Простой советский спасатель 2

Я рванул навстречу «Юнге» и наконец увидел, что происходит. Корабль тащил за собой мальчишку, который зацепился лямкой штанов за отломавшуюся рейку. Цепляясь двумя руками за поручень, ребенок ревел и пытался поджимать ноги, но у него от страха и боли ничего не получалось. Как он оказался вне каюты, вопрос интересный, но не главный.

В два прыжка я подскочил к парнишке, подхватил его на руки и заорал, не выбирая выражений:

– Вырубай, мать твою! Вырубай карусель!

Снять лямку, надетую на рейку, сразу не удалось, и мне пришлось какое-то время бежать рядом с пароходиком, одной рукой удерживая пацана, другой отламывая планку. Наконец мне это удалось, и я остановился, перехватил ребенка двумя руками и облегченно перевел дух. Мальчишка обхватил меня за шею и заревел что было силы.

– Алик! Алик! – обрадованно закричала будущая теща и… перепрыгнула через низенький заборчик. Вот уж не ожидал от Альбины Николаевны такой прыти!

– Алеша, дай, дай мне! – женщина подхватила ребенка под ноги, потянула на себя. – Алик, ты цел? Алик?

– Те-отя-а Аля-а-а! – раздался утробный бас. – А-а-а-а-а! Я не хо-о-оте-ик-ел! – пацаненок развернулся к Альбине, обхватил ее шею руками и отлип от меня.

– Тяжело же! – я хотел поддержать, но Альбина Николаевна так вцепилась в парня, что проще у бульдога кость отнять, чем у женщины в таком состоянии ребенка.

– Алик, солнышко! Где болит? Скорую! Вызовите скорую! – закричала теща, увидев пацанячьи коленки, счесанные в кровь. – Я на вас в суд подам!

Узнаю Альбину Николаевну, не успела в себя прийти, уже угрожает контролерше, которая все еще боролась с дверью будки. В толпе замелькали милицейские фуражки, и я решил, что пора сваливать в общагу. Пока суд да дело, проторчу тут со всеми протоколами в лучшем случае остаток вечера, в худшем – до глубокой ночи.

Тем более сквозь толпу пробирался какой-то мужик, по всему выходит – папаша горе-матроса и, значит, тот самый возлюбленный дорогой тещеньки. Глядишь, помирятся.

Я потихоньку, подталкивая Альбину к выходу, начал осуществлять свой побег с места происшествия. Вытолкав женщину с ребенком прямо в объятья любовника, я нырнул в толпу и быстрым шагом пошел к выходу из парка.

По дороге остановился у каменной черепахи хлебнуть воды из фонтанчика и немного затереть одежду от крови. Прохладные тугие струи омыли мое разгоряченное лицо. И я припал к источнику. В детстве чего только мы не творили возле этих питьевых фигурок. И пили, что понятно, и устраивали водные баталии.

Зажимали большим пальцем пимпочку, из которой журчал фонтан, а потом убирали и смотрели, у кого выше выстреливала струя. Само собой, и брызгались всласть, когда рядом никого не было. В мое время все и вся в парке только за деньги… Чекушка воды без газа от семидесяти рублей. И это я молчу про цены на мороженое. Через дорогу в семейной магазинной сети лакомство в два раза дешевле. Капитализм, чтоб его…

Да и сам парк превратили в непонятно что. Сплошные кабаки, соревнующиеся в том, кто громче включит музыку, и китайская барахолка с товарами на любой вкус: от мигающих свистулек до надувных музыкальных шаров и водных пистолетов.

Гомон за моей спиной усилился, добропорядочные граждане наперебой рассказывали подоспевшим милиционерам, кого и за что нужно посадить. Но едва им предложили стать свидетелями происшествия, как желающие вмиг рассосались. М-да, определенно, есть вещи, которые никогда не изменятся в нашем мире. Я вздохнул и двинулся в общагу.

