Роль армии в немецкой истории. Влияние армейской элиты на внутреннюю и внешнюю политику государства, 1640–1945 гг.

Гордон А. Крейг

Роль армии в немецкой истории. Влияние армейской элиты на внутреннюю и внешнюю политику государства, 1640–1945 гг

Памяти Эдварда Мида Эрла, учителя, благожелательного критика и друга

GORDON A. CRAIG

THE POLITICS OF THE PRUSSIAN ARMY

1640–1945

© Перевод, ЗАО «Центрполиграф», 2023

© Художественное оформление, ЗАО «Центрполиграф», 2023

Вступление

Роль армии в немецкой истории

Нам не стоит ожидать пробуждения в нашей стране того общественного духа, который присущ англичанам, французам и другим народам, если не будем подражать им в установлении для наших военачальников определенных пределов и ограничений, коими они не должны пренебрегать.

Штейн

Германия, бесконечный пролог.

Карл Цукмайер

Опыт ведения двух мировых войн против немцев привел к большому количеству размышлений и почти столь же большому числу публикаций о «германской проблеме», и было выдвинуто множество поверхностных теорий для объяснения немецкого ума и характера. Одной из самых популярных была теория о том, что немцы по своей природе послушны власти, милитаристски настроены и агрессивны и что с этим мало что можно поделать, кроме как лишить их возможности представлять опасность для соседей.

Приписывать народу национальные особенности – дело в лучшем случае рискованное, и основанные на таком приписывании аргументы могут рухнуть под собственной тяжестью. Мало кто будет отрицать, что в период Нового времени политическую жизнь и деятельность Германии характеризуют авторитарное правительство, милитаризм и агрессия. Основное предположение этой книги тем не менее состоит в том, что эти явления не присущи немецкому характеру, а скорее, как писал Франц Нейман, «продукт структуры, которая свела на нет попытки создать жизнеспособную демократию»1.

Закоренелые германофобы склонны забывать, что такие попытки предпринимались. Тем не менее вряд ли можно отрицать, что реформы, начатые в Пруссии после 1807 года, представляли собой всеобъемлющую попытку преобразовать социальную и политическую структуру Пруссии и сделать это государство конституционным королевством, способным развиваться в том же направлении, что и более либеральные государства Запада. Революция 1848 года в Пруссии и других германских государствах была попыткой того же рода. В конституционной борьбе в Пруссии в 1860-х годах, развернувшейся в период, непосредственно предшествовавший объединению Германии под эгидой Пруссии, организованный прусский либерализм стремился ограничить прерогативы короны и заложить основы для эффективной эволюции к парламентской демократии. Наконец, в списке серьезных попыток проведения реформ следует упомянуть устремления прогрессивной и социалистической партий после 1871 года и эксперимент с республиканским правительством, родившийся в результате военного краха 1918 года и окончательно потерпевший поражение с приходом к власти Гитлера.

Короче говоря, историю Германии в XIX и XX веках можно, несильно погрешив против фактов, рассматривать как одну долгую конституционную борьбу, где за решающими битвами – 1819, 1848, 1866 и 1918 годов – следовали непростые перемирия, в ходе которых противоборствующие стороны восстанавливали силы и готовились к новым схваткам. В целом противники конституционной реформы, либерализма и демократии оказались более эффективными борцами. Конечно, в XIX веке их поражения были менее продолжительными, а способность к возрождению – более заметной. Они не смогли, хотя и пытались, предотвратить обнародование конституции в Пруссии в 1848 году и в 1871 году были вынуждены с неохотой согласиться на объединение Германии на основе конституции, предусматривавшей всеобщее избирательное право для мужчин. Однако до 1918 года им удавалось успешно блокировать введение в Германии того, что в западных странах считалось минимальными требованиями представительной демократии, а именно принципа ответственности министерств и эффективного парламентского контроля над государственным управлением и политикой. Действительно, даже когда в 1918 году рухнула монархия и Германия приняла республиканскую конституцию, силы сопротивления продолжали борьбу и, в конце концов, оказались готовы разрушить демократическую систему, отдав судьбу страны в руки Адольфа Гитлера.

