Зажги свечу

Элизабет знала, что придется подождать. Она скрутила салфетку в тугой шарик, размышляя, что бы ей хотелось услышать. Хорошо бы не пришлось плыть через море в другую страну, где, по мнению отца, так же опасно, как в Лондоне, а мама считает, что ехать туда можно только в том случае, если больше совсем деваться некуда. Ей придется жить в ужасном свинарнике с десятками детей, в городе, полном какашек животных и пьяниц, – таким мама запомнила Килгаррет. Элизабет не хотела жить в каком-то грязном месте, которое не нравится маме, но ведь мама сказала, что лучше всего поехать туда. Возможно, теперь все не так плохо. Мама побывала там много лет назад, задолго до того, как вышла замуж за отца. И говорила, что больше никогда туда не вернется. Непонятно, как Эйлин способна там оставаться.

Однако выбора нет: либо ехать в то опасное и грязное место, либо новые проблемы и волнения в попытках разыскать родню отца.

После долгой паузы, прочитав две страницы, Вайолет сказала:

– Они примут тебя.

Лицо Элизабет залилось краской и побледнело одновременно. Вайолет терпеть не могла, когда дочь так вспыхивала из-за пустяков.

– Когда я должна поехать?

– Когда мы решим. Конечно, потребуется время. Нужно собрать вещи, спросить Эйлин про учебники… и что вообще тебе взять с собой. Она много написала про то, как они рады тебя принять, но почти ничего полезного не сообщила, никаких советов, что именно привезти и что тебе там понадобится. Кстати, вот записка для тебя…

Элизабет взяла листочек. Впервые в жизни она получила письмо от кого-то и читала медленно, впитывая каждое слово.

Дорогая Элизабет,

мы очень рады, что твоя мама посылает тебя к нам ненадолго, и надеемся, что здесь ты будешь счастлива. Килгаррет сильно отличается от Лондона, но все здесь ждут тебя и надеются, что ты будешь чувствовать себя как дома. Ты будешь жить в одной комнате с Эшлинг. Ей, как и тебе, десять лет, между вами всего неделя разницы, и мы уверены, что вы подружитесь. Сестра Мэри в школе говорит, что ты, наверное, знаешь больше, чем весь класс, вместе взятый. Привози с собой любые игрушки и книги, какие захочешь, у нас много места.

Мы ждем тебя с нетерпением.

Тетушка Эйлин

В нижней части листа, расчерченной линиями, чтобы буквы не выбивались из ряда, была еще одна записка:

Дорогая Элизабет,

я освободила для тебя все полки в левой части комнаты, половину платяного шкафа и половину туалетного столика. Ты должна непременно успеть приехать на день рождения Имона, будет праздник. У Махеров есть невероятно милые котята, у них открылись глазки. Маманя возьмет одного на двоих, для нас с тобой.

Пока,

Эшлинг

– Котенок для нас! – воскликнула Элизабет с сияющими глазами.

– И ни слова про оплату школы, школьную форму и прочее, – отозвалась Вайолет.

* * *

Кашель Донала усилился, но доктор Линч сказал, что волноваться не стоит. Нужно просто держать его в тепле, никаких сквозняков, но много свежего воздуха. Эйлин ломала голову, каким образом можно соблюсти все три условия одновременно.

Новость о девочке из Англии неимоверно взволновала Донала.

– Когда она приедет? – спрашивал он по сто раз на дню.

– Она будет моей подружкой, а не твоей! – заявляла Эшлинг.

– Маманя сказала, что она будет подружкой для всех, – хмурился он.

– Да, но прежде всего моей! В конце концов, она же мне написала!

Тут уж никак не поспоришь. Эшлинг пришло письмо, которое она перечитала вслух несколько раз. Элизабет впервые в жизни написала настоящее письмо, и звучало оно весьма официально: в нем были такие слова, как «благодарность» и «признательность».

– Похоже, в их школах детей учат гораздо лучше, – прочитав письмо, заметила Эйлин.

– А чему удивляться? Столько богатства у других награбили! – проворчал Шон.

Дело было в субботу, за ланчем. Шон пришел домой поесть бекона с капустой. В субботу лавка закрывалась в половине второго, а после ланча Шон собирал заказы на заднем дворе, но там хотя бы никто ему не докучал, и не приходилось бегать туда-сюда каждый раз, когда хлопала дверь и звякал дверной колокольчик.

