Собаки

– Это что?! Это что, от тех сосен?! Серьёзно?! – он не верил своим глазам и глядел то на сокровище в своих руках, то на собак.

Большая опустила голову. Кивнула? А меньшая истово завиляла хвостом.

– Но погодите, – вдруг спохватился он. – Но ведь сегодня вишня. Вишня? – он на всякий случай принюхался. – Ну да, вишня. А как же хозяйственное мыло?

Собаки переглянулись и снова уставились на него.

– Погодите, погодите. Сейчас, сейчас, – он стал соображать. – Шишка – шишкой, тут всё так. Но и мыло нужно, так? – собаки явно обрадовались. – То есть, это как пригласительный? Он же заранее вручается, вроде… – меньшая протиснулась между большей и спинкой скамьи и лизнула его в щёку. – Ого! – он был польщён. – Вот это признание! Ну хорошо. Спасибо вам, собаки, за шишку! – он церемонно поклонился, и они ответно завиляли хвостами. – Это ведь огого! Это ж… Это ж, подумать только… – он откинулся на подушку и стал разглядывает свой пригласительный. – Это ж ведь от тех сосен… Уму непостижимо.

Он верил. Он верил в свои сны. Он каждый день своими глазами видел подтверждение тому, что всё это – на самом деле. Но шишка, эта сосновая шишка была настоящим артефактом.

– А зачем вообще мыло? – вдруг оторвался он от своих размышлений.

Собаки уставились на него, потом переглянулись, и большая, фыркнув, залаяла. Пролаяв несколько раз, она склонила голову на бок и посмотрела на него с такой иронией в своих собачьих глазах, что он расхохотался.

– Понял. Это как задавать вопрос с разговорником. Хорошо. Мыло – нужно. Почему? Потому что… за ним и только за ним идёт путеводный ветер? – собаки завиляли хвостами. – Ну всё понятно. Хотя в данной ситуации это неуместный комментарий, – он улыбнулся и вернулся к подарку.

Собаки немного посидели, потом потоптались на скамье, откланиваясь, и, спрыгнув, удалились в дом.

Он посидел на улице ещё немного, пока комары не загнали в дом и его. А когда лёг, покрутил в темноте перед глазами сосновую шишку, положил её на тумбу у изголовья и закрыл глаза.

И открыл их в туман. Нет, строго говоря, это был не туман. Просто дуло столько ветров, таких разнообразных цветов и оттенков, таких ярких, что невозможно было толком ничего рассмотреть вокруг. И ему стало ясно – он там, на поле за лесом. На него обрушивалась целая лавина запахов. И он стоял один. Как он здесь оказался – было непонятно. И куда делись собаки – тоже. Было, в общем, светло, но совсем ничего не видно. Он попробовал идти вперёд. Конечно, у него это получилось, но куда он идёт – он не понимал. Он шёл и шёл, и вскоре по обе стороны от него, примерно на одинаковом и одинаково большом, как он полагал, расстоянии потемнело. Впереди и позади было всё так же светло. Вот сверху как будто бы немного темнело, но как-то неявно и ненадолго, да и не ясно поэтому – темнело ли. Видимо, подумал он, он оказался посередине между чем-то и чем-то. Это было похоже на тоннель. Только как-то, похоже, без потолка. А он всё шёл и шёл. И скоро темнота по бокам от него закончилась.

Он открыл глаза в своей комнате, у себя в доме. Наверное, было уже недалеко до утра. За окном снова шумел дождь. В комнате, а значит, и во всём доме, уже прочно обосновался запах сегодняшнего огуречного ветра. В общем, ему понравилось. Сквозь приятный свежий аромат, занявший его мысли, потихоньку начал всплывать сон. Он машинально потянулся к тумбочке, взял шишку и стал крутить в руках, вспоминая детали. Странно всё-таки. Он не просыпался, не встречался с собаками, не шёл лугом, не пробирался через лес. Просто – бац! – и поле с ветром. И какие они там яркие! Здесь он видит их не такими, а то было бы трудно. А во сне вон как – не видно из-за них ничего. А может, это от юбиляра? Чтобы он не обрадовался раньше времени. Он задумчиво поскрёб подбородок. Может, и от юбиляра. Он лёг обратно, вернул шишку на тумбочку и спал до утра без снов.

Завтракали снова в кухне. Дождь уходить пока не думал. Но пить кофе и сидеть на скамейке они всё-таки вышли.

– Странный мне сегодня сон был, – не поворачивая головы к собакам, проговорил он, разглядывая малиновые кусты вдоль забора.

Собаки промолчали, но краем глаза он уловил движение – они обернулись к нему. Тогда он тоже посмотрел на них и продолжил:

– Я вдруг оказался прямо там. Сразу. Безо всех обычных прелюдий.

Собаки ждали продолжения.

– Ну, это, собственно, всё. Не видно ничего.

Собаки отвернулись и стали рассматривать малину. Он тоже вернулся к ней.

Малина начинала зацветать. В сухую погоду в кустах уже стояло мерное жужжание. Сейчас, в дождь, она была особенно молчалива.

Когда они втроём двинулись под дождём к калитке, большая обернулась к нему и привычно уже фыркнула. Это было личное её развлечение – смотреть, как он ходит в дождь. Он старался не наступать на дождевых червей. И не то, чтобы он их как-то особенно нежно любил и выделял среди прочих обитателей сада, он бы так не сказал. Но просто как-то раз, уже довольно много лет назад, он шёл под дождём по дорожке через один парк. Долго шёл. И всё время за одним и тем же человеком, который ещё в самом начале дорожки наступил левым ботинком на червяка. Почти посередине. Половина червяка распласталась по подошве ботинка, основательно прилипнув к каблуку, а другая никуда не делась, осталась висеть. И вот этот человек шёл и всю дорогу поднимал на ботинке этого несчастного получервяка. Вверх-вниз, вверх-вниз. Взлетит – шмякнется, взлетит – шмякнется. Впечатление у него осталось глубокое. На рыбалке он бывал, копал, насаживал, скармливал рыбам. В саду, случалось, перерубал лопатой – не горевал. Но вот те полчервяка засели в памяти накрепко, и он в дождь всегда, если мог, смотрел под ноги и не наступал на них.

Посреди дня дождь внезапно перестал. Словно вылился весь. Раз – и всё. Полные водой облака ходили по небу ещё весь день, но солнце нет-нет да и выглядывало.

Вечером, сидя в саду, он смотрел на небо. Низкие тяжёлые облака открывали широкую полосу чистого голубого цвета над горизонтом. И он наблюдал, как в эту полосу постепенно опускается солнце. Он подумал, насколько всё приблизительно выходит на словах. Вот взять небо сейчас. Лиловое золото. А ведь так и есть. А из чего состоят облака? Из клоков, обрывков, кудрей, барашков… Всё это по краям отливало почти слепящим прозрачным каким-то золотом, сквозь которое угадывался цвет, следующий за ним – лиловый. А лиловый потом переходил в сизый. Как неуклюже и неповоротливо это звучит. А на самом деле – невероятная красота. Недолгая, ускользающе-переменчивая даже в своей почти полной неподвижности. Впереди и над ним облака и солнце нарисовали целый мир. Он встал со скамейки, чуть отошёл по дорожке от дома – так и есть, его дракон смотрит аккурат в лес. Вот почему ему кажется, что облака стоят на месте. Сев обратно, он вернулся к картине. Он увидел там реку, русло которой прихотливо петляло между холмов. Ему в голову пришли строчки из песни:

Высоко протекает река,По которой плывут облака.

Красиво. Песня дальше шла довольно дурашливая, но начало было красивое. Справа между холмов река разливалась в огромное озеро, посреди которого был остров с городом и лесом вокруг него.

Стоило ему начать рассматривать какую-то увиденную деталь, как рядом он видел ещё и ещё, подробности появлялись одна за другой, словно на фотографии в ванночке с проявителем. Это занятие поглотило его совершенно. Вернувшиеся собаки подсели к нему на скамейку и в том же благостном настроении присоединились к разглядыванию небесной панорамы.

– Это невероятно, – покачал он головой.

Большая что-то солидарно проворчала, а меньшая, не отрываясь от неба, постукала хвостом по скамье.

– Не завтра? – вдруг спросил он, большая фыркнула, и он добавил: – Ну, не завтра так не завтра. Подождём послезавтра.

Солнце скрылось, и облака постепенно погасли. Все трое ушли в дом. Собаки протопали под стол, и он ушёл спать.

Улёгшись, он, однако, понял, что сна ни в одном глазу. Вот надо было ему спросить. Теперь каждый день будет спрашивать? Тикать, как часы. Ожидание, конечно, штука утомительная. Лучше всего – вообще не ждать. Как-нибудь так настроиться, что когда случится – тогда и случится. А то собаки перестанут с ним разговаривать, усмехнулся он в темноту.

Было уже далеко за полночь, когда он делал себе липовый чай, стараясь не шуметь в кухне. Потом он его пил у открытого окна. И снова думал о том, что как идёт – так пусть и идёт. Высоко протекает река. Пусть течёт. Он не станет поворачивать её вспять. Зачем? Да и кто он такой? Да и вообще, как будто это можно сделать, он улыбнулся. Вот и хорошо. Сейчас он полежит ещё немного, решил он, вертя в руках сосновый пригласительный, и пойдёт ждать новый ветер.

Проснулся он утром. От того, что что-то впилось ему в бок и колет нещадно. Он перекатился на спину и нашарил рукой… обломки шишки. Он аж сел. Вот осёл! Ну осёл, ну ё-моё! А если теперь всё пропало?!

Он сбежал вниз по лестнице, запыхавшись от волнения и спешки, вбежал в кухню – ещё здесь.

– Собаки! Собаки, я её сломал!

Его горестные вопли разбудили, наверное, даже соседских собак. А эти только приоткрыли по одному глазу. Он протянул им под стол раскрытую ладонь с обломками своего утраченного сокровища. Большая понюхала руку и постучала хвостом по полу, меньшая вообще закрыла проснувшийся было глаз.

– Что, это ничего страшного? – встревоженно спросил он уже обычным голосом.

Большая молча смотрела на него. Теперь уже меньшая, не открывая глаз, постучала хвостом о пол. Он замолчал, закрыл ладонь и сел на пол, прислонясь спиной к ножке стола. Значит всё нормально. Значит тут, видимо, важен сам факт, а не наличие в целости и сохранности. Предъявлять не придётся. Ну и хорошо. Нет, ну какая жалость! Ну какая жалость! Вот ведь он осёл! Вот осёл… Теперь уже обе собаки постучали хвостами по полу, как будто слышали, о чём он думает.

– Тосты будете? – понуро спросил он. – Больше нет ничего, соглашайтесь. Я сейчас.

Он вернулся к себе, привёл себя в порядок и спустился уже почти в норме.

– Точно ничего страшного? – в очередной раз пристал он к собакам, когда те уже хрустели в саду тостами с сыром.

Собаки на секунду замерли и вновь продолжили хрустеть. Он пил кофе, продолжая досадовать на себя. Собаки взобрались на скамейку, и большая укоризненно на него покосилась, призывая его заткнуть уже свой фонтан самобичевания, дать отдохнуть и фонтану. Всё нормально. Ну сломал. Ну подумаешь. Да, дело-то житейское, в тон ей вспомнил он Карлсона под её ореховым взглядом.

– Ну ладно, ладно, – покивал он. – Я понял.

Меньшая клацнула пастью по какой-то мушке, и они спрыгнули на землю. Пора.

