Трудовые будни барышни-попаданки 4

Секрет моих пароходов прост. Еще до изобретения паровой машины начались эксперименты с винтом как с водяным двигателем. И они были неудачны, так как за основу брался длинный Архимедов винт. Согласно конструкторской байке, впервые экспериментальный паровой кораблик обогнал колесный потому, что винт обломился и этот обломок оказался эффективней целого. Ну а когда лопасти стали большими, спор винта и колеса окончился.

Мне ничего ломать не требовалось. Мы с Мишей вспомнили обычные лодочные моторы, нарисовали винты. В очередной раз я уговорила мастеров «заняться глупостью». И чуть не заплясала на плоту с паровым механизмом, когда он резво двинулся по пруду. Потом такой же механизм, только втрое больше, привел в Петербург небольшую барку, и капитаны иностранных судов, гулявшие возле Биржи на Стрелке Васильевского острова, едва не проглотили трубки, увидев кораблик, промчавшийся против течения с непривычной для них скоростью.

Между прочим, легенда про отломанный винт пошла нам на пользу. Я так и сказала великим князьям: длинный винт сломался, малая часть оказалась эффективней, оставалось доработать.

Николай Павлович был в моих владениях уже в третий раз, до этого знакомился с моей малой железной дорогой. Но встречались мы и прежде. Каждый раз, общаясь с будущим царем, еще не уверенным, что он царь, я удивлялась сочетанию двух качеств: искренней технической любознательности и жесткости. Офицерство его недолюбливало и именно поэтому в декабре следующего года будет мечтать об императоре Константине, даже уже осознав, что старший Павлович царствовать не желает.

Михаил Павлович – другая загадка. Младше на два года, более эмоционален, скорей, чем брат, накричит и скорей извинится. Благороден, этого не отнимешь. Например, на Сенатской лицеист Кюхельбекер усердно целил в него из пистолета, и, если бы не прямое заступничество великого князя, однокашник Пушкина был бы шестым висельником. К наукам и чтению вообще прохладен. Однако сейчас делает какие-то заметки в блокноте. Понять бы какие.

На верфи тихо не бывает, и я первая предложила гостям прогуляться по парку.

– Я в прошлый раз не разглядел этот островок, – сказал Николай Павлович.

Намек был понят, и уже скоро лодочник доставил нас на маленький остров посреди пруда и отплыл, оставив нас наедине.

Едва вошли в беседку, Михаил Павлович сказал:

– Мы будем иметь счастье лицезреть вашего достойного супруга этим днем?

Произнесено было с еле уловимым сарказмом, как очень сильные мира сего говорят о людях, лишенных статуса и влияния.

– Не раньше вечера, ваше императорское высочество, – ответила я. – Михаил Федорович занят делом, связанным с поручением министра, по личной просьбе государя.

– Похвально, – вступил в разговор Николай Павлович. – Но в некоторых делах даже и при этом условии рвение нежелательно, и вам, Эмма Марковна, следует понимать такие вещи.

Глава 6

…Существует расхожее выражение: «В учебниках истории об этом не пишут». Как человек, попавший в историю в прямом смысле слова, я могла только пожать плечами: если написать в учебнике обо всем, что было, школьникам не хватит времени на физику и физкультуру.

Впрочем, могли бы писать кратко. Подробней – о тайных политических обществах России начала XIX века, тех же декабристах. И добавить, что существовали и другие организации разной степени секретности, от не особенно законспирированного общества Кавалеров Пробки, члены которого уничтожали свою печень неумеренным употреблением вина, правда скрупулезно соблюдая ими же выдуманные ритуалы. До таинственного свингерского клуба Братьев-свиней, или Frères-cochons.

Едва ли не с самого начала своей новой жизни я заметила полезную вещь: если дело касается какого-то исторического события, то все, что я когда-либо читала или слышала о нем, немедленно встает в моей памяти. Так и здесь. Информация о засекреченном клубе развратников дремала в моей голове, пока супругу не поручили разобраться с крайне деликатной историей.

К генерал-губернатору Михаилу Милорадовичу обратился почтенный руководитель одного из департаментов, чья дочь, так и не ставшая невестой, по очевидным признакам приготовилась стать матерью. Это было полбеды. Беда – что она не могла сообщить шокированным maman и papa, кто же отец.

