Фейрум

– Разве это не чудо?

Игнас невесело усмехнулся.

– Скорее, проклятие. Многих фейрум убивает сразу. Тех, кто обретает свойство, – постепенно. Иногда свойство пассивно и не проявляет себя на протяжении долгих лет, но все же воздействует на организм, разрушая его на клеточном уровне. Фейрум – худший из наркотиков.

Он указал на «Белоснежку».

– Ее свойство – преобразование кинетической энергии. Грубо говоря, Она – perpetuum mobile, вечный двигатель, снабжающий энергией весь Дом.

– Но так нельзя! – Липа глядела на него с ужасом. – Использовать живого человека как батарейку!

– Это необходимо, Филиппина. В противном случае она может нести угрозу для всех. Включая себя. Я видел, что бывает в подобных случаях. Фейрумный либо не умеет сдерживать свойство, либо излишне контролирует его, пока сила не достигает пика и не вырывается на волю. С таким свойством, как у нее, можно рушить города, не говоря уж о Доме, поэтому Клирик поддерживает ее в кататоническом состоянии – грубо говоря, коме, – обеспечивая подачу фейрума.

– Ты себя слышишь? – произнесла Липа совсем тихо. – Говоришь о ней как о машине.

Она ощутила дурноту. Вращающиеся колеса, мигающие анимоны, бледный овал лица, будто посмертная маска… Комната давила, сжимая голову в тисках, и Липа почувствовала непреодолимое желание вырваться. Словно она сама оказалась прикованной к кровати и связанной щупальцами катетеров…

Сорвавшись с места, она потянула на себя ручку двери. В лицо ударил порыв свежего, ледяного воздуха. По инерции пробежав несколько шагов, Липа едва успела затормозить перед зияющим провалом. Игнас поймал ее за шиворот, как ребенка, и потянул назад.

Сердце бешено стучало.

– Не делай так больше. У Дома в запасе много причуд и ловушек. Без меня – ни шага в сторону.

Это была не просьба и не предостережение. Это был приказ.

Осмотрев дыру в полу, Липа не увидела ничего: ни лестницы, ни досок, ни предыдущего этажа. Только ветер завывал в разломе.

– Что это за место, Игнас? Мы еще в Прослойке?

– Больше нет. – Он ободряюще улыбнулся. – Мы внутри временного стержня. На границе Еще-Не.

Эпизод II

Дом, в который…

♬ Aviators – Sweet Dreams

Под балконом раскинулся сад. В отличие от реального мира, здесь царила осень. Клумбы утопали в жухлой траве, мощеные тропки были усыпаны листьями. Грозовое небо опустилось так низко, что деревья, казалось, согнулись под его тяжестью, приникли к земле и сплелись ветвями в хороводе пугающих силуэтов.

Липа провела ладонью по перилам. С южной стороны дом выглядел безобидно. Навевал мысли о старом особняке из какого-нибудь готического романа, кишащем призраками и нераскрытыми тайнами. Призраки – последнее, что ее беспокоило.

Все, что она сумела узнать у Игнаса, – это причину, по которой Дом прозвали Шатким. Иногда по нему пробегала рябь времени, схожая с подземными толчками при землетрясении, и тогда Дом менялся. Перестраивался, отращивал новые этажи и лестницы, украшал себя изящными фронтонами. Или, наоборот, «линял», как выразился Игнас: стряхивал черепицу – иногда вместе с чердаком – и освобождался от лишних окон. Пытался следить за модой, но безнадежно устаревал, мешая романский стиль с готикой, а классику – с сельским барокко.

Приглядевшись, можно было заметить, как стены тянулись вверх под уклоном; слегка скошенные, они чудом держали крышу. Липа обошла Дом с севера на юг по внешней галерее. Хотя стороны света здесь считались условностью – как и время, замершее на пороге.

Перед ней раскинулся ковер из плесени и мха. Ледяные ветры выли в трубах, а чуть дальше виднелось озеро, в глубине которого, подо льдом, угадывался исполинский силуэт. Кем бы ни был озерный пленник, Липа не хотела с ним встречаться.

С восточной стороны шумело море. Лизало фундамент, оставляя на камне узоры из пены. Липа ощущала мельчайшие брызги на коже и не могла понять: как иллюзия может быть настолько реальной? Как могут люди обитать в этом непостижимом месте, не то живом, не то мертвом, отрезанном от времени, будто собранном из разных пазлов?

И что в таком случае реальность?