Он проводил собак и, сверившись с расписанием автобусов в коридоре у зеркала, собрался – нужно было в город, снять пенсию, да и вообще.

Город, как обычно, тяжко навалился на него, мешая свободно дышать и принуждая его моргать чаще. Сняв деньги и расставшись тут же с их немалой частью в виде разнообразных ежемесячных платежей, он решил сходить-таки в парк. Убьёт двух зайцев. Даже трёх. Во-первых, есть время до автобуса. Расписание бесчеловечное – пять автобусов в день. Во-вторых, надо же всё-таки хоть раз там побывать, дать ему шанс, в конце концов, может, он того стоит. А в-третьих, если всё же не стоит, то в следующий раз, когда у главы инициативного комитета случится приступ негодования на почве городских плюсов, он хоть будет знать слова песни, а не просто рот открывать.

Парк был довольно большой. Всё-таки центральный городской. С аттракционами даже. Аллеи и аллейки, липы, дубы и сирени, клумбы и «по газонам не ходить», скамейки и три фонтана, один из которых мемориальный, с голубыми елями. Два кафе. Малюсенький прудик. Целая толпа детских уголков с карусельками и песочницами. В принципе, отдал он должное, горожанам, особенно живущим неподалёку, повезло. Но ему хотелось уйти. К тому моменту, как он поселился здесь, он успел набраться человеческой толпы под завязку. И до сих пор не отошёл от этого. А может, и не отойдёт. Его общение сейчас, помимо случайной вежливости в деревне, составляли нечастые встречи с главой комитета, немногословные вопросы-ответы с соседями, у которых он, договорившись в самом начале, покупал овощи и яйца. Ещё реже – продавцы. Ну, сотрудники банка. Всё. А ежедневное общение у него свелось к зеркалу, саду и – собакам. Самое душевное общение. В буквальном смысле. Они ведь не болтливы. И этот парк вызывал у него одно желание – сесть в автобус домой. Увы. Хотя шанс он парку дал честно и справедливо, на его взгляд. Он проходил там часа два, не меньше. Когда он понял, что толку не будет, время уже перевалило за обеденное, он пропустил очередной автобус и проголодался. В городе он обычно ел в блинной, здесь недалеко. Пока он ел, он наметил себе ещё поход на рынок и финишный рывок, раз уж он здесь – хозяйственные.

На рынке он зашёл к Светлане Палне, поскольку было ещё не слишком поздно и не среда. Он посоветовался с ней насчёт тли, получил название и побывал с ним у Максика. А потом отправился по хозяйственным с составленным в блинной небольшим списком.

Когда он прибыл на автостанцию, ему оставалось только ждать последний автобус, который, уже почти на закате, отвезёт его наконец домой.

Ожидая автобус, он вспомнил, что чуть не забыл орехи для пасты на утренние тосты. Ждать ещё месяц, а раньше он не намерен был здесь показываться, без ореховый пасты и ему, и собакам будет тоскливо. Поэтому он сходил ещё и за орехами.

Терпеливо проходив, таким образом, весь день по нелюбимому и нежеланному городу, он с радостью сел в автобус, показал пенсионное кондуктору и задремал. И снились ему глава инициативного комитета вместе со Светланой Палной, разносящие городской парк в щепки перед газетчиками, и Максик, служащий в банке дератизатором. При чём тут вообще крысы, изумлялся он, выходя с сумками из автобуса. Когда автобус тронулся, он заметил спешащего к нему главу. На ловца и зверь, подумал он и поздоровался. Глава снова сиял. Да ему прям везёт натыкаться на человека почти всегда в исключительно приподнятом настроении, усмехнулся он про себя. Глава сообщил, что назначена точная дата выставки в их городе. Поскольку фестиваль стартует, как он и говорил, в сентябре, а их город не первый в списке, то ребята будут выставляться не в сентябре, а в октябре. Открытие одиннадцатого числа! Символично, он не находит? Чует, чует его, главы, сердце, что они себя покажут достойно! На высоте они себя покажут! Тьфу-тьфу-тьфу! Глава комитета энергично заплевал себе через левое плечо, где, по счастью, никого не оказалось.