В затяжной конституционной борьбе решающую роль сыграла прусская армия. Если прусская армия, как часто утверждалось, создала прусское государство, то также верно и то, что последующее политическое развитие Пруссии и Германии в гораздо большей степени, чем в любой другой стране, зависело от организации армии, ее отношения к суверенной власти и воли ее руководителей. Именно реорганизация армии в 1807–1813 годах сделала возможным освобождение Пруссии от французского владычества и восстановление ее положения как великой державы, а солдаты, вдохновившие эту реорганизацию, – Шарнхорст (Гнейзенау, Грольман и Бойен) – надеялись, что новая армия станет школой новой нации и военные реформы завершатся всеобъемлющей политической реформой. Эти надежды рухнули, не в последнюю очередь из-за сопротивления армии либералам в ее среде. Уход в 1819 году Бойена в отставку с поста военного министра положил конец наиболее обнадеживающему периоду реформ в прусской истории и одновременно продемонстрировал, что армии вновь удалось стать такой же, как при старом режиме, то есть самым решительным сторонником монархического государства и самым эффективным и закоренелым противником политических перемен.

В последующие годы это адекватно продемонстрировали и признали все те, кто продолжал стремиться к либеральным или демократическим институтам. Показательно, что и в 1848 году, и в 1862–1866 годах прусские либералы стремились в первую очередь добиться контроля над армией, понимая, что по его достижении контроль над государством возникнет естественным путем. Этот вызов армейское руководство встретило решительно и применив высокоэффективную политическую тактику. В 1848 году оно успешно отклонило требование связать армию присягой с новой конституцией, и данное опасное исключение подтверждалось во всех последующих конституционных договоренностях вплоть до 1919 года. В так называемом периоде конфликта (Konfliktszeit) 1860-х годов армейское руководство фактически оспорило право прусского парламента влиять на вопросы военной организации и снова продемонстрировало, что армия несет ответственность только перед короной. Наконец, после объединения 1871 года, когда имперский рейхстаг стремился завоевать определенное влияние в военных делах, настаивая на своем праве задавать вопросы военному министру, армейские руководители путем ряда искусных административных реорганизаций лишили данное официальное лицо большинства важных функций и передали его полномочия во всех вопросах командования, организации и личного состава совершенно безответственным армейским ведомствам. Платой за это стала высокая степень административной неразберихи и разделения полномочий внутри самой армии, что имело плачевные последствия во время Первой мировой войны, однако непосредственная цель этой тактики была достигнута, и продвижение к демократии было заблокировано способностью армии противиться парламентскому или народному контролю.

Если милитаризм был решающим фактором внутренней истории Германии XIX века, то не меньшее значение он имел и в сфере внешней политики. Альфред Вебер указывал2, что одним из самых значительных достижений XIX века была «вдохновленная инженерами эволюция теперь уже полностью механизированного милитаризма, который, однажды втянутый в ход технической революции, превратил армию из чисто подчиненного государственного инструмента в независимый политический фактор, постепенно начинающий проводить собственную политику и вступать в собственные союзы, обретая собственный растущий силовой рычаг и становясь все более и более чудовищным аппаратом разрушения». Уже в 60-х годах XIX века эта тенденция была заметна в Пруссии, и именно в те годы, когда прусское оружие ковало единство Германии, прусские армейские начальники стали вмешиваться в дела высокой политики. В войнах 1866 и 1870–1871 годов имели место частые и острые разногласия между военными и гражданскими руководителями по принципиальным политическим решениям, и, хотя Бисмарк в большинстве случаев успешно сохранял авторитет гражданского государственного деятеля, нельзя сказать, что его победа была решающей. Разумеется, за двадцать лет своего пребывания на посту канцлера ему часто приходилось жаловаться на склонность военных властей посягать на влияние в сфере внешней политики, например, во время сложного кризиса 1887 года успех его дипломатии был серьезно подорван их безответственными действиями.