– Надеюсь, ты не будешь говорить подобные вещи при ребенке, – сказала Эйлин. – Мало того что ей придется уехать из дома, так еще ты будешь про ее страну гадости говорить!

– К тому же это неправда! – встрял Шон-младший.

– Еще как правда! – возразил отец. – Но твоя мать права. Когда девочка приедет, нам всем лучше попридержать язык и не говорить того, что думаем. Малышка не виновата.

– Мне не нужно скрывать свои мысли, – заявил Шон-младший. – Я не из тех, кто все время бухтит и ругает британцев.

Шон положил нож и вилку и наставил указующий перст на сына. Эйлин тут же вмешалась:

– Пожалуйста, послушайте меня. Я хочу сказать, что приезд девочки может быть возможностью для нашей семьи улучшить свои манеры за столом. А то вы, как поросята, разливаете еду на скатерть и разговариваете с набитым ртом.

– Поросята не разговаривают с набитым ртом! – не согласился Имон.

Донал засмеялся, и Ниам тоже загукала в коляске возле стола.

– Я уверена, что она посчитает нас ужасно невоспитанными, – сказала Эшлинг, чем удивила мать, не ожидавшую получить такую поддержку. – Мы все говорим одновременно, и никто никого не слушает, – добавила она неодобрительным тоном, настолько похожим на учительницу, что все засмеялись. Эшлинг не поняла причины веселья и разозлилась. – Чего смешного? Чего ржете?

– Они смеются, потому что так и есть, – ответил сидевший рядом с ней Донал.

Эшлинг перестала злиться и тоже рассмеялась.

* * *

На вокзал следовало приехать заранее, чтобы найти надежного человека, который сможет присмотреть за Элизабет во время путешествия. Сначала планировалось, что Вайолет будет сопровождать дочь до паромной переправы в Холихеде, но тогда ей пришлось бы возвращаться обратно, а из-за нехватки топлива и задержек поезда тащились часами, да и билеты недешево обойдутся, а в такие тяжелые времена не стоит выбрасывать деньги на ветер…

Джордж задумался, нужно ли будет заплатить О’Коннорам за проживание у них Элизабет, но Вайолет сказала нет. В Англии эвакуированные жили в приемных семьях бесплатно, что считалось помощью в войне. Джордж напомнил ей, что Ирландия в войне не участвует. Вайолет хмыкнула и заявила, что, вообще-то, они должны бы принять участие, и еще как должны бы, но в любом случае принцип остается тем же. Она дала Элизабет пять фунтов и велела потратить их с умом.

На вокзале Юстон Вайолет осмотрелась в поисках женщин среднего возраста и респектабельного вида, которым можно было бы доверить девочку. Требовалось найти кого-нибудь, кто путешествует в одиночку, иначе женщина могла бы заболтаться со спутниками и забыть про подопечную. Несколько попыток оказались неудачными. Одна женщина ехала только до Кру, другая ждала своего друга, третья кашляла так, что Элизабет наверняка подхватила бы от нее какую-нибудь заразу. Наконец Вайолет остановила свой выбор на женщине с палочкой, предложив ей услуги Элизабет в качестве посыльной и помощницы с багажом. Довольная такими условиями, женщина пообещала доставить Элизабет в руки молодого человека по имени Шон О’Коннор на пристани в Дун-Лэаре. Женщина устроилась в уголочке, сказав, что не будет мешать прощанию с родителями.

Мама чмокнула Элизабет в щечку и велела быть хорошей девочкой, чтобы не доставлять миссис О’Коннор лишних хлопот. Отец сухо попрощался. Элизабет посмотрела на него снизу вверх.

– До свидания, папа, – совсем по-взрослому произнесла она.

Отец наклонился, обнял ее и долго держал в объятиях. Элизабет вцепилась в него, обхватив руками за шею, но, посмотрев на мать, заметила первые признаки нетерпения и разжала руки.

– Пиши нам почаще и подробно рассказывай, как живешь, – сказал отец.

– Да, но не вздумай просить у Эйлин бумагу и марки, они денег стоят.

– У меня есть деньги! Целых пять фунтов! – воскликнула Элизабет.

– Тише! Не кричи на всю станцию! Так и ограбить могут, – предупредила Вайолет.

Лицо Элизабет снова пошло белыми и красными пятнами, сердце застучало, и тут она услышала, как хлопнули двери поезда.

– Все будет хорошо! – воскликнула она.

– Умница, – ответила мама.