Пока они беседовали о выставке, глава, вызвавшийся помочь, довёл его до дома, вручил сумку, которую нёс, и, сообщив, что ещё не всех обошёл, умчался в закат. А он решил зайти с кухни. Покупки хозяйственные, орехи, да и вообще, там лучше.

Подумав о собаках, он, уже обойдя дом, увидел и их. На скамейке, где ж ещё. Надо же, обрадовался он, ждут его. Он припозднился, что есть, то есть. Но – ждут! Да, он обрадовался. А потом и вовсе чуть было не пустился в пляс – на его подушке рядом с ними лежали две сосновые шишки. Две. Значит каждая принесла по шишке, чтобы он не горевал. Он поставил сумки у двери, взял шишки в руки и сел рядом с собаками. Разглядывая шишки, он счастливо разулыбался:

– Спасибо вам, собаки! – собаки завиляли хвостами, смотря на него в каком-то радостном ожидании, будто в предвкушении, ещё подумалось ему. – А я вам орехов купил, – он соображал, что он упустил? Что-то ведь он, наверное, должен сделать, судя по их мордам.

Собаки переглянулись. Ему показалось, или они действительно выглядели сбитыми с толку? Что-то шевельнулось на краю его сознания. Собаки спрыгнули со скамьи и сели на дорожку напротив него. Он не понял. Где-то внутри снова что-то шевельнулось, какая-то почти догадка. Ещё немного, и он поймёт, перестанет тормозить. Большая подошла к нему и ткнула носом одну из шишек, лежавших у него на коленях. Он посмотрел вниз, потом на большую, на меньшую… Шишки, собаки… собаки, шишки… Мыло! Запах ударил ему в нос, как по лбу. Сегодняшний ветер – ветер хозяйственного мыла! Он ни разу, ни разу за день этого не почувствовал. Ирония судьбы. Он ждал его, ждал так, что почти начал, как он сам выразился, тикать. А когда этот ветер пришёл – он что сделал? Не заметил его! Сначала сломанная шишка, потом город, затем глава, снова шишки… И ночью он ведь так себя уговаривал не гнать, не лезть, не приставать. Вот, пожалуйста. Уговорил.

– Собаки, – прошептал он с круглыми глазами. – Собаки, я же теперь не засну!

Большая фыркнула.

– Хорошо тебе фыркать. Я серьёзно.

Большая переглянулась с меньшей, и они проследовали в кухню. Он тоже поднялся, надо ведь было разбирать сумки, покупки разложить. Завтра его ведь не будет целый день. Ох ты ж ёшкин кот…

Когда он вошёл в кухню, меньшая ждала его с букетиком сухих листков в зубах.

После позднего ужина он заварил себе собачьего чая, и они втроём вышли в сад. Обычно в это время собаки уже спали под столом. Но сегодняшний вечер был особенным, как ни крути. Не только ведь для него. В некотором смысле, он был их протеже. В общем, они тоже пока не спали, поэтому сопровождали его.

Чай он пил молча. О чём было говорить? Сказано было уже немало, вопросов он никаких не задаст, ответов не получит и не придумает. Да и зачем? Завтра он всё увидит собственными глазами. С ума сойти.

Наконец собаки улеглись, и он поднялся к себе. Едва его голова коснулась подушки, он уснул.

5. Первый поход. Ветер. Привратник. Можжевельник

Проснувшись рано утром, отдохнувший и свежий, он даже не расстроился, что после чая спал без снов. Какие могут быть сожаления о сне, когда вот она явь! Он не стал смотреть в окно, чтобы сделать свой выход из дома таким, каким видел его столько раз. Ну, хотя бы приблизительно.