Студенческий приют встретил меня тишиной и прохладой. Оно и понятно, практически все студенты разъехались по домам. Остались такие, как я, которым в принципе некуда было податься (у моего студента, тело которого я занимал, и родни-то не осталось). Те из ребят, кто устроился на работу и договорился с комендантом насчет общежития, взамен помогая в ремонтных работах. Остальные разъехались по станицам и селам. Ну а городские изначально жили у мамки под боком. К нам только в гости захаживали.

Глубоким летним вечером в студенческом доме и вовсе никого, кроме вахтерши, не было. Молодежь разбрелась кто куда: кто на танцы, кто на свиданки, кто на море. Я поздоровался с Агриппиной Тарасовной, по-простому тетя Грапа, мельком подумал, надо бы у нее что-то про чудо-доктора поспрошать, а еще лучше про подземелья. Тарасовна была в таком почтенном возрасте, что могла и царя-батюшку застать. Но при этом шуршала электровеником и за порядком блюла строго, без ярого фанатизма, но и спуску студентам не давала.

Тетя Грапа знала все и обо всем, и обо всех, само собой. Госбезопасность со своей шпионской сетью в подметки ей не годилась, настолько отлаженно работала Агриппинина система сбора информации. Я притормозил было возле вахты, размышляя, спросить или не спросить. И если спросить, то в первую очередь о чем? Но лень-матушка одолела меня по всем фронтам, и я прямиком отправился в комнату, прихватил полотенце, сбегал в душ и с чувством выполненного долга завалился спать.

– Леша, Леша, очнись, Лешенька, – кто-то крепко держал меня за руку, окликая по имени.

Хотелось проснуться, но тяжесть в груди не позволяла вздохнуть, не давала пошевелиться. Где-то вдалеке послышались раскаты июльского грома. В наступившей тишине я вспомнил, как умирал там, в своем времени, и забился на кровати, пытаясь вырваться из душных объятий дурного сна. Но тело меня не слушалось.

В какой-то момент я увидел себя словно со стороны. Больничная палата явно на одного, чему я очень удивился. Петрович, что ли, постарался, устроил со всеми удобствами лучшего своего спасателя?

Возле меня на стуле сидела… Галка! Моя Галка, живая и совершенно здоровая! «Сон… значит, это просто сон!» – мелькнула зрелая мысль, гася не успевший разгореться огонек надежды. И я жадно принялся разглядывать любимые черты.

Все тот же наклон головы, изящный разлет бровей, сурово поджатые губы (Галчонок что-то выговаривал, обращаясь к моему неподвижному телу, опутанному какими-то трубочками). Но в уголках таилась улыбка. Галка не могла долго сердиться ни на меня, ни на кого бы то ни было. Только… где же косы-то ее длинные, черные? Которые так сладко перебирать в минуты нежности, пропуская пряди сквозь пальцы.

Откуда в моих воспоминаниях стрижка каре? С тех пор как мы встретились, за все дальнейшие годы жениховства и семейной жизни ни разу на моей памяти Галка не стриглась, всегда ходила с волосами чуть ниже того самого мягкого округлого места! Что происходит? Я заметался, забился в коконе собственного тела. Датчики тут же запищали, заверещали, мигая красно-зелеными огоньками.

– Доктор! Он очнулся! – закричала Галка.

– Что? Сестра! – раздался зычный бас отца. – Альбина, звоните доктору! Алексей очнулся!

Отец? Живой? Альбина? Теща-то что делает возле моей койки? Приехала мозги Галке моей компостировать про живой труп и загубленную жизнь?

– Звоню! Алик, сынок! И ты здесь! Когда приехал? – защебетала Альбина Николаевна. – Выйдем в коридор! Все, все в коридор! Давайте не будем мешать доктору! Степан Иванович! За мной! Галя!

– Я останусь! – отрезала Галка.