Между деталями мозаики оставались пробелы, но Игнаса они не тревожили. Он заверил, что обитателей немного. Все они попали в Дом случайно, придя не по доброй воле. Кто-то обжился; другие, как Игнас, продолжали исследовать миры, пытаясь понять причину Гниения и остановить процесс. Или ради забавы. Дом объединил в себе разных людей, и каждый принес с собой частицу родного мира, родной культуры. Частицу себя.

– Как ты его нашел? Дом? – Липа обернулась к Игнасу. Ей нравился «танцующий» сад, но любоваться им вечно было нельзя.

– Долгая история. – Он стоял в тени, прислонившись плечом к оконному выступу. – Но если в двух словах, привели анимоны. Ученые в моем мире долго спорили, что первично: фейрит создает разрывы в Прослойке, привлекая анимонов, или же, наоборот, анимоны проделывают дыры, выпуская фейрит.

– И к чему пришли?

Улыбка Игнаса вышла кривой, и Липа кивнула:

– Понятно.

– Я был заражен, когда понял, что кроме привычной реальности существуют другие. Прошел через дюжину или больше, пока не оказался в Доме. Это место – как отель на перекрестке; удобно хранить вещи и можно перевести дух, прежде чем двинуться дальше.

– Погоди-ка, – перебила Липа. – Так ты фейрумный? Как Она?

– Не совсем как Она, но… да.

Липа резко выдохнула.

– И ты молчал! В чем твое свойство?

Он хмыкнул:

– Я ведь упоминал про пассивную фейрумность.

– То есть ты заражен, но выгоды никакой? Это как-то… – Слово «глупо» едва не сорвалось с губ, но Липа прикусила язык. – А как же полеты, суперсила, рентгеновское зрение? – Она оттолкнулась от перил и оказалась в тени, рядом с Игнасом. Он взглянул на нее, словно окатив ушатом ледяной воды.

Липа начала замечать перемены в его настроении. Вот Игнас улыбался, а через минуту в его глазах мелькнуло нечто пугающее: не столько угроза, сколько предостережение.

– Прости. Глупость сморозила.

– Ничего, – глухо отозвался он и, повернувшись к Липе спиной, зашагал по коридору. – Однажды поймешь. Не все сразу, а то через край польется.

– Ты о чем?

Она догнала его у поворота. Вниз вела лестница с высокими ступенями. Кое-где зияли провалы – как та дыра, в которую она чуть не угодила.

– О том, что важно рассчитывать силы. Нельзя перелить в кружку всю воду из ведра. Только постепенно, раз за разом.

Липа замерла на ступеньке.

– Ты чего?

– Страшно стало.

– Держись за меня, тут два пролета.

– Я не про лестницу. Про тебя. – Липа смотрела мимо Игнаса, в точку над его правым плечом. Осознание пришло внезапно, будто лампочка зажглась в голове. – Я не знаю о тебе ничего. Совсем ничегошеньки. Только имя, но представиться можно любым. Ты так легко говоришь о сложных штуках, но при этом не ученый. Кто ты?

– Я фейрумный, Филиппина. – Он развел руками. – Брожу от мира к миру, пытаюсь понять, как далеко распространился фейрит и остались ли зерна, им не тронутые. Я… – Он запнулся. – Как видишь, я один. Не знаю, сколько требуется слов, чтобы ответить на вопрос «кто ты?». Можно потратить часы, пересказывая жизнь год за годом, и если уж на то пошло, ты для меня тоже загадка.

Липа фыркнула.

– Вовсе нет.

– Да. Любой человек – загадка, если ты не читаешь мысли.

– А среди фейрумных бывают телепаты?

– Может быть. Я не встречал.

Лестница вывела их в новый широкий коридор. Старенькие обои в цветочек вздувались пузырями, отходили ближе к потолку, обнажая слой известки и серый бетон. На окнах висели тюлевые занавески. В горшках зеленела герань. От гвоздя, забитого над дверным косяком, тянулась бельевая веревка – пустая, если не считать полосатого коврика, висевшего в дальнем конце коридора. Там же притулился велосипед с ржавой цепью и снятым сиденьем. Возле одной из дверей выстроились в ряд банки из зеленого стекла, пара кастрюлек и бидон. Липа будто перенеслась в прошлое – в захламленную прихожую типичной коммуналки.

Из-за угла вдруг высунулась рожица – черная, будто измазанная сажей. Белки глаз в изумлении расширились. Игнас приложил палец к губам, и чумазый мальчишка повторил его жест, а через мгновение пропал, слившись с темнотой. Только топоток раздался за поворотом.

