О времени, о душе и всяческой суете

– Тебе нужен Эффект Купера, – заключил я. – Вот, возьми.

С полочки на верху машины я взял плоский прозрачный диск размером примерно с пенни, но толще. Для этого я использовал ключ, который так точно вошел в отверстие в центре диска, что простое трение поддерживало его вес. Я протянул его Наоми.

Мой голос дрогнул – ведь я впервые проводил случайное испытание.

– Возьми его. Подержи, потри между пальцами, аккуратно сожми с плоских сторон, зажми в руке.

Она послушалась. Зажав его в руке, она посмотрела на меня.

– Что это?

– Это искусственный пьезоэлектрический кристалл. Ладно, этого, наверное, достаточно. Надень его обратно на ключ. Не хочу портить чистоту эксперимента, поэтому сам трогать не буду.

Нацепить диск обратно оказалось нелегко. Две попытки провалились, а потом Наоми схватила меня за руку, чтобы помочь мне держать ключ ровно. Я почувствовал, как сквозь ее пальцы проходит вибрация, будто все ее тело пело, подобно музыкальному инструменту.

– Все, – без выражения сказала она.

Я отнес диск обратно к машине и аккуратно переместил его с ключа на столбик на считывающем устройстве. Он соскользнул вниз, как пластинка на проигрывателе. На секунду-две я затаил дыхание. Затем началась реакция.

Я внимательно изучил данные на циферблатах. Неидеально. Это меня слегка разочаровало: я надеялся на идеальный эффект с первого раза. Однако данные оказались на удивление точными, учитывая, что она продержала диск в руках едва ли секунд десять.

– Аппарат сообщает мне, что ты женского пола, – сказал я, – стройная, у тебя светлые волосы и, вероятно, голубые глаза, ты потенциально склонна к артистизму, не привыкла работать руками, твой коэффициент интеллекта в районе ста двадцати – ста сорока, у тебя сильный эмоциональный стресс…

Она перебила меня резким, словно удар плети, голосом:

– Откуда? Откуда мне знать, что все это сообщил тебе аппарат, а не твои собственные глаза?

Я ответил, не поднимая глаз:

– Аппарат дает мне знать, что изменилось в том маленьком кристальном диске, когда ты к нему прикоснулась. Я читаю это как своего рода график, если тебе так удобнее. Смотрю на модель, выстроенную циферблатами, и перевожу данные в слова.

– Он говорит тебе что-нибудь еще?

– Да… но, боюсь, здесь какая-то ошибка. Калибровка была сделана на скорую руку, ее надо будет отладить с помощью адекватной статистической выборки, скажем, в объеме тысячи человек из разных слоев общества. – Отвернувшись от аппарата, я натянуто рассмеялся. – Видишь ли, тут говорится, что тебе от сорока восьми до пятидесяти лет, а это какая-то глупость, если подумать.

Она замерла. Я уже подошел к столу, возле которого она сидела, собираясь налить себе еще вина, и только тут понял, насколько она неподвижна. Я уставился на нее, положив руку на горлышко бутылки.

– Что-то не так?

Она встрепенулась и тут же снова ожила.

– Нет, – с легкостью сказала она. – Нет, все в порядке. Дерек, ты самый потрясающий человек на свете. На следующей неделе мне исполнится пятьдесят.

– Ты шутишь… – Я облизнул губы. – Я бы дал тебе… ну, тридцать пять. Конечно, у тебя нет детей, и ты очень тщательно следишь за собой. Но… все равно не больше. Никак не больше.

На лице ее промелькнула горечь. Она кивнула.

– Это правда. Я хотела быть красивой – не думаю, что нужно объяснять почему. Я хотела продолжать быть красивой, потому что это единственный дар, который я могла дать кому-то, у кого, как и у меня, было все, чего он когда-либо мог пожелать. Так что я… я об этом позаботилась.

– Что с ним случилось?

– Я бы предпочла, чтобы ты не знал.

Ответ был дан прохладным, не терпящим возражений тоном. Она демонстративно расслабилась, вытянув ноги перед собой, и лениво улыбнулась. Коснувшись ногой чего-то на полу, опустила глаза.

– Что?.. Ах, это! – Она подняла кошелек из мягкой кожи, упавший с ее коленей, после того как я ей его бросил. Протянув мне кошелек, она сказала: – Возьми его, Дерек. Уверена, ты свое уже заработал. Случайность это или ошибка – называй как хочешь, – но ты доказал, что можешь осуществить то, на что я надеялась.

Я взял кошелек. Но в карман убирать не стал. Только бездумно вертел его в руках.

– Я в этом не уверен, Наоми, – сказал я. – Послушай… – Я взял вновь наполненный бокал и снова сел на стул напротив нее. – Моя конечная цель – получить возможность распознать индивида по следам, которые он оставляет. Ты это знаешь; именно об этой своей мечте я тогда рассказал Роджеру Герни. Но между тогда и сейчас, между простым, поверхностным анализом специально подготовленного материала и последовательным анализом десяти тысяч предметов, подвергшихся влиянию не только конкретного индивида, но и многих других, часть которых, наверное, невозможно разыскать, чтобы определить их постороннее воздействие, а также дальнейшей обработкой результатов в целях получения понятной целостной картины могут пройти годы, десятилетия работы и исследований, тысячи неудачных испытаний, тысячи предварительных экспериментов на животных… Чтобы применить полученные данные, нужно будет изобрести новые технологии! Допустим, у тебя есть этот… твой аналог человека: что ты будешь с ним делать? Ты собираешься попробовать создать искусственного человека, который подходил бы под описание?

– Да.

Услышав это простое слово, я действительно едва не задохнулся. Она будто ударила меня в живот, перекрыв кислород. Тем временем она остановила на мне взгляд своих блестящих глаз и снова слабо улыбнулась.

– Не беспокойся, Дерек. Это не твоя работа. Как мне говорят, в различных местах над этим давно уже работают. Однако никто, кроме тебя, не занимался вопросом целостности личности.

Я не знал, что ответить. Она снова наполнила бокал и продолжила уже более напряженным голосом:

– Я должна задать тебе один вопрос, Дерек. Для меня это так важно, что я даже побаиваюсь услышать ответ. Но ожидание невыносимо. Я хочу знать, сколько еще времени, по твоему мнению, пройдет, прежде чем я получу желаемое. Предположим – запомни, ты должен предположить, – что лучшие умы планеты могут приступить к работе над побочными проблемами. Возможно, они создадут себе репутацию и уж точно разбогатеют. Я хочу услышать твое мнение.

– Ну, это довольно сложно! – заплетающимся языком ответил я. – Я уже говорил, как трудно изолировать следы от…

– Этот человек жил совсем не так, как ты, Дерек. Если бы ты хоть на мгновение задумался, ты бы это понял. Я могу отвести тебя в место, принадлежавшее только ему, туда, где формировалась и развивалась его личность, затронувшая каждую пылинку. Это не город, через который прошли миллионы человек, не дом, в котором обитал десяток семей.

Скорее всего, это было правдой, сколь бы невероятной она ни показалось мне всего час назад.

– Хорошо. Ну, мне еще придется придумать методы обработки неподготовленных материалов – откалибровать свойства каждого отдельного вещества. А еще существует риск возникновения молекулярного шума из-за течения времени и случайных передвижений. Более того, сами испытания еще до считывания информации могут потревожить следы.

– Предположим, – терпеливо повторила она, – что второстепенными вопросами займутся лучшие умы на планете.

– Это не второстепенный вопрос, Наоми. – Жаль, что приходилось говорить откровенно. Моя настойчивость ранила ее, а мне начинало казаться, что какой бы завидной ни была ее жизнь, кто-то уже нанес ей тяжелую рану. – Это всего лишь факт, который необходимо принять.

Она допила вино и поставила стакан на стол.

– Наверное, справедливо было бы сказать, – задумчиво произнесла она, – что… предмет, на который человек оказывает наиболее сильное, наиболее непосредственное влияние, это его собственное тело. Если ты получил столько данных после того, как я всего лишь подержала твой маленький диск в руках, представь, насколько больше можно узнать от самих рук, от губ, от глаз!

Мне стало не по себе.

– Да, конечно. Но считать данные с человеческого тела вряд ли реально.

– У меня есть его тело, – сказала она.

Повисла ужасающая тишина. Глупый, толстый, словно пуля, жук бился головой об абажур на крыльце. Жужжали и другие насекомые, а вдалеке шумело море. Тем не менее тишина походила на кладбищенскую.