Хотел бы посмотреть на того, кто сумел бы переубедить мою жену, когда она что-то решила!

Так, стоп! Это что, я сейчас обратно в себя вернусь, что ли? Это что же получается: семьдесят восьмой год, студенческая жизнь, мошенники, Нина – все это снилось мне в коматозном состоянии, что ли? Кто бы сказал, какой яркой жизнью живут больные в коме, не поверил бы!

Черт, но я не готов! Там же карта и такой шанс раскрыть тайну энских подземелий. И имя, Леха, имя… Наше имя на старом плане. Откуда оно? Но раз отец жив, значит, я смогу все разузнать у него?

Ожидание встречи с родными (с живыми родными!) слегка омрачилось разочарованием. Такое приключение намечалось, а тут нате здрасте, пришла пора просыпаться. Но как же хотелось обнять Галку, прижать покрепче, расцеловать и ни за что больше не оставлять ее одну. Теперь-то я четко знаю свои приоритеты! Накушался после ее гибели… Работа работой, но семья должна быть на первом месте!

Так, стоп! Что-то не срастается, Леха! Если все это время я находился в коме, то каким образом мои покойники вдруг взяли и ожили? Или это второе дно сновидения? Ну, как в «Дивергенте», когда героиню «пытали» ее же собственными страхами и фантазиями?

И кто такой Алик?

«А-а-али-и-ик», – имя забилось в голове перепуганным женским криком. Точно, я же только что спас одного Алика… И теща была с ним. Альберт, выходит, сын тещиного ухажера, с которым она поругалась накануне. Теперь, стало быть, помирятся. После такого жуткого приключения либо вместе, либо расстаются окончательно. Да и мальчишка вон как к ней потянулся. Видать, просто чудил из ревности.

Да, но в моем времени Альбина Николаевна была одна, и никакого «сыночка Алика» в ее жизни не наблюдалось! Откуда сейчас-то выплыл?

– Доктор, он приходит в себя? – мои размышления прервал взволнованный Галкин голос.

– Минуточку, сударыня, – раздался мужской баритон, и наступила тишина, которую прерывали только звуки аппаратуры да тихое похмыкивание врача.

– Что, доктор?

– К сожалению, ничем порадовать не могу, – виновато-ободряющим тоном произнес доктор.

– Но как же, Владислав Семенович, Леша сжал мою руку! Мы видели, он пытался подняться! И глаза! Глаза! Он пытался открыть глаза! Я точно знаю! – Галка прижала руки к груди, словно птицу, удерживая в сердце надежду на чудо.

– Увы, такое бывает, – сокрушенно развел руками врач. – К сожалению, современная медицина, можно сказать, в самом начале пути под названием «жизнь пациента в коме», – философски закончил Владислав Семенович.

Вот ведь… жук витиеватый! Нет чтоб правду сказать! Прогноз, там, диагноз! А тут юлит, как уж на сковородке! Бесит!

– Не переживайте, милочка! Мы делаем все возможное! Любое улучшение – это маленький шаг.

– К выходу из комы и выздоровлению, – печально закончила Галка вместо доктора.

Видимо, эту фразу врач повторял неоднократно.

– Именно! Ну а сейчас попрошу всех покинуть палату! Больному нужен отдых!

«Отдых! Думай, что говоришь! Я тут, походу, уже наотдыхался на десять лет вперед!» – возмутился я, глядя откуда-то сверху, как немного полноватый врач выпроваживает с помощью медсестры всю мою родню в коридор.

– Все посещения завтра! Сейчас мы еще раз возьмем анализы, обследуем, проверим! – ворковал Владислав, под локоточек выводя из палаты мою воскресшую жену.

Медсестра строгим голосом ему вторила:

– Попрошу покинуть палату! Больному нужен полный покой! При медицинских процедурах может присутствовать только медперсонал! Не переживайте, Галина, за вашим мужем хороший присмотр! Вы же меня знаете!

