Основы человечности для чайников

Люди – горничные – вряд ли думали что-то особенное, убираться в номере и приводить в порядок кровати было их работой.

И Ксюха же не делала ничего плохого: не била стаканы, не пачкала полотенца, не прожигала столешницу. Она просто хотела спрятать под одеялом немножко сонного тепла, чтобы вечером нырнуть в это тепло, а не в идеальную, без единой морщинки, постель.

А здесь (дома? в Доме?) никто слова не сказал бы на все Ксюхины выкрутасы с одеялами. Почему-то она была абсолютно в этом уверена.

Но еще больше она была уверена в том, что на ночь все равно придется вернуться в тот дом, который с маленькой буквы. Потому что бабушка. Потому что так положено. Потому что… Ну она же не вся в мать, а только немножко. Генетически.

Людвиг прохромал к своей двери (за которую заглядывать было нельзя), пошуршал немного в комнате и вернулся с жестяной миской. Ксюха такие только по телевизору видела – в старых советских фильмах про ответственных советских работников, изредка заходящих в огромные советские столовые.

В миску как раз поместились остатки котлет и макароны, а сама миска отправилась в камин и встала там поверх дров.

– Не подгорит? – на всякий случай уточнила Ксюха.

– Не успеет.

Людвиг вытряхнул из пакета термос, салфетки и единственную вилку. И коробку с сокровищами, на всякий случай завернутую отдельно, чтобы ничего не выпало.

Вилке внимания досталось больше, чем коробке. Людвиг осторожно покрутил ее в руках, внимательно изучил узор, потыкал пальцем в тупые зубцы. Вздохнул.

– Что? – не поняла Ксюха.

– Да ничего, отвык просто.

– Тебе в этой вашей магической тюрьме вилок не давали, что ли? А есть как же?

– Ложкой. Или руками. Как повезет. С вилкой, наверное, проще было бы.

У Ксюхи возникло стойкое ощущение, что последнее предложение относилось не к еде. А к чему? Что было бы проще? Заколоть охранника? Нацарапать на стене завещание? Играть на зубцах, как на губной гармошке? Охотиться на тюремных тараканов?

– У вас там тараканы были?

– Я не видел.

– А сколько ты там сидел?

– Не знаю точно. Недели две-три. Я сначала не считал, а под конец запутался, – честно ответил Людвиг, принюхался и потянулся в камин за миской. Обжегся о металл, зашипел, огляделся в поисках прихватки или полотенца, не нашел, кое-как натянул на ладони длинные рукава свитера, подхватил миску и быстро переставил ее на пол. Снова принюхался, с удивлением уставился на тлеющий рукав, выругался, стянул свитер и потащил его в ванную. Заодно и обожженную руку холодной водой сполоснул.

Вернулся. Опустился на шкуры. Буркнул что-то неразборчивое.

– Очень больно? – спросила Ксюха.

– Ерунда, на мне быстро заживает, – отмахнулся Людвиг и радостно вонзил вилку в котлету. Потом спохватился и протянул ее Ксюхе. – Будешь?

– Ешь, голодающее Поволжье. Я потом, если останется. Или дома.

– Спасибо. Что бы я без тебя…

– Страдал бы. И хватит болтать с набитым ртом.

Людвиг послушно заткнулся и занялся едой. Сейчас он ел уже не так торопливо: тщательно пережевывал, облизывал губы и вилку, жмурился, наслаждаясь вкусом (хотя какой там вкус-то, особенно у макарон?), и выглядел совсем по-домашнему. Казалось, вместе со свитером он избавился от своей обычной ершистости и обнажил прятавшегося внутри милого и спокойного человека. Хотя, скорее всего, дело было не в свитере, а в голоде.

Впрочем, как выяснилось, свитер тоже кое-что скрывал.

Ксюха подсела поближе, стараясь не выдать любопытства, и уставилась на руки Людвига. На предплечья. На покрывающие их татуировки.

На первый взгляд они казались витками колючей проволоки: резкие угловатые линии, иногда заходящие друг на друга, поросшие какими-то не то шипами, не то зубцами. Никакой гармонии или эстетики, только болезненный тревожный хаос.

С трудом верилось, что кто-то в здравом уме набьет себе такое.

Людвиг, конечно, на совсем уж здравомыслящего не тянул, но все же подобное казалось слишком даже для него. Разве что в этой мешанине узоров был какой-то скрытый смысл.

– Что это значит? – не стала тянуть Ксюха.

Расскажет – хорошо, промолчит – ну и ладно, тоже не страшно. Из красноречивого молчания иногда можно вытянуть гораздо больше информации, чем из многословного объяснения.

– А, это… – Людвиг замер с недожеванной котлетой во рту. Посидел так немножко, потом проглотил ее явно через силу, без прежнего аппетита, и совершенно безжизненным тоном объяснил: – Блокировка магии.

– Ясно, – пробормотала Ксюха, хотя на самом деле ничего ясно не было.

Она-то думала, что блокировка – это какое-то заклинание, которое развеялось, как только Людвиг сбежал из тюрьмы. Потому что он же мог сейчас колдовать: перемещался в Дом и из него, превращался в собаку… или не превращался (пока не доказано).

А больше он, в общем-то, ничего и не делал.

То есть…

– И она все еще работает? Ты совсем не можешь использовать магию?

– Работает. Не могу.

До стадии принятия явно было еще далеко. Людвиг смотрел на татуировки так, будто готов был немедленно выжечь их серной кислотой или просто выгрызть из тела, если бы хоть на мгновение поверил, что это его спасет.

Но, судя по всему, не спасло бы.

Ксюхе стало неловко, потому что она явно наступила на больную мозоль. Очень свежую здоровенную кровавую мозоль, которая может лопнуть от любого прикосновения. И даже без прикосновений рано или поздно наверняка лопнет.

Но удержаться и не потыкать в эту мозоль было совершенно невозможно.

– И такой блок никак не убрать?

– Только вместе с руками. Но, знаешь, я еще не настолько отчаялся, чтобы их отрубить. Все равно без рук колдовать затруднительно.

– А как же ты попадаешь в Дом?

– А как ты домой попадаешь? – спросил Людвиг. И сам же ответил: – С помощью ключа, как любой нормальный человек.

Ксюха попыталась представить себе этот ключ.

На ее памяти Людвиг при перемещении ничего не делал, просто брал ее за руку – и мир вокруг изменялся: набережная превращалась в Дом, а Дом – в набережную. Иногда он при этом щелкал пальцами (один раз из трех). Иногда не щелкал (остальные два раза).

То есть руки у него оставались свободными.

И как это понимать?

Ключ не в руке? А где? Материален ли он? И может ли им воспользоваться кто-то еще? Например, одна девочка, начисто лишенная магических способностей.

– Покажи! – потребовала Ксюха.

– Перебьешься. И хватит на меня глазеть, ешь давай. – Людвиг подвинул в сторону Ксюхи последнюю котлету и четыре макаронины.

Он не злился, и даже не похоже было, что пытался скрыть информацию. Просто не хотел объяснять. Вместо этого он повернулся к коробке со сбережениями и откинул крышку.

Разглядывать содержимое Ксюха не стала, успела уже изучить. Да и не было там ничего эдакого. То есть было, конечно, но недостаточно для вау-эффекта: несколько пачек с деньгами (все вперемешку: и рубли, и доллары, и евро), какие-то бусы, серьги и кольца, несколько драгоценных камней в маленьком мешочке, чья-то вставная челюсть, бережно завернутая в тряпочку.

Отдельно лежала старенькая записная книжка с телефонами и подписями на немецком. Ксюха пролистала ее, но ничего толком не поняла. Ну книжка и книжка, телефоны и телефоны, чего их изучать-то?

Несколько писем на пожелтевшей бумаге, тоже на немецком.

Вроде бы. Ксюха, честно говоря, не была уверена. Немецкого она не знала, а почерк в письмах был такой, что даже русские буквы разбирались с огромным трудом.

Да, русские буквы там тоже были, в обратном адресе. Откуда – СССР, куда – DDR. ГДР то есть. Поэтому Ксюха и сделала вывод про немецкий язык. И еще про то, что письмам никак не меньше тридцати лет. Точнее было не разобрать, штамп на конверте совсем расплылся от времени.

В общем, содержимое коробки Ксюха успела изучить, а местами даже переписать и сфотографировать (вдруг пригодится), поэтому сейчас изучала самого Людвига и то, как он перебирает вещи. Письма – аккуратно, но будто бы брезгливо, деньги – небрежно, как что-то второстепенное, драгоценности – с нежностью, челюсть… Ну, как любой другой человек, нашедший чью-то вставную челюсть, – хмыкнул и отложил в сторону.

– Держи! – Людвиг вытащил из коробки стопку тысячных купюр и, не пересчитывая, протянул Ксюхе. – Хватит тебе?

– Должно хватить. Спасибо!

– Тебе спасибо за помощь. Расскажи хоть, как все прошло? Проблем не было?

– Была одна, совсем маленькая. Тот дом с сараем уже несколько лет как снесли.

Ксюха все еще следила за Людвигом. Интересно было, как он отреагирует на эту новость.

Людвиг не отреагировал почти никак. Помолчал немного, потом сказал: «Ясно» – и снова замолчал.

Ему-то точно все было ясно. А Ксюхе – не все. Так, кое-что, сущие мелочи.

Например, дом расселили года три назад, но Людвиг об этом понятия не имел, хотя по рассказам выходило, что он до тюрьмы в нем жил.

Самыми крупными российскими купюрами в коробке оказались тысячи, причем довольно старого выпуска. А ведь первые пятитысячные начали выпускать больше пятнадцати лет назад (Ксюха погуглила).

Людвиг не знал, где ближайший торговый центр, который уже десять лет, как открылся (Ксюха погуглила).

Людвиг не читал Поттера. И даже не смотрел. Ладно, это как раз можно было объяснить…

Но остальное-то?!

Сколько же ему лет? И сколько было, когда он попал в этот свой Азкабан?

По словам Людвига, он пробыл там всего несколько недель, потом сбежал. Но если бы он сбежал недавно, его бы искали по свежим следам. А он сказал, что уже не ищут, и, похоже, не врал.

Что-то не складывалось.

Ничего не складывалось!

Ксюха полезла в сумку за телефоном. Мобильники в России начали массово появляться где-то в начале двухтысячных, смартфоны – спустя еще несколько лет. Успел ли этот бедолага застать хоть что-то из них?

– На, сам посмотри. Я пофоткала там все. – Ксюха сунула смартфон Людвигу прямо в руки и сразу поняла: с таким чудом техники он еще не сталкивался. – Только не урони с непривычки, умоляю, он мне дорог как память о бесцельно прожитых годах!

– Это телефон, – со вздохом сообщил Людвиг, как будто хоть кто-то в комнате этого не знал. – Ладно, подловила. Теперь объясняй, как его включить, а то раньше они по-другому выглядели.

– Сбоку маленькая кнопка. Нажми один раз.

– Круто! А дальше? – спросил он, когда на экране высветилось требование ввести графический ключ.

Интонация была странная, нечто среднее между восторгом (вау, какая штука!) и досадой (а я ей пользоваться не умею). Причем досада, кажется, перевешивала. И не столько из-за неумения пользоваться телефоном, сколько из-за того, как быстро и легко какая-то случайная девчонка это раскусила.

Наверное, Ксюхе стоило бы гордиться собой, но почему-то не получалось.

Ну да, раскусила. Поймала с поличным. Поставила перед фактом. Практически вынудила человека раскрыть тайну.

Только скрывал он эту тайну явно не ради выгоды и не из-за любви к недомолвкам. Просто старался не вспоминать лишний раз, как о тех же татуировках.

Как сама Ксюха старалась не вспоминать (и уж точно не хотела бы рассказывать) о маме.

Ну и чем здесь гордиться?

– Твердый знак там нарисуй, прямо на экране, по точкам, не отрывая руки.

С квестом по разблокировке телефона Людвиг справился с первого раза, чем заслужил уважение. В качестве награды Ксюха решила не расспрашивать его о прошлом совсем уж нагло. По крайней мере в ближайший час. Пусть сначала с техникой наиграется!

– Почему именно твердый знак?

– Да просто так, он прикольный. Теперь открывай галерею… вон в ту кнопочку просто пальцем ткни. Ага. И листай фотки. Нет, не туда, вправо. Ой, то есть влево…

С фотогалереей Людвиг тоже разобрался довольно быстро и вскоре уже разглядывал кадры со стройки. Долго разглядывал, заодно и увеличивать картинку научился.

– Ну и ладно, – наконец выдохнул он, возвращая Ксюхе телефон. – Все равно это была съемная квартира, и никто меня там не ждал.

– А прописан ты где? – Ксюха немедленно позабыла о своем намерении не приставать с расспросами.

Потом-то вспомнила, конечно, но к этому времени Людвиг уже начал отвечать.

– У отца. Если этот старый жулик меня еще не выселил каким-нибудь образом… А это что за кнопка?

– Камера. О, сфоткай меня на шкуре рядом с камином! – Ксюха отодвинула в сторону миску с остатками еды, чтобы не портила кадр, и попыталась изобразить на лице что-то милое и расслабленное, а не как обычно. – Не любишь его?

– Камин?

– Отца.

– Терпеть не могу, и это взаимно. Не дашь мне уйти от темы, да?

– Дам, если ты попросишь. Могу вообще домой свалить, если хочешь. То есть не сама, конечно, тебе придется проводить меня в реальный мир, но… Я могу уйти, но… – Ксюха уставилась в огонь. Надо же было смотреть куда-то, кроме как на Людвига. Не котлету же взглядом буравить!

Потому что…

Ну…

Потому что на самом деле она совсем не хотела уходить!

– Вот так и замри, – скомандовал Людвиг и быстро сделал несколько снимков. – Глянь, вроде неплохо получилось. А это… ой, я что-то нажал, и оно теперь меня снимает.

– Это фронтальная камера, для селфи. Ей можно всякие автопортреты делать. И еще там встроенные фильтры есть и маски всякие, сейчас покажу. Вот, смотри! Тебе идет!

При виде своего лица с огромными анимешными глазами и мультяшным румянцем Людвиг ожидаемо заржал, а от маски с собачьими ушами торопливо отвел взгляд.

Слишком торопливо, чтобы это можно было списать на случайное совпадение.

Ксюха не собиралась спрашивать в лоб и вообще не планировала спрашивать прямо сейчас. Но любопытство внутри вибрировало и жгло, а от вопросов першило в горле, и они вылетали сами собой неудержимо, как кашель при бронхите.

– Почему ты скрываешь, что умеешь превращаться в собаку?

Людвиг, кажется, вовсе не удивился вопросу.

– Потому что я не умею превращаться в собаку, – хмыкнул он. – Ты что, волков никогда не видела?

– Разве что по телеку, в документалке, но они там были тощие и облезлые какие-то. Что, правда волк? Серьезно? Я думала, хаски!

– Кстати, во многих художественных фильмах волков именно хаски и играют. Ты в курсе?

– Никогда об этом не задумывалась, – созналась Ксюха. И немедленно выпалила очередную глупость: – А можно тебя погладить? То есть не человека, а волка? Если откажешь, я не обижусь, я все понимаю. Просто собак очень люблю, а бабушка не разрешает, вот и… Очень хочется… Извини…

– Можно, – после небольшой паузы кивнул Людвиг, – можно погладить. И можно оставаться здесь, сколько захочешь. Я даже ключ тебе дам. Но только в обмен на последнюю котлету!

Интермедия 1. Волчонок

1991 год

Людвиг Майер ничего не боялся. Он мог залезть на самое высокое дерево во дворе, дернуть за хвост злющую овчарку Юту с соседней улицы, целых десять минут просидеть в темном чулане, добежать по тонкому льду до середины озера и несколько раз топнуть там ногой, заговорить с полоумной фрау Бруннер и еще много чего. Конечно, почти все это приходилось делать тайком от мамы, но маму с ее вечной угрозой надрать уши Людвиг тоже не больно-то боялся.

Ее просто не хотелось огорчать, но это другое. Совсем другое.

А вот сама мама была жуткой трусихой: вечно волновалась, что сын поранится, обожжется или просто свернет себе шею. Но Людвиг был не только бесстрашный, но и везучий. И сообразительный. И обаятельный.

В общем, прекрасный был человек этот Людвиг Майер восьми с половиной лет от роду, только непоседливый очень.

Да и как усидеть на месте, когда вокруг столько всего интересного?

Например, в лесу!

Лес окружал деревню со всех сторон. Не сдавливал в тисках и не держал в осаде, как игрушечные солдатики вражеский замок, а просто расстилался вокруг пышным зеленым ковром.

Это был приличный, культурный лес. Через него проходило широкое шоссе и несколько дорог поменьше, а все остальное пространство занимали пешеходные тропинки с указателями. По тропинкам день-деньской гуляли бодрые пенсионеры, мамочки с колясками, влюбленные парочки и туристы, приехавшие посмотреть на развалины старинной крепости, притаившиеся неподалеку.

От крепости осталось едва ли полторы стены, да и те высотой по плечо Людвигу Майеру, но туристов это не останавливало.

Людвига тоже, поэтому развалины он облазил вдоль и поперек и знал там каждый камень. И очень удивился однажды, обнаружив рядом со стеной странную белесую дымку.

Летним солнечным днем дымка совсем не казалась страшной. Выглядела она как пар над кипящей водой – мутный сгусток без определенной формы. И без запаха. И без…

Людвиг аккуратно потыкал дымку пальцем и убедился, что на ощупь она тоже никак от обычного воздуха не отличается. Но все же было в ней что-то непонятное, притягивающее внимание. Нездешнее. Возможно, даже магическое!

Мама строго-настрого запрещала трогать без разрешения магические предметы и после ритуалов всегда прятала их в сейф, подальше от Людвига. А еще она говорила, что в непонятной ситуации надо обязательно звать ее.

Но мама была далеко, дома, в получасе ходьбы – вниз по холму и еще немножко через лес. А непонятная ситуация – прямо тут, под носом.

«Пока доберусь домой, пока объясню, в чем дело, пока мама согласится пойти со мной к развалинам, эта дымка может рассеяться!» – рассудил Людвиг Майер. И решил сделать проще: притащить непонятный сгусток воздуха домой.

Не весь, конечно. Так, маленький кусочек.

Для этого Людвиг вытащил из кармана пакет из-под пирожка. Сам пирожок он съел уже давно, но мама всегда говорила, что мусор в лесу разбрасывать нельзя, поэтому пакет пришлось запихнуть в карман, чтобы донести до ближайшей урны. Вот и пригодился!

Замахнувшись пакетом, как сачком, Людвиг поймал кусочек дымки, быстренько затянул горловину… и с удивлением уставился на пустой кулек, наполненный обычным прозрачным воздухом. А непонятная субстанция осталась висеть на месте, ничуть не уменьшившись в размерах. Даже, кажется, слегка раздалась вширь, как распушившийся перед дракой кот.

Вся она в пакет, пожалуй, не уместилась бы.

– Пылесос бы сюда! – пробормотал Людвиг.

Субстанция ощерилась, распушившись еще сильнее.

Людвиг ответил тем же. Полноценно вздыбить шерсть в человеческом облике он, конечно, не мог, но все же тряхнул головой, слегка наклонился вперед и вздернул верхнюю губу, обнажая клыки. Но зарычать не успел, потому что окружающий мир внезапно погрузился в темноту.

Темнота ощущалась странно: только что был день, солнце золотило развалины крепости, и вдруг наступила ночь, а вместо земли и травы под ногами…

Хм…

Людвиг нагнулся, пощупал и довольно быстро убедился, что трава, земля и всякие прочие мелкие камешки остались на месте. И воздух пах по-прежнему. И солнце все так же припекало макушку и правую щеку.

Но глаза видели только непроницаемую тьму. В которой вдруг начали загораться огоньки. Парные.

Парные огоньки, подозрительно напоминающие глаза.

Темнота наполнилась шорохом и приглушенным рычанием, какое могла бы издавать стая волков, окружающая одинокую жертву.

Вот только Людвиг точно знал, что в окрестностях нет чужих агрессивных волков. Да и не пахла ими темнота.

Цоканье тем временем приближалось, рычание усиливалось, и огоньки-глаза горели все ярче.

– Интересненько! – сказал Людвиг и двинулся навстречу.

Страшно ему не было. Скорее уж – страшно любопытно!

Темнота испустила разочарованный вздох, шорохи стихли, глаза поблекли.

– Эй, ну вы куда?! – возмутился Людвиг. – Давайте поговорим! Вы кто? Что вы такое? – Ответа не последовало, но по щеке словно перышком провели – не противно, скорее щекотно. Возможно, это была попытка общения. Или нет. – Ты хочешь меня напугать? – напрямую спросил Людвиг. – А зачем? Не понравилось, что я кусок тебя поймать пытался? Прости, если это тебя обидело, я больше не буду.

Темнота снова вздохнула, в этот раз скорее устало. «Как же я задолбалась висеть здесь, поджидая жертв! А когда наконец-то нашла хоть одного подходящего ребенка, он замахнулся на меня пакетом, а потом отказался бояться волков», – сквозило в этом вздохе.

Воздух посветлел, развалины, земля и лес вернулись на свои места. Сгусток тумана тоже вернулся, но теперь он выглядел бледным и потрепанным, словно попытка воздействовать на Людвига выпила из него все силы.

Его было жалко, как выброшенную игрушку или попавшую под дождь бесприютную собаку. Его хотелось пожалеть, но как жалеть клочок воздуха?