Вероятно, неизбежным спутником технического прогресса стал резкий рост влияния военных на иностранные дела во всех странах с 1870 года. Прогрессирующая механизация ведения войны, например, сделала необходимым для политиков в период международной напряженности запрашивать и взвешивать советы штабов армии и флота относительно потенциала иностранных государств. Однако в демократических странах всегда признавалось, что такое расширение сферы военной деятельности опасно по своей сути и, если право окончательного решения не остается за гражданскими властями, внешнюю политику будет диктовать военная целесообразность.

В Германии Бисмарк, по крайней мере, эту опасность осознавал, однако его преемникам не удавалось столь же эффективно, как ему, сдерживать вооруженные силы. Вследствие этого эпоха Вильгельма характеризовалась постепенной узурпацией военными ведомствами власти и функций профессиональных дипломатов. Оперативные планы будущих войн принимались, например, в такой форме, которая серьезно ограничивала дипломатическую свободу государства, хотя это явно нарушало изречение Клаузевица о том, что никогда нельзя рассматривать стратегические идеи без должного учета их политического значения. Одновременно с нарастанием международной напряженности военные советники кайзера утверждали, что у гражданских политиков нет требуемых духом времени технических знаний или реалистичного подхода, и сумели убедить императора в том, что на предостережения министерства иностранных дел ему следует обращать меньше внимания, чем на советы Генерального штаба, имперской морской пехоты и их агентов в иностранных столицах. «Кто правит в Берлине? – восклицал раздраженный австрийский чиновник в 1914 году. – Мольтке или Бетман-Гольвег?» Объявление Германией войны и последующий курс германской политики во время войны недвусмысленно ответили на этот вопрос. В годы войны в иностранных делах исчезли последние остатки гражданской власти, и профессиональным дипломатам пришлось либо соглашаться с политическими решениями, признаваемыми ими ошибочными, такими как отказ от обещания эвакуировать Бельгию, создание Польского королевства, введение неограниченной подводной войны и навязывание карательных условий договора в Брест-Литовске и Бухаресте, либо оставлять свои посты.

Политика военных дипломатов прямо привела к катастрофе 1918 года, свержению монархического строя, который армия, благодаря своей роли во внутренней политике, так усердно стремилась сохранить. Естественно ожидалось, что новые правители Германии вспомнят прошлое и извлекут из него уроки, наложив действенные конституционные ограничения на свои военные структуры, а впредь будут настаивать на том, чтобы армия оставалась не более чем инструментом гражданской политической власти. Попытка, конечно, была предпринята, однако едва ли удачная. С самого начала республиканскому правительству мешала его зависимость от армии для защиты от революционных волнений. Командующие армией ловко воспользовались этим первоначальным преимуществом и оказались столь же эффективны в избегании парламентского контроля, как и их предшественники в 1848 году и в период конфликта (Konf-liktszeit).

Все это, конечно, стало ясно не сразу. В Веймарской республике армии впервые за долгую историю пришлось подчиниться гражданскому военному министру, а офицерский корпус принудили к тому, от чего он отказался в 1848 году, – принесению присяги на верность конституции республики. Но это были мелочи по сравнению с печальной истиной, которая с годами выявлялась все яснее, а именно что основная часть армии не признавала подлинной верности республиканскому режиму или лежащим в его основе принципам. Фактически республиканское правительство оказалось в невозможном положении, когда для защиты от диссидентских групп полагалось на армию, саму являвшуюся самой потенциально опасной диссидентской группировкой в Германии. В рейхсвере 1920-х годов господствовала неудовлетворенность условиями мирного договора, насильственным сокращением армии и, как следствие, замедлением продвижения по службе, офицерский корпус презирал политиков, обвиняя их во всем этом и выражая свое презрение перед стоявшими под их командованием частями и подразделениями. Тот факт, что союзные державы в Версале настояли на том, чтобы новая немецкая армия состояла из небольшого числа профессиональных солдат с длительным сроком службы, лишь усилил эффект данной антиреспубликанской идеологической обработки. В конце концов, армия стала тем, о чем предупреждал Густав Штреземан, – «своего рода преторианской гвардией, оторванной от массы народа и противостоящей ей»3.