– Не плачь, ты ведь уже большая девочка, – сказал отец.

По щекам Элизабет скатились слезы.

– Она и не думала плакать, пока ты не напомнил! – упрекнула Вайолет. – Смотри, до чего ты ее довел!

Поезд тронулся, и среди толпы машущих на перроне людей мама с папой оставались неподвижны, словно статуи. Элизабет тряхнула головой, смахивая слезы, и, когда в глазах прояснилось, увидела, как родители стоят, крепко прижимая локти к бокам, словно боятся прикоснуться друг к другу.

Глава 2

Донал хотел знать, что произошло с братьями и сестрами Элизабет: их всех убили?

– Не болтай глупостей! – заявила Пегги. – Никого не убили.

– Тогда где же они? Почему не приедут?

Донал чувствовал себя обделенным, потому что Эшлинг решительно присвоила себе все права на гостью: только и слышно «моей подруге Элизабет это не понравится» и «когда приедет моя подруга Элизабет». Донал надеялся, что есть еще тайный запас братьев и сестер, которых можно забрать себе.

– Она единственный ребенок в семье, – объяснила Пегги.

– Так не бывает! – возмутился Донал. – У всех есть братья и сестры. Что с ними случилось?

Эйлин не удалось вызвать подобный энтузиазм у остальных членов семьи: лишь Эшлинг и Донал с нетерпением ждали гостью. Шон-младший в принципе не обращал внимания на чье-то присутствие или отсутствие в доме. Морин сказала, что и с одной-то Эшлинг проблем хватает, а если еще и вторая такая же появится… Имон заявил, что не собирается мыться из-за какой-то девчонки, которую он в жизни не видел, и вообще, он и так уже чистый. У Ниам резался зубик, она капризничала и ревела до посинения. У самой Эйлин не хватало времени переживать еще и за гостью. Судя по чопорному письму и кратким, невнятным рассказам Вайолет о дочери, девочка привыкла к более утонченному образу жизни. Оставалось надеяться, что она не окажется пугливой барышней, которая боится рот открыть. Иначе привезти ее из-под лондонских бомбежек в суматошный дом О’Конноров будет все равно что бросить ребенка из огня да в полымя. Еще не известно, что хуже.

В любом случае благодаря девочке Эйлин и Вайолет могли бы снова сблизиться после стольких лет. Эйлин усердно старалась поддерживать связь с подругой, часто писала письма, подробно рассказывала про жизнь в Килгаррете и отправляла подарочки на день рождения единственной дочери Вайолет, но в ответ та лишь время от времени присылала открытки.

Эйлин было безумно жаль потерять те близкие отношения, которые когда-то возникли между ними в католической школе. В то время они обе оказались там по ошибке: семья Вайолет (совершенно напрасно) думала, что католическая школа может сделать из девочки юную леди, а семья Эйлин считала, что качество образования в католической школе в Англии наверняка гораздо выше, чем на родине.

Эйлин обрадовалась шансу, что подруга снова вернется в ее жизнь. Возможно, через год или два, когда закончится эта ужасная война, Вайолет и Джордж приедут погостить, остановятся в гостинице Доннелли на другой стороне площади и поблагодарят Эйлин от всего сердца за то, что на щеки их дочери вернулся румянец. Старая дружба вновь расцветет, и у Эйлин будет с кем вспомнить те давно прошедшие дни в школе Святого Марка, о которых она не могла больше ни с кем поговорить. Все местные заявили, что она зазнайка уже только потому, что вообще училась в английской школе.

Было бы неплохо самой поехать на пристань, чтобы встретить девочку в Дун-Лэаре, или в Кингстауне, как сказали бы некоторые, чтобы позлить Шона.

Провести денек в Дублине и развеяться, вместо того чтобы пялиться в счета и бухгалтерские книги. С пристани можно доехать на трамвае до центра города, показать Элизабет достопримечательности и, может, наконец-то подняться на колонну Нельсона, где она так ни разу и не побывала. Эх, размечталась… Она не сможет поехать, и забирать гостью придется Шону-младшему.