Спустившись в кухню, он увидел, что собаки как раз выползают из-под стола.

– Утра вам, собаки! – он поставил кофе и сделал тосты. – Завтракаем здесь. Сегодня пропустим, ладно?

Собаки завиляли хвостами, соглашаясь.

Когда с завтраком было покончено, меньшая сорвалась с места и умчалась к этажерке. Зарывшись там по самые уши в свой коробок, она выудила со дна два ошейника.

– Зачем они вам всё-таки?

Вместо ответа собаки подошли к нему, каждая со своим ошейником, и он надел их на собак.

– Всё? Пора?

Собаки завиляли хвостами и первыми вышли в сад.

Он вышел из дома. Осмотрелся. Всё, как всегда. Ничего необычного. Ровным счётом обычная такая среда. Среда, вдруг вспомнилось ему откуда-то, это день, когда может случиться всё, что угодно. Он улыбнулся сам себе. И поднял глаза в небо.

Если бы он не шёл наконец с собаками, он бы так и остался здесь на весь день. От цвета невозможно было отвести глаз. Бирюзовый. Этот странный бирюзовый цвет из его сна. Он всё-таки увидел его наяву, глазами. Он сиял. Он переливался. Он тёк рекой повсюду. Сам воздух сплошным потоком протекал сквозь всё, что его окружало, кажется, сквозь него самого. Каждой частице воздуха эта бирюза давала какую-то морскую глубину. Смотреть можно было бесконечно. Но было пора. Он вздохнул. И очнулся. И вдохнул ещё раз, так глубоко, как мог. Воздух. Запах. Он был такой… Он был живой. Он покачал головой. Нет, это безнадёжно. Сложить из букв это невозможно. Название – да, а сущность – увы. Ему лишь казалось, что всю свою жизнь до этого дня он дышал разбавленным воздухом, а теперь дышит настоящим. Что-то подобное, вспомнил он, он ощущал, когда ему надевали кислородную маску в хирургии. Но всё равно это не то. Нет, не то. Он вдохнул до головокружения. Он сам весь, казалось ему, заискрился. Кровь, сияя, разнесла живой бирюзовый ветер по всему телу, в каждую клетку. Он шагнул на дорожку и пошёл через сад. Как во сне. Только на самом деле. Упоительно. Собаки терпеливо дожидались его на грунтовке.

– Собаки, это… – он покачал головой и улыбнулся, бессильно разведя руками. – Нам пора.

Они ступили на луг. Трава доходила ему почти до колен и пахло утром. Ночные сырость и свежесть ушли ещё не совсем. И начавшее пригревать солнце добавляло в аромат луга уже свои дневные ноты. И ветер. Да, это была живая сказка. Он шёл молча и почти всё время улыбался, несмотря на мокрые от росы ноги. Он смотрел, он дышал. Он ловил каждую секунду.

Дойдя до леса, он вспомнил свои ощущения из сна. Да, так и есть. Никакого холодка по спине больше не было, и не мерещились глаза за каждым деревом. Но проще передвигаться по нему от этого не стало. Он шёл почти след в след за собаками. А они шли то прямо, то петляя, то забирая в стороны. Он не видел никакой разницы – слева обойти пень или справа, а они видели. Иной раз они по какой-то причине предпочитали обойти, а не перепрыгнуть и не преодолеть ползком, поваленное дерево. Но и поползать ему пришлось. Один раз они перебирались через болото. Вот в этом месте, наверное, ему было страшнее всего. Ну, одним им известные и различимые кочки – это было полбеды. А вот где для него была беда – его вес ведь был несопоставим с весом собак, даже общим. И каждый раз, прыгая, он думал – выдержит или не выдержит его этот островок? Но всё обошлось благополучно.

Они шли долго. Конечно, в основном, из-за того, что он был с ними. В реальности пробираться по непроходимому лесу было не так интересно и увлекательно, как во сне. Это было тяжело. Были комары, оцарапанные руки и лицо, жарко и плохо видно. Хорошо, что собаки таких цветов – эта мысль не раз приходила ему в голову.

Часов он с собой не брал, он их не носил, но, по ощущениям, они шли уже пару часов. Интересно, подумал он, а сами они за сколько справляются? За полчаса, скорее всего, не больше. Он не сразу понял, что они стоят и никуда больше не идут. А когда понял, стал оглядываться по сторонам. Без таких провожатых он бы в жизни не дошёл здесь туда, куда надо. Кругом всё одинаковое – деревья, кочки, корни, поваленные стволы, пни и коряги. Птиц здесь он почти не слышал, дорог поблизости нет. Ни одного ручья тоже не попалось по пути. Глухое местечко, Ватсон.

Собаки стояли и смотрели на него, поблёскивая глазами. Тогда он стал внимательно смотреть по сторонам. И заметил, что чуть в стороне, за деревьями, было как будто бы чуть светлее. Он осторожно перебрался поближе и увидел, что там, между торчащими частоколом давно высохшими ёлками, в воздухе словно течёт ручей. Странно, подумал он. И во сне это в голову не приходило. Ведь там, в деревне, цвет ветра виден повсюду. Где затишье – еле заметно, где открытое пространство – более явно. Да даже в доме нет-нет да и увидишь его искры или тоненькую ленту сквозняка, рассыпающуюся, рассеивающуюся почти сразу. Словом, повсюду. А здесь, в лесу, всё темным-темно. Хотя здесь и движение воздуха не ощущается вовсе, но всё же. Странный лес.

И вот он – протекающий через лес ручей. Но тёк он не так, как они шли. Видимо, он спускался в лес сверху прямо тут, рядом? Зачем ему через весь, он же не пешком, размышлял он, осторожно подставив ладонь ручью. Бирюзовая текучая дымка ощущалась кожей чуть прохладнее окружающего ватного воздуха леса и, сияя, ускользала у него между пальцев. Он стоял, зачарованно глядя на руку, пока большая не вздохнула деликатно у его ног. Тогда он кивнул и осторожно двинулся вслед за ручьём.

Ручей тёк примерно на уровне его головы и чуть выше, напоминая развевающееся полотно прозрачной ткани. Он, а за ним и собаки, шли рядом. Поскольку теперь направляющим для их троицы был он, они пошли, кажется, ещё медленнее, чем до этого. Но он переживал зря – идти было недолго.

Совсем скоро он увидел их. Две сосны. Сросшиеся у земли и уходящие развилкой в небо. Он подошёл к ним, обошёл вокруг, задрав голову. Вот они какие. Он столько раз видел их во сне. Он их узнал сейчас почти так же, как узнают на улице знакомых. И вокруг на земле полно шишек. Он улыбнулся и обошёл вокруг ещё раз. С одной стороны от сосен было ощутимо светлее, с той, с которой они подошли. Объяснение этому было столь же очевидно, сколь и невероятно. Их ориентир, их поток бирюзового ветра втекал в развилку с одной стороны и – не вытекал с другой. Одно дело, когда тебе это снится. И совсем другое дело, когда ты взял себе в обычную такую среду утром вышел из дому в лес, а тут такое. Он вернулся к собакам, посмотрел на них, на бирюзу, уходящую через развилку куда-то, и сделал шаг отсюда туда – куда-то. Неизвестно куда.

Вышел он просто по ту сторону развилки. Ему так показалось. Совсем просто. Ничего не случилось ни вокруг, ни в нём самом. Тихо и спокойно. Как во сне. Он снова обошёл сосны и увидел, что вытекать бирюза вытекает, но берётся ниоткуда, с другой стороны её нет. Когда он снова подошёл к выходу из развилки, где сиял ветер, между сосен показалась меньшая, подпихиваемая большей. Вот почему нянькой при нём, больном, оставалась меньшая, решил он. Сама бы она здесь не взобралась.