– Это Игошка, он безобидный. Всегда молчит, только слушает. Обезьянничает иногда. – Игнас улыбнулся. – Не знаю, откуда он появился, но сделал бы ставку на юго-восток Африки.

– Так он… – Ну конечно! Ей просто в голову не пришло: Липа не ожидала увидеть чернокожего мальчика. – А почему Игошка?

Игнас повел плечом.

– Баб-Уля назвала. Она его вроде как… увнуковила.

Он замедлил шаг.

– Тс-с-с. Нам сюда.

– А почему шепотом?

– Услышит. – Он кивнул на дверь. – Никакого намека на старческую глухоту. Ты вряд ли отправишься гулять по Дому без меня, но запомни: к Баб-Уле «на чай» ходить не стоит.

– Почему? Боишься, что она и меня увнуковит?

Он смерил ее серьезным взглядом.

– Я не шучу, Филиппина. Просто не надо, поверь мне.

– Хорошо.

Они миновали коридор. Хлипкая дверь с облупившейся краской выпустила их на лестничную площадку. Очередную.

– Не понимаю, как это возможно.

– Что?

– По логике, Дом должен кончиться. Снаружи он не кажется большим.

– Внутри он больше. Из-за ряби никто не знает, сколько здесь этажей, потому что количество все время меняется. Разве что Клирик, который помнит каждый закоулок.

– Ты упоминал о нем. – Липа бросила на Игнаса заинтересованный взгляд. – Там, в комнате со Спящей.

– Слышала про средневековых алхимиков?

– Немного.

– Наш Клирик от них недалеко ушел. – Игнас вздохнул. – Он ирландец. Отец О’Доннелл. Был когда-то ревностным христианином, а потом случился Дом, и взгляды изменились. Вера – штука тонкая. Она схожа с эликсиром: щепотка добродетели, унция сомнений и пузырек безумия – смешать и плавить на медленном огне до получения однородной массы.

– И что заставило его сомневаться?

– Сам Дом. Клирик почитает его как продукт некоего божества, существующего вне времени и властвующего над его ходом. Они с Бубновым Джеком твердят, будто у Дома есть хозяин, сокрытый в глубине, – хмыкнул Игнас.

– Ты в это не веришь?

– Я верю в то, что вижу своими глазами.

Липа нахмурилась. Существуют ли пределы человеческой веры – вот в чем вопрос. Еще вчера она помыслить не могла, что угодит в подобное «приключение», а вот же…

– Дом на всех оставляет печать. Клирик, попав сюда, проявил талант к науке. Некоторые вещи, которые он творит с фейрумом, и впрямь гениальны. Как бы дико это ни звучало, его теософия приносит плоды. А Джек…

Игнас замолчал и резко перегнулся через перила. Ахнув, Липа ухватилась за полы его куртки.

С нижнего пролета донесся смех.

– Ну же, приятель, заканчивай! Что там Джек? Мне интересно.

На подоконнике сидел парень, немногим старше Липы – на вид лет двадцати с небольшим. Симпатичный, несмотря на лопоухость, с правильными чертами лица и легкой улыбкой. Взгляд прямой и насмешливый. Русые волосы, давно не стриженные, были зачесаны назад. Узкие джинсы пестрели прорехами; на кожаной куртке – десятки значков, заклепок и булавок. Рядом – вместительный рюкзак, наполненный доверху.

– Вспомни Джека, он и выпадет[1]. – В голосе Игнаса послышалось неодобрение. – Что принес на этот раз?

– Всего понемногу. – Джек демонстративно застегнул молнию, скрывая содержимое рюкзака. – Реактивы для Клирика, свечи для Баб-Ули. Она еще свиные копыта просила. Я уж подумал: ну все, сатанинская месса грядет, но нет – холодец! А еще… – Он поднял голову и присвистнул. – Деревце! Ну наконец-то!

Их с Липой взгляды встретились, и улыбка Джека стала шире.

– Решила сменить прическу? Тебе идет.

Липа машинально провела рукой по волосам, снимая паутину липкой слизи. Коса превратилась в застывшую сосульку. Щеки вспыхнули. Ответить на шутку или обидеться? Она одновременно почувствовала смущение и раздражение: что за «деревце»?

– Мы знакомы? – Липа смерила Джека взглядом, спускаясь по лестнице.

– Оу! Это наш первый раз для тебя. Прости, как-то двусмысленно прозвучало… Джексон Хиггинс. – Он протянул руку. – В миру Бубновый Джек.