– Маменька, родненькая, он же был в маске, как и все остальные.

Все же случилось не самое страшное: соитие произошло не на большой дороге, в разбойном лесу, а в особняке, превосходящем изысканной роскошью родительскую усадьбу. Адрес особняка несчастная девица назвать не могла, так как была доставлена в него с набережной Невы в карете, с завязанными глазами. Непосредственным проводником в загадочное общество стала француженка, у которой девица брала уроки игры на арфе. Арфа – инструмент малой мобильности, ученица ездила на дом, а того, что некоторые уроки затягиваются, родители не замечали. Возможно, девица сперва сказала, как и другие дамы: «Mais c’est une cochonnerie» – «это свинарник», ну а ей, как и предшественницам, ответили, что свиньи, как и мы, дети природы.

– Ты не помнишь, чем в реальной истории это закончилось для «детей природы»? – спросил Миша.

– Милорадович запустил в клуб полицейского агента – Ивана Шервуда, сына англичанина-механика, – ответила я, покопавшись в памяти, – он обзавелся списком участников. Ими в основном оказались иностранцы – гувернеры, учителя, коммерсанты средней руки. Их выслали за границу с подпиской, что если еще раз появятся в пределах империи, то сразу поедут в Сибирь. Ну а русского члена с простой фамилией Сидоров – потому я и запомнила – наказали розгами и отправили под Тобольск без всяких подписок. Подробный доклад Шервуда о том, чем занимались свинобратья и свиносестры, был представлен Милорадовичу, передан им царю и лично брошен высочайшей рукой в камин.

– Вот последняя деталь, – невесело вздохнул супруг, – самая достоверная. Если бы в докладе фигурировали лишь педагоги-иностранцы и Сидоров, такой забавный документ еще можно было бы сохранить для истории. Но там должны были быть и другие фамилии… Да, Милорадович мог представить и модерированный вариант, причем из самых благородных побуждений.

Я печально улыбнулась. Михаил Андреевич – отважнейший генерал и благороднейший человек. Мы же все помним, как он своей волей спас Пушкина от более неприятной участи, чем командировка в Черноморский регион: поэт сказал генерал-губернатору, что сжег все крамольные стихи, но, если тот желает, тут же восстановит их по памяти, после чего растроганный Милорадович простил его от имени императора.

Увы, я на горьком примере своего супруга выяснила оборотную сторону подобного вельможного благородства. Неделю Миша собирал сведения, когда его пригласил Федор Глинка, начальник канцелярии при генерал-губернаторе. Мой муж слышал о нем как о герое многих баталий и популярном литераторе, но разговор, увы, был не героико-литературный, а, скорее, чиновный.

– Господин Орлов, – сказал Глинка, – его сиятельство благодарит вас за усердие и просит передать, во-первых, что в дальнейшем он сам наведет ясность в этом несколько… непростом деле, а во-вторых – привет вашей достойной супруге.

– Благодарю, – ответил Михаил Федорович, – однако я не могу отступиться от поручения, доверенного мне министром внутренних дел Ланским по повелению самого государя.

– Господин Орлов, – непринужденно сказал Глинка, – государь в очередном отъезде. Что же касается Василия Сергеевича, то вам беспокоиться незачем: Михаил Андреевич сам сообщит ему о своей просьбе. Если потребуется ваше содействие, вам сообщат.

– Уважаемый Федор Николаевич, – ответил Миша, – прошу меня простить, но я прекращу начатое мною расследование не раньше, чем получу приказ от моего непосредственного начальника.

После этого разговор был недолгим и тупиковым. Глинка явно был приведен в изумление. Почему скромный чиновник МВД не обрадовался тому, что его освободили от разбирательства в очень непростой истории?

– Я понимаю, почему Милорадович решил первым получить полный отчет об этих свиньях, – вздохнул муж. – Он представил, как к нему приходят друзья-генералы, ветераны Бородинской битвы: «Мой сыночек, Жорж или Пьер, попал в очень скверную историю, выручи». Вот он заранее и принял меры, чтобы все сведения проходили через него.

Между тем за эту неделю Миша выяснил, что Клуб свиней – не только общество французов-гувернеров и наивных девиц. Это низшая ступень, первый этаж особняка, на котором проходят оргии в масках. Этажами выше, куда ходят сыновья генералов, творятся вещи куда более интересные. И страшные.