Наконец она продолжила:

– Все, что возможно было сохранить, сохранено любыми возможными способами. Я все… – На секунду ее голос надломился. – Я все подготовила. Погибло лишь то, что было им, сеть в мозгу, маленькие синапсы. Любопытно, насколько хрупок человек. – Взяв себя в руки, она снова спросила: – Долго еще, Дерек?

Я прикусил губу и уставился на пол у себя под ногами. В голове все бурлило, пока я обдумывал и отбрасывал значимые факторы, представлял себе проблемы, находил им решение и сводил все к простой непреодолимой преграде – времени. Я мог бы назвать период длиной в десять лет, и этот прогноз все равно показался бы мне по-дурацки оптимистичным.

Но в конце концов я промолчал.

Она ждала. Затем весьма неожиданно весело рассмеялась и вскочила на ноги.

– Дерек, это нечестно! – воскликнула она. – Ты добился фантастических результатов, ты хочешь – и заслуживаешь – отдохнуть и отметить это событие, а я тут достаю тебя вопросами и требую, чтобы ты вытянул ответы из воздуха. Я прекрасно знаю: ты слишком честен, чтобы ответить на мой вопрос, не подумав. Может, тебе нужно произвести какие-нибудь подсчеты. Я держу тебя в забитой барахлом комнате, а ты, наверное, больше всего хочешь на некоторое время выбраться отсюда. Я права?

Она вытянула руку, держа ее очень прямо, как будто собиралась вытащить меня со стула. Нечто, похожее на чистое удовольствие, озарило ее лицо, и, глядя на это, я испытал тот же шок, как когда она сообщила, что ей пятьдесят лет. Она как будто… преобразилась, иначе не скажешь. Сейчас она напоминала девушку на первом в ее жизни балу.

Но эта трансформация продолжалась всего минуту. Ее лицо вновь приняло серьезное и спокойное выражение.

– Прости, Дерек, – сказала она. – Есть… есть кое-что в любви, что я ненавижу. Ты когда-нибудь задумывался, в какого эгоиста она тебя превращает?

Рука об руку мы вышли из дома в летнюю ночь. На небе проглядывал тонкий серп луны, ярко, словно фонари, полыхали звезды. Уже, наверное, в сотый раз я шел по узкой, плохо вымощенной улочке, ведущей от моего временного жилища к гавани. Вот дом Конрада, а там продуктовый магазин и винная лавка; вот церковь с посеребренной лунным сиянием крышей; маленькие коттеджи, выстроившиеся в ряд и обращенные фасадами к морю, где жили семьи рыбаков. А вот – брошенные обломки двухсот семидесяти жизней, на самом деле никогда не существовавших, созданных на заказ, как по волшебству.

Когда мы дошли до пристани, я сказал:

– Наоми, в это невозможно поверить, хоть я и знаю, что это правда. Эта деревня не была фальшивкой, выставочным экспонатом. Она была настоящей. Я это знаю.

Она осмотрелась.

– Да. Она и должна была быть настоящей. Но все, что для этого нужно, – вдумчивость и терпение.

– Что ты им сказала? Ты сказала… кому бы то ни было… «Идите и постройте настоящую деревню»?

– Мне не пришлось этого делать. Они и сами знали. Тебе интересно, как это было сделано?

Она повернулась ко мне. На ее лице, которое я едва различал в тусклом свете, было написано любопытство.

– Конечно, – воскликнул я. – Боже мой! Создать настоящих людей и настоящее место – при том что от меня требуется воссоздать настоящего человека… Разве мне не должно быть интересно?

– Если бы воссоздавать было так же легко, как создавать, – невыразительно сказала она, – я бы не была… одинокой.

Мы остановились возле низкой каменной ограды, протянувшейся от пристани к острым камням небольшого мыса, прикрывавшего пляж, и прислонились к ней. За нами – шеренга домиков; впереди – ничего, кроме моря. Опершись на локти, Наоми смотрела на воду. Стоя ближе, чем на расстоянии вытянутой руки от нее, я оперся о локоть, сцепил руки перед собой и разглядывал ее так, словно до этой ночи никогда не видел. Конечно, не видел.

– Ты боишься утратить красоту? – спросил я. – Тебя что-то тревожит.

Она пожала плечами:

– Ничто не вечно… разве не так?

– Глядя на тебя, начинаешь думать, что вечность существует.

– Нет, нет, – усмехнулась она. – Спасибо за твои слова, Дерек. Пускай я это знаю, пускай я вижу в зеркале, что по-прежнему красива, очень приятно, когда тебя в этом снова убеждают.

И все-таки как ей удалось этого достичь? Я одновременно и хотел, и не хотел спрашивать ее об этом. Может, она и сама не знала; она ведь только что сказала, что пожелала этого – и желание исполнилось. Поэтому я задал другой вопрос.

– Потому что это… то, что принадлежит именно тебе?

Она отвела глаза от моря, посмотрела на меня, затем снова на воду.

– Да. Это единственное, что принадлежит мне. Ты редкий человек. Ты умеешь сопереживать. Спасибо тебе.

– Как ты живешь? – спросил я.

Я выудил из кармана пачку сигарет, весьма помятую. Она покачала головой, и я зажег одну для себя.

– Как я живу? – повторила она. – О… по-разному. Как разные люди, конечно, под множеством имен. Видишь, у меня даже нет собственного имени. Две женщины – внешне мои полные копии – существуют специально для меня, так что, когда пожелаю, могу занять их место в Швейцарии, или Швеции, или в Южной Америке. Я беру взаймы их жизнь, пользуюсь какое-то время, потом возвращаю. Я видела, как они состарились, сменила их на других, превратившихся в мои копии. Но это не личности – это маски. Я живу под масками. Полагаю, так можно сказать.

– Ты не можешь иначе, – сказал я.

– Нет. Конечно, не могу. До тех пор пока меня не поглотило это желание, я даже представить не могла, что захочу иначе.

Мне показалось, я ее понял. Я стряхнул первый пепел с сигареты в море. Оглядевшись, сказал просто так:

– А знаешь, жаль сворачивать Сантадору. Она могла бы стать очаровательной деревенькой. Настоящей, а не декорацией.

– Нет, – ответила она. Затем выпрямилась и круто развернулась. – Нет! Посмотри! – Она поспешно выбежала на середину узкой улочки и указала на брусчатку. – Разве ты не видишь? Камни, которые были целыми, уже потрескались! А дома! – Всплеснув рукой, она побежала к двери ближайшего коттеджа. – Дерево теряет форму! А вон тот ставень – он болтается на петлях! А ступеньки!

Рухнув на колени, она ощупала выходящую прямо на улицу низкую каменную ступень.

Я пошел к ней. Ее страсть застигла меня врасплох.

– Пощупай! – велела она. – Пощупай! Она истоптана людьми, ходившими по ней. И даже стена – разве ты не видишь, что трещина в углу окна становится шире? – Она снова вскочила и провела рукой по шероховатой стене. – Время грызет ее, как собака кость. Господи, Дерек, нет! Неужели я должна оставить все как есть, зная, что время все ломает, ломает, ломает?

Я не мог подобрать слов.

– Слушай! – сказала она. – О боже! Слушай! – И, наклонив голову, замерла, будто испуганная лань.

– Я ничего не слышу, – тяжело сглотнув, ответил я.

– Словно гвозди в гроб забивают! – Она метнулась к двери в дом и принялась стучать по ней и толкать ее. – Ты должен это слышать!

Теперь я услышал. Из дома доносился тикающий звук – мощный, величественный, медленный ритм, настолько тихий, что я уловил его лишь после того, как она велела мне напрячь слух. Часы. Всего лишь часы.

Встревоженный ее неистовством, я схватил ее за плечо. Она повернулась и прильнула ко мне, как плачущий ребенок, спрятав лицо у меня на груди.

– Это невыносимо, – стиснув зубы, выпалила она.

Я чувствовал, как она дрожит всем телом.

– Уйдем отсюда, – прошептал я. – Давай уйдем, если тебе так больно.

– Нет, я не этого хочу. Я все равно буду слышать этот звук – разве ты не понимаешь? – Слегка отстранившись, она посмотрела на меня. – Я все равно буду это слышать! – Ее глаза заволокла пелена, все ее внимание обратилось к часам в доме. – Тик-тик-тик… Господи, меня будто хоронят заживо!

Поколебавшись, я сказал:

– Хорошо, сейчас я все исправлю. Отойди.

Она посторонилась. Подняв ногу, я изо всех сил ударил стопой по двери. Что-то треснуло. От удара боль разлилась по всей ноге, до самого бедра. Я ударил еще раз – косяк сломался. Дверь распахнулась. Тиканье тут же стало громче и отчетливее.

А лунный свет выхватил из темноты сами часы, расположенные напротив двери: высокий часовой шкаф, выше меня, с поблескивающим при каждом тяжелом движении маятником.

На ум мне пришла строчка из старинного, мрачного негритянского гимна: «По крышке гроба молоток стучит…».

Внезапно я ощутил ту же подавленность, что и Наоми. Я прошел по комнате, открыл стеклянную дверцу шкафа и быстрым движением остановил маятник. Тишина принесла облегчение, подобное глотку холодной воды после долгой жажды.

Наоми осторожно вошла вслед за мной и, как зачарованная, уставилась на циферблат часов. Я вдруг заметил, что она не носит наручных часов. Никогда не видел, чтобы она их носила.

– Избавься от них, – сказала она, не переставая дрожать. – Пожалуйста, Дерек… избавься от них.

Я присвистнул, снова окинув взглядом старое чудовище.

– Это не так-то легко! – сказал я. – Они очень тяжелые!

– Прошу тебя, Дерек!

Меня пугала ее настойчивость. Отвернувшись, Наоми уставилась в угол. Как во всех этих тесных, псевдостаринных домах, здесь было всего три комнаты. Та, где оказались мы, была забита мебелью: большая кровать, стол, стулья, сундук. Подозреваю, что, если бы не это нагромождение предметов, Наоми спряталась бы в углу.

Что ж, можно попробовать.

Поразмышляв, я пришел к выводу, что лучше разобрать часы.

– Тут есть лампа? – спросил я. – Плохо видно. При свете мне было бы проще работать.

Она что-то неразборчиво пробормотала; затем щелкнула зажигалка, и комнату озарило мерное свечение, начало которому положила желтая вспышка. До меня донесся запах керосина. Она поставила лампу на стол так, что свет падал на часы, минуя меня.

Я снял гири и сунул их в карман; затем достал из нагрудного кармана отвертку и атаковал шурупы в углах циферблата. Как я и рассчитывал, без них получилось извлечь весь механизм. За ним, словно пуповина, потянулись цепи, с тихим лязгом преодолевшие деревянный порожек.

– Дай! – прошептала Наоми и вырвала механизм у меня из рук.

Он составлял на удивление малую часть веса этих часов. Она бросилась вон из дома и бегом пересекла улицу. Через мгновение послышался всплеск.

Я ощутил укол сожаления. А потом рассердился на себя. Скорее всего, это не редкий образец антикварного мастерства, а фальшивка. Как и вся деревня. Прижав к себе шкаф и ухватив за передние углы, я потащил его к двери. Часы я разбирал с сигаретой во рту; теперь дым начал застилать мне глаза, и я выплюнул сигарету на пол и затоптал ее.

Каким-то образом мне удалось выволочь шкаф из дома и перетащить через дорогу на волнолом. Я остановился передохнуть, вытер пот с лица, потом встал позади этой махины и со всей силы толкнул ее вперед. Полетев вниз, она разок перекувырнулась в воздухе и со всплеском упала в воду.

Я проводил ее взглядом и тут же пожалел об этом. Шкаф выглядел точно как дрейфующий на волнах мрачный гроб.

Но все же я постоял там минуту-другую, не в силах отвести глаз, потому что не мог избавиться от ощущения, будто только что совершил некий символический акт, смысл которого невозможно объяснить никакой логикой. Его значимость делала его таким же реальным, тяжелым и плотным, как кусок уплывающего вдаль дерева.

Качая головой, я медленно возвращался назад. Оказавшись в дверях, я не сразу обратил внимание на то, что было у меня перед глазами. Затем остановился как вкопанный, поставив одну ногу на истоптанную ступеньку, которая вызывала недовольство Наоми. Желтый огонек лампы слегка подрагивал на ветру, поднимаясь слишком высоко. От него исходил резкий запах дыма, а в камине было темно.

Глядя на лампу, Наоми медленно, будто наслаждаясь каждым движением, расстегивала свою черную блузку. Вытащив край блузки из-за пояса брюк, она сбросила ее и осталась только в черном бюстгальтере. Туфли она тоже скинула.

– Считай это актом неповиновения, – задумчиво произнесла Наоми. Мне показалось, она обращается скорее к себе, нежели ко мне. – Я сниму траурные одежды.

Она расстегнула брюки, и они упали на пол. Трусики тоже были черные.

– Теперь с трауром покончено. Я верю, что все получится. Получится скоро. О да! Весьма скоро.