В критические годы Веймарской республики, как и в предыдущие периоды немецкой истории, армия сыграла решающую роль в определении политической судьбы страны. Самые опасные враги республики понимали, что они не могут надеяться на ее свержение, не заручившись хотя бы сочувственным нейтралитетом армии, и Гитлер, например, руководствовался этим знанием на всех этапах своей политики до 1933 года. Гитлер намеренно решил сыграть на существовавшем в армии недовольстве, и его обещания восстановить и расширить военную структуру постепенно привлекли к нему большую часть младших офицеров, а его обвинения республиканского режима в том, что тому не хватает национального духа и что он не смог отстоять интересы государства, нашли сочувственный отклик в сердцах офицерского корпуса в целом. Таким образом, судьбоносная политическая перемена 30 января 1933 года была поддержана, как минимум молчаливо, армией, и восемнадцать месяцев спустя самый известный военный журнал Германии писал: «В новом государстве Адольфа Гитлера вермахт не является инородным телом, как это было после ноябрьского восстания 1918 года. Сегодня он является частью органического сообщества и участвует в общем распределении труда нации; и она следует за Адольфом Гитлером как фюрером народа с полным доверием и преданностью своей великой национальной задаче»4.

В свете того, что последовало за «революцией» 1933 года, эти слова звучат несколько иронично. Для профессионального офицерского корпуса гитлеровский период был отмечен длинной серией унижений, начиная с убийства генералов фон Шлейхера и фон Бредова в 1934 году, явного для всего мира позорного увольнения генерала фон Фрича в 1938 году и заканчивая бесцеремонным обращением с профессиональными офицерами во время кампаний Второй мировой войны. Более века армия успешно защищала свое автономное положение в государстве, отражая все попытки наложить на нее конституционные ограничения и именно этой тактикой срывая продвижение Германии к демократии. Тем не менее в 1933 году, согласившись на захват власти Гитлером, она предопределила собственную гибель, а также гибель Германии. В течение пяти лет Гитлер совершил то, чего тщетно добивались либералы 1848 и 1862 годов и республиканцы и социалисты 1918 года: он полностью подчинил армию своему контролю. А в течение следующих двух лет втянул ее в войну, которой боялись все ответственные немецкие военные – и, как показали дальнейшие события, не без оснований.

Посвященных немецкой армии книг написано много. Тем не менее, возможно, более подробное, чем это принято в английских и американских книгах по этому вопросу, изложение истории политического влияния и деятельности прусско-германской армии принесет некоторую пользу. Мы живем в эпоху, когда влияние военных заметно и растет как во внешней, так и во внутренней политике, и мало надежды на то, что эта тенденция обратится вспять в обозримом будущем. Идеальная цель здорового государства состоит в том, чтобы его военные структуры оставалось лишь исполнительной волей суверенной власти. Достижение этой цели – задача, требующая деликатности, терпения и постоянной бдительности, ибо военное влияние проявляется – по утверждению Фридриха Мейнеке5 – прикровенно, его не всегда легко обнаружить. Возможно, размышления над историей другого народа, чьи политические устремления были частично подавлены вследствие его неспособности установить надлежащие ограничения на деятельность своих военачальников, помогут нам избежать опасных ошибок в наши дни.

I. Армия и государство, 1640-1807

Шар земной не крепче покоится на плечах Атланта, чем Пруссия на своей армии!