Парень себе места найти не может и постоянно ругается с отцом по любому поводу, так что ему пойдет на пользу уехать на денек и не появляться в лавке. Во вторник после работы он может сесть на вечерний автобус. Остановится у кузины, которая держит маленький пансион в Дун-Лэаре. Полдюжины яиц хватит, чтобы отблагодарить ее за возможность переночевать на диване в гостиной. Надо строго-настрого наказать ему быть на причале еще до того, как пришвартуется паром, чтобы Элизабет не испугалась, что ее никто не встречает. Он должен будет найти светловолосую девочку десяти лет в зеленом пальто, с коричневой сумкой на плече и с коричневым чемоданом в руках. Ее надо поприветствовать, назвать себя и накормить бармбрэком[2] с оранжадом, пока они будут ждать на остановке. И ни в коем случае не мешкать, а то опоздают на автобус.

Эйлин знала, что у Шона не было ни малейшего интереса ехать за какой-то девчонкой, но возможность повстречать группу парней, собирающихся записаться в британскую армию, как случилось в прошлую поездку в Дублин, приведет его в восторг.

Эйлин договорилась с Махерами, что заберет котенка после обеда в день приезда Элизабет. Если что-то пойдет не так, то будет чем отвлечь всех от гостьи. Кроме того, ожидая приезда Элизабет, все будут думать еще и о черно-белом пушистом комочке, чье появление наверняка вызовет восторг.

* * *

Миссис Мориарти оказалась очень доброй и поделилась с Элизабет едой. Они вместе ели зеленый горошек прямо из банки.

– Не знала, что горошек можно есть холодным, – сказала Элизабет.

По сравнению с этим ее припасы выглядели скромно: шесть маленьких аккуратных сэндвичей со срезанной корочкой, причем три с маленькими кусочками сыра и три с еще меньшими кусочками помидоров. А также яблоко и две печеньки, завернутые в белую бумагу, и даже бумажная салфетка прилагалась.

– Мама сказала, что это мне на ужин и на завтрак, но, пожалуйста, возьмите себе сэндвич в благодарность за горошек, – не по-детски серьезно произнесла Элизабет.

Миссис Мориарти попробовала сэндвич:

– Очень вкусно! Как же тебе повезло, что мамочка делает для тебя такие вкусные сэндвичи!

– Вообще-то, я сама приготовила, но мама все упаковала, – ответила Элизабет.

Миссис Мориарти рассказала, что едет домой в графство Лимерик, к сыну с его стукнутой на всю голову женушкой. В Англии она жила с тех пор, как овдовела, и полюбила огромный Лондон всем сердцем. Работала в овощной лавке, все к ней прекрасно относились, но теперь, когда ее разбил артрит и началась война, и все такое, сын с невесткой стали усиленно звать ее домой, что миссис Мориарти совсем не нравилось. Когда война закончится и можно будет вернуться, то все в лавке будут думать, что она сбежала, и перестанут считать ее своей. Но что поделать, сын и его несносная женушка писали каждую неделю и даже приехали в Лондон, чтобы уговаривать ее. Все соседи на их улице считали ее сына с невесткой бессердечными, так как оставили мать под бомбами, поэтому сын потребовал, чтобы она вернулась домой.

Элизабет согласилась, что нелегко ехать куда-то, где тебе не хочется быть, и, пока миссис Мориарти вылавливала из банки последние горошины, рассказала о маминых друзьях О’Коннорах, которые живут в грязном городишке, в неряшливом доме на площади, куда приходят животные и оставляют там какашки. Миссис Мориарти задумчиво заметила, что, возможно, Элизабет не стоит переживать заранее и говорить всем про грязный город только потому, что мама так сказала. Лучше подождать и увидеть собственными глазами. Элизабет покраснела и ответила, что никогда бы даже не заикнулась про такое в доме миссис О’Коннор, а поделилась только с миссис Мориарти по-дружески после истории про ужасную невестку…

Они съели банку сгущенки, чтобы скрепить договор о сохранении тайны, и Элизабет уснула, положив голову на плечо миссис Мориарти, и даже не шевельнулась, пока их всех не разбудили и не вывели в холодную ночь в Холихеде, где грузчики кричали что-то на валлийском. Вокруг пассажиров, ожидавших посадки на почтовый паром, царила суматоха.

– В Ирландии тоже так говорят? – встревожилась Элизабет.

Она чувствовала себя в высшей степени неуютно, когда окружающие смеялись и кричали на непонятном языке. Мама наверняка сказала бы про них что-нибудь весьма неодобрительное. Элизабет попыталась представить, что именно, но так и не смогла.

– Нет, – ответила миссис Мориарти, – в Ирландии говорят на английском. Мы выбросили все хорошее, что имели, включая наш язык и обычаи.