В эти же дни одна из петербургских «мамок» – мадам Лебо – пожаловалась Мише на исчезновение своей девицы. Добродушная толстуха проклинала день и час, когда разрешила благообразному господину арендовать двух своих сотрудниц на ночь. Их увезли в закрытом экипаже и вернули одну.

– Поначалу с нами просто развлекались, – сказала напуганная и израненная девушка, – ну, не совсем просто. Потом какой-то господин говорит: «Одна из вас будет играть в холопку Салтычихи, а другая – в служанку графини Баторы». Машка вспомнила, что барыня Салтычиха слуг секла, кричит: «Я служанка Баторы». Ну, меня саму в темной комнате без окон отхлестал арапником какой-то господин, потом собак спустил, когда у него ничего не получилось, они платье порвали, потом псарь их отозвал. Под утро дали вина с каким-то зельем и обратно повезли. Один господин сунул пятьсот рублей, сказал: «Отдашь хозяйке, это Машкин заработок, она с иностранцем решила из России уехать».

Михаил Федорович допросил девицу, убедился, что она ничего больше рассказать не может. Записал приметы пропавшей подруги, выяснил, что ни одна похожая девица ни водой, ни сушей город не покидала. Правда, и тело пока еще найти не удалось…

Вот в какую историю попал мой супруг. И если его отказаться от расследования просил генерал-губернатор, через секретаря, то меня – царские братья, напрямую. Один, между прочим, неофициальный наследник престола. Высокая, блин, честь…

Глава 7

– Похвально, – вступил в разговор Николай Павлович. – Но в некоторых делах даже и при этом условии рвение нежелательно, и вам, Эмма Марковна, следует понимать такие вещи.

Вот им-то что, братьям-царевичам? С Милорадовичем отношения у них не особо близкие, да и не царское это дело – дублировать сигналы от сановника, несмотря на всю его значимость. Тогда что, личная заинтересованность?

Ох, встал мой Миша на тернистую дорожку, где с каждым шагом все тенистей, и неведомо, какие замаскированные звезды блеснут в совсем уж мрачном конце пути. И самое печальное, мой муженек с этой дорожки не свернет – проверено.

Обо всем этом я подумала и вздохнула. Про себя. А Николаю Павловичу ответила так:

– Ваше императорское высочество, мой муж – человек долга. Он будет выполнять доверенное ему поручение, пока не получит новый, прямой и неукоснительный приказ от начальника. Возможно, это наивное женское мнение, но именно на таком понимании высокого чувства долга зиждется благополучие любой державы и, конечно же, нашей Российской империи!

Ух ты, Эмма Марковна. Разве трубы не заиграли в небесах?! Будто Орлеанская дева перед воинским строем. Не пересолила, часом?

Великие князья переглянулись, уставились на меня, переглянулись опять. Их лица выглядели так, будто передо мной пролистнули богато иллюстрированную книгу. Уважение, гнев, циничное презрение, восхищение и еще пятьдесят оттенков этих эмоций. Желание поучить меня жизни или хотя бы оставить за собой последнее слово. И трезвое понимание, что некоторые циничные поучения не должны исходить из уст царевичей.

Молчание затянулось так, что высоко в небе одна перелетная стая успела сменить другую.

– Госпожа Шторм, – наконец сказал Николай Павлович, – ваше чувство долга, как верноподданной, не воспрепятствует вам позволить присланному мной офицеру зарисовать металлическую сетку, которой вы оплели берега канала, чтобы защитить почву от дождей?

Уф-ф-ф!

* * *

Конечно же, к некоторому огорчению Михаила Павловича, мы потратили минут пятнадцать на тему, столь интересную его старшему брату: землекопные и строительные работы. Николаю Павловичу нравилось все, что связано с саперным делом: рвы, каналы, фундаменты. Между прочим, именно при нем, еще до воцарения, в русской гвардии появился первый саперный батальон, который стал самой надежной и преданной частью в трагичный декабрьский день 1825 года. Царевич даже поклялся посетить Новую Славянку еще раз, услышав, что на моей верфи строят землечерпательную паровую драгу.

Больше на островке делать было нечего. Я махнула рукой, и к нам направилась лодка. Едва мы вышли на маленькую пристань у аллеи, старший царевич изумленно вгляделся вдаль.

