал с небес грозный окрик: «Кто смеет размахивать флагом?» Потрясенный, маг поднял голову – то был глас самого Владыки севера. При виде его Златовласый тотчас опустил флаг и умчался. И тут золотой луч высветил всю свиту Златовласого.

– Как вы смели самовольно покинуть Небесные врата и устраивать беспорядки в земном мире? – обрушился на них Владыка севера.

И в наказание приказал отослать всех четверых звероподобных стражей Небесных врат в царство тьмы на веки вечные без права освобождения. Только благодаря заступничеству милосердного буддиста они смогли вернуться обратно в небесную обитель.

А Государь-Будда, вобравший в золотую тыковку энергетические потоки истинной духовной природы Владыки севера, снова перенесся на золотом луче в город Пекин. Чжан Преемник великих встретил его со всеми положенными церемониями: трижды обошел вокруг и отвесил восемь поклонов. Затем сообщил, что с тех пор, как истинная духовная сущность государя переместилась к Северным небесным вратам, императору неможется. Буддист немедленно вручил Чжану тыковку, хранившую сию духовную энергию.

И вот Чжан Саньфэн, набросив плащ и накидку и держа обеими руками драгоценную ношу, явился на вновь проложенную главную улицу новой столицы – Чанъаньцзе. Он шел медленно, сильно раскачиваясь: безумец – не безумец, пьяный – вроде и не пьяный. Вдруг кто-то из местных вскричал: «Вон тот в плаще с накидкой – не Чжан ли это Неряха?» Упоминание имени святого вызвало переполох среди блюстителей порядка в пространстве девяти городских ворот Пекина, среди командиров гарнизонов всех пяти районов столицы, а также горожан, заполнивших в это время улицы и переулки столицы. Все они поспешили к месту явления святого духа и окружили Чжана. Тот не мог взять в толк проявленного к нему интереса:

– Чего столпились?

И тут со всех сторон заорали:

– Ты еще спрашиваешь? Да ты государственный преступник! Сановники судебного отдела Ведомства церемоний повсюду развесили объявления – за твою поимку обещана награда в несколько сот лян!

– Что такого я совершил? – удивился Чжан.

Ему объяснили, что с тех пор, как он, даос-грязнуля, чем-то огорчил государя, тот занедужил. Он стал меньше есть, чурается увеселений. Сие не на шутку встревожило сановников Ведомства церемоний:

– Они уж так расстарались, составляя планы твоей поимки, боялись, что не смогут тебя разыскать. Как ты решился явиться сюда и чванливо разглагольствовать? Принимаешь нас за дураков? Думал, не узнаем тебя?

– Хватит шуметь, – прервал их Чжан, – ведите-ка меня лучше в Ведомство церемоний.

Чжана отконвоировали в ямэнь, а оттуда доставили к дворцовым вратам в ожидании высочайшего решения. Из дворца последовало распоряжение стражам в парчовой одежде – отправить даоса в тюрьму и содержать там до утверждения приговора. Чжан заявил, что нет нужды прятать его в камеру смертников, гораздо полезнее дозволить ему проверить драконовы жилы[75] – пульс императора.

– Государь немедля поправится и будет здравствовать тысячу лет, – пообещал он.

Чиновник, подносящий доклады трону, отправился в государевы покои и, получив от императора новое указание, обратился к военным и гражданским сановникам, дабы выведать, кто возьмется рекомендовать монаха и выступить его поручителем. Вызвался его давний знакомец – тот самый начальник Ведомства церемоний, почтенный Ху. Допрежь всего он поинтересовался у Чжана, как именно святой собирается проверять пульс государя, и тот смиренно отвечал: