Оплот

Словом, развлечения были на любой вкус, да и погода не подвела. Под впечатлением от перспектив, что, несомненно, открывались перед Солоном, Рода в его присутствии вела себя как радушнейшая из хозяек, и Солон далеко не сразу догадался, что истинный адресат этой нарочитой оживленности и любезности не кто иной, как Айра Паркер. До сведения сего юного джентльмена было незамедлительно доведено, что сами Уоллины сочли обязательным, несмотря на известные затруднения, доставить Бенишию прямо из Филадельфии, а вечером они заберут ее в свой даклинский дом.

Солон же с того момента, как привезли Бенишию, ходил словно зачарованный. Бенишия показалась ему воплощением самой весны; он млел от ее бледно-голубого муслинового платья, от темно-синего капора – личико, им обрамленное, еще больше, чем обычно, напоминало цветок. Настоящие цветы – миниатюрные розовые розочки – были приколоты к ее корсажу. Юбка длиной по щиколотку время от времени позволяла разглядеть серые туфельки с синей отделкой. Бенишия прибыла вскоре после полудня в сопровождении отца и матери, и Солон тотчас повел ее на экскурсию – правда, к ним присоединились еще несколько юношей и девушек. Бенишия помнила плачевный вид Торнбро, а в преображенной усадьбе все вызывало ее восторг и удивление.

Осматривая дом, Бенишия в каждой комнате замирала перед библейской цитатой.

– Ах как это удачно придумано! Чья была идея?

– Папина, – отвечал Солон, – но выбирать цитаты помогала матушка.

– И моя тоже, – встряла Рода. Ее зависть взяла: что это Бенишия нахваливает Руфуса, будто он в одиночку отремонтировал Торнбро?

– Да, это так, – поспешно и кротко подтвердил Солон. – Если бы не тетушка Феба, мы вообще не переехали бы в Даклу. Тетушка выбрала моего отца управлять имуществом, когда умер дядя Энтони. Этот дом не наша собственность. Купить его нам не по карману. Мы живем здесь только благодаря тете Фебе. Торнбро вообще находится в списке усадеб, выставленных на продажу, и приобрести его через даклинский филиал, где мы с отцом работаем, может всякий – были бы только деньги.

Слова Солона пришлись Роде по вкусу – вот лучшее объяснение сути отношений между Барнсами и Кимберами, решила она. Зато Бенишию эта сцена покоробила: ей больно было видеть Солона умышленно приниженным собственной кузиной. Вдобавок от деятельности Руфуса Барнса в кимберовской усадьбе больше всех выиграл не кто иной, как матушка Роды. Ни словами, ни мимикой Бенишия не выдала своих чувств, но Рода с той поры ей разонравилась.

Солон же, начитавшийся «Дневника Джона Вулмена», страшился, как бы тень сомнения в бескорыстии семьи Барнс не легла на сердце Бенишии. И вот, едва они остались наедине, юноша попытался представить себя и своих родителей в истинном свете.

– Видишь ли, Бенишия, – начал он, – до переезда в Даклу мы жили в Сегуките. У нас только и было, что ферма и домик при ней, да еще отец держал фуражную лавочку. Я помогал и на ферме, и в лавке. Не хочу, чтобы ты на наш счет заблуждалась. Мы и вправду очень многим обязаны тете Фебе. Здесь дела у нас пошли в гору только благодаря ее любви и доброте.

Бенишия некоторое время молчала.

– Прошу тебя, Солон, – заговорила она наконец, вся подавшись к нему, – не надо объяснений. Сам ведь знаешь, как мы к тебе относимся. У папы и мамы твое имя с языка не сходит, а я… – Она осеклась, и щечки у нее вспыхнули.

– Бенишия! – воскликнул Солон с дрожью в голосе. – Бенишия, что ты хотела сказать?

Но Бенишия не ответила – они приближались к речке, где под развесистым деревом, среди маргариток и лютиков, сидели над самой водой Рода и Айра Паркер.

– Идите сюда, посмотрите на рыбок! – крикнула Бенишия. Они с Солоном как раз остановились на мостике, под ними журчала вода.

– Пока сюда не переехал мой дядюшка Руфус, – заговорила Рода, обращаясь к Паркеру, но достаточно громко, чтобы ее слышала и Бенишия, – это была сущая канава – сплошные коряги, камни да тина. А потом моя матушка распорядилась вычистить русло, и вот гляди, какая славная получилась речка. Кстати, Солон, принеси-ка нам сачки: те, что матушка купила в Филадельфии, – будем ловить пескарей. Они проныры, но мы-то ловчее. Отлично повеселимся.

Действительно, чуть ниже по течению, меж островков, образованных водорослями, хорошо просматривались серебристые, серенькие и бурые пескари, да и рыбы покрупнее, некоторые резвились, другие словно дремали в тихой воде.

– Я сбегаю! – Паркер вскочил на ноги. – А где они лежат?

– Нет, я сам принесу, – сказал Солон. – Ты не найдешь.

И он бегом бросился к дому.

Вскоре Солон вернулся с сачками и, оделив Роду, Паркера и Бенишию, остальные положил на видном месте. Бенишия перебралась на другой берег по мостику, и Солон последовал за ней.

– Рыбкам без воды никак нельзя, – приговаривала Бенишия, склоняясь над речкой. – Я их буду сразу отпускать, если, конечно, вообще поймаю. Зато уж в другой раз они не попадутся.

Солон рассмеялся:

– Вот так занятие – пескарей осторожности учить!

В эту минуту некий Адлер Келлес, растянувшийся на бережке выше по течению, издал торжествующий клич, и Солон с Бенишией увидели, что в его сачке бьется изрядная рыбина. Вот Келлес выхватил добычу и швырнул на траву позади себя.

– Окуня поймал! – ликовал он. – Таких с десяток штук – вот и ужин!

Бенишия едва не уронила сачок в воду.

– Пожалуйста, отпусти его, Адлер! – вскричала она. – Скорее брось обратно, а то он погибнет! Ты все равно его есть не станешь.

Мольба как таковая ничуть не тронула Адлера Келлеса, зато свой эффект возымели нежный голосок и личико, подобное цветку.

– Ладно, ладно. – Келлес поднялся и бросил окуня в речку. – Я не убийца рыб, Бенишия Уоллин, о нет. Просто слыхал, что окуни недурны на вкус, вот и думал отведать. Успокойся – он живехонек: вон, плавает.

Впрочем, куража у Келлеса поубавилось: вид был почти покаянный.

Рода и Паркер, наблюдавшие эту сцену, дружно рассмеялись.

– Какой смысл вообще ловить рыбу, если ее все равно выпускаешь? – отчеканила Рода.

Солон, от природы прямодушный, не мог не признать, что вопрос правомерен. Бенишия притворилась, будто не слышит, и тогда Солон предложил пройти берегом выше по течению – туда, куда комментарии его кузины уж точно не долетят, – что и было сделано. И вот, пока Бенишия высматривала среди водорослей рыбу покрупнее – такую, которой не нанес бы вреда сачок, – Солон, ошалевший от ее упоительной прелести и близости, предпринял попытку открыть свои чувства. Он скажет Бенишии, сколь она прекрасна и сколь много значит для него. Увы – впервые в жизни Солон обнаружил, что не в силах связать двух слов.

– Мисс Бени… то есть Бенишия…

– Да, Солон. – Она всем телом повернулась к нему, желая поощрить. – Я слушаю. – Бенишия заметила, что губы у него побелели, а нижняя и вовсе подрагивает. – Солон, ты сам знаешь: мне ты можешь сказать все, абсолютно все. Потому что я… я… – Она прикусила язык.

Что это с ней? Откуда взялась развязность – и куда подевалась девичья скромность? Бенишии вдруг стало дурно; она, возможно, бросилась бы прочь, если бы не слабость во всем теле. А в следующее мгновение она увидела, что губы у Солона дрожат, и поняла, что не покинет его. Никогда. Вот он перед ней: юный, сильный, прямодушный, красивый и такой слабый, потому что любит ее. Бенишию охватило желание ободрить его, но тут снова раздался голос Солона, а рука его стиснула ее ладошку.

– Бенишия! Бенишия, я тебя люблю. Наверное, нельзя мне такое говорить, но я просто весь извелся. Меня удерживал страх, что ты рассердишься, потому до сих пор и молчал. Мне было так тоскливо без тебя – словами не передать! Не раз и не два я начинал письмо к тебе, но откладывал – духу не хватало. Ну да теперь скажу: ты для меня – все, вся жизнь. Пусть мы даже больше не увидимся – я хочу, чтобы ты это знала. Даже если я тебе не нужен, я буду всегда тебя любить!

Солон увидел, что Бенишия поникла головой, что у нее слезы на глазах, и осекся.

– Бенишия! – вскричал он. – Пожалуйста, прости меня! Я был непозволительно дерзок, я…

– Ну что ты, Солон. Я не потому плачу, что рассердилась. Это слезы счастья – ведь я тебя тоже люблю, неужели ты не догадался? Люблю, наверное, с той минуты, как впервые встретила. Я тебя люблю, и буду…

Бенишия не закончила фразу, увидев, что Рода и Айра Паркер идут по мостику, и поспешно наклонилась к воде, словно высматривала рыбок. Солон, изо всех сил прикидываясь невозмутимым, обернулся к Роде и Паркеру и небрежно заметил:

– Здесь, выше по течению, рыба чересчур пуглива.

Так он выгадал время для Бенишии. Девушка выпрямилась и направилась к мостику уже с готовым объяснением: что-то попало в глаз, надо его срочно промыть.

Глава 17

Той ночью Солон почти не спал: подхватился сначала в три часа, затем в четыре, в пять… наконец, в половине восьмого встал с постели и вышел из дому. Яркое июньское утро дышало прохладой. Был День первый – значит, прикинул Солон, завтрак подадут в девять, не раньше. Ханна услышала тихий стук парадной двери и, приникнув к окну, увидела, как Солон нервно ходит взад-вперед по лужайке. Что мучает ее мальчика? Возможно, дурной сон запал ему в душу. Что делать ей, матери, как помочь? Этого Ханна не ведала.

Солон же почти бессознательно направился к мостику и скоро очутился на месте давешнего объяснения. Как очаровательна была вчера Бенишия, когда совсем по-детски склонилась над речкой со своим сачком! Вот здесь, на этом берегу, среди июньских цветов, она призналась, что любит его. Но как им вести себя теперь, когда главное сказано? В Пенсильвании тех времен ни один отец-квакер не отдал бы семнадцатилетнюю дочь за такого юнца, как Солон, тем более если этот отец – Джастес Уоллин. Дочь – единственная наследница огромного состояния, а у соискателя молоко на губах не обсохло и карьера только-только начинается. Солон побрел обратно к дому – воспоминания были слишком тяжелы.

После завтрака он вместе с родителями и сестрой поехал на молитвенное собрание. Возможно, Господь явит ему верный путь; возможно, Господь явит и Бенишию – во плоти. Увы, Уоллинов на собрании не было – Солон это сразу заметил. Значит, вернулись в Филадельфию. Сказала им Бенишия или нет? Если сказала, они могли специально ее увезти. Солон предавался невеселым мыслям в полной тишине, ибо очень долго никто из Друзей не ощущал позыва встать и заговорить.

Наконец молчание было нарушено.

– У меня возникли соображения, и Господь побуждает меня ими поделиться, – начал некий Друг. – Вот они: ежели кто верует, что помыслы его чисты и праведны – какого бы предмета сии помыслы ни касались, – тот должен уверовать и в Творца и Управителя жизни, ибо он не допустит, чтобы верующий в него сбился с пути. В Евангелии от Иоанна – в главе четырнадцатой, в тринадцатом стихе – Иисус сказал: «И если чего попросите у Отца во имя Мое, то сделаю». Только он еще добавил: «Если любите Меня, соблюдите Мои заповеди».

Говоривший, по имени Оливер Стоун, с точки зрения Солона совсем не годился для того, чтобы нести Слово Божие. Стоун держал скобяную лавку, а собой был низкоросл, морщинист и сед; вдобавок его мучил нервный тик – правое плечо дергалось. Тем не менее бессознательно ждавший некоего знака Солон проникся стихом, который процитировал Оливер Стоун. Он даже чуть успокоился и ободрился, и у Ханны (она, сидевшая довольно далеко, на другой половине помещения, не сводила с сына глаз) отлегло от сердца.

Впрочем, к следующему утру Солон вновь сник и по пути на службу мрачно взвешивал последствия объяснения с Бенишией. Он всегда сам заходил на почтамт за корреспонденцией, зашел и в то утро. Ему казалось, что его ждет письмо от Бенишии или от Джастеса Уоллина, уж конечно, в последнем случае Солон получит выговор за неподобающий интерес к Бенишии, но письма оказались сплошь деловые – все до одного были адресованы компании «Уоллин Риал Эстейт-энд-Лоун». Солон вскрыл их и быстро прочел, обнаружив, в частности, просьбу некоего фермера о займе в пятьсот долларов. Уоллин будет доволен, подумалось Солону, да и отец тоже.

Возле конторы его остановил Мартин Мейсон, директор единственного в Дакле банка. Банк этот уже двадцать лет выдавал кредиты фермерам и коммерсантам по всей округе. После формальных приветствий и вопросов о здоровье отца и матушки Мейсон внезапно сделал Солону неожиданное предложение – перейти на службу в его банк. Там, говорил Мейсон, Солон получит должность клерка общего профиля и помощника кассира с жалованьем двадцать пять долларов в неделю. Мейсон не упомянул, что крайне обеспокоен деятельностью тандема Барнс – Уоллин, каковой вторгся в его, Мейсона, исконную сферу – кредитование и заклад земель, зато сказал, что готов принять в свой банк и Руфуса – причем на более выгодных условиях, чем тот имеет у Джастеса Уоллина.

Солон, немало удивленный, поблагодарил, но заметил, что ответить сразу не может, и тем более не вправе говорить за отца; впрочем, он передаст отцу, чтобы заглянул к мистеру Мейсону. Объясняясь, Солон упирал на то, что мистер Уоллин много сделал для них, и они ему очень признательны.

Тем временем сам Уоллин, понимая, что богатеет благодаря даклинскому филиалу и, в частности, усердию Солона, уже подумывал, не повысить ли ему жалованье до двадцати долларов в неделю; знай об этом Солон, сильно смутился бы, а еще испытал бы потрясение – выходило, что его страхи напрасны, обстоятельства же сулят укрепление материальных позиций. Буквально на другой день прилетело самое желанное письмо. Бенишия сообщала, что долго думала и вот решила ничего не говорить родителям об их любви, и Солон пусть тоже таится, пока она вновь ему не напишет.

Глава 18

Едва услыхав о посулах мистера Мейсона, Руфус решил, что Уоллину непременно надо про них узнать, причем от него самого либо от Солона – сия прямота послужит на благо им обоим. Да, Руфус пойдет к Мейсону, и пускай Мейсон изложит свои условия в письменном виде; это будет уже документ, и его-то Руфус предъявит мистеру Уоллину – разумеется, ничем не намекнув, что они с сыном хоть на миг задумались о нарушении связей, столь высоко ими ценимых.

И вот назавтра Руфус отправился к Мейсону и получил желаемое – бумагу, которая подтверждала намерение Мейсона платить Солону двадцать пять долларов в неделю, а Руфусу отчислять пятнадцать процентов от каждой сделки. Однако в тот же день сам Уоллин наведался в даклинскую контору с мыслью известить Солона о повышении жалованья. Солон был один, и Уоллин сердечно приветствовал его.

– Доброе утро, Солон, как поживаешь? Здоровы ли твои родители? Моя дочь только и щебечет, что о восхитительном приеме в Торнбро.

Солон отвечал любезностью на любезность, после чего Уоллин без обиняков заговорил о деле.

После столь обнадеживающего начала перспектива перейти на службу к Мейсону показалась Солону еще менее привлекательной; в то же время он знал, что открыться следует немедленно. Отец вот-вот вернется, вдруг он с порога покажет Уоллину письмо? Нет, Солон должен все объяснить до появления отца. Так он и поступил.

Против ожиданий, Уоллин нисколько не рассердился, наоборот, внезапно выкристаллизовалась идея, которую он до сих пор толком не обмозговывал, считая, что время терпит. Оказалось, время-то как раз и приспело: в его, Уоллина, долгосрочных интересах будет определить Солона к себе в банк – в головной офис, что в Филадельфии. Перемены очевидны, экономический рост безудержен, коммерческая деятельность во всех своих формах никогда не шла с таким размахом. Он же, Уоллин, хотя и окружил себя людьми, кажется, способными и честными, не простит себе, если проворонит Солона. Поистине юноши столь высоконравственные и прилежные на дороге не валяются. Вот и Мейсон разглядел, что Солон – с задатками. А что до Руфуса, он сына отпустит – найти ему замену в конторе будет нетрудно.

Уоллин немедленно изложил свой план Солону. Юноша слушал, еле сдерживая восторг. Ему повысят жалованье, он станет служащим филадельфийского банка, поселится в Филадельфии (где есть шансы периодически видеться с Бенишией) – вот какие мысли в числе прочих вертелись у Солона в голове.

Руфус возражать не стал. Они с Уоллином дополнительно обговорили условия, и в итоге было решено, что Солон станет получать двадцать пять долларов в неделю плюс компенсацию расходов на поездки в Филадельфию и обратно, а Руфус останется единственным в Дакле представителем Уоллина по всем вопросам.

Мечты о Бенишии, которые еще недавно Солон считал несбыточными, облекались плотью. Солон решил, что непременно напишет любимой в Окволд и расскажет об удивительном повороте в своей судьбе.

Глава 19

Покуда Солон обдумывал, как подаст Бенишии свои новости, его родители получили письмо от нее самой. По форме это была всего-навсего предусмотренная этикетом благодарность довольной гостьи: такую адресуют сразу всем устроителям приема, но Бенишия постаралась открыть Солону (и только ему одному, так, чтобы не догадались остальные), сколь глубоко ее чувство – столь же глубоко, сколь и его любовь, даром что сам Солон пока не решался в это поверить.

Удивительно, как Бенишия, при своем неординарном темпераменте, сумела встретить такого юношу, как Солон: крепкого телом и чистого душой, совсем не похожего на молодых людей, которые в последние несколько лет добивались ее расположения! С ней, как и с другими девушками, Солон неизменно был учтив, сдержан и даже робок, но в спорте, в любых играх проявлял и силу, и ловкость. Взять игру в «ниточку-иголочку»: шеренга была разбита Солоном с легкостью и единственной целью – не дать упасть ей, Бенишии. В то же время на берегу Левер-Крик, когда он заговорил о любви, на глаза ему навернулись слезы – именно они да еще подавленный всхлип вызвали ответное признание, также смоченное слезами, именно тогда Бенишия поняла, как сильно любит Солона. Вот и сейчас, думалось ей, он не пишет потому, что очень щепетилен: ведь Бенишия – дочь его патрона! Но ей-то известно, как высоко ставят Солона ее родители. Впрочем, достаточно ли высоко, чтобы рассматривать его как претендента на ее руку или как будущего зятя? Это другой вопрос. Именно поэтому Бенишия продумала каждое слово в своем письме к мистеру и миссис Барнс, Солону, Синтии, миссис Кимбер и ее дочерям, и вот что у нее получилось:

«Дорогие Друзья!

С вами я провела изумительный день. Ты, Ханна, твоя сестра Феба Кимбер, ее дочери – мои милые подруги Рода и Лора – и, конечно, твои сын Солон и дочь Синтия, в прошлый День седьмой устроили восхитительный прием для многих Друзей, в том числе и для меня. Я никогда не забуду ни твоего очаровательного дома, ни прелестной речки Левер-Крик, ни наших игр, из которых самое большое удовольствие доставила мне ловля пескарей сачком – ей учил меня твой сын Солон; словом, все, решительно все было безупречно в тот день.

Мои папа и мама просили передать, что были очень рады встретиться с вами. Они выражают надежду, что Руфус Барнс, ты, Ханна, Солон, Синтия и сестры Кимбер со своей матушкой посетите нас, как только мы приедем в наш даклинский дом.

С искренней любовью и благодарностью,

Бенишия Уоллин».

Письмо было передано Фебе Кимбер. Ее дочери, хоть и рассчитывали на иную форму приглашения – непосредственную, а не через Барнсов, – остались вполне довольны. Они поедут к Уоллинам в гости, а это главное. Солон, живо уловив посыл Бенишии, воспарил душой; приземлила его только вечная тревога, что мистер и миссис Уоллин будут против их любви. Вот почему, сочиняя ответное письмо, в котором сообщалось о его продвижении по службе, Солон просил Бенишию быть осторожнее, чтобы ни словом, ни поступком не вызвать подозрений отца и матери.

Он писал:

«Бенишия, дорогая моя!

Я очень тебя люблю и жажду с тобой увидеться, но ты, пожалуйста, не говори пока обо мне ни с отцом, ни с матушкой, а также не выказывай мне особых знаков внимания, потому что я опасаюсь, как бы это нам обоим сейчас не повредило. Мне больно просить тебя об этом – особенно теперь, когда ты открыла мне свою любовь и я мечтаю о тебе день и ночь, – но я готов потерпеть.

Еще сообщаю, что нахожу слишком неудобными ежедневные поездки в Филадельфию и обратно в Даклу, поэтому решил снять комнату поближе к банку твоего отца и жить там с понедельника по субботу, а домой возвращаться на выходные. Я рассудил, что в течение рабочей недели ты могла бы писать мне на филадельфийский адрес; по-моему, дурного в этом не будет, как нет ничего дурного в моих письмах к тебе в Окволд. Если ты согласна, давай переписываться именно так – по крайней мере до тех пор, пока мне не удастся зарекомендовать себя перед твоим отцом с наилучшей стороны.

Ох, Бенишия, сколько еще предстоит нам часов и дней ожидания, а я так люблю тебя! Пиши мне в Даклу, пока я не сообщу свой новый адрес. Пожалуйста, ответь на это письмо, как только сможешь.

Твой Солон».

Через несколько дней пришел ответ Бенишии.

«Мой дорогой Солон!

Как же рада я была получить твое чудесное письмо, и как я счастлива, что папа перевел тебя сюда, в Филадельфию. Ведь все, что я тебе сказала у речки Левер-Крик, правда. Я очень тебя люблю и очень хочу поскорее увидеться с тобой вновь. Это прекрасно, что ты поселишься в Филадельфии: теперь я смогу приглашать тебя в гости, и для твоих посещений нашего дома не будет никаких помех. Попробую устроить так, чтобы родители пригласили тебя на обед. Только бы получилось!

Милый Солон, пожалуйста, помни, что я люблю тебя всем сердцем, и так будет всегда. Я теперь молюсь за наше совместное счастье. Помолись о нем и ты.

С любовью, твоя Бенишия».

Нечего и говорить, что это письмо, которое буквально дышало нежностью и желанием поощрить адресата, Солон расценил как доказательство неизменной любви Бенишии. Письмо пришло, как раз когда Солон собирался ехать в Филадельфию, где ему предстояло в первый раз явиться в банк. С матерью он уже поговорил насчет съемной комнаты. Ханна, выслушав, поникла, что немало огорчило Солона. Он догадался: пусть перемена вроде несущественная, но мать чует в ней скорую утрату. С рождения и до этого дня Солон принадлежал ей – и вот жизнь его отнимает.

На пороге Солон обнял мать за плечи и принялся утешать, целуя в нежные щеки:

– Мама, ты ведь знаешь, как сильно я тебя люблю. Разве это расставание? Я буду приезжать, как только позволит служба, и не покину тебя никогда, мамочка.

Свои чувства Солон подтверждал все новыми поцелуями, пока наконец Ханна не вымучила улыбку.

– Да, родной, я это знаю. Не думай обо мне. Тебе надо ехать. Делай, что считаешь нужным. Мы с отцом все понимаем. – Чуть отстранившись, Ханна добавила: – Ну, иди, а то опоздаешь. И помни: когда бы тебе ни захотелось вернуться – нынче же или в любой другой вечер, – здесь тебя ждут. Поступай по своему усмотрению и себе во благо. До свидания, сын мой. Возвращайся, когда сможешь.

Глава 20

Торгово-строительный банк был одним из старейших в Филадельфии: к тому времени как Уоллин достаточно разбогател, чтобы контролировать его, существовал уже целых семьдесят лет. Лица, деятельность которых с ним ассоциировалась, считались в Филадельфии задающими тон – либо в социальной сфере, либо в финансовой. Двое состояли в родстве с Корнелией Уоллин, еще несколько – с самим Джастесом.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Библия. Песнь песней. – Здесь и далее примеч. пер.