Фридрих II, после Гогенфридберга, июнь 1745 года

Король проиграл битву. Спокойствие – это первая обязанность гражданина.

Указ правительства после Йены, октябрь 1806 года

Роль армии в создании прусского государства от Великого курфюрста до Фридриха II

В своей «Немецкой истории» Франц Шнабель писал, что учреждение прусского государства является величайшим политическим достижением в истории Германии, тем более что благоприятные географические условия, помогшие сформировать другие национальные образования, в случае владений Гогенцоллернов полностью отсутствовали6. Земли, составившие ядро современной Пруссии, в XVII веке были беспорядочно разбросаны по пяти параллельным потокам, протекающим по Северной Германии. Между Равенсбергом и Марком, курфюршеством Бранденбург и Восточной Пруссией не существовало никакого естественного соединения, а в смутных и изменчивых политических условиях той поры не было оснований предполагать, что слабые связи, объединявшие их с династией Гогенцоллернов, могли долго сохраняться. То, что они сохранились, и то, что разрозненные фрагменты территории соединились не только в жизнеспособный политический союз, но также в союз, признанный великой европейской державой, явилось результатом двух факторов: политической воли и прозорливости правивших после 1640 года Гогенцоллернов, а также эффективности созданной ими армии.

Когда Фридрих Вильгельм, впоследствии прозванный Великим курфюрстом, в 1640 году взошел на трон Бранденбурга, он столкнулся с условиями, вполне способными привести в отчаяние. Религиозные войны, опустошавшие германские земли с 1618 года, свели власть курфюрста над своим королевством до минимума. В эпоху войны отец Фридриха Вильгельма совершил роковую ошибку, полагаясь в безопасности на дипломатическую ловкость. Его метания между обдуманным нейтралитетом, вялыми союзами со шведами и, наконец, вынужденной поддержкой дела католиков были столь же недостойными, сколь и неэффективными, и, в конце концов, его ненадежность просто раздражала силы, которые он стремился умилостивить. В результате его правление закончилось тем, что его владения в Рейнской области были окружены голландскими и испанскими армиями, провинция Восточная Пруссия находилась в состоянии открытого недовольства и даже сам Бранденбург, за исключением Берлина и нескольких крепостей, оказался под иностранной оккупацией.

Таким образом, новый правитель унаследовал государство, которое, казалось, вот-вот распадется, однако, признавая серьезность ситуации, он не испугался ее. Тем не менее безжалостный реализм, которым поневоле характеризовалось все его политическое мышление, убедил его в том, что пришло время полностью порвать с политикой прошлого. Он считал, что Гогенцоллерны не смогут защитить свое наследие, продолжая полагаться на дипломатические маневры и переменчивые союзы. «Союзы, – напишет он годы спустя, – конечно, хороши, но собственные силы еще лучше. На них можно положиться с большей безопасностью, и властитель не имеет значения, если у него нет собственных средств и войск»7. Ключ к безопасности лежал в военной силе, и курфюрст намеревался создать надежную военную структуру. С самого начала военная проблема тесно переплеталась со всеми вопросами государственного управления и местной политики. Военная слабость курфюрста в начале царствования во многом вызывалась стремлением жестоковыйных ландтагов отдельных провинций защитить вырванные ими у прежних сюзеренов привилегии. Главной из них был контроль над налогами. Курфюрст зависел от ландтагов Бранденбурга, Клева, Марки и Восточной Пруссии в плане средств, которые он мог платить чиновникам и войскам, и, несмотря на требуемые войной чрезвычайные расходы, ландтаги не желали уступать привилегий, вырванных у прежнего правителя вследствие его неразумной щедрости. Их ассигнования были так скудны, что в 1640 году единственными имевшимися в распоряжении курфюрста войсками были несколько тысяч наемников и перебежчиков из других армий – ландскнехтов низшего пошиба, неспособных к боевым действиям против организованных сил и терроризировавших провинции, которые они призваны были защищать8. Для замены их надежной армией требовалось согласие земельной знати, а учитывая ее прежнее поведение, было сомнительно, чтобы его удалось добиться.