Медсестричка лет тридцати чуть понизила голос:

– Галина, прошу вас, езжайте домой, отдохните. И… маму вашу увезите, пожалуйста! Ну невозможно просто! Она у вас врач?

Узнаю любимую тещу! Не так уж она изменилась за время моего отсутствия!

– Нет, не врач, – покачала головой Галка, задержалась на пороге и оглянулась на меня. – Да, хорошо… Но я на вас рассчитываю, да? Сразу же, сразу же позвоните мне, если вдруг… Хоть что-то! Самая малость! – хрусткая купюра перекочевала из рук моей жены в медсестринский карман.

– Конечно, конечно! Не беспокойтесь! Сразу же позвоню! – с новой силой защебетала медсестра.

– Владислав Семенович! – раздался голос тещи из глубины больничного коридора. – Дорогой мой, приветствую вас! Так что вы мне скажете? Я звоню мужу? Он сейчас в Москве! Готов привезти в наше захолустье лучшего кардиолога Москвы! Лучшего!

– Альбина Николаевна, душенька! Не стоит! Уверяю вас, пока не стоит! Ваш зять в хороших руках! В моих! Прогресс медленный, но он есть! Уверяю вас!

Дверь в палату закрылась, и я очнулся.

Глава 6

За окном стояла душная южная ночь. Слабый ветерок не приносил прохлады. Я боялся пошевелиться: вдруг нечаянно сорву с себя сложные приборы. Сердце глухо долбилось в ребра, отдавая почему-то в шею ноющей тупой болью.

Осторожно приподнял голову и поморщился. От неудобного положения шея затекла, отсюда и неприятные ощущения. В темноте сумел разглядеть очертания еще одной кровати, по тумбочке возле своей и чужой. В глубине комнаты виднелся крупногабаритный шкаф. Дверь в палату была закрыта. Тишину нарушали только ночные звуки, залетающие в распахнутое окно.

Отчего-то сделалось невыносимо страшно от предстоящей встречи с Галкой. Я давно ее похоронил, выплакал, простился. Чуть не спился, прощаясь. Но, черт побери, так до сих пор и не отпустил. Не потом ли с тех самых пор для меня все женщины и не женщины вовсе, а так, подруги дней моих суровых, удовольствие на пару ночей или до тех пор, пока не начинают считать себя моей второй половиной.

А мы с Галчонком не были половинами. Мы как-то сразу с первой встречи поняли, что одно целое и по мыслям, и по духу, и по увлечениям. Одни книги, одни фильмы, одни чувства… С половинками не то. Все поделено ровно пополам. Только у одного обычно часть вдвое больше, а другому достаются остатки.

Я лежал в темноте с широко раскрытыми глазами и не представлял, что скажу своей покойной жене, внезапно оказавшейся живее всех живых. Что называется, прогулялся в прошлое! Но если меня для этого отправили в далекий семьдесят восьмой, то я готов туда смотаться еще пару раз, чтобы отца воскресить и мать. Так, стоп. Отец, выходит, тоже жив.

Интересное кино, это что ж такого я изменил в прошлом за несколько дней, что моя личная история так круто изменилась? Если еще и матушка жива-здорова, то тогда я, пожалуй, попрошусь в командировку назад в СССР еще пару раз. Если это поможет Кольку Веселова воскресить, который спас троих, вытащил из пожара, но сам погиб: придавило рухнувшей балкой в последний заход. Сходил, что называется, за беременной собакой… Собаку выпихнул, а сам…

Перед глазами одно за другим вставали лица погибших при исполнении парней-спасателей. Их, слава Богу, было немного, но каждый – герой, по-другому не назовешь. И за каждого я готов сходить, слетать, сбегать хоть в каждый год из тех семидесяти лет советской власти. Скажут – и вовсе останусь в прошлом, лишь бы только к жизни вернули.

– Шухер, паря, Кузьмич! – забормотал сосед по палате, проживая во сне свое прошлое.

