С тенью на мосту

И он сделал это. Я видела, как трепыхалось его тело, будто его било током. Оно было таким беспомощным, и мне тогда нравилось, как оно трепещется, будто гадливое насекомое, попавшее под банку. Я тогда только и шептала: «Умри, умри, умри». Когда Леон затих, я обернулась и увидела Дарко. Не знаю, что он слышал и видел, я знаю, только одно, если бы он помешал мне, я бы и его убила. Мне кажется, он это понял и испугался за свою ничтожную жизнь, так как сразу убежал. Когда все узнали, что Леон так нелепо погиб, у всех детей был настоящий праздник. А Дарко затих, больше он ни над кем не издевался, он дожидался, когда я покину интернат. В мой последний день, когда я собиралась уходить, ко мне подошел один мальчик и отдал записку. В ней было написано: «Когда-нибудь я убью тебя». Конечно, я сразу поняла, что это был Дарко.

Когда я уже работала в своем интернате, туда по распределению попал Фима, младший брат. Он, конечно, тоже не был ангелом: воровал, обманывал, дрался, но в нем не было этой лютой злобы и желания причинять боль другим. Фима мне рассказал, что Дарко все-таки отправили в колонию для несовершеннолетних. Там он кого-то убил, и оттуда его уже отправили в тюрьму. Все остальное ты уже знаешь, – она подняла на меня глаза, в которых читалось ожидание приговора. – Дарко вернулся, чтобы мстить мне, а у меня нет больше над ним власти. Я боюсь, что он уже нашел меня. Боюсь, что он что-то сделал с Алей, чтобы отомстить мне. Боже, Иларий, знаешь, о чем я жалею? Что не убила тогда и Дарко, когда была возможность! Я бы избавила этот мир хотя бы от еще одного подонка. И что ты скажешь на это? Смотри, какая я! Я чудовище! Ты боишься меня? Ведь я убила своего брата и нисколько об этом не жалею, и убила бы еще одного, если у меня была бы такая возможность! – она была в исступлении.

– Ты не чудовище, не говори так. Мы найдем Алю. Я уверен, с ней все в порядке, – говорил я, крепко обнимая ее и пытаясь хоть немного успокоить.

С улицы раздался шум, похожий на легкое бренчанье, будто к дому подъехала повозка и остановилась. Мы с Марией переглянулись и побежали к двери. Со старой телеги, остановившейся возле дома, слазила Аля, закутанная в огромный шерстяной платок. Какая-то полная женщина, управлявшая лошадью, махнула девочке на прощанье и тронула поводья. Мария в не себя от радости бросилась к Але и заплакала вместе с ней.

– Мария, прости меня, пожалуйста, – захлебывалась Аля слезами, когда мы зашли в дом, – я не хотела ничего плохого говорить, я не хотела тебя обижать. Ты, когда ушла, мне было так плохо за мой поступок. Я не знала, что мне делать, я думала, ты меня теперь бросишь.

– Что ты, что ты… – бормотала Мария, обнимая ее и не переставая гладить по голове. – Как ты могла так подумать? Ты же моя родная девочка, я никогда тебя не брошу. И не думай никогда так больше! Боже, я чуть с ума не сошла. Где ты была?

– Я решила прогуляться вечером, все ждала-ждала тебя, а тебя все не было, и я решила, что ты ушла навсегда, – плакала Аля, – а я просто пошла по улице и только и думала, как я поступила с тобой гадко и подло. Прости меня, прошу… Я не помню, как я дошла до реки. Я шла по берегу, и у меня на глазах маленький мальчик провалился под лед. Он кричал и плакал, а там больше никого не было. Я попыталась ему помочь и сама провалилась, успела только вытолкнуть его на лед, а сама никак не смогла выбраться. Мальчик побежал звать на помощь. Прибежала женщина с мужчиной, они и вытащили меня, я вся промокла, мне было очень холодно. Эта женщина забрала меня к себе домой и там согрела, высушила вещи и вот платок дала. Это она меня привезла домой.

– Господи! – воскликнула Мария в слезах, – ты же могла утонуть, замерзнуть! Я даже не поблагодарила эту женщину… Девочка моя, ну как же так? Слава богу, что ты в безопасности, что ты жива, я уже думала, что потеряла тебя.

– Мария, ты меня не бросишь? У меня же никого кроме тебя нет, – Аля разрыдалась еще сильнее. – Я эгоистка такая, думаю только о себе. Мне так было страшно, что ты выйдешь замуж и бросишь меня, что я тебе уже не буду нужна, что я буду лишней.