Однако именно эту задачу поставил перед собой курфюрст и, в конце концов, ее решил с революционными политическими последствиями. Он начал с жеста, который не мог не умилостивить ревнивые сословия Бранденбурга, продолжив безжалостно устранять из своих существующих сил все непокорные элементы. В первые годы царствования он избавился от всех нежелательных и непригодных, и всех мятежных полковников, шантажировавших жителей городов-крепостей, арестовали или отправили в ссылку, а самых некомпетентных иностранных наемников уволили. Остался крошечный отряд в 2500 человек, но это было ядро постоянной армии будущего. Помещики, благодарные за освобождение от военной анархии, проявили готовность предоставить средства, необходимые для оснащения этих сил и даже для увеличения их численности, и курфюрст воспользовался этим настроением, чтобы быстро нарастить свою армию в последние годы Тридцатилетней войны. В 1648 году у него под ружьем стояло 8000 человек, и наличие этих войск явилось немаловажным фактором в обеспечении уступок, сделанных Бранденбургу в Вестфальских договорах9.

По окончании войны к ландтагам вернулась подозрительность, характерная для их отношений с правителем в прошлом, и в течение следующих тридцати лет они часто требовали существенного сокращения армии. Однако благодаря сочетанию своевременных уступок, продуманных уверток и скрупулезной экономии курфюрст смог продолжить свою политику военной экспансии без серьезных помех, пока не окреп достаточно, чтобы бросить вызов своим критикам и уничтожить центры их сопротивления. Ключом к его успеху в этом отношении явился знаменитый договор, который он заключил со своим бранденбургским ландтагом в 1653 году. В обмен на субсидию в размере 530 000 талеров, подлежащую выплате в рассрочку в течение шести лет, курфюрст предоставил безграничную власть крупным землевладельцам, самым непримиримым своим противникам. Поместья этих так называемых юнкеров он из феодов, дававшихся «в награду за военные и иные заслуги», преобразовал в аллоды, находившиеся в их полной собственности. Устранив правовые ограничения, связывавшие юнкеров в прошлом, он признавал их единственным сословием, которое вправе приобретать землю, и подтвердил и закрепил привилегии, которые они требовали у его предшественников, наподобие освобождения от налогообложения и права контролировать жизнь своих крестьян. Наконец, он особо признал их власть в местных делах и их право считаться господствующим классом во всех вопросах, касавшимся государства в целом10.

К социальным и политическим последствиям этой договоренности придется вернуться позже. Прямым значительным результатом компромисса 1653 года было то, что он дал курфюрсту желаемую армию. Верно, что средств, предоставленных в 1653 году, хватило для содержания лишь скромного войска, скорее всего не превышавшего 5000 человек, однако это был фундамент, на котором можно было строить, а то, как быстро и эффективно курфюрст умел строить, если ему предоставлялась возможность, он продемонстрировал, когда в 1655 году вспыхнула война между Швецией и Польшей. Указав на присущие этому конфликту явные опасности, Фридрих Вильгельм повелел своим агентам начать набор дополнительных сил, как в Бранденбурге, так и в княжествах Нижнего Рейна, и созвал восточнопрусское ополчение. От протестов бранденбургских ландтагов, не имевших никакого желания выделять средства на защиту иных провинций, кроме собственной, он бесцеремонно отмахнулся и начал вводить различные чрезвычайные налоги для содержания новобранцев11. При такой поддержке его армия быстро росла. К сентябрю 1655 года у него под ружьем стояло восемь тысяч человек, к июню 1656 года – 22 000 человек, а к моменту, когда в 1660 году Оливский мирный договор положил конец боевым действиям, – 27 000.