Леопольдштадт

Том Стоппард

Леопольдштадт

Сабрине

От переводчика

Пьеса «Леопольдштадт» впервые была поставлена в Лондоне в январе 2020 года. Перевод пьесы на русский язык был завершен в декабре 2021 года. Премьера спектакля в постановке А. В. Бородина в Российском академическом молодежном театре состоялась 16 июня 2023 года.

Действие пьесы разворачивается в Вене в первой половине XX века. На наших глазах рушится благополучная мирная жизнь и семейный уклад большой еврейской семьи, буржуазный европейский город – столица империи – оказывается одержим идеологией и властью фашизма. Малая часть еврейской семьи спасается в эмиграции, большая – погибает в лагерях смерти. Банальность зла, душевная стойкость, насилие над меньшинством.

Том Стоппард, родившийся в еврейской семье в Чехословакии в 1937 году, обладает обостренным чувством истории. Но одна из поразительных особенностей его драматургического таланта в том, что его персонажи продолжают жить за пределами отведенного им сценического пространства и времени и отзываются на события, которым еще предстоит случиться. Именно так складывалась сценическая судьба героев его трилогии «Берег Утопии», с постановки которой началось творческое сотрудничество Стоппарда и Бородина.

Герои трилогии – русские либеральные мыслители XIX века, вынужденные покинуть страну в темные годы правления Николая I, – «возвращались» в русскую культуру в начале XXI века в переводе Аркадия и Сергея Островских, исполнении артистов РАМТа и декорациях Станислава Бенедиктова. Премьера всех трех частей – «Путешествие», «Кораблекрушение» и «Выброшенные на берег» – была сыграна 6 октября 2007 года. (Спектакль продержался в репертуаре театра десять лет.)

В последней сцене Герцен мысленно обращался к Карлу Марксу и к зрителям: «История не знает цели! У нее нет либретто. Каждую минуту она стучится в тысячи ворот и привратником тут служит случай. Нужны ум и смелость, чтобы пройти свой путь, пока этот путь переделывает нас, и нет другого утешения, кроме зарницы личного счастья… но если ничто не предопределено, то значит, все возможно – и именно в этом наше человеческое достоинство…. Смысл не в том, чтобы преодолеть несовершенство данной нам реальности. Смысл в том, как мы живем в своем времени. Другого у нас нет».

Аркадий Островский

Действующие лица

Бабушка Эмилия

Герман, ее сын

Ева, ее дочь

Гретль, жена Германа

Людвиг, муж Евы

Ханна, сестра Людвига и Вильмы

Якоб, сын Германа и Гретль

Паули, сын Людвига и Евы

Нелли, дочь Людвига и Евы

Салли, дочь Эрнста и Вильмы

Роза, двойняшка Салли

Польди, домоправительница/кухарка

Хильда, горничная

Яна, няня

Фриц, молодой офицер

Гермина, дочь Ханны и Курта

Арон, муж Нелли

Курт, муж Ханны

Зак, муж Салли

Отто, банкир

Перси, английский журналист

Лео, сын Нелли и Арона

Натан, сын Салли и Зака

Мими, дочь Салли и Зака

Белла, двойняшка Мими

Хейни, сын Гермины и Отто

Гражданский

Сцена 1

Вена, декабрь 1899 года

На сцене три семьи, находящиеся между собой в родственных отношениях; в двух – смешанные браки. Весь клан принадлежит к состоятельной венской буржуазии. Всего 13 человек. Кроме них, на сцене домоправительница (она же кухарка) Польди, горничная Хильда и няня Яна. Квартира рядом с Рингштрассе заполнена людьми и аляповатой мебелью. Все чем-то заняты. На три семьи восемь взрослых, четверо детей и младенец в люльке.

В квартире семьи Мерц, занимающей целый этаж роскошного дома с высокими потолками, теперь живут только глава семейства – бабушка Эмилия Мерц, ее сын Герман, его жена Гретль и их восьмилетний сын Якоб. Две другие семейные группы – гости: младшая сестра Германа Ева, ее муж Людвиг и двое детей – Паули (12 лет) и младенец Нелли. Вильма, сестра Людвига, замужем за Эрнстом. У них две дочери – близнецы Салли и Роза, младше Якоба. Ханна, младшая сестра Вильмы, не замужем.

Гретль не еврейка, Эрнст тоже.

Польди (40 лет) и Хильда – прислуга Мерцев, живущая с ними. Яна – няня маленькой Нелли, но занимается всеми детьми.

С самого начала у каждой группы своя игра. Понять, о чем идет речь, практически невозможно, кроме того, что шоколадный торт со взбитыми сливками уже разложен по тарелкам, которые Хильда и Польди разносят собравшимся. Четверо детей под руководством Яны наряжают рождественскую елку.

Бабушка за столом режет и раскладывает торт, добавляя каждому щедрую порцию взбитых сливок. Ради этого она отложила в сторону семейный фотоальбом, перо и бутылочку белых чернил для подписи фотографий на черных страницах, ворох карточек – старых и новых, любительских и студийных – и стопку наклеек на уголки. Она вернется к этому позже.

Герман стоит чуть поодаль. У него в руках брошюра в 80 страниц, которая вызывает у него возмущение. Ева рассказывает Гретль о скандале, связанном с книжкой, которую она держит в руках[1]. Эрнст обсуждает с Людвигом еще одну книгу. Вильма сидит так, чтобы можно было говорить с бабушкой и, если нужно, вмешаться в ссору детей. Она переворачивает страницы фотоальбома. Ханна наигрывает для себя на пианино «Stille Nacht! Heil’ge Nacht». Инструмент отличный.

Из большой коробки достают елочные игрушки: серебристые шары, колокольчики, сосульки, бумажные гирлянды, черствые пряники, шоколадки в форме животных, солдатиков, музыкальные инструменты и т. д.

Голоса детей заполняют собой все пространство, их реплики перемежают, прерывают, завершают бабушкины указания кухарке, раздачу пирога и приватные беседы между Евой и ее невесткой Гретль, между Эрнстом и Людвигом.

Дети (их реплики перемежают разговоры остальных действующих лиц). Это мой. Яна, он взял мой серебряный шар!.. Салли, не тяни за гирлянду – порвешь… Сюда нужно еще… Снежинки в последнюю очередь… Это сломанная… Мне нужен крючок для оленя… Роза, ты можешь разбросать снег вокруг елки – там для этого есть вата… Рожок работает! Ту-ту! и т. д.

Вильма (показывает фотографию). Эмилия, это кто?

Бабушка. Отец Германа, когда мы только обручились.

Герман (с раздражением бросает свою брошюру). Идиот!

Видя, что все заняты своим делом, он снова берет в руки брошюру и продолжает читать.

Ева (обращаясь к Гретль). …как венок из одуванчиков – два на два… «Привет» – скидывает юбку – «До свидания» – «Следующий!» – «Привет» – скидывает юбку – «До свидания» – «Следующий!»

Гретль в изумлении от такой смелости прикрывает рот рукой.

Гретль. Ева!

Ева. …меняя партнеров, как в хороводе.

Эрнст (Людвигу). Толкование снов, как ты помнишь, помогло Иосифу освободиться от египетского рабства и заслужить высочайший пост у фараона… Но венское медицинское братство более консервативно, хотя половина его членов до сих пор жила бы на земле Ханаана.

Салли (отвлекаясь от елки). А можно мне тоже, бабушка Эмилия?

Бабушка. Можно, когда ты закончишь наряжать елку. Мы только ради вас ее и ставили, маленькие паписты.

Вильма. Эмилия, Эрнст – протестант.

Бабушка. В любом случае он был хорошим еврейским мальчиком, который много о себе возомнил. Если бросать каштаны через Дунайский канал, то в десяток таких попадешь.

Салли возвращается к елке.

Гретль (Еве). Потом поможешь мне в этом деле?

Яна. Роза, кто тебе разрешил есть украшения? Я все видела, милочка!

Роза. Я только лизнула.

Якоб. Мам, смотри, у меня звезда для верхушки. Я хочу сам ее надеть, Яна.

Яна. Тогда держись за меня.

Якобу приходится залезть на стул, чтобы дотянуться до верхушки елки. Герман снова отбрасывает брошюру.

Людвиг (Эрнсту). Истерия, невроз… чем современней диагноз, тем больше лечение напоминает древнее жречество. Так что да, толкование сновидений – почему бы и нет?

Эрнст. Но у него нет ни связей, ни последователей. Он бы давно был экстраординарным профессором.

Герман подходит ближе и прислушивается.

Герман (Эрнсту). Ему надо ехать в Аргентину. Его там на следующий день сделают профессором.

Эрнст. Почему в Аргентину?

Герман. Или в Африку. На Палестину нет никакой надежды, пока там правят турки. Или на Мадагаскар! Говорят, на Мадагаскаре полно места для еврейского государства.

Людвиг. Мадагаскар, населенный евреями! Само по себе звучит как мечта!

Герман (пренебрежительно). Несбыточная.

Гретль (держит в руках книгу Евы). Подписано: «Людвигу»!..

Ева. Артур не смог добиться, чтобы ее опубликовали, не говоря уже о театральной постановке, поэтому он отпечатал несколько экземпляров для своих. Спроси у Германа.

Якоб. Мам, смотри!

Гретль (не смотрит). Чудесно, дорогой. (Еве) Германа бесит идея своего отдельного государства.

Ева. Я оставлю ее тут для тебя.

Якоб. Ты не смотришь!

Гретль и Ева поворачиваются к елке. Ее верхушку украшает большой позолоченный магендовид.

Ева (растерявшись на секунду). Это ничего?

Бабушка (смотрит). Ой!

Гретль. Это очень красивая звезда, дорогой, только ее не надевают на рождественскую елку.

Паули. Я ее найду. Я знаю, какая нужна.

Якоб. А чем плоха эта?

Бабушка. Бедный ребенок – ему устроили крестины и обрезание на одной неделе. И чего вы теперь от него хотите?

Якоб берет правильную звезду у Паули.

Гретль. Это правда. И оба раза он кричал.

Ева. Я не понимаю Германа – кроме всего прочего, он крестился задолго до знакомства с тобой, Гретль, и обвенчался в церкви, как примерный католик! Зачем тогда…

Гретль. Он просто мужчина и не хочет, чтобы его сын от него отличался.

Ева смеется. Герман невольно втягивается в разговор.

Герман. Что вы здесь обсуждаете?

Бабушка. Крайнюю плоть. Ханна, ты можешь играть что-нибудь другое?

Ханна перестает играть.

Людвиг и Эрнст прислушиваются.

Ева. С Паули у меня все было просто. Мы евреи. Плохие евреи, но чистокровные потомки Авраама, и родители Людвига от нас бы просто отказались, если бы в ванной их внук не был похож на еврея. А если бы я крестилась, как Герман, Людвиг бы точно на мне не женился. Скажи, Людвиг, только честно!

Людвиг. Женился бы – после их смерти.

Ева. Это комплимент?

Людвиг (спокойно). Чти отца и мать своих. (Замечает реакцию Вильмы.) Я не хотел, чтобы это так прозвучало. (Кланяется Эрнсту.) И Эрнста. Конечно. Математика, кажется, единственный язык, на котором можно точно изъясняться. Тебе надо в этом году поехать к маме с папой на Седер, Вильма. Вместе с Эрнстом и девочками, конечно.

Вильма. Да, надо съездить. Может быть, это последний раз.

Людвиг (Герману). И вы с Гретль тоже, разумеется. Будет хорошо, если дети проведут Седер вместе.

Гретль. Я приеду. А что такое Седер?

Герман (Людвигу). Ты, очевидно, считаешь, что принять католичество – это все равно что вступить в жокейский клуб.

Людвиг. Разница небольшая, разве что в католики принимают кого угодно.

Вильма. Позволь мне сказать, Герман, в тебе есть какой-то снобизм по отношению к дедушке и бабушке Якобовиц.

Герман. Во мне?

Вильма. Да, в тебе. Снобизм по отношению к тому, как они говорят, как вставляют слова из идиша, как одеваются – словно иммигранты из какой-нибудь галицкой деревни, – хотя они там живут и держат там магазин. Они слишком местечковые для тебя.

Герман. Это не снобизм. Это… ладно, снобизм, я согласен.

Гретль. Я бы хотела поехать в Галицию. Это было бы так интересно!

Герман. Что в этом интересного?

Ева (примирительно). В таком случае все могут собраться на Седер у нас. Правда же, Людвиг?

Ханна. О да, пожалуйста, Ева!

Вильма (Ханне). А как же мама с папой?

Ева. И они тоже приедут! Увидеть Вену – это будет для них настоящий праздник. И всего одна пересадка на поезде.

Вильма. На каком поезде? Им только до поезда ехать полдня. И она захочет взять с собой постельное белье, не говоря уже о едe, которой хватит, чтобы открыть ресторан. Она будет три недели готовиться, с каждым днем все больше нервничать и переживать, как она оставит магазин… на самом деле, с ее сердцем это смертельный номер.

Людвиг. С ее сердцем все в порядке, но даже если…

Вильма. Кто ты такой, чтобы так говорить?

Людвиг. Ты хочешь сказать, кто такой доктор Лисак, чтобы так говорить. Но даже если…

Вильма. Хорош сын! Мама и папа от всего отказались, только чтобы ты поступил в университет и им было кем гордиться!

Людвиг. Я с тобой соглашался.

Ханна, сидящая за пианино, взрывается.

Ханна. А как насчет меня? Кто-нибудь когда-нибудь будет гордиться мной, тем, что я куда-то выбилась? Тебе легко рассуждать, Вильма. Ты о маме не очень беспокоилась, когда подцепила университетского друга своего брата и тебе было все равно, еврей он или готтентот! Я хочу приехать в Вену на Песах.

Гретль подходит к ней, чтобы утешить.

Гретль. И приедешь! Правда, Герман? Когда у нас Песах?

Герман (пожимает плечами). Не знаю. В марте, апреле… В любом случае мы, скорее всего, опять поедем в Италию, на озера, в следующем…

Вильма. Нет! (Обращаясь к Гретль.) Перестань вмешиваться. Мы поедем к маме с папой. Может быть, это ее последняя возможность показать, что она простила меня за то, что я вышла замуж за Эрнста.

Бабушка. А если не простила, то можешь привести девочек ко мне на Песах, Вильма. Если только он не совпадает с Пасхой. Рождество меня мало беспокоит, потому что младенец Иисус представления не имел о том, что происходит, но пасхальные яйца я плохо перевариваю.

Герман (Эрнсту). Ты, кажется, лишился дара речи.

Эрнст. Как тут его не лишиться?

Гретль. В любом случае мне надо идти позировать.

Якоб. Что значит позировать? Можно я с тобой?

Гретль. Нет, милый. Ты будешь ерзать, а мне нужно сидеть с неподвижным лицом.

Ханна разговаривает с Гретль, а жизнь вокруг идет своим чередом. Пока они говорят, дети заканчивают наряжать елку, и она вызывает всеобщее восхищение. Ева и Вильма приносят завернутые подарки для семьи Мерц, и их теперь нужно разложить под елкой. Якобу, естественно, хочется все знать раньше времени [ «какой из них мой?»], но его осаживают [ «погоди, увидишь»]. Близнецы возбуждаются оттого, что узнали подарки, которые они принесли Якобу. Всего примерно 12 свертков, включая подарки от Паули семье Мерц, которые Паули «анонсирует», перед тем как положить под елку. Еве и Вильме удается угомонить детей и собрать их за столом вокруг бабушки, чтобы раздать им шоколадный торт. Мужчины (Герман, Людвиг и Эрнст) принимают символическое участие во всем этом, в то время как Хильда подливает им свежего чая из чайника, который только что принесла Польди. Младенец просыпается. Яна его утешает. Сквозь шум отчетливо слышен разговор Гретль и Ханны.

Ханна. Гретль, я должна тебе кое-что рассказать. Я познакомилась с молодым человеком.

Гретль (радостно). О, Ханна! Рассказывай немедленно.

Ханна. Он офицер, из драгунов, и я ему нравлюсь.

Гретль. Конечно, нравишься! Драгун! В желтой форме или в черной?

Ханна. Не знаю, он был не в форме.

Гретль. Где вас представили друг другу?

Ханна. Нас не то чтобы…

Гретль. Как вы познакомились?

Ханна. Он просто заговорил со мной на улице.

Гретль. Ах!

Ханна. Он был с другом. Они были очень учтивы. Они увидели, как я выхожу из трамвая на углу оперного театра.

Гретль. И что потом?

Ханна. Они спросили, не окажу ли я им любезность выпить с ними чаю у Прессима. Такие веселые молодые люди! Потом второй ушел.

Гретль. Второй?

Ханна. Да. Теодор. Фриц, тот, что мне понравился, пригласил меня потанцевать. Ах, Гретль, – видела бы ты меня! Как лихо кружил меня молодой офицер, а скрипка и гармонь заходились все сильнее и сильнее, так что я, кажется, чуть не потеряла сознание. Мадмуазель Ханна Якобовиц – в светском обществе! Потом мне надо было уходить, потому что я всегда помогаю укладывать девочек, когда живу у Вильмы с Эрнстом. Фриц попросил разрешения проводить меня до дома, а я сказала, что тогда ему придется провожать меня до Галиции, но я уверена, что мама с папой пригласят его в дом! Я знаю, я готова сквозь землю провалиться, как вспомню свою бесконечную болтовню и глупые шуточки, но он сказал, что в этот раз проводит меня до дома сестры и что мы должны еще раз непременно выпить чаю, перед тем как я уеду домой, и пригласил меня к себе на чай завтра.

Гретль. Боже мой. Ты согласилась?

Ханна. Нет. Я сказала «нет» – сама мысль! Я не хочу, чтобы Фриц решил, что я такая. Так что я ему твердо сказала – нет, только если с подругой. Пойдешь со мной?

Гретль. Я?

Ханна. У меня совсем нет друзей в Вене, и ты мне как подруга. Пойдешь?

Гретль. Ох, Ханна.

Ханна. Пожалуйста, пойди! Или я не пойду.

Гретль. Ладно… почему бы и нет? Пойду, конечно.

Ханна обнимает ее. Они смеются, обнявшись.

Ханна начинает играть вальс. Эрнст и Людвиг возобновляют свой разговор.

Эрнст (Людвигу). …когда новую теорию публикуют в начале нового века, в этом есть что-то. Как пророчество. Как будто приподнимается занавес.

Людвиг. Новый ли век – зависит только от того, откуда вести отсчет. Но я не сомневаюсь, что по нашим снам мы можем узнать о себе много интересного. Мне вот, например, иногда снится, что я доказал гипотезу Римана. На самом деле – (окликает Еву) Ева! Хочешь поехать летом в Париж на выставку?

Гретль (возвращается от Ханны). Я готова!

Ева. В Париж? Что это с тобой? Я тебя не могу заставить на несколько дней за город поехать, в Ишль, и вдруг —

Гретль. Поезжай обязательно!

Эрнст. Вена там громко заявит о себе. Малер везет на Парижскую выставку филармонический оркестр.

Людвиг. Вот видишь.

Эрнст. Он нарочно едет со Второй симфонией, чтобы досадить французам.

Ева. Людвиг, мы с тобой были на премьере Второй симфонии, и она тебе не понравилась.

Людвиг. Не в этом дело. Он наш человек.

Бабушка. Еще один новоиспеченный христианин – прямо из купели.

Людвиг. А мы отправляем «Философию» – картину, написанную для нашего университета, чтобы показать парижанам. Меня просили подписать петицию против нее, которую составили на философском факультете.

Гретль. Ты слышал, Герман? Мой художник будет выставляться на всемирной выставке в Париже!

Людвиг. Факультет хочет, чтобы Платон и Аристотель беседовали в оливковой роще, им не нужно, чтобы на потолке университета красовалось современное искусство, именующее себя «философией». Мы можем посмотреть на него в Париже.

Ева. Людвиг, тебе дорогу лень перейти —

Людвиг. Я бы перешел, если бы не был так занят, но это Всемирная выставка, тут на кону честь Вены в области искусства, музыки, ну и, чтобы отдать дань Парижу, ты можешь себе купить одно или два платья. Скажем, два – самое большее.

Гретль. Ева! Ты должна поехать.

Ева (подозрительно). А ты что будешь делать?

Людвиг. Так совпало, что во время выставки будет проходить Вторая международная математическая конференция. А это значит, что я смогу встретиться с математиками, с которыми состою в переписке.

Ева. Ну если ты все равно едешь, со мной или без меня, то и я еду.

Гретль (подлизываясь). Ах, Герман! Я хочу поехать на математическую конференцию.

Эрнст. А Риман там тоже будет?

Людвиг. Риман умер.

Эрнст. А как насчет его жены? – Нет, это сейчас была бестактность…

Младенец начинает плакать.

Гретль. Я опаздываю. Мне нужна моя зеленая шаль!..

Следует неразбериха движений и фраз.

Герман подбирает зеленую шаль Гретль.

Паули толкает люльку, проявляя заботливый интерес к младенцу.

Паули. Ничего, Нелли, не плачь. Открой глазки, это я – твой брат Паули.

Герман приносит Гретль шаль и с нежностью накидывает ей на плечи.

Герман. Какая же ты… Это он мне еще должен приплачивать!

Гретль. Нет, нет – как же я тогда узнаю, что портрет – проявление твоей любви?

Герман. Потому что это правда!

Гретль. Поцелуй меня тогда в губы, пока никто не смотрит.

Герман. Смотрят.

Гретль смеется, потом, застав его врасплох, быстро целует в губы и выбегает. Герман доволен.

Во время этой сцены Ева берет на руки Нелли и укачивает ее, бормоча нежные слова. Хильда собирает чайные приборы на поднос. Ее вежливо благодарят. Дети тем временем то и дело подбегают к бабушке – см. ниже; затем Эрнст по просьбе Вильмы собирает детей. Ханна продолжает играть Штрауса. Таким образом, все происходит скорее одновременно, чем последовательно.

Ева (Нелли). Ну, ну – кому не достался шоколадный торт?

(Яне) Я ее покормлю. Дети пойдут погулять и посмотреть на верблюдов на Штефанплац. Проследите, чтобы Паули взял перчатки.

Людвиг. Верблюдов?

Ева. Это рождественский вертеп.

Бабушка. Кто хочет облизать ложку?

Дети. Я… я хочу… мне, мне… Бабушка Эмилия, пожалуйста… Я здесь самый старший, бабушка!

Бабушка. Кто первый сказал бы: «Бабушка, ты сама оближи», получил бы ложку. Но раз никто так не сказал, то… (Облизывает ложку.)

Вильма. Спасибо, Ханна! Ну что, вперед! Одеваемся, одеваемся!

Ханна встает из-за рояля и уходит.

Герман. Якоб, ты сказал дяде Людвигу?

Людвиг. Что сказал?

Герман. Якоб… ну расскажи своему дяде.

Якоб. У меня лучшая оценка в классе по математике.

Людвиг. Вот это да! Молодец!

Герман. Учителя говорят, что у него дар.

Людвиг. Поздравляю тебя, Якоб. У тебя впереди столько удовольствий! Числа – это как огромная коробка с игрушками: с ними можно играть и строить из них прекрасные, изумительные вещи.

Герман. Спроси у него что-нибудь.

Людвиг. Что ты хочешь, чтобы тебе подарили на Рождество?