Я улыбнулся, надо же, Кузьмич меня и в настоящем преследует. И только через пару секунд до меня дошло: на соседней койке сопел Женька. А я по-прежнему нахожусь в стране Советов в семьдесят восьмом году в двадцатом веке.

Не поверив самому себе, я резко поднялся с кровати и тихо подошел к соседу. Точно, Жека. Дрыхнет без задних ног. Это ж надо, как меня рубануло после развеселого дня. Я даже не слышал, во сколько он пришел. Обычно я сплю чутко, особенно в непонятных ситуациях. Мои теперешние обстоятельства выглядели более чем странными.

Я вздохнул, нацепил тапки и осторожно выскользнул из комнаты. Дико хотелось пить, и я двинул в сторону общажной кухни. Тускло освещенный коридор студенческого советского общежития напоминал декорации к фильмам ужасов. Эффект усиливал монотонный звук, нарушавший тишину с равными промежутками. От этого даже мне, видавшему виды пятидесятилетнему мужику, стало вдруг не по себе.

Пока до меня не дошло: кто-то просто забыл закрыть кран в пищеблоке, и капли воды разбиваются о чугунную эмалированную раковину. Это произведение уродливого советского производства ставили повсеместно. Лет с десяти моей семейной обязанностью стало мытье посуды.

Ох, как я не любил эту широкую лохань, на дне которой лежала пластиковая решетка, чтобы не царапать эмаль посудой. А в сливе была затычка, чтобы остатки пищи не попадали в трубу.

Ненавидел эту заглушку всеми фибрами своей детской души! За этот самый пищевой мусор, который отчего-то вызывал во мне недетскую брезгливость. Чтобы вытряхнуть из сеточки остатки еды, я отрывал кусочек газеты и с ее помощью брал фильтр в руки.

Если вспомнить, в каком говне с восемнадцати лет мне приходилось копаться, таская останки человеческих тел, то возникает вопрос: откуда в пацаненке, который спокойно брал в руки жуков, пауков, головастиков, лягушек, мертвых воробьев, появилось это чувство?

Наверное, мозгоправ смог бы докопаться до истинных причин такой брезгливости, которая присутствует во мне до сих пор. В моей раковине нет затычки для слива. Мне проще применить жесткую химию для прочистки труб, чем взять эту хрень в руки. Но психологические проверки мы, спасатели, проходим на ура. Долго ли умеючи переиграть заумные тесты и получить нужный тебе результат.

Я неторопливо шел по коридору, завороженно слушая ночную капель. Где-то что-то скрипнуло. Я остановился, замер и прислушался. От почти гробовой тишины зазвенело в ушах. Я пожал плечами – показалось – и двинул дальше.

Добрел до кухни, решил не включать свет. На ощупь раздобыл стакан с полки, налил воды и залпом выпил. Вторую порцию пил уже с чувством, с толком, с расстановкой, наслаждаясь каждым глотком.

Подумал, надо раздобыть тару побольше и охлаждать воду в холодильнике. В нашем городе холодные напитки – жизненная необходимость. Из водопроводных труб летом бежит настолько тепленькая жидкость, что ни о какой свежести речь не идет от слова совсем.

Сполоснул стакан, улыбнувшись своим мыслям, крепко закрутил кран и решил выйти на балкон, подышать ночным воздухом. Спать не хотелось. Я стоял, глядя на ночной город. В голове было пусто. Мысли ушли на покой. Не хотелось даже анализировать странное сновидение.

Где-то в ночи раздался визгливый женский смех, и сразу же в голове возник вопрос: почему Галка во сне была с короткой стрижкой, если я никогда ее не видел с такой прической? Да и все вокруг казалось реальным. Если бы не живые мертвецы, я бы не усомнился в том, что меня вернули обратно в двадцать первый век, в мое собственное пятидесятилетнее тело, которое лежит себе в реанимации после сердечного приступа.