Заведя за спину тонкие, покрытые золотистым загаром руки, она сбросила лифчик на пол, но последний предмет одежды взяла в руку и швырнула о стену. На мгновение она замерла; затем, как будто впервые заметив мое присутствие, медленно повернулась ко мне.

– Я красивая? – спросила она.

У меня пересохло в горле.

– Боже мой, да, – сказал я. – Ты одна из самых красивых женщин, которых я когда-либо видел.

Она наклонилась над лампой и погасила ее. В тот момент, когда опустилась темнота, она сказала:

– Докажи.

А через некоторое время на кровати, застеленной грубым одеялом, после того как я раза два или три повторил: «Наоми… Наоми!», она вновь заговорила. Ее голос казался холодным и далеким.

– Я не собиралась называть себя Наоми. Я подумывала назваться Ниобой, но не смогла вспомнить имя.

Много позже, когда она прижалась ко мне так сильно, будто льнула к утешению, к самому существованию, обняв меня и переплетя свои ноги с моими, теперь уже под одеялом, потому что ночью похолодало, я почувствовал, как шевелятся ее губы возле моего уха.

– Долго еще, Дерек?

Я чувствовал себя потерянным. Никогда еще я не был так обессилен, словно меня бросало по океану во время шторма и колотило о камни. Я с трудом смог открыть глаза.

– Что? – невнятно прошептал я.

– Долго еще?

Из глубин уставшего разума я с боем вырвал ответ, не особенно сознавая или заботясь о том, что говорю.

– Если повезет, – пробормотал я, – это не займет и десяти лет. Наоми, не знаю… – И, приложив неимоверные усилия, закончил: – Господи, ты делаешь со мной невообразимое и после этого ждешь, что я буду в состоянии размышлять?

Но вот что самое невероятное. Мне казалось, я вот-вот провалюсь во тьму, впаду в кому, усну непробудным сном. Однако пока тело отдыхало, мой разум воспарил над сознанием, заняв выгодное положение, откуда мог заглянуть в будущее. Я знал, что сделал. Знал, что мой примитивный аппарат произведет на свет второй, третий, и третий сумеет справиться с задачей. Я разглядел и распознал сопутствующие проблемы и понял, что их можно решить. Я вспомнил имена людей, которым хотел бы поручить работу над этими проблемами: некоторых из них я знал лично, и они, если дать им такой же шанс, какой выпал мне, могли создать в своей области такие же новые технологии, какие создал я. Совпав, как подобранные вручную шестеренки, части составили целое.

Календарь и часы все это время были у меня в голове.

Не все это было сном; многое можно было отнести на счет природы вдохновения, разве что я чувствовал, как возникают эти мысли, и знал, что это правильно. Но в самом конце мне действительно приснился сон, созданный не из видений, а из своего рода эмоциональной ауры. Я испытал полнейшее удовлетворение оттого, что скоро впервые встречу человека, уже ставшего моим ближайшим другом, которого я знал так досконально, как один человек когда-либо знал другого.

Я начал просыпаться. Мне хотелось еще немного понежиться в невероятном тепле эмоций; я боролся против пробуждения и чувствовал, что улыбаюсь, причем уже так давно, что у меня заболели мышцы лица.

А еще я плакал, и подушка намокла.

Я повернулся на бок и осторожно потянулся к Наоми, уже формулируя прекрасный словесный дар, который готов был ей преподнести.

– Наоми! Теперь я знаю, сколько это займет. Потребуется не больше трех лет, возможно, всего два с половиной.

Не найдя ничего, кроме грубой ткани, моя рука продолжила поиски. Потом я открыл глаза и резко сел.

Я был один. В окно лился дневной свет. День был яркий, солнечный и очень теплый. Где же она? Я должен найти ее и сообщить ей замечательные новости.

Моя одежда лежала на полу возле кровати. Я оделся, сунул ноги в сандалии и пошел к двери, помедлил, положив руку на треснувший косяк, пока глаза привыкали к яркому свету.

На другой стороне улочки, положив локти на каменную ограду, спиной ко мне стоял человек. Он никак не выказал, что знает, что за ним наблюдают. Я сразу узнал этого человека, хотя видел его всего два раза в жизни. Он называл себя Роджером Герни.

Я окликнул его по имени. Не оборачиваясь, он поднял руку и как бы поманил меня к себе. Тогда я понял, что произошло, но подошел к нему, ожидая, что он мне все расскажет.