Сегрегация. Книга первая. В пяти частях

Те же, особенно противиться тому не стали, и из города с проклятиями скверно-словными удалились. Да и остальные жители, уровня зловонного, за ними, по примеру их, последовав, выходить стали. Пока все и не вышли.

И настала тогда вновь беда мусорная. Беда мусорная, неприглядная. И постановил тогда совет, из состава своего, ответственного за решения всех проблем, выделить. Ибо не престало особам важным, в думы серьёзные погружённым, в глупые происшествия вникать. И выделен был из числа их один, и наречён «Наместником совета великого» по делегированию их. Наместник же в дела вникнув, гвардию к себе тут же призвав, присягнуть им, себе на верность велел. Затем совет великий созвав, заявил, что быть теперь вечно дождю (дабы он нечистоты городские сам в озеро смывал) и упразднил солнце. А после, сильно поразмыслив и совет упразднил следом. Недовольных же (из совета бывшего) решением тем, дождю подсоблять отправил.

Себя же, во избежание непонимания, великим прислужником Кодекса Благости объявив, не только в руки его брать запретил, но и смотреть на него, за грех отныне определил.

Да только, непонимание великое, действия его, среди жителей города произвели. Возроптали обитатели уровней всех. А о том возроптали, что без совета великого им существовать не привычно. И что не почитание это основ города, на благо всех возведённого. Тогда вывил наместник из гвардии своей, каждого десятого и повелел им отныне советом себя именовать. Возрадовались тогда жители неуёмные и на том почли успокоится.

И вновь прошло времени много, да не ведомо сколько. Горожане, праздника вновь установленного, ждали, сколько могли, однако постепенно, понемногу, да только забвению порядки старые были преданны. И произошли тогда изменения большие в облике обитателей земли той, да и всей остальной тоже. Ибо каждый (возможности не имея в себе более возрастать) по роду мыслей своих и занятий своих, образ соответствующий принимать стал. А образы те, в большинстве своём, несуразными да нелепыми получались.

Те же, кто из города вышел, не желая уровню первому соответствовать, по землям пустым разбрелись. Кто почву окрестную возделывать стал, кто город новый возвести вознамерился, а кто и к Мудрым в туманную обитель пожаловал.

Город тот новый, в землях пустынных и поныне строится, да только нет в нем величия города древнего, по обиде когда-то покинутого. Не выходит он у них, не получается. И даже книга новая, по памяти, да по приданию устному составленная, прежнюю (вроде как) напоминая, им в этом не подсобляет.

Землепашцы же особняком живя, с городом великим, торговлю наладили, и о сверх того размышлять не хотят.

Ну а те, кто в тумане этом, свою радость нашёл… те до сих пор по лесам здешним шастают да бациллу видоизменения разносят. Паразиты гадкие.

Закончив свой рассказ, старуха покрепче затянулась содержимым своей трубки, задумчиво выпуская вверх, густые клубы дыма. Павиан рассеянно чесал лапой свой подбородок, а я силился понять всё услышанное.

– Таков порядок мироустройства здешнего, и иным ему уже не быть, – подвела итог всему выше сказанному мудрейшая.

– История конечно занятная, – осторожно произнёс я, – но, как мне это поможет… я извиняюсь, так и не понял.

– А я вообще ничего не понял, – удивлённо добавил павиан.

– Для этого в голове мозги нужны, чтобы понимать, – раздражённо плюнув в сторону, огрызнулась ему старуха, – голова она на то дана, чтобы думать, а не шапочки носить, дебильные.

– Дебильные?

– Дебильные!

– Почему дебильные?

– Вы правы, – вновь попытался уйти от ненужной конфронтации я, – конечно правы, но всё же… какой у вас тут принцип перемещения.

– А я знаю?! – удивилась в свою очередь мудрейшая. – Шастаете тут толпами. Житья от вас нет!

На ветке испуганно закаркал ворон. Павиан внимательно изучал свою шапочку из фольги. Разговор в целом зашёл в тупик.

– Демона искать надо, – с тяжёлым вздохом прервал общее молчание я.

– Ну так ищи, коль надо, – не унимала свою раздражительность старуха. – Я им, как дура про мироустройство… а они мне про демонов, перемещения какие-то. Оно мне надо?!

Оставаться тут более не было никакого смысла и потому вежливо поблагодарив Мудрейшую, я кивком головы дал понять своему другу, что мы уходим.