Может, все-таки мои действия здесь имеют эффект пресловутых крыльев бабочки? И я здесь и сейчас, находясь в теле студента, меняю самому себе жизнь в далеком потом?

Что, если любимая теща неслучайно попалась мне на глаза и я буквально натыкался на нее каждый день? Что, если история с ее спасением, а потом и спасение мальчишки по имени Алик – это звенья одной цепи? В моем прожитом будущем у Галки не было брата. Стерва и эгоистка Альбина Николаевна жила одна. Ни один любовник рядом с ней долго не задерживался, уж больно характерец у тещи был крут и вреден для мужского здоровья.

Во сне же Альбина казалась вполне себе человечной, называла Алика сыном… Что, если я изменил ее судьбу своим двойным вмешательством? Мы никогда не были с тещей близки, и о своей молодости она рассказывала редко и исключительно в радужных тонах. На каких курортах отдыхала, какие мужчины за ней там ухаживали, кто ее куда возил.

Что, если этот мужик – та самая главная ее любовь, и, потеряв его по собственной дурости, Альбина просто не сумела простить саму себя и стала такой, какой я ее знаю? Истеричной дрянью.

Что, если я изменил ее судьбу? Судьбу мальчишки и его отца? Они помирились, Альбина Николаевна вышла замуж за своего ученого, Алик перестал чудить, и получилась полноценная семья. А потом в этом браке родился второй ребенок – моя Галка?

От духоты и бессмысленных вопросов заныли виски. Я собрался было свалить с балкона, еще раз попить водички и вернуться в свою комнату, как вдруг услышал чьи-то приглушенные голоса.

Я заколебался: обозначить или нет свое присутствие на балконе? А вдруг идут мимо, а тут я выскочу со своим «здрасте, я ваша тетя», напугаю людей. Кто его знает, откуда и кто посреди ночи идет? Еще ненароком спалю какие-нибудь тайные романтические отношения. Оно мне надо? Вот именно, Леха, мне оно не надо! Так что стоим, ждем, не отсвечиваем.

Я прижался к стене, стараясь полностью слиться с серым бетоном и очень сильно надеясь, что парочка на балкон не пойдет. «Вышел покурить» будет звучать глупо, потому как черт его знает, что отвечать на вопрос: почему спрятался?

Чувствуя себя неловко, я разглядывал звезды, и тут мне показалось, что я услышал свое имя. Точнее, фамилию. Мучился я недолго, чуть сдвинулся к открытой балконной двери и стал откровенно подслушивать, решив, что, если мне померещилось, сразу же прекращу.

Два парня тихо переговаривались на кухне, стараясь не шуметь и не громыхать, кажется, чайником. Зашуршала тонкая струйка воды, мягко ударив в алюминиевое дно. Чиркнула спичка, запахло подожженной серой. Негромко клацнула крышка, когда чайник поставили на огонь.

У нас дома было два чайника: праздничный и повседневный. Блестящий мельхиоровый с выбитым на донышке глухарем. По выходным и праздничным дням воду кипятили в нем. Уж не знаю, почему мама так придумала, но субботние чаепития от этого становились чем-то необыкновенным для меня. Особенно когда на стол ставились большие тарелки с пирожками и сладким домашним пирогом с абрикосами или яблоками.

Среди недели для быстроты и удобства пользовались обычным «мышиным» электрическим чайником. «Мышиным» прозвал его я в раннем детстве. Меня всегда смешил провод, торчащий из посудины. Пузатый электрический агрегат из-за этого шнура казался мне большой важной мышью, которая подогревает воду.

– Может, покурим? – раздался тихий голос.

Я вздрогнул и напрягся: бежать некуда, разве что с балкона прыгать. Но с третьего этажа больно-то не разгонишься, а висеть на руках, чтоб не застукали и не обвинили черт-те в чем, такое себе удовольствие. Я решил было уже выйти из засады, но второй голос остановил курильщика.