Людвиг погладил дымку рукой. Снова ничего не почувствовал, но почему-то решил, что все делает правильно. Мама учила помогать людям. И нелюдям. А непонятной сущности совершенно точно требовалась помощь.

– Как тебе помочь? Объясни. Расскажи, что случилось. Ты не можешь говорить, но умеешь насылать иллюзии. Покажи через них, и мы вместе придумаем, что делать дальше.

На некоторое время бледное облачко неподвижно зависло в воздухе, словно не веря услышанному, потом встрепенулось и будто слегка потемнело. Глаз у него не было, но Людвиг явственно ощущал вопросительный взгляд.

– Я не вру. Я правда хочу знать, что ты такое и как тебе помочь, – сказал он.

Облачко медленно, но верно наливалось свинцовой темнотой, становясь все больше похожим на грозовую тучку. Маленькую, словно мультяшную, совсем не страшную тучку.

А потом в ушах Людвига загрохотал совсем не мультяшный гром, а перед глазами возникло нечто странное.

Это была не полноценная иллюзия и не статичная картинка, скорее, поток образов и ощущений. Как отдельные кадры, выхваченные из киноленты, только не на экране, а вокруг Людвига, будто он сам находился в центре истории и был ее главным героем.

Мрачные закоулки старинной крепости. Холодные каменные полы, сквозняки, завывание ветра в каминных трубах. Полумрак и неясные тени на стенах.

Девушка в длинном тяжелом платье торопливо идет по коридору, почти бежит. Боится того, что скрывается во мраке, и не знает, что тем самым привлекает беду.

Ее ножка в изящной парчовой туфельке наступает на клочок темноты, расстелившейся по полу. Мгновение – и тьма накрывает девушку с головой.

Еще мгновение – и выплевывает обратно: насмерть перепуганную, дрожащую, с седыми прядями в волосах.

Тьма сыто урчит и отправляется на поиски новой жертвы.

Влюбленные, ищущие укромное место для встречи. Дуэлянты и забияки. Слуги. Строители. Воры. Заблудившиеся в коридорах дети.

Особенно дети. Такие любопытные, такие пугливые, такие вкусные. А главное – совершенно безобидные, ведь взрослые никогда не относятся всерьез к детским страхам.

Впрочем, взрослыми тоже можно подкрепиться.

Тьма не щадит никого.

Тьма сыта и счастлива.

Тьма не убивает. Убьешь – наешься один раз до отвала, а потом будешь голодать. Не лучше ли пить страх понемногу, пробовать разные его вкусы, подбирать меню под настроение? Не лучше ли заботиться о своих людях, как сами люди заботятся о коровах и курах?

Тьма умеет просчитывать наперед.

Тьма бережет своих людей.

Приходит он. Колдун. Смеется мерзко, говорит, что кто-то слишком обнаглел и обитатели крепости решили, что дешевле нанять мастера, чем и дальше шарахаться от каждой тени.

Колдун чертит магические символы, произносит нужные слова, и все вокруг заливает жгучим светом.

Тьма отступает, сжимается, забивается в щели меж каменных плит.

Тьма почти растворяется.

Тьма погружается в сон.

Однажды тьма просыпается и понимает, что прошли годы. Столетия.

Крепость пуста, исчезли со стен богатые гобелены, пропали золоченые подсвечники и ковровые дорожки, сквозь проломившуюся крышу падает свет.

Тьма мечется по коридорам – по тому, что осталось от коридоров, – но находит только трещины в каменной кладке да пробивающуюся сквозь них траву.

Здесь больше нет людей.

Здесь больше нет еды.

Здесь вообще ничего нет!

Тьмы тоже нет, ей негде спрятаться, нечем питаться, от нее почти ничего не осталось. Она тянет жалкие крохи страха из счастливых туристов, увлеченных историков, вездесущих корреспондентов. Иногда ей удается перекусить ребенком, отставшим от родителей.

Одинокие дети – легкая и питательная добыча.

Тьма уверена в этом.

А потом она встречает Людвига Майера восьми с половиной лет от роду, который пытается запихнуть ее в пакет.

– У меня идея! – провозгласил Людвиг Майер, как только чужие воспоминания схлынули, а в ушах перестало звенеть. – Знаешь, у меня есть мама, и она вечно всего боится. Ну, в основном за меня боится. Тебе даже не придется ее пугать, можно просто находиться рядом и иногда подпитываться ее страхами. С голоду не умрешь, а потом что-нибудь придумаем. Как тебе такой план?