– И включая свекровей, – добавила Элизабет.

– Точно! – засмеялась миссис Мориарти. – Если уж они свекровей начали обратно возвращать, то одному Господу известно, что еще они решат восстановить.

Она оперлась на плечо Элизабет, когда очередь пассажиров начала медленно втягиваться на огромный паром, величественно возвышающийся над пристанью в темноте.

* * *

Шон терпеть не мог людей вроде миссис Мориарти, которые берут тебя под локоток и шепчут на ушко что-нибудь по секрету, как будто вы оба это знаете, а все остальные не в курсе дела. Он слегка отстранился от нее, когда она начала шепотом рассказывать, что малышка очень устала и плохо себя чувствует после путешествия и что мать наболтала ей всяких глупостей, поэтому не стоит принимать близко к сердцу все, что говорит девочка.

– Кажется, вам кто-то машет, – наконец сказал Шон, пытаясь поскорее отделаться от старухи.

– Маманя, маманя, мы здесь! – кричали мужчина и женщина средних лет.

Элизабет впервые после встречи с Шоном подняла глаза и внимательно посмотрела на невестку миссис Мориарти, напряженно улыбающуюся от уха до уха.

– С головой у нее вроде все в порядке, – задумчиво заметила Элизабет. – Наверное, ушибы уже зажили.

Шон предложил девочке бармбрэк и лимонад, пока они шли на остановку под первыми лучами утреннего солнца.

– Маманя велела покормить тебя, если ты проголодаешься, – заявил он без всяких церемоний.

– Мне обязательно нужно это съесть? – спросила она.

Шон посмотрел на ее лицо, которое было белее волос, на покрасневшие глаза и тощие, как спички, ноги. Сплошное недоразумение, а не девчонка.

– Не обязательно. Просто маманя хотела тебе угодить. Я и сам съем, обожаю бармбрэк, – ответил он, чувствуя внезапно накатившую преданность матери.

– Я вовсе не хотела…

– Не важно.

Он развернул пакет, достал два огромных ломтя хлеба с изюмом с толстым слоем сливочного масла между ними и впился в них зубами.

– Это пирожное? – спросила Элизабет.

– Это бармбрэк! Я ж тебе предложил, а ты сказала, что не хочешь.

– Я не знала, что такое бармбрэк.

– Так спросила бы! – Шон подивился, что за ребенок такой, даже бармбрэк в глаза не видела.

– Я не подумала спросить…

Они молча дошли до остановки автобуса на Брей. С тяжелым чемоданом в руке и сумкой через плечо Элизабет выглядела как настоящая сирота.

Мысли Шона все крутились вокруг парня, с которым он познакомился вчера вечером в пансионе. Терри было семнадцать, слишком мало для призыва, но он сказал, что всегда можно соврать, будто свидетельство о рождении сгорело во время пожара на таможне[3]. Все равно Терри уплыл обратным рейсом на том же пароме, на котором приехала Элизабет. Он доберется до ближайшего призывного пункта и через пару недель уже наденет форму. Шон так ему завидовал, что всю ночь не мог глаз сомкнуть. Терри рассказывал про своих друзей, которые уехали месяц назад: им хорошо платят, тренируют, обучают владению оружием и всему остальному, а скоро их отправят на материк, но только не вздумай никому проболтаться! Терри тоже работал на своего отца на маленькой ферме и знал, каково это, когда тебе не дают повзрослеть, когда маманя спрашивает, ходил ли ты на исповедь, а папаня говорит, что ты должен помогать матери по хозяйству. Ну что за жизнь! И никакого шанса надеть военную форму…

– А какую форму носит твой папаня? – внезапно спросил Шон.

Бледное личико Элизабет залилось краской, словно ей дали пощечину и на щеках остались следы.

– Он… ну… он… понимаешь, его не взяли на войну, он остался дома.

– Как не взяли?

Шон, которому и так не было дела до свалившейся на них девчонки, и вовсе потерял к ней интерес, ведь она даже про войну ничего рассказать не может.

– Кажется, ему пришлось остаться в банке… потому что… – На лице Элизабет отражалась напряженная работа мысли в попытках честно объяснить то, чего она и сама не понимала, но знала, что именно поэтому мама и папа недовольны друг другом. – Потому что они не берут пожилых мужчин с больными легкими, – наконец выдала она.

Шон безучастно посмотрел на нее, снова занятый мыслями о Терри и возможности попасть в армию.