– В комнате в окно подымишь. И так отсвечиваем. Зайдет кто, а мы тут с тобой среди ночи.

– Как зайдет, так и выйдет, – фыркнул собеседник.

Голос показался мне знакомым, и я осторожно придвинулся к дверному проему. Высунуться не рискнул, в темноте все равно лица не разгляжу, а попадусь – стыда не оберешься.

– Не нравится мне этот Лесаков, – продолжил разговор курильщик. – Мутный он какой-то в последние дни. И че Кузьмич с ним носится, как курица с писаным яйцом?! Подумаешь, спасатель, руки золотые, технически подкованные! – передразнивая мичмана, продолжил болтливый. – Дать бы ему по кумполу. Строит из себя… спортсмен… – зло прошипел… Игорек!

Неожиданно, однако. Я представил, как выхожу сейчас на кухню и ласково так объясняю вертлявому: так, мол, и так, дорогой товарищ, я не рубль, чтобы тебе нравиться. Представил и едва не заржал. Игоречек то еще ссыкло, если судить по тем крохам информации, которая сама пришла мне в руки. Как минимум провокатор, как максимум – подсадной у непонятной шайки-лейки, которой заправляет Борода.

– Я б не отказался, – скрипнул зубами второй ночной любитель чая. – Да дядька запретил.

– Слушай, а че там у тебя с этими дятлами? Машину взял, или деньгами отдали? – в голосе Игорька послышалась едва скрываемая зависть. – Везет, дядька тебе такие дела доверяет. Я сколько просил, а он мне: Игорек, ты мне для других дел нужен! – закончил вертлявый, неумело кого-то копируя. – Слышь, Борода, может, попросишь за меня, а?

Точно, а я-то думаю, откуда я некурящего знаю! Это ж мой дорогой друг Сережа, который пацаненка в туалете хотел отметелить! Ну что за день такой, что ни рожа, то Сырожа!

– Дурак ты, Шкура, и не лечишься, – в сердцах цыкнул Бородатов и выключил конфорку.

– Че сразу дурак! – возмутился Игорь. – Сам, небось, денег не считаешь! А я на одну стипуху живу! На нее попробуй проживи!

– Вот я и говорю, дурак! – Борода вздохнул, но не стал объяснять, почему так думает.

Я согласился с Бородатовым. Из-за этого придурка разговор обо мне оборвался на самом интересном месте.

Что не так с моим студентом? Или это уже мои проблемы, а не того парнишки, тело которого я занял?

Внезапно я понял: большая часть жизни второкурсника Алексея Лесакова осталась за кадром. Если в первые дни нет-нет да и всплывало в памяти то одно то другое, то теперь некие силы, закинувшие меня назад в прошлое, решили – хватит, пускай дальше выкручивается сам. И как при таких раскладах понять, почему Игорек вдруг взъерепенился на Лесакова? В глаза лебезит и дружелюбно скалится, а за спиной злится и завидует, что ли? И вот вопрос: чему можно завидовать в жизни обычного советского студента?

Вряд ли тому, что Леха втихаря торгует алкоголем с подачи тети Дуси. Значит, было или есть что-то еще. И кто такой этот дядька, о котором шла речь? Родственник Бородатова? Или главарь шайки мошенников, которые связаны с чудо-доктором? А может, сам лекарь?

Судя по всему, Борода уже и сам не рад, что связался с жуликом. Надо попробовать узнать, что он вообще за человек, Сергей Бородатов. Может, и правда вляпался по глупости, теперь не знает, как вырваться? Если так, попробую помочь, не впервой.

– Че сразу дурак-то? – обиженно буркнул Игорь. – Ну. Не на одну. Но ты-то, поди, больше получаешь. С одного массажа-то, да и дядька работенку подкидывает. А я все на побегушках у вас. Надоело! Вот че! – зло продолжил Шкура.