Я сразу поняла на что. От дворца к нам спешила веселая компания: именинница, ее младшие братики, Павлуша Волгин и двое мальчишек, приехавших со взрослыми гостями. Компания группировалась вокруг самоката. Лизонька ехала на нем бодро, а вот когда вскакивал Саша и тем более Леша, то сестра и главный инструктор по самокатам забегали вперед, чтобы подхватить, если ездок не справится. Вдали семенила Павловна – старой няньке было никак не угнаться за двумя колесами и множеством юных ножек. И Павловна, и прочие воспитатели усвоили давно: если младшие братики гуляют в усадьбе с Лизонькой или кем-то из подростков-учеников, то имеют право отрываться от гувернера, и останавливать криком их не следует.

Удивление старшего царевича было понятно. Ему известны четырехколесные экипажи и верховая езда. Но бодро катиться на двух колесах… Пожалуй, если бы Лиза шла на руках, изумление было бы меньше – такому хотя бы учат в цирке.

Именно чтобы так же удивлять их высочеств, я и завела миниатюрную железную дорогу. В прошлый визит Николай Палыч отважился на поездку после того, как на соседнюю платформу привычно заскочила моя дочь. Наверное, и сегодня поразвлекся бы рельсовым аттракционом, чего я искренне желала – пусть убедится лишний раз, что наземные паровые двигатели столь же безопасны, как и водные. Но тут – новое, простенькое и невиданное развлечение.

– Сашка, хватит, дай Алеше прокатиться! Маменька! Ой!

Лизонька, да и вся компания были так увлечены, что в процессе передачи самоката от Саши к Алеше он чуть не въехал в Николая Павловича. Ватага остановилась. Ребята смотрели на моих собеседников, а великие князья – на удивительную каталку.

– Забавно, – наконец произнес старший царевич. – Так для чего же эта механика нужна?

«Детям развлечься, разве не видно?» – хотела ответить я. Но сама задумалась над сутью вопроса.

В эпоху, в которой я жила и в которую уже вжилась, к развлечениям, особенно детским, относились не так, как в моем веке. Простая логика в этом была: если взрослым еще надо от чего-то отдыхать, то детям пока отдыхать не от чего. Им нужно поскорее приготовиться к взрослой жизни. Например, детский бал для девочек – тренировка перед будущими балами, на которых женихи выбирают невест. У мальчиков свои науки. А к чему готовит самокат?

– Ваше превосходительство, – бодро вступил Павлуша, – дозвольте ответить!

Николай Палыч с удивлением взглянул на подростка, но кивнул. Я же в очередной раз отметила эрудированность своих учеников: хоть в кадетах не был, с первого взгляда понял, что мой собеседник в генеральском мундире.

– У рекрутов из внутренних губерний, призванных во флот, иногда наблюдается непереносимость качки. Это новшество поможет научить их удерживать баланс еще на суше и легко выдержать первый шторм.

Николай Палыч опять кивнул, на этот раз явно одобрительно. Я помнила, что позже, на троне, он легко отправит студента в солдаты за эротическую поэму. Но всегда будет хранить имидж справедливого царя. Мальчик обратился по уставу, ответил разумно – с чего гневаться?

– Госпожа Шторм, это же ваше изобретение? – спросил царевич и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Испытаю его. Позволь-ка, малый.

И взялся за руль. Лизонька недовольно взглянула на бесцеремонного дядю, но помогла Алеше сойти на аллею.

Николай Палыч оттолкнулся и устремился вперед. Дебют был успешным – видно, царевич успел разглядеть, как катались детишки, и удержался. Потом оттолкнулся еще и еще. Михаил Павлович глядел на него уже с интересом…

Вот, Эмма Марковна, обрадовала человека! Один подарок двум людям. Ведь сейчас не Николай Павлович испытывает незнакомый механизм, а мальчишка Коленька попросил «дай прокатиться». Потому что не было у Коленьки, как и у Мишеньки, стоящего рядом и глядящего с интересом и страхом на катящегося брата, не было у них никакого детства.

В лучшем случае царевич – нечто вроде особо ценного зверька, который и минуты не живет без внимания и контроля, от которого ждут царских жестов, когда он и на ножки не встал, и говорить толком не научился. В худшем, как было с Коленькой и Мишенькой, еще и жесточайший курс подготовки служебного щенка. Я не помнила всю номенклатуру предметов, которые применял генерал Ламздорф в воспитании великих князей, но, кроме розог, там фигурировал и шомпол. Доходило до печальных анекдотов: шестилетний Мишенька разбил стекло и прибежал к няне с просьбой его высечь, зная, что от взрослых мужчин прилетит больней, а так воспитатели хреновы, но хоть справедливы: два раза не накажут.

И такая жизнь похуже, чем у сверстников-кадетов, даже из самых мелких дворян. Пусть их тоже лупят как сидоровых коз, но есть свои мальчишеские игры, тайны, какое-то свободное время. А тут – ритуал на ритуале, с перерывом на битье. Потому-то Николай Павлович – умница, кстати, мгновенно освоил непривычную забаву – и носится по аллее. Как бы еще вернуть детство гостям-принцам? Если пожалуют в ненастье, настолку сделать?

Между тем азарт до добра не довел. Произошла вполне предсказуемая и даже неизбежная катастрофа. На очередном лихом повороте будущий царь не справился с управлением и въехал в куст.

Я помчалась к месту происшествия едва ли не быстрее ребят. Судя по тому, как быстро встал Николай Павлович, с целостью рук и ног было все в порядке. Однако судя по тому, как царевич столь же шустро оказался за кустом, его одежда в порядке не была. Бедняга еще издали отчаянно махал рукой – не приближайтесь, но и без этого я догадывалась, что его генеральские лосины разошлись по шву.

Глава 8

М-да. Ставить столь высокопоставленных лиц в такое неприятное положение мне еще не приходилось. Что же делать-то? Хотя бы остановиться в пяти шагах от куста и глядеть на три стороны света, избегая четвертой…

– И его благородие ребячиться удумали? – донесся голос запыхавшейся Павловны, наконец-то доковылявшей до места происшествия. – Ох, говорила же, до добра не доведет! Порт… простите, ваше благородие, бруки порвались?

Павлуша пробовал уточнить, что это «его превосходительство», но старой нянюшке было не до титульных тонкостей.

– Дуй, пострел, в дом, неси набор игольный да ниточный! Куда, шельмец?! Побьешься! Господи, сладу нет!

Не замечая воркотни, Павлуша подхватил самокат, оттолкнулся и помчался к особняку.

Еще минуту назад царевичи глядели обиженно и гневно, Михаил – с аллеи, Николай – из-за куста, но теперь они смотрели на удалявшегося Павлушу как на невиданный аттракцион.

– Рысь! – возбужденно сказал Михаил Павлович. – Нет, не всякий жеребец такую рысь даст!

Я поняла, что они говорят не о лесной кошке, а об одном из основных кавалерийских аллюров – скорость до 15 километров в час или больше. Понимаю царственных юношей: они впервые в жизни увидели человека, который передвигался столь шустро, не будучи в седле.

– Для курьерской службы хорошо, – заметил из-за куста Николай Павлович. – Дороги, конечно, ровные нужны, ну, в городах это не беда. Важные вести по-прежнему фельдъегерям доверять, а вот что попроще – мальчишек можно использовать, из солдатских детей. И на овес меньше траты.

– Так это летом просто, а ежели наметет? – возразил брат. А я еле сдержала смех, вспомнив споры, памятные по прежней жизни: надо ли делать велодорожки в наших северных городах…

* * *

Лизонька и компания удалились играть на берег пруда. Павловна приглядывала за ними, а я, тоже повернувшись спиной к кустам, участвовала в дискуссии о курьерской службе. Перешла к телеграфу, принялась доказывать, что его электрическая разновидность рано или поздно вытеснит любую другую – например, оптический телеграф. Как и прежде, приходилось постоянно сдерживаться от смеха или негодования – уж очень наивно-уверенными были аргументы царевичей.

Да столь ли наивными? Оптический телеграф, в первую очередь распространенный в эти дни телеграф Шаппа, понятен в действии и не требует новых производств. А вот электрический телеграф нуждается в создании электропромышленности – нужны особые провода. Пожалуй, лучший аргумент – когда протяну такую линию из Новой Славянки в свою питерскую контору и передам сигнал.

Диспут не закончился, когда примчался Павлуша с большой сумкой. Не прошло и десяти минут, как Павловна, присев на соседнюю скамейку, починила царские брюки.

– Вы, ваше генеральское благородие, отдайте мастеру их перешить, я-то так, на живую нитку прихватила, – оправдывалась старушка.

Между тем от ворот спешил некий придворный чин. Пренебрегая старым анекдотом, что бегущие люди такого ранга вызывают смех или панику, он с ходу поклонился мне, подскочил к великим князьям и стал шептать что-то умоляющим тоном.

– Увы, госпожа Шторм, – с искренним вздохом заметил Николай Павлович, – сегодняшнее наше знакомство с вашими механическими диковинками завершено. В город нас доставит не пироскаф, а карета. Благодарю за прием. Мы много интересного увидели, вы – важное услышали.

Важное услышала… Это, верно, про расследование Михаила Федоровича. Все самокатное веселье будто ветром сдуло.

Между тем Николай Павлович обратился к Павлуше:

– Откуда ты такой, малый не промах?

– Второй год у Эммы Марковны учусь техническому делу, – ответил мальчик и, понимая, что такой информации недостаточно, добавил: – Сын фейерверкера.

– Унтерский сын, значит? – уточнил царевич, а Павлуша смущенно кивнул. – Почему не кантонист? Ладно, чего спрашивать. В Первый кадетский корпус тебя зачислить нелегко станет, да мне посильно. Будешь рад?

– Был бы рад, – твердо ответил Павлуша, – да обещался Эмме Марковне у нее учиться.

– Похвальная верность, – заметил Михаил Павлович, – только вот с каким чином у Эммы Марковны выпустишься?

– Ваши имп… Ваши превосходительства, будьте любезны… – едва не плача проговорил придворный, чуть ли не изображая бег на месте в направлении ворот.

Я тепло простилась с царевичами, будто не получила два холодных душа за пару минут. И проблемы моего упрямого мужа. И проблема всех моих учеников, о которой я старалась не думать… Ладно, все проблемы решались, решатся и эти.

Мы направились домой под аккомпанемент доброго ворчания Павловны. Павлуша как ни в чем не бывало шел в окружении сынишек и юных гостей, показывал Алеше, как можно разогнаться на самокате и как надо тормозить и соскакивать. Лизонька отстала, показала, чтобы отстала и я.

– Маменька, – сказала она, понизив голос, – ты знаешь, что рисовал младший ца… младший гость?

– Нет, милая, – ответила я, мысленно поблагодарив дочку, что она не разоблачила прилюдно инкогнито визитеров, хотя все прекрасно знала.

– Маменька, а почему Алешка третий раз катается подряд?! – крикнул подбежавший Сашка, и дочка замолкла. Видимо, рисунок Михаила Павловича тоже был тайной.

* * *

Путь до усадьбы был недолог, к тому же меня постоянно отвлекали, и не только дети с самокатом. Из дома явился посыльный с докладом о новых гостях, а из конторы – секретарь с донесением от моего самарского представителя: появилась возможность купить большую партию пшеницы с хорошей скидкой. Ответить следовало поскорее, а значит, и обдумать немедленно.

До ледостава это зерно в Питер не попадет. Следует построить дополнительное зернохранилище в Нижнем и наконец-то приступить к проектированию настоящего элеватора. При нынешнем хранении 10–15 процентов взопреет и будет потеряно. Впрочем, нет – своевременно изъято для спиртового завода.

По карману ли мне эта история? Я в очередной раз провела мысленную финансовую экспресс-ревизию. Сейчас у меня примерно свободный миллион золотом. Возможность увеличить эту сумму, вынимая деньги из запланированных проектов или взяв кредиты, я даже не рассматривала. Значит, по карману. Ну и заодно окинула внутренним взглядом всю свою промышленно-торговую империю.

Как настоящая помещица, начну с продовольствия. Торгую и тем, что произвожу, и тем, чем закупаю. Тем же зерном, например. Все свои усадебные наработки, связанные с хранением урожая, я применила и на складах в Нижнем и Питере. Пришлось повозиться, чтобы пшеница и ячмень оставались сухими и не поеденными мучным хрущаком или зерновой молью. Зато уже года четыре, как мое имя стало брендом. Для трейдеров-германцев «Вейзеншторм» – пшеница моего имени – является товаром, не нуждающимся в сортировке и немедленной обработке; я продаю за границу зерно, а не личинки вредителей.