– Нет-нет, дорогая моя, ты никогда не будешь для меня лишней. Ты частичка моего сердца! Ты моя душа и моя жизнь! Ты всегда будешь со мной, где бы и с кем я ни была! Никто не заменит мне тебя, никто. Мы с тобой столько пережили вместе, и мы вместе будем жить долго-долго! Мы всегда будем вместе, вот посмотришь.

Они крепко держались друг за друга и плакали. Две частицы одного целого – хрупкая Мария со светлыми волосами, напоминающими лето, и высокая Аля с вьющимися, каштановыми волосами, заплетенными в тугую косу. Они были такими разными и одновременно невероятно схожими в своей любви друг к другу.

Я больше не мог присутствовать при разговоре, касающемся только их двоих. Они были теперь в своем мире, где больше никого не было, и меня в том числе. Мне нужно было уходить. Я оделся и незамеченным вышел из дома.

На улице пошел снег.

8

Все воскресенье я провел, не выходя из дома: лежал на кровати, курил сигареты, листал газеты и журналы, которые мне были неинтересны. Пробовал почитать книгу, но все время ловил себя на том, что прочитав страницу, я ничего не понимал. Я возвращался в начало, снова читал и снова не понимал. Страницы расплывались передом мной в огромное озеро жизни, по которому на уютной лодке плавали Марией с Алей, а я стоял на берегу, смотрел, как им было хорошо без меня, и все задавался вопросом – а было ли мне место в жизни этих двух людей? Имел ли я право вторгаться в их мир? Я собирался занять место Али возле Марии, а она больше имела права на нее, чем я, ведь я был просто чужаком…

Весь день я провел в размышлениях, и уже горькое предчувствие подсказывало, что предстоящие праздники мне придется провести в одиночестве. Который год в одиночестве…

В последний уходящий день года я проснулся рано утром и решил зайти в пустующую редакцию: разобрать какие-нибудь письма, бумаги и вообще хоть чем-нибудь занять себя, только лишь бы освободить голову от одолевавших меня мыслей. Когда я заходил, из своей каморки выглянул улыбающийся Гевор.

– А я смотрю в окошко, и вы идете! Чего это вы сегодня на работу решили заглянуть? Разве сегодня ваши работают? А я-то уж протопил у вас, но не так сильно…

– Нет, Гевор, это я сам по себе решил заглянуть. Никого больше не будет.

– А чего так? Неужто много работы?

– Нет, просто дома одиноко.

– А с семьей-то хоть будете праздновать праздник-то?

– Да уж какая семья? Один буду.

Он неодобрительно покачал головой.

– Эх, ладно я-то, хрыч старый, это я сейчас живу один, да в вашем возрасте у меня семья была, я и думать не мог, чтобы в праздники один оставаться.

– Какая разница, Гевор, что я сейчас один в свои годы, что вы в свои. Все мы рано или поздно придем к одному и тому же – мы родились одинокими, мы и умрем одинокими.

– Эх, а то и верно! – он махнул рукой. – Какая разница.

В редакции я взял со стола пачку непросмотренных писем, зажег сигарету и сел в кресло. В этой неинтересной и незначимой мне макулатуре я увидел одно письмо со знакомым почерком. Письмо было из Холмов. Я открыл конверт и там, помимо тонкого листка бумаги, лежала открытка с изображением ангела среди снега. На ее обратной стороне корявыми печатными буквами было написано: «Дорогому дяде Иларию. С Рождеством Вас! От Дани и Таи». От досады я стиснул зубы: я ведь совсем забыл их поздравить.

Я развернул листок бумаги.

Дорогой Иларий!

Поздравляем тебя с Рождеством Христовым!

Уже пять месяцев от тебя не было писем, и мы не знаем, как ты поживаешь в своем городе. Надеемся, что у тебя все хорошо, что ты находишься во здравии и добром расположении духа. В Холмах все по-старому. Виктор много работает, и у него все ладится и получается. Даня и Тая уже учатся писать. Они очень сообразительны и все схватывают на лету. Сильно шустрые и смышленые. Бегают, всем интересуются и везде суют свой нос, только и успевай за ними присматривать. Ясиньке постоянно надоедают, лезут на кухню, а она ворчит и сердится на них, но при этом очень их любит.