– Не вздумай втянуть ее во что-нибудь. Даже не пытайся. Ты понял? – Игнас нетерпеливо обернулся. – Идем, Филиппина.

– Так точно, мистер Девятый. Ни малейшей попытки. Из нас двоих именно Деревце находит неприятности. – Он подмигнул Липе, когда та в растерянности перевела взгляд, и опустил ладонь, которую она так и не пожала. – Это ничего. Иди с Девятым. Уверен, у вас там важные дела. Еще увидимся!

Улыбка пропала, но что-то в голосе Джека заставило поверить: именно так все и будет. Они увидятся. Закинув на плечо рюкзак, он отсалютовал на прощание и взлетел по лестнице, перешагивая через две ступеньки. Липа осталась наедине с Игнасом.

– Ничего не понимаю, – севшим голосом проговорила она. – Он и правда меня знает? Откуда? Я этого Джека впервые вижу.

– Половину сказанного Джеком нужно пропускать мимо ушей. Сразу. Еще половину – разбирать по косточкам: может, под ворохом мишуры найдется что-то стоящее.

– Ты его не слишком любишь, да?

– Не то чтобы. Просто Джек довольно… своеобразен. Он любит хвалиться, что заключил некую сделку, и теперь прыгает сквозь время осознанно, а не вслепую.

– То есть…

– Не знаю. Он может, – намеренно подчеркнул Игнас, – говорить правду, если представить, что твое будущее – его прошлое. Тогда вы действительно встречались в каком-то из миров. Но ключевое слово здесь – «может». Джек может что угодно. И врет как дышит.

Липа перестала считать ступени, повороты и тоннели коридоров. Когда они остановились у запертой двери, она с благодарностью выдохнула.

– Пришли.

Игнас увидел на уровне глаз золотистую девятку и выругался сквозь зубы. Такие цифры обычно клеили, чтобы обозначить номер квартиры, – Липа не видела в этом ничего ужасного.

– А почему девятка?

Светлые брови нахмурились. Игнас отбросил сорванную с двери цифру.

– Это то, о чем я говорил. Шуточки Джека приносят радость только Джеку. – Он вздохнул, доставая из внутреннего кармана ключ. – Но, полагаю, ты должна знать. Это будет справедливо. Нельзя просить тебя о доверии, не рассказав, откуда я. Кто я. И как все это началось.

Щелкнул замок. Игнас толкнул дверь и хлопнул в ладоши. Комната за порогом залилась белым светом.

– Входи.

* * *

В первый миг Липа зажмурилась. Огни показались нестерпимо яркими после сумрака коридоров – холодные, с синеватым оттенком, напоминавшие о больничном ультрафиолете. От этой мысли сжалось горло – рефлекторно и болезненно. Однако Игнас ждал, и она шагнула внутрь.

Комната, как и сам Дом, могла похвастаться смешением стилей и эпох. Футуристическую белизну оттенял видавший виды кожаный диван. Рядом высилась стопка книг, на трехногом стуле была сложена одежда: пара рубашек упали со спинки на пол, и Липа машинально подняла их, вернув на место.

Большую часть стены напротив занимало что-то вроде аквариума. Обитавшие в нем анимоны не парили свободно, как в других помещениях Дома, они находились за стеклом, неподвижные, словно прилипшие к стенкам. Их было около сотни – сплошная изумрудная масса, от вида которой у Липы по спине побежали мурашки.

– Почему они там? – обернувшись, спросила она.

– Слизь, – коротко пояснил Игнас. – Без нее я потеряю возможность ходить через Прослойку.

Он скинул куртку и устало прислонился к стене.

– Я бы сказал «располагайся», но… – Он усмехнулся, не закончив мысль. Располагаться было негде. Кроме пресловутого дивана.

Липа остановилась у широкого стола, заваленного инструментами, о предназначении которых она могла лишь догадываться. Многочисленные емкости – от стеклянных с мерными делениями до старых, чугунных: тигель, горелка… Тут же лежали отвертки всевозможных размеров, платы и кабели.

– На случай, если понадобится ремонт.

– Твоя рука…

– Да, – кивнул Игнас. Следом за курткой он стащил рубашку, на рукавах которой засохли пятна грязи. Под белой футболкой Липа разглядела «шов» – место на плече, где протез крепился к суставу.

– Бионика. – Он сжал кулак, и искусственные мышцы предплечья напряглись. – Электроприводы, микропроцессор, распознающий импульсы, и в довершение – силиконовая оболочка. Издали не отличишь, а?