– Тебе не надо в уборную, пока автобус не пришел? – вдруг спросил он.

За все десять лет жизни Элизабет впервые слышала столь прямой вопрос на такую деликатную тему.

– Э-э-э… да, – ответила она.

Шон кивнул в сторону общественных туалетов:

– Вон туда, только побыстрее, автобус придет через пять минут.

Элизабет засеменила к двум низеньким постройкам. Однако на них не оказалось знакомых указателей «Дамы» и «Джентльмены». Было весьма непросто воспользоваться общественными удобствами в Лондоне под руководством мамы, настаивавшей на использовании кучи туалетной бумаги на сиденье, чтобы не подхватить с него какую-нибудь инфекцию, а здесь проблема и вовсе выглядела неразрешимой. На дверях вместо внятных надписей красовались только какие-то буквы: на одной – MNA, на другой – FIR[4].

Элизабет задумалась. Потом посмотрела на Шона. Он и так считал ее глупой, а что будет, если она побежит обратно спрашивать, какой туалет ей выбрать? Надо подумать как следует. «Мужчина» начинается с «М», так что «MNA», должно быть, мужской, тогда «FIR» – женский.

Она храбро вошла в дверь с табличкой «FIR». Спиной к ней стояли четверо мужчин. Стенку они, что ли, красят? Или ремонтируют что-то? Элизабет застыла, не решаясь пройти мимо них к женской уборной.

Один из мужчин – старик, почти без зубов, в кепке, надетой задом наперед, – повернулся, и, к ужасу Элизабет, его брюки оказались расстегнуты.

– А ну, девчушка, беги домой и не будь такой смелой! – закричал он.

Остальные мужчины обернулись.

– Давай-давай, иди отсюда! Еще насмотришься, когда подрастешь! – крикнул молодой человек, и все засмеялись.

Красная как рак, с выскакивающим из груди сердцем, Элизабет примчалась к Шону, который вопил, чтобы она поторопилась, автобус уже подъезжает.

– Боже правый, ты что, в мужской туалет попала? – спросил он еще до того, как она успела хотя бы слово вымолвить, и тут же предупредил: – Мамане говорить не вздумай, а то она с тебя шкуру спустит.

И тут же закинул коричневый чемодан Элизабет на крышу автобуса.

– На нем же написано «Килмейнем» вместо «Уиклоу», это не тот автобус!

– Господь мой и Пресвятая Дева! Да залезай ты уже! – не выдержал Шон.

Тут и с обычной-то десятилеткой ездить намучаешься, а у этой еще и с головой не в порядке.

Как только автобус тронулся, полил дождь. Дорога шла мимо зеленых полей, и каждое окружала темно-зеленая изгородь. Элизабет пялилась в окно, сдерживая слезы. А также изо всех сил старалась дотерпеть до остановки, где будет уборная и кто-нибудь объяснит ей, что означают те буквы. Казалось, что со времени отъезда из Лондона прошли недели, но она с изумлением осознала, что на самом деле путешествие заняло меньше суток.

* * *

Эйлин ушла из лавки заранее, на случай если автобус прибудет раньше обычного. Она хотела убедиться, что наверняка будет дома, чтобы встретить девочку, а то Пегги будет визжать, Эшлинг рта не раскроет, Имон будет задираться, Донал нести что-то невразумительное… Ничего себе начало новой жизни в другой стране!

Эйлин пригладила юбку и заправила выбившиеся прядки. Интересно, как Вайолет выглядит теперь? У нее всегда были тонкие волосы и молочно-белое лицо. Наверное, девчушка такая же – в отличие от покрытых веснушками О’Конноров.

Стол накрыли тщательнее обычного. Эйлин заставила поменять заляпанную пятнами скатерть. Такое явное поднятие привычных стандартов разозлило Пегги.

Примчалась Эшлинг:

– Маманя, раз ты дома, давай пойдем к Махерам и заберем котенка прямо сейчас, до того как она приедет!

– У нее есть имя, ее зовут Элизабет! – одернула ее Эйлин. – И нет, котенок для вас обеих, забирать будете вместе.

– Я знаю, – неубедительно отозвалась Эшлинг.

За ее спиной появился Имон.

– Каждая получит по две лапки! – захихикал он. – Две тебе и две ей!

– Я возьму передние, – задумчиво сказала Эшлинг.

– Так нечестно, тогда ей достанется только попа! – Имон фыркнул от собственной дерзости.