Мы все очень скучаем по тебе и ждем, когда же ты хоть ненадолго бросишь свою работу и навестишь нас. Приезжай по весне-лету. Я и Виктор все время молимся за твое здоровье и за то, чтобы ты обрел свое счастье, как и мы. Очень надеемся, что ты приедешь к нам в гости уже со своей невестой или женой, а может, уже и с ребенком.

С нетерпением ждем от тебя хоть небольшой весточки. Помни, мы твоя семья, а ты всегда наша семья.

Храни тебя Бог!

С любовью, навсегда твоя Сойка.

Вряд ли бы я удержал подступающие слезы, если бы в дверь не постучали. Подумав, что это Гевор за чем-то решил зайти, я крикнул, что дверь отрыта. Дверь отворилась, и там стояла Мария с Алей. Их красные от мороза лица улыбались, а глаза счастливо блестели.

– Вот ты где спрятался! – закричала Мария и прыгнула ко мне на колени. От нее пахло зимней свежестью и чем-то невероятно сладким и вкусным, отчего мое сердце затрепетало.

– Как вы меня нашли? – спросил я ошеломленный от неожиданности.

– Это было непросто. Мы с Алей проделали нелегкий путь, прошли тысячи верст, решив, что тебя, как Кая унесла злая Снежная Королева. Мы самоотверженно сражались с дворниками, злобными старушками, ветряными мельницами и маленькими собачонками. Мы с доблестью всех победили, и теперь я растоплю твое холодное сердце и заберу тебя с собой.

– Ты уже растопила мое сердце! Оно теплее уже не станет, только если растает, как сосулька, но я же не могу быть таким слюнтяем? Так как все-таки вы меня нашли?

– Я запомнила адрес твоего дома, и когда мы туда пришли, тебя там, естественно, не оказалось. Твоя милейшая бабуля соседка сказала, что тебя нет дома, и что ты настолько странный молодой человек, что сейчас, скорее всего, можешь находиться только в своей редакции. А где находится твоя редакция, то я уж это знаю. Так, – приказала она, – сейчас ты оставляешь свои бестолковые бумажки, и мы идем покупать елку, нам нужно успеть украсить дом и приготовиться к празднику. Ты готов?

– Конечно! – воскликнул я.

– Иларий, – смущенно обратилась ко мне Аля, – я хочу извиниться за свое глупое и нехорошее поведение. Я вела себя очень гадко и мне очень стыдно. Я думала только о себе, хотя сразу увидела, что ты хороший человек. Прости меня, если сможешь за мои слова. Я не такая плохая, как ты мог подумать. Я хочу исправиться. Обещаю, в новом году, я стану лучше и никогда больше не буду так плохо себя вести.

Она шмыгнула носом, и ее глаза заблестели. Я от всей души поблагодарил ее за эти слова, и мы все вместе, счастливые, вышли из редакции.

Я помню этот день до мельчайших подробностей: усилившийся мороз и летящий чуть наискось снег, норовивший облепить шапку и устроить за шеей сугроб; людей, толкавшихся в очередях, чтобы успеть докупить необходимые продукты к праздничному столу; звонкий смех бегающих наперегонки детей и собак; нашу небольшую и слегка неровную елку, одиноко стоявшую в стороне и предназначенную на выброс, так как она была слишком некрасивой, по мнению торговца; светившиеся счастьем лица Марии и Али. Они задорно хохотали и веселились, когда сговорившись, начали метать в меня снежки, а я, пригнувшись за лавкой, притворялся, что у меня нет сил бороться со столь грозными противниками, и молил их о пощаде.

Квартиру мы украсили нехитрой мишурой и гирляндами, которые наспех купили в первой попавшейся лавке, и нарядили нашу неказистую елку, в момент преобразившуюся в некое сказочное и трогательное существо. В этот момент на своем лбу я почувствовал ту самую, ранее обходившую меня стороной, печать «новогоднее чудо», которую видел все мои одинокие годы на лицах других людей. И прочувствовав в полном размере всю ее силу, дававшую суперспособности, я понесся по магазинам и лавкам, сметая в спешке все, что, по моему мнению, должно быть на праздничных столах счастливых семейных людей. В те минуты, пролетавшие у меня перед глазами, я благодарил небо, что заранее купил подарки для Марии и Али, иначе эта печать начисто лишила меня возможности мыслить здраво и критически. Она внушила бы купить Але какой-нибудь нелепый детский костюм зайца или шуточный набор клоунов, а Мария получила бы сервиз из пяти кружек или колючий невзрачный платок, продавщица которого всеми силами уверяла меня, что лучшего подарка для любимой и не придумаешь.

Никогда еще моя одинокая квартира не была настолько наполнена теплом и уютом. Мария, расставляя на столе содержимое сумок, которые я едва дотащил до дома, укоризненно качала головой – уж слишком много я всего купил. А я просто улыбался и был невероятно счастлив наблюдать за ней, как она, обвязав свою тонкую талию моим глупым фартуком, который я ни разу не надевал, хлопотала на кухне, отдавая распоряжение Але кипятить воду и чистить овощи.

Когда мы, наконец, справились с обертками, булькающими, кипящими кастрюлями и нарезками, и часы показали половину пятого вечера, Аля сказала:

– Мне пора. В пять вечера меня заберут возле главной елки на площади. Я буду праздновать у Лизы, и даже ничего не пытайтесь мне сказать, – остановила она нас, когда мы удивленные ее словами, попытались возразить, – я с Лизой уже договорилась. Она моя лучшая подруга, у нее замечательная семья и дом, и я весело проведу время, даже не сомневайтесь. А вы должны быть вместе и только вдвоем. Я так хочу. Это мой подарок вам, и как вы знаете, по правилам хорошего тона, подарки не обсуждаются и не возвращаются. Так что никаких возражений и сожалений не принимаю, – она смешно скорчила лицо и погрозила нам пальцем.

– Аля, подожди, – сказал я и достал из комода, завернутый в праздничную упаковку, подарок, – это тебе.

Она поблагодарила, аккуратно развернула бумагу и замерла.

– О, боже, я о нем и мечтала, – прошептала она. В ее глазах заблестели крошечные звездочки счастья, и она бросилась обнимать меня. – Спасибо тебе огромное, это самый лучший подарок! Но как ты узнал, что я хочу?

Я сделал загадочное лицо, мол, магия. Но внутри торжествовал, что за две недели до праздника разузнал, что каждая юная девушка нашего города мечтает о чудесных кожаных блокнотах с изображением парящей в воздухе леди в воздушном платье. И то, что эти блокноты были привезены из самой Англии, и к ним в приложение шел набор из вычурных перьев и изящной чернильницы, вызывало у всех еще большее желание обладать ими.

Мы проводили Алю до площади, и за ней в назначенное время подъехал автомобиль, из которого выглянула светловолосая девочка в меховой шапке и помахала нам. Вдруг, непонятно откуда взявшаяся волна страха нахлынула на меня, и мое сердце вздрогнуло. Я попытался понять, что меня напугало, но волна так же быстро исчезала, как и появилась. Аля села в автомобиль и, рассылая нам из окна тысячи воздушных поцелуев, скрылась за поворотом.

– Что-то не так? – спросила Мария, заглядывая мне в глаза.

– Все хорошо, просто я сейчас понимаю, как я счастлив рядом с тобой. Настолько счастливым я никогда раньше не был. И даже представить не мог, что человеку возможно вынести столько счастья.

– Не поверишь, но я чувствую то же самое! – воскликнула она.

Секунды казались мне минутами, минуты – часами, а часы – вечностью. Целая вечность счастья. Разве мог я мечтать об этом?

9

Ночью мне снова снился сон: замерзшая река, я бреду по льду, и брат подо льдом кричит и пытается что-то сказать мне. На этот раз мне казалось, я понял, что он сказал, и даже приказал себе во сне запомнить его слова, но проснувшись утром, я так и не смог их вспомнить.

Мария лежала у меня на груди и гладила мою руку.

– Тебе снился страшный сон? – спросила она. – Ночью ты сильно ворочался и бормотал какие-то странные слова.

– Да, мне часто снится один и тот же сон.

– Расскажи, о чем он?

– Мне снится мой брат, Богдан. Я никогда с ним хорошо не ладил. Мы даже враждовали, он меня ненавидел, а я – его. Просто мы сильно были разные. Я только один раз с ним хорошо поговорил, и то это было в каком-то странном сне, мне казалось, что я тогда умер. Сейчас-то я понимаю, что это был просто сон, но именно там, я понял, как мне его не хватает, и что он все-таки любил меня, хоть и был задницей барана Прошки. Он так меня называл, а я страшно злился на это, потому что, если бы ты увидела нашего старого барана, то поверь, ты бы тоже сильно разозлилась… Сейчас Богдану было бы двадцать девять лет.

– Ты думаешь, его уже нет в живых?

– Не знаю, иногда мне кажется, что нет, а иногда я представляю его, как он бродит в своем школьном пальто где-то по холодным дорогам. Я не могу его представить ни взрослым, ни тем более стариком, я вижу его все тем же пятнадцатилетним подростком.

Мы замолчали на какое-то время, но потом я, отогнав дурные мысли, встрепенулся и сказал:

– Знаешь, я хочу, чтобы вы переехали ко мне. Вам там небезопасно оставаться. Если твой брат, правда, вернулся в город, то вам нужно уехать оттуда. Я хочу, чтобы вы были здесь, рядом со мной. Мне кажется, Але тоже здесь должно понравиться. Ну, что скажешь?

– Что я скажу? – воскликнула она. – Да, я безумно счастлива! Конечно, я согласна!

Через день мы поехали забирать Алю. Когда она узнала о моем предложении переехать ко мне, недоверчиво спросила:

– А я смогу приглашать Лизу в гости? А на твоем пианино можно будет играть?

– Конечно, ты сможешь приглашать кого хочешь, и на пианино можешь играть, сколько хочешь, потому что это будет твой дом, – ответил я.

– А если я не умею играть на пианино?

– Значит, мы тебя научим, найдем преподавателя, а дальше будет дело только твоих пальцев.

– Тогда я за переезд! – воскликнула она.

Вечером в нашей квартире, когда переезд завершился, и мы отдыхали, ожидая, когда заварится чай, Аля рассказывала, как она весело и хорошо провела время у своей подруги.

– Честно скажу, я всегда немного завидовала ей, ведь у нее такая замечательная семья и дом, но вчера я поняла, что моя семья самая лучшая и другой мне не надо. Вот так вот! – она облизала ложку с черничным вареньем, и вдруг засмущавшись от своей откровенности, скривила лицо и показала нам фиолетовый язык. Мы расхохотались.

На следующий день я приступил к работе. Редакция в течение дня нехотя наполнялась сонными сотрудниками, и от некоторых из них шел невыносимый запах алкоголя, особенно от Замейко, который развязно завалился на стул, как только зашел в помещение.

– Ну что, босс? – гнусавил он, почесывая сальные волосы. – Неужто погонишь нас прямо сейчас работать в такой-то мороз? А как же сочувствие к бедным и гонимым всеми корр-рррес-пон-ден-там? Пожалей нас сирых и убогих, ведь нам не даны такие мозги, как у вас, о, наш господин! Мы простые, глупые и порочные люди, которые просто хотят еще толику веселья и праздника.

– Замейко, ты мне так надоел! – не выдержал я и отчитал его за отсутствие отчета с прошлого года.

Не обращая внимания на его гнусавое ворчание, я ушел в кабинет. В обед ко мне заглянул Марк, пребывавший, как и Замейко, в не сильно рабочем расположении духа.

– Ущипните меня, ибо я сплю! Ты не заболел случаем? Где же этот божественный, удушающий запах сигарет, вечно окутывающий твою светлую голову? Иль я все проспал и в стране случился кризис, так как ты выкурил все годовые запасы махорки? Но об этой новости мы точно должны были написать первыми! Мне срочно нужны утренние газеты! Где? Где заголовки – «Главный редактор журнала «Жизнь» ввергнул страну в небывалый кризис!», или – «Курильщики разгромили табачные лавки в поисках последней затерянной сигареты!».

– Можешь паясничать Марк, но я завязал с сигаретами.

– Черт возьми, вот это сила воли! Откуда ты такой взялся? Я хоть и курю немного, но не могу отказаться от сигарет, а ты столько смолил и так легко бросил? Это что, девушка в этом замешана?

– Да, так и есть, – улыбнулся я, – девушка, на которой я хочу жениться.

– Вот это новости! – Марк звонко хлопнул себя по выпирающему животу и протянул мне руку. – Ну, поздравляю! Наконец-то ты станешь хоть похожим на человека, обрастешь большим животом. Предупреждаю, как только женишься, волосы сразу начнут седеть и выпадать! Бабы быстро плешь проедают.

Марк хотел сказать еще что-то, но дверь открылась, и в моем сердце что-то со скрипом застучало, как старая заржавевшая деталь. Бледная, словно вылепленная из воска, в дверях стояла Мария с широко распахнутыми глазами и с растрепанными волосами. Ее губы дрожали.

Быстро сообразив, Марк извинился, и вышел, закрыв за собой дверь.

– Что случилось? – я взял ее за холодные руки.

Она посмотрела на меня с каким-то жутким выражением, что у меня невольно пробежала дрожь по телу, и засосало под ложечкой.

– Я расчесывала волосы Але, чтобы заплести ей косу, а там…– она запнулась и судорожно сглотнула, – там, на затылке, у нее прядь седых волос.

– Прядь седых волос? И что? – не понял я.

– Ей же пятнадцать. У нее не может быть седых волос, – ее глаза стали такими большими и пугающими, что мне показалось, что я сейчас утону в них.

– Может они поседели из-за того, что она переволновалась, когда спасала мальчика из реки?

– Вчера у нее не было их. Они появились за ночь.

– Ты уверена?

– Да, Иларий, – с раздражением и отчаянием вскрикнула она, – я уверена! У нее не было вчера этих жутких седых волос!

– Может, ее организм дал где-то сбой от переохлаждения или еще что? Может, женщинам в ее роду было свойственно рано седеть… Мария, мы же не знаем? Мы отведем ее к врачу, и он наверняка найдет логическую цепочку, почему так произошло.

– А что если… – она в ужасе схватилась за рот руками.

– Что если? – спросил я, сохраняя хладнокровие, а про себя умолял ее не говорить то, о чем я подумал.

– Ты понял, что я имею в виду.

– Нет, я ничего не понял, – нервно ответил я. – Ты слишком паникуешь. Я уверен, в седой пряди в волосах Али нет ничего страшного. Во всем остальном она же чувствует себя хорошо?

– Не знаю, вроде хорошо. Я только волосы увидела, и мне подурнело. Я не сказала ей про них, чтобы не пугать. Сказала, что сбегаю в магазин, лишь бы она не поняла, почему я так испугалась. Я сразу побежала к тебе. Прости, что я пришла, но мне стало так страшно.

– Все хорошо, все хорошо. Ты молодец, что пришла. Я уверен, ничего страшного не случится. Это всего лишь прядь волос.

Как же я неубедительно лгал, пытаясь успокоить и ее и себя. Но даже моя неубедительная ложь помогла: Мария чуть приутихла, поверив мне, что она зря переживает.

Когда она ушла, я порылся в ящике стола, нашел пачку сигарет и закурил.

Вечером я со страхом шел домой, впервые за долгое время я боялся теней и темных переулков. Мне казалось, что я снова тринадцатилетний, беззащитный подросток, оставшийся без семьи, что я один во всем холодном, мрачном мире, а впереди меня ждет неминуемая расплата за мою ошибку.

Дома я вздохнул с облегчением, когда выяснилось, что, не считая небольшой пряди седых волос, Аля чувствовала себя хорошо. Она была весела и за ужином болтала, не переставая смешить нас. А я и Мария смеялись и перебрасывались короткими и многозначительными взглядами, в которых светилась надежда и уверенность, что в пряди седых волос действительно нет ничего страшного.

10

Утром нас разбудил крик. В соседней комнате кричала Аля. Она стояла в белой сорочке возле зеркала и рассматривала свои длинные густые волосы, которые еще недавно были насыщенного каштанового оттенка, а теперь они были словно опутаны блестящей серебряной паутиной.

– Почему у меня седые волосы, как у старухи? Я что, умираю? Что не так со мной? – закричала, а мы стояли пораженные, будто обухом топора, не в силах вымолвить ни слова.

Мария бросилась обнимать ее, усадила на кровать и пыталась успокоить, перебирая какие-то пустые слова, которые первыми шли ей в голову. Когда Аля уткнулась в ее плечо и положила свои руки ей на плечи, я подошел поближе и посмотрел – маленькие коричневые пятнышки, словно опасные очаги плесени, разрослись по молодой коже рук. Я, чтобы не испугать девочку, тихо коснулся Марии и взглядом показал на руки. Она глянула на руку Али, крепко сжала ее и невыносимым взглядом, полным тоски и боли, посмотрела на меня.

Я не смог выдержать ее взгляд и торопливо вышел из комнаты. В голове зароилась масса страшных мыслей, которые начали жалить меня как тысяча разъяренных пчел: «Неужели кошмар возвращался в самом страшном своем проявлении?». Ко мне подбежала Мария.

– Иларий, давай будем говорить честно, – прошептала она, стиснув зубы, будто от боли, – мы с тобой понимаем, что происходит с ней. Ведь так? Просто скажи это, потому что я не могу, я не могу это произнести.

– Подожди, мы сейчас все выясним, – я решительно направился в комнату девочки, и Мария снова побежала за мной. – Аля, дорогая, скажи, кто живет в доме у Лизы? – спросил я.