Липа почувствовала, как любопытство разъедает серной кислотой, но спрашивать в лоб было не лучшей затеей.

– Расскажешь? Не обязательно сейчас…

«Может, когда-нибудь», – хотела сказать она, но осеклась: «когда-нибудь» означало, что она останется с Игнасом надолго.

Он ведь сказал: «вернешься, когда захочешь», и Липа знала, что захочет скоро. Она соскучится по Виту и маме, пусть даже время для них течет иначе. Она непременно устанет от чудес, сквозь которые вел ее Игнас, не позволяя перевести дух.

Только сейчас она заметила, как малыш-анимон, следовавший за ними все это время, в нерешительности завис у двери. Он испускал тревожный прерывистый свет и не решался «войти». Может, его смущала стайка сородичей за стеклом аквариума?

– Расскажу. – Игнас всегда улыбался уголком губ, словно бы половиной лица, в то время как другая половина оставалась бесстрастной. – Этот парень, похоже, никуда от тебя не денется. Не хочешь дать ему имя?

Липа в удивлении подняла брови.

– А можно? Ну, в смысле, они же не питомцы.

– Обычно нет. Люди, живущие вдали от воронок, вообще не знают об их существовании, а те, кто знает, привыкли их не замечать. Я просто подумал, тебе захочется чего-то… вернее, с кем-то… Я плохо тяну на друга, Филиппина.

– Да уж!.. Водоросль, вызывающая истерики, куда лучше.

Рассмеявшись, он опустился на диван, прикрыв глаза. Похлопал рядом с собой.

– Садись. Расскажу то, что знаю. А решать только тебе. Прости, что ничего не предлагаю, плохой из меня хозяин. Но и Дом не лучшее место для чаепитий. Я не задерживаюсь тут надолго без надобности.

– Ты сказал, что мы вернемся, как только я скажу. Что получится отодвинуть Гниение от острова.

– Я… Не все так просто, Филиппина. – Игнас потер переносицу. Он выглядел так, будто не спал несколько суток, еще до их первой встречи в мансарде.

– И как это понимать? Ты соврал?

Она отодвинулась на край дивана. Липа глядела Игнасу прямо в глаза, пытаясь найти там правду, но видела лишь бесконечную усталость. Он и не думал отводить взгляд.

Липа впервые осознала, что глаза у него голубые, совсем светлые, с зеленоватым краем радужки.

– Нет. Я не врал. Помнишь метафору про ведро и кружку? Я не мог объяснить всего и сразу. Там, в моем родном мире, есть друг – ученый. Он занимается экспериментальными исследованиями фейрита. Когда мы виделись в последний раз, он, возможно, стоял на пороге прорыва.

– Возможно?

– Игры с этой штукой – как шаги по минному полю.

– То есть с твоим другом могло случиться что угодно. И мы просто идем в неизвестность?

– Я всегда хожу в неизвестность, Липа. – Он впервые назвал ее коротким именем. – В этом весь смысл. Но, надеюсь, мир еще держится, как и старина Лагард. Там мы сможем остановиться и сделать передышку. Но сейчас важно другое. Я хочу, чтобы ты понимала, кто я. Кем был там.

Замолчав, он поднял на нее взгляд. Филиппина сглотнула.

– Мне начинать бояться?

– Слушай. А потом решишь.

* * *

Игнас поставил локти на колени и сцепил пальцы в замок: живая ладонь и бионическая. На гостью он больше не смотрел, но она чувствовала волнение, которое он пытался скрыть.

– Они что-то значат? – Липа указала на нити на его запястье: разноцветные узоры и хитрые узлы складывались в плетеный браслет.

Игнас моргнул, не сразу поняв, о чем она.

– Индейская традиция. У коренных племен раньше не было письменности, они общались при помощи плетений. Один друг научил меня когда-то давно. С тех пор как я впервые попал в Дом, отмечаю ходки, чтобы не запутаться. Своеобразная летопись. – Он усмехнулся. – Или карта дорог.

– Научишь меня? – спросила Липа.

– Если захочешь.

Они молчали несколько минут.

Наконец Игнас повел плечом и, собравшись с мыслями, заговорил другим голосом, более глухим и низким:

– Кто-то сочтет эту историю простой, кто-то – запутанной, как знак бесконечности. Истина всегда посередине.

Все началось в две тысячи девятом, когда железяка под названием Нерей – символично, не правда ли? – достала со дна Марианской впадины новые образцы. Ил, бактерии, фейрит.

Название веществу дали не случайно: в черной жиже, отдаленно напоминающей нефть, плясали изумрудные искры. Живые огоньки, будто сошедшие со страниц сказок. Кто бы мог подумать, что ученые потянутся к волшебству совсем как дети, в руки которых попала новая игрушка?

Но за волшебство нужно платить.

Фейрит менял все, с чем соприкасался. Знакомые науке соединения оборачивались новыми загадками. Они порождали свойства. Пугающие, неизученные. Непредсказуемые.

Первый несчастный случай произошел спустя пару месяцев. Тогда-то фармацевтическая компания «Хай Джен» прибрала к рукам разработки Массачусетского университета. Общественность, конечно, возмутилась, включая ребят из Океанографического института штата, чей подводный аппарат обнаружил фейрит, но деньгам под силу заткнуть любой рот. Ответ для репортеров придумали заранее: неизвестное вещество может быть опасно для людей, необходимы тесты. Коротко и деловито, чтобы не спровоцировать дальнейшие вопросы. Пройдут недели, и пресса забудет, а люди, далекие от научной сферы, поглощенные другими проблемами, и вовсе ни о чем не узнают. Фейрит превратится в новый миф вроде затонувшей Атлантиды, и только «избранные» сумеют прикоснуться к тайне.

Отчасти так и произошло.

На смену металлам, жидкостям и газам пришли лабораторные мыши. Одни соединения фейрита отторгались сразу, другие провоцировали эффекты спустя какое-то время. Итог был один – смерть.

До тех пор, пока опыты с инъекциями не увенчались успехом – рождением у зараженной самки мышонка, устойчивого к любым воздействиям фейрита.

Стоит ли говорить, каким был следующий шаг?

Из двенадцати матерей, поставивших подпись добровольно, семеро были беженками. Еще пять – бездомными. Их некому было искать после того, как все закончилось…

Игнас впервые осекся. Плавный рассказ – будто из фантастической книги – разорвала пауза. Во взгляде Липы читались ужас и непонимание. От мысли, что каждое слово не просто красивая легенда о найденном «чуде», Липу бросило в холодный пот.

Каждое слово было свершившейся правдой.

Отголоском чужой реальности.

* * *

…Из двенадцати младенцев осталось четверо: три девочки и мальчик по имени Джим, которого называли иначе – F12-09, или попросту Девятый. Мальчик, который выжил. По форме – человек, но по сути – мышонок. Элджернон двадцать первого века.

Женский организм оказался более благосклонным к фейриту: ярче свойства, слабее откаты. Но ни одна из «сестер» не перешагнула порог совершеннолетия: свойства выпили их силы до капли.

Джиму повезло. Его способность оказалась пассивной. Фейрит в крови заставлял клетки организма обновляться снова и снова, уничтожал вирусы и яды; поврежденные ткани регенерировали с потрясающей быстротой.

Если бы Джим мог стереть эти годы – записать на нейрофлешку и выбросить в воды Хай-Ривер, – он бы это сделал. Но все, что он может на самом деле, – это скрываться. Год за годом после взрыва на фармацевтическом заводе, при котором Девятый потерял руку, и побега из Центра. Скрываться и наблюдать, как наркотик на основе фейрита занимает черный рынок, порабощая мысли людей. От последнего пьянчуги, желающего забыться, до представителей высших эшелонов власти, которые ищут единственное, чего у них нет, – вечную жизнь.

Может, их поиски не напрасны. Может, «Хай Джен» сумели восстановить биологические образцы Девятого, и даже взлетевшая на воздух лаборатория им не помешала, как не помешала созданию Сирен – живого оружия в лице послушных девочек.

Джиму неизвестно, как далеко зашла корпорация со времени его побега. Хочет ли он узнать – это уже другой вопрос.

* * *

В комнате повисла тишина. Только этажом выше то и дело раздавался стук.

– Ты сменил имя?

Игнас (или Джим?) кивнул.

– У меня не было выбора. Меня искали. Нас с Лагардом. Он помог мне уничтожить центр и сбежать. Наверное, ищут до сих пор.

– Почему Игнас?

– Игнас означает «незнание». Я этого хотел. – Он пожал плечами. – Я никогда не просил свойства и всего, что ему сопутствует. Извини, если запутал. Просто иногда мне кажется, что все это было слишком давно, в другой жизни. Тот Джим не я, и рассказывать о нем легче в третьем лице.