Самый опасный человек Японии

Перед ним уже стояли старшеклассники, сбившись в небольшие группки. Их ученическая форма казалась особенно чёрной на фоне белоснежной стены. Юкио тоже был здесь, его было легко опознать по длинной, лоснящейся причёске. Он стоял чуть позади кучки, что собралась вокруг старосты класса, не говорил ни слова, но внимательно слушал. Его красивое, точёное лицо с выразительными чёрными глазами и длинными, как у девушки, ресницами навевало жуть – внутреннее напряжение так и полыхало под фарфорово-белой кожей.

Ёко с ним уже не было. Видимо, убежала в женский корпус делиться новостями с подругами.

Кимитакэ хотел спросить, здесь очередь или вызывают. Но тут лакированные алые двери распахнулись и оттуда вывалилось грузное тело Тоёхару.

Здоровяк рыдал, спрятав в ладони пухлые щёки. Шагая наугад, он чудом не свалился со ступенек, потом всё-таки спустился на дорожку и зашагал куда-то не туда.

Что же там такое делают?..

– Ты чего, успокойся, плакать не надо, – робко произнёс староста. – Мы ведь сейчас… на заре новой эры…

– Это не заря, – вдруг подал голос Юкио. – Это зарево.

И прежде чем хоть кто-то сумел хоть что-нибудь сообразить, длинноволосый схватил Кимитакэ за руку и потащил к зиявшему входу.

Тоёхару так и стоял на дорожке, не в силах ни сдержать слёз, ни убраться с пути. Юкио походя столкнул его в кусты, а Кимитакэ вдруг понял, почему его всегда смущала фамилия этого незадачливого здоровяка.

Тоёхарой назывался один из городов Южного Сахалина, которым управлял его дедушка.

Тем временем Юкио втащил приятеля внутрь актового зала и так быстро захлопнул дверь, что по просторному помещению прокатилось эхо.

Зал был совершенно пуст. Только на сцене поставлены низкие столики, а за ними – трое.

Одним был заместитель директора гимназии по хозяйственной части. Про него ходили слухи, он был как-то связан с военной полицией и докладывал туда о настроениях среди школьников. Его серый с синим отливом костюм неуловимо напоминал старинные сюртуки, какие в эпоху Мэйдзи носили, а на носу громоздилось немыслимое в теперешнюю эпоху пенсне.

Слева сидел какой-то генерал в тяжёлых очках в черепаховой оправе и что-то писал в блокнот химическим карандашом.

А посередине возвышался тощий и долговязый профессор Окава Сюмэй. Очки у него были круглые, в тонкой оправе. Было заметно, что это очень энергичный человек и усидеть, даже в торжественной обстановке, ему непросто. Он то заглядывал в блокнот своему соседу, то прятал руки, то вдруг опять суетливо клал их на стол.

На столе было разложено в каноничном порядке то, что ещё во времена Лао-цзы называли «четыре драгоценности кабинета ученого мужа»: тушь, тушечница, кисть и свиток превосходной бумаги. Рядом лежал вполне современный канцелярский нож. Видимо, прошедшим испытание полагалась справка на особо отрезанном куске.

Юкио отпустил приятеля и смело зашагал в сторону комиссии.

Пока он шёл, Кимитакэ успел подумать о многом. О том, что он и староста как раз в той половине класса, у которых нет дворянского титула. О полицейском, который допрашивал его насчёт загадочной гибели дедушки. О войне, которая идёт уже несколько лет и пропитала сам воздух, как соль пропитывает воздух у моря. Об обезьянах далёкой Маньчжурии.

Ну и о том, что родина в опасности, само собой.

И ещё о том, что он понятия не имеет, про что будут задавать вопросы. Адмирал так ему про это и не сказал и наверняка неспроста.

В этом отношении экзамен был до ужаса похож на саму жизнь.

– А почему вас двое? – нарушил молчание заместитель директора. – Сказано же: по одному заходить.

– В силу особых обстоятельств, – отозвался Юкио, – некоторые особенно талантливые ученики нашей школы весьма ценны для государства. Разумеется, враги были бы очень рады им как-то навредить, желательно насмерть. Поэтому к таким учащимся приставлен телохранитель из числа других, бесполезных учащихся. Чтобы с ними ничего не вышло.

– Не думаю, что тот, кого ты притащил, способен тебя защитить, – произнёс заместитель директора и бросил на Кимитакэ такой презрительный взгляд, что чуть не прожёг в нём дырку.

– Совершенно верно, – ответил Юкио. – Это я его защищаю.

– И кто тебя на это уполномочил?

– Название Стальная Хризантема вам о чём-нибудь говорит?

Члены комиссии переглянулись. Не очень ясно, к какому выводу они пришли, но заместитель директора прекратил свои расспросы.

– Ваше имя, – скомандовал генерал, открывая новую страницу в блокноте.

– Сатотакэ Юкио, – ответил Юкио, сложив руки за спиной. – Сатотакэ пишется теми же иероглифами, которые в китайском чтении звучат: РИ-ДЗЭН. Полагаю, вы легко их определите.

– Странные знаки, – заметил военный. – Если у вас в семье и правда имя в фамилию перешло, то имя «Сатотакэ» так не пишется.

– Возможно, моя фамилия произошла не от имени, – ответил Юкио. – Возможно, это какое-то прозвище или искаженное иноземное слово. Например, латинское слово Legion, они могли узнать его от миссионеров-католиков. Японец, скорее всего, произнесёт его как «ридзэн». А иероглифы уже потом подобрали.

– И с чего бы миссионерам-католикам называть кого-то Легионом?

– Они имели в виду, что «Легион имя мне, потому что нас много».

Окава Сюмэй заулыбался и повернулся к военному.

– Он хорош, – произнёс профессор. – Европейскую классику знает. Запишите это.

Генерал записал, а потом спросил:

– Какими языками вы владеете.

– Japanese, – ответил Юкио. – Fluently.

– Почему вы считаете, что подходите для особой школы переводчиков?

Вместо ответа Сатотакэ принялся стаскивать с себя чёрный френч школьной формы. Под френчем не оказалось ни рубашки, ни нижней майки. И прежде чем члены комиссии успели сообразить, что вообще происходит, френч полетел на пол, а обнажённый до пояса Юкио уже подскочил к столику и схватил канцелярский нож прямо у них из-под носа.

– Я так считаю, что вам придётся меня взять, – всё таким же невозмутимо-холодным голосом произнёс он. – Потому что если вы меня не возьмёте, я выпущу себе кишки прямо вам на стол. Это вызовет смерть для меня и огромный скандал для вас с Министерством образования. А вам проблемы не нужны. Вам ученики нужны, а не проблемы.

Кимитакэ успел заметить, что тело у его друга такое же точёное, не сильное, но изящное, с безукоризненной осанкой и с неплохим мышечным корсетом. Конечно, не античная статуя – скорее, европеец под воздействием японского искусства, который рисует изысканную обнажёнку для столичных эстетов. Какой-нибудь Обри Бёрдслей.

А ещё заметил, как нестерпимо ярко горит солнце на лезвии занесённого канцелярского ножа.

Потом тишина закончилась.

– Превосходно! – воскликнул генерал. – То, что надо! Вот это самоотдача, вот это страсть! Молодой человек, мы вас берём! Пишите приглашение! Такие нам нужны! Такие нам нужны.

Юкио поклонился комиссии – так низко, что чуть не угодил краем волос в чернильницу. И зашагал обратно. По дороге он поднял куртку и снова в неё забрался.

Тем временем Окава Сюмэй уже отложил кисточку и поднял готовое приглашение.

– А бумагу возьмёте?

– А вы меня без бумаги не возьмёте?

Самый опасный человек Японии горестно вздохнул:

– Взять-то возьмём, – сказал он. – Проблемы просто будут. Вдруг кто-то жалобу напишет: почему какого-то Сатотакэ приняли, хотя приглашения при себе не было? Это ты на Стальную Хризантему работаешь, а мы, к сожалению, на правительство.

– Разумеется, – произнёс Юкио. Но приглашение забрал. Потом отошёл к выходу, где был прислонён его зонтик. Снова сложил руки на зонтике и принялся ждать.

Теперь шёл Кимитакэ. И с каждым шагом пол казался ему всё более хлипким. Казалось, сейчас он провалится – вниз, в подпол, в смертоносное смердящее болото…

– Это Котака, – пояснил заместитель директора. – Лучший ученик в выпускном классе.

– Кимитакэ, – поправил его школьник.

– Что?

– Моё имя читается: Кимитакэ.

– Что ты о себе возомнил? Думаешь, я иероглифов не знаю.

Генерал воспринял это спокойней. Полез куда-то за спину и достал громадный том в синей обложке. Сперва заглянул в указатель ключей, потом перелистнул на нужную страницу и хмыкнул.

– Действительно, в именах это читается «Кимитакэ». Имя помечено как редкое. Желаете посмотреть?

– Я доверяю вам безусловно, – торопливо заговорил заместитель директора. – Просто не знал, что есть и такие иероглифы. Прошу простить моё невежество.

– Для «Розы» тоже есть иероглиф, только им никто давно не пользуется, – назидательно произнёс генерал. Он захлопнул словарь и опять обратился к школьнику: – Не беспокойся, если тебе кажется, что ты в чём-то подходишь не до конца. Нам нужны разные люди.

– Вот именно! – вступил Окава Сюмэй. – Я про это и пишу. Наши мечи должны быть обоюдоострыми. Такой меч будет беспощаден к несправедливости, которая пронизывает современную Азию. И в то же время он будет ещё более беспощаден к злу, которое укрылось в самой Японии. Таким образом, те, кто сражается за возрождение Азии, неизбежно становятся теми, кто воюет за реформу и построение более счастливой Японии.

На этом месте Кимитакэ чудом не рассмеялся. Как только он услышал про обоюдоострый меч, ему немедленно вспомнилась история про интервью гейши, которая сопровождала одного знаменитого французского писателя во время его путешествия в Токио.

У этой искушённой леди спросили, какое впечатление великий француз произвёл на неё как на женщину.

«О, можете быть спокойны, – ответила гейша. – Наш гость – один из тех мужчин, кто искусно орудует обоими мечами!»

К сожалению, Кимитакэ слишком хорошо понимал, что за такие истории с экзамена его прогонят. И поэтому заговорил про другое:

– Если вы мне позволите, – сказал он, – я сам напишу себе приглашение. А вы по исполнению оцените, достойное ли это приглашение того, чтобы меня пропустить.

– Похоже, ты решил брать пример со своего бестолкового приятеля, – заметил заместитель директора. – Придуриваешься, чтобы экзамена избежать.

– Пример этого Сатотакэ Юкио – не худший пример, – возразил генерал. – А человеку, которому досталось имя Кимитакэ, остаётся только стремиться к тому, чтобы эдакое имечко прославить… Отрежьте ему бумаги, пусть попытается.

Кимитакэ пододвинул к себе отрезанную страничку. Бумага была настолько хороша, что просто ласкала кончики пальцев, когда он касался её краёв.

Школьник окунул кисть в густые чернила, которые лоснились, словно волосы Юкио, – и принялся выводить. То, что он выводил, было весьма каллиграфично – пусть и имело самое отдалённое отношение к пригласительному письму.

В актовом зале воцарилась тишина. Все трое членов экзаменационной комиссии смотрели во все глаза. Учёные мужи пытались понять, что он творит и как собирается выкрутиться.

Наконец надпись была завершена. Чернила засыхали сразу же, превращаясь в несмываемые чёрные следы.

Кимитакэ взял лист за уголок и осторожно поднял его. Ни одна капелька не сдвинулась с поверхности листа. Чернила уже засохли, композиция слилась с бумагой в единое целое.

– А теперь – огонь, – сообщил школьник и тряхнул рукой. Каллиграфическая композиция вздрогнула, поползла – и спустя мгновение чёрные штрихи рванулись с поверхности языками лоснящегося чёрного пламени.

Огонь быстро охватил листок и спустя пару минут огромный чёрный язык уже пожрал страничку до конца. Когда пламя уже подходило к пальцам, Кимитакэ встряхнул рукой и пылающий лист исчез, рассыпавшись на мелкую чёрную сажу.

В зале пахло смесью чернил и едкой гари.

– Никогда такого не видел, – констатировал профессор Окава Сюмэй. – И никогда до конца не верил, что такое бывает. Хотя читал про такое, конечно. Но ведь и про горных ведьм рассказывают всякое там… Давайте я напишу вам нормальное приглашение.

Пока он писал, генерал сурово исследовал школьника сквозь очки.

– А скажи, – вдруг произнёс он. – Как долго, по-твоему, нужно тренироваться, чтобы вот так, как ты, поджигать?

– Я в точности не знаю. Я увлекаюсь этим с детства и не знаю, как долго надо тренировать человека именно с нуля. К тому же это не простой огонь, а чёрный, чернильный. Его свойства пока ещё не изучены. Ведь современные физики, как правило, не в ладах с каллиграфией.

– Это обнадёживает. Поздравляю, кстати, с поступлением. Теперь твой приятель сможет тебя и там охранять. Чтобы враги не украли.

Кимитакэ с поклоном принял листок. И отметил про себя, хоть и не подал виду, что каллиграфические навыки самого опасного человека Японии всё-таки похуже будут.

Когда они вышли, к ним пулей подлетел староста.

– Что там? – спросил он. – Вопросы сложные? Что спрашивают?

– Наверное, что-то очень сложное, – ответил Кимитакэ. – Но нам всё равно отвечать не пришлось.

– Что-то долго вас прогоняли.

– А нас и не прогнали. Нас пригласили. За особые наши таланты.

– И что это были за таланты?

– Так это же наши таланты. Не твои.

– А вдруг и у меня какие-то особые таланты есть?

– Если бы они у тебя были, – произнёс Кимитакэ, с каждым словом всё больше наслаждаясь твоим торжеством, – то ты бы нам вопросы не задавал. А просто вошёл – и продемонстрировал!

* * *

Экзамен порядочно вымотал Кимитакэ, пусть ему и не пришлось отвечать на сложные вопросы. Поэтому он кое-как дотащился до главного здания школы и рухнул там на скамейку, которая хитро пряталась в разросшихся кустах.

Что делать дальше, было не очень ясно. Но оно и к лучшему. У школьника наконец-то было время, чтобы перевести дыхание и отдохнуть.

«Всё-таки мне немного повезло, что я здесь вырос, – подумалось ему. – Окажись на моём месте иностранец или даже японец, но из другой эпохи – он ни за что бы не справился. Чужак бы просто не понял, что здесь творится и какие условности надо соблюдать, чтобы не угодить под колёса локомотива истории».

Кимитакэ поднял взгляд и увидел, что Юкио стоит прямо напротив него.

Школьник не стал даже спрашивать, как Сатотакэ ухитрился его отыскать. Он уже привык, что от его приятеля можно ждать чего угодно.

– Есть какие-то новости? – спросил Кимитакэ.

– С нашим классом закончили, – был ответ. – Прошли четверо, не считая нас. Старосты среди них нет.

– Это приятно слышать, – сказал Кимитакэ. – Хотя бы в выпускном классе, но мы наконец-то от него отдохнём.

– А чтобы его утешить, – продолжал Юкио, – ему передали подробности нашего нового назначения. Обучение в школе будет замаскировано под трудовую мобилизацию. Мы сделаем вид, что поедем на военный завод. Уже там предъявим наши приглашения – и нас начнут учить по-настоящему. Хотя те, кто струсил, могут и не предъявлять и вместе со всеми скручивать гаечным ключом лёгкие самолёты под шиферными навесами.

– Можешь быть уверен, я не откажусь, – губы Кимитакэ изобразили улыбку. – Иногда я мечтал работать дипломатом, хотя и не верил, что это будет для меня возможным. Мой братик был всегда уверен, что это возможно, но он же ребёнок совсем… А ещё родители будут спокойны насчёт моего будущего… Кстати, Юкио-кун, а твои родители, которые в Наре остались, не пытаются тащить тебя на правильную дорогу? Или сами рады, что от такого отделались?

– Отечество – мои родители, – ответил Юкио. – Но я вас понимаю, семейных.

– Надо будет зайти к директору, – продолжал Кимитакэ, больше чтобы заполнить неудобное молчание. – Думаю, у адмирала есть в чём нас напутствовать. Он же не знал, что мы пройдём экзамен, – хотя сам в этом и не сомневался.

– Я думаю, нам сейчас не стоит к нему даже приближаться, – заметил Юкио.

– Зря опасаешься. Я же говорил с ним сегодня. Он человек понимающий.

– Причина тут другая, – голос длинноволосого стал тише. – Пока мы были на экзамене, кто-то отрезал господину директору голову.

5. Исчезнувшие бумаги

Казалось, что сама тишина в саду Гакусюина стала какой-то зловещей.

Разумеется, сегодня здесь и так было довольно тихо. Но сейчас, когда Юкио сообщил про отрезанную голову адмирала, словно изменился сам воздух – он сделался вдруг каким-то тяжёлым и трудным для дыхания, так что у Кимитакэ даже закружилась голова.

Школьник вцепился двумя руками в дерево скамейки, посопел носом и спросил:

– Кто это сделал?

– Я полагаю, враги нашего государства, – невозмутимо предположил Юкио. – Но точных подробностей пока неизвестно. Следствие уже ведётся.

– Тебя допросили? – спросил Кимитакэ, припоминая, как его самого недавно допрашивали. Интересно, как продвигается то дело…

– Нет, я же туда не ходил. А вот староста относил списки в домик директора и напоролся. Там уже всё оцеплено.

– Да уж, наделали дел.

– Господин Сюмэй перепуган, но и тут нашёлся повод для радости. Перед смертью господин директор успел подготовить и подписать все необходимые бумаги. Так что наша трудовая мобилизация пройдёт без проблем.

– Интересно, как они до него добрались, – размышлял вслух Кимитакэ. – Если мы это узнаем – мы узнаем и кто они такие. Он был из тех, кого голыми руками не возьмёшь. Значит, это был кто-то, кого он знал. Или кто-то под такого человека замаскированный…

– Мы узнали бы больше, если бы осмотрели место происшествия, – заметил Юкио. – Это довольно рискованно, но я могу попытаться. Тем более что в этот дом мы уже забирались.

Кимитакэ поморщился – это воспоминание было свежим и неприятным.

– Давай оставим это полиции, – попросил он. – Если эти злодеи искали твою или мою голову, они рано или поздно до нас и так доберутся.

– Совершенно верно, – отозвался Юкио. – А мы их встретим во всеоружии.

* * *

Трамваи по военному времени ходили грязные и битком набитые. Объяснять кому-то что-то в такой толпе было нереально. Так что Кимитакэ нужно было уложиться в те несколько минут, которые занимала дорога от школьных ворот до трамвайной остановки.

– У меня сохранились какие-то бумаги с моими ранними упражнениями, – торопливо говорил он. – Их надо забрать с собой в первую очередь. Зубную щётку всегда можно купить на месте… или отобрать. А вот такие бумаги должны быть под присмотром.

– Боишься, что спрятанные там чернильные драконы смогут проникнуть на волю? – поинтересовался Юкио.

– Боюсь, что их кто-то найдёт и сможет восстановить по ним ход моих мыслей, – возразил Кимитакэ. – Раньше я думал, что это постыдно. Теперь понял – это смертельно опасно.

– Что же ты там писал такое страшное?

– Самое страшное в каллиграфической магии – ей способен овладеть любой, кто способен смотреть и хоть как-то двигаться. Хоть зубами кисточку держи, когда знаки рисуешь! А теперь представь, что такое могущество угодит в руки тех, кто осмелился отрезать голову директору самой престижной школы в Японии!

Но они всё же завернули по дороге к трамваям в женский корпус, чтобы поделиться новостями с Ёко. А заодно выяснить, вдруг у девочек тоже кому-то что-то отрезали?

Однако им не удалось пройти дальше ворот.

У девочек была своя комиссия. Только она отбирала на курсы медсестёр. По какой-то причине приём шёл прямо в саду, неподалёку от входа.

Комиссию возглавлял седой и громогласный доктор в белом халате, огромный, как борец сумо. Прямо сейчас он экзаменовал тщедушную анемичную школьницу лет четырнадцати с коротким каре, завязанным в куцый хвостик.

– Итак, дизентерия! Великолепно! Как называют её мои немецкие коллеги, «служанка войн». В мирное время бывает сравнительно редко и случается среди тех, до кого государству и другим приличным людям нет дела. В военное время просыпается и атакует подразделение с тыла. Нередко бывает так, что за войну в одном подразделении умирает от дизентерии больше человек, чем гибнет в бою. Вот почему бороться с дизентерией – так же важно, как сражаться с врагом. А теперь скажи мне, милая, каковы же основные симптомы дизентерии?

Девочка была неглупая – просто робкая и без привычки держать давление. Тем более что отвечать надо было на публике.

Собрав все немногие силы, она выдавила:

– Ну, п-понос.

– Понос! Великолепно! Понос! Ведро поноса!!! А какие основные способы заражения?

Девочка покраснела ещё сильнее. Бросила короткий взгляд сперва на подруг, потом на Кимитакэ и Юкио, что замерли у ворот, и произнесла очень робко:

– П-половой?..

– Ну ты хоть сама подумай, что отвечаешь, – заревело светило медицины. – Понос! Ведро поноса!!! Какой тут, к демонам, половой путь?..

Ребята отступили от ворот и двинулись в сторону трамвайной остановки.

* * *

Дома их ждала неприятная неожиданность. В гостиной сидел отец и читал сквозь неизменные узенькие очки очередную бесполезную газету.

Отец служил в Осаке, к большому облегчению других членов семьи. И было заметно, что служба нелегка, – он ощутимо постарел, черты лица стали жёстче, словно протравленные кислотой. И, хотя он был у себя дома, было в его присутствии что-то неправильное.

Прежде, пока жила бабушка, а по дому были развешаны шлемы, доспехи и большие мечи, отец предпочитал проводить время в конфуцианском уединении крошечного павильончика, который поставили для него в и без того тесном саду. В гостиной он появлялся, только когда было положено побыть с семьёй. Вообще, было заметно, что он за всю жизнь так и не понял старую Нацу – обрюзгшую, утратившую форму, но неумолимую, как само море. И в ту пору, когда она уже не могла скрывать старческих болей, всегда прятался, чтобы оправдаться тем, что подошёл слишком поздно.

Кимитакэ не одобрял такое поведение, но неплохо его понимал. Он и сам так не смог сообразить, что делать, когда бабушка начинала вдруг плакать.

Но бабушки больше не было. Только и осталось с тех времён, что розы на изгороди. А Кимитакэ всё больше вырастал из того возраста, когда от домашних стерпишь всё что угодно. Отец этого, разумеется, не замечал.

– Как в школе дела? – спросил отец, не отрываясь от газеты.

Когда этот стареющий педант был рядом, даже зелёный чай начинал казаться прогорклым.

– Всё неплохо, – ответил Кимитакэ. – Меня пригласили в особую школу при Министерстве иностранных дел, а директору нашей школы отрезали голову, – он спохватился и добавил: – Ты только не беспокойся. Это сделали разные люди.

– Я думаю, это сделали военные из другого клана, – как ни в чём не бывало отозвался отец. – Ты просто не помнишь, но до войны, когда ты ещё был маленький, политическая борьба была ярче и политические убийства случались постоянно. Помню, очень боялся, что до твоего деда доберутся, – но твой дед умел скрываться от публики. О нём знали не в газетах, а в комитетах. И брызги от неизбежной грязи, в которой он плавал, ничуть не пятнали взор пламенных патриотов.

Кимитакэ припомнил обстоятельства смерти дедушки Садатаро. И уже в который раз порадовался, что отец их так и не узнал.

А отец всё продолжал и продолжал своим неприятным нравоучительно-скрипучим голосом. Казалось, кто-то пилит лобзиком – медленно и неумело.

– Там две основные группировки. Даже их названия теперь забыты. Это были не политические партии, а что-то иное – дружба и симпатия значили для них больше, а из идей хватало безупречного патриотизма. И директор вашей школы, конечно, принадлежал к одной из них – иначе он бы не стал ни директором, ни даже адмиралом. Посторонних туда уже не пускают – я убеждался в этом много раз за свою жизнь. Конечно, одну группировку перед войной порядочно разгромили и почти выдавили из армии. Но тут вмешался сам император и не дал закончить побоище. Разгромленная партия сохранила позиции в штабе и на флоте. Она была важна как противовес, чтобы победители не превратились в ещё один всесильный клан советников вокруг императора, вроде гэнроку. Ну и чтобы знали, что если что пойдёт не так – их всегда можно заменить.

– К счастью, военная карьера мне не грозит, – осторожно произнёс школьник. – Мне кажется, дипломатия – это перспективно.

– Да, международные отношения будут скоро очень важны, – заметил отец. – Но там непросто пробиться. Все эти языки – это ужасно литературно. А ведь у тебя есть по-своему светлая голова. Ты не такой гений, конечно, каким, я уверен, был наш союзник Адольф Гитлер в твоём возрасте. Но определённые способности у тебя есть – а человеку способному, но незрелому легко сбиться с пути. Когда я вижу весёлого, честного, бесхитростного молодого человека твоего возраста, мне становится так грустно, что я теряю дар речи. Желаешь ли ты стать прямым, открытым юношей? Если ты направишь свои способности на изучение физики, химии или инженерного дела, ты достигнешь невероятных высот. Если ты сумеешь переключить ту энергию, что тратишь на литературу и чистописание, на одну из этих наук, ты сможешь многого добиться в жизни.

– Но ведь ты сам, отец, не изучал ни физики, ни химии, ни инженерного дела, – осторожно заметил Кимитакэ. – Да и Гакусюин за всю историю не дал ни одного учёного – наша школа готовит только будущих